Текст книги "Нефертити"

– Брезгливая целительница? – ухмыльнулся Хоремхеб. Я тут же с вызовом откинула с лица накидку. Он привел меня в собственную каюту.

– Что вам требуется?

– Горячая вода и чаши. Мы можем заварить чай из мяты и базилика.

Он исчез, чтобы принести все, что нужно, а я огляделась по сторонам. Его каюта оказалась куда меньше той, которую делили фараон и Нефертити, а стены оставались совершенно голыми, хотя мы шли по реке уже почти двадцать дней. Тюфяк его был аккуратно сложен, а вокруг доски для игры в сенет стояли четыре стула без подлокотников. Я мельком взглянула на доску. Тот, кто играл черными, выиграл последнюю партию. Я решила, что это был сам Хоремхеб, иначе он ни за что не сохранил бы фигуры в прежней позиции.

– Вода подогревается, – вернувшись, сообщил он, но даже не предложил мне присесть, и я осталась стоять.

– Вы играете в сенет, – заметила я.

Он кивнул.

– И в прошлый раз вы играли черными.

Он взглянул на меня с некоторым интересом.

– Говорят, что из двоих сестер вы – более умная.

Он не уточнил, верит ли слухам, но теперь взмахом руки указал мне на стул. Затем уселся и сам, скрестив руки на груди, и мы стали ждать, пока закипит вода.

– Сколько вам лет?

– Четырнадцать, – ответила я.

– Когда мне было четырнадцать, я уже сражался за Старшего против нубийцев. Это было восемь лет тому, – задумчиво проговорил он.

Значит, сейчас ему двадцать два. Ровесник Нахтмина.

– Четырнадцать лет – переломный возраст, – добавил он. – Это время, когда решается судьба. – Он уставился на меня так, что мне вдруг стало не по себе. – В Мемфисе вы станете ближайшей советчицей своей сестры.

– Я ничего ей не советую, – быстро возразила я. – Она всегда поступает по собственному разумению.

Он недоверчиво приподнял брови, а я вдруг пожалела о словах, которые только что сорвались с моих губ. Но тут в каюту вошел какой-то солдат, держа в руках горшок с кипящей водой. За ним последовали другие воины, неся с собой уже целую их дюжину.

Я удивилась:

– Сколько же людей у вас больны?

– Двадцать четыре человека. К завтрашнему утру их станет больше.

– Двадцать четыре? – не поверила я.

Как мог Аменхотеп допустить нечто подобное? Это же половина экипажа корабля. Я быстро принялась за работу, отрывая листочки мяты и опуская их по одному в каждую чашу. Хоремхеб молча наблюдал за мною и во время всех моих процедур не проронил ни слова. Он унес чаши с горячей водой, после чего вывел меня тем же путем, что и привел сюда. Я уже думала, что на том мы молча и распрощаемся, но, когда мы достигли царской барки, он отвесил мне низкий поклон:

– Благодарю вас, госпожа Мутноджмет.

С этими словами он развернулся и исчез в ночи.

***

Корабли нашей флотилии дрейфовали настолько близко друг к другу, что с носа одной барки можно было перекрикиваться с тем, кто стоял на корме другой. Именно так известие о том, что я сделала для людей Хоремхеба, разлетелось по остальным судам, и как только барки швартовались на ночь, меня начинали засыпать просьбами женщины, ищущие облегчения от месячных или морской болезни либо избавления от нежелательных последствий случайного знакомства с каким-либо моряком.

– Кто бы мог подумать, – заявила Нефертити, привалившись плечом к дверям моей каюты, – что бесконечная болтовня Ранофера о травах может когда-нибудь пригодиться?

Я же рылась в своей шкатулке, передавая Ипу имбирь против морской болезни и листья малины, помогающие при месячных. А вот избежать нежеланного деторождения было куда сложнее. Я изучала комбинацию цветов акации и меда с Ранофером, но вот приготовить из них отвар будет нелегко. Ипу осторожно оборачивала травы полотняными тряпицами, надписывая на них тростниковым пером с чернилами имя каждой женщины. Она раздаст их тем, кто просил о помощи.

Нефертити продолжала наблюдать за нами.

– Тебе бы следовало брать за это плату. Травы ведь не растут сами по себе.

Ипу подняла голову и кивнула:

– Я уже предлагала это, госпожа.

Я вздохнула:

– Ах, если бы у меня был свой собственный сад…

– А что будет, когда эти растения закончатся? – поинтересовалась Нефертити.

Я заглянула в шкатулку. Мяты почти не осталось, а через день не будет и листьев малины.

– Тогда я пополню запасы в Мемфисе.

***

Когда мы наконец прибыли в столицу Нижнего Египта, мужчины и женщины высыпали на палубу, чтобы полюбоваться видами Мемфиса. Он был прекрасен. В лучах утреннего солнца перед нами раскинулся город шумных базаров и рынков. Воды Нила лизали нижние ступени храма Амона, и до нас доносились голоса купцов, разгружающих свои суда в гавани. Храмы Аписа и Птаха вздымались над самыми высокими зданиями, и их позолоченные крыши сверкали на солнце. Нефертити широко раскрытыми глазами взирала на открывшуюся ей картину.

– Город великолепен!

Аменхотеп поморщился.

– Я родился здесь и вырос, – сообщил он, – среди выброшенных за ненадобностью сокровищ и жен моего деда.

Слуги разгружали корабли, а в гавань были поданы колесницы, чтобы фараон со своей свитой могли проделать на них недолгий путь до дворца. Тысячи людей в ожидании процессии столпились на улицах, швыряя лепестки, размахивая ветвями и скандируя имена царской четы, до тех пор пока гул голосов не заглушил ржание лошадей и лязг колесниц.

Аменхотеп преисполнился радости и гордости от вновь обретенной любви своего народа.

– Они тебя обожают, – шепнула ему на ухо Нефертити.

– Подать мне два сундука с золотом! – крикнул Аменхотеп, но визири не расслышали его из-за ржания лошадей и криков восторженной толпы. Он подал знак Панахеси, который остановил колесницы, и прокричал во второй раз:

– Два сундука с золотом!

Панахеси слез со своей колесницы и побежал обратно к барке. Вернулся он с семью стражниками и двумя ларцами, и люди на улицах, сообразив, что будет дальше, буквально обезумели.

– Во славу Египта!

Аменхотеп обеими руками зачерпнул дебены, мелкие колечки, служившие монетами, и швырнул их в толпу. Воцарилось секундное молчание, а потом толпа сомкнулась вокруг него, в едином порыве выкрикивая его имя. Нефертити откинула голову и расхохоталась, потом сама зачерпнула полные пригоршни колечек и принялась разбрасывать их людям.

Обезумевшая людская масса ринулась вослед царской колеснице, и воины Хоремхеба сомкнули копья, перегораживая проход. Когда мы въехали в ворота дворца, толпа стала неуправляемой. Собрались многие тысячи людей, но сундуки уже опустели.

– Они хотят еще золота! – прокричала Нефертити, видя, как женщины кидаются на ворота.

– Ну так дай его им! – закричал в ответ Аменхотеп.

Принесли третий сундук, но тут мой отец поднял руку.

– Благоразумно ли это, ваше величество? – Он в упор взглянул на Нефертити. – Люди начнут убивать друг друга на улицах из-за денег.

Вперед выступил Панахеси:

– Я готов принести вам четвертый сундук, ваше величество. Они полюбят вас всей душой.

Аменхотеп торжествующе рассмеялся.

– Подать четвертый! – выкрикнул он.

Итак, вслед за третьим был подан четвертый сундук, и золотые монеты россыпью полетели через ворота. Хоремхеб крикнул своим людям, приказывая им арестовать любого жителя или раба, который попытается вскарабкаться на стены.

– Они дерутся! – я в ужасе схватилась за рукав платья матери.

– Да. – Аменхотеп улыбнулся. – Но теперь они знают, что я люблю их.

Он широким шагом направился прочь от ворот по коридорам дворца, и слуги поспешили за ним по пятам.

Отец сердито бросил:

– Народную любовь нельзя купить. В конце концов они начнут презирать вас!

Аменхотеп замер как вкопанный, и Нефертити примирительным жестом положила ему руку на локоть:

– Мой отец прав. Что чрезмерно, то неразумно.

К ним бочком подобрался Панахеси:

– Зато теперь люди будут долгие месяцы говорить о великом фараоне Аменхотепе.

Аменхотеп предпочел не придавать значения тревоге моего отца.

– Отведите нас в наши комнаты! – скомандовал он, и нас препроводили в отведенные нам помещения.

***

По обыкновению, покои фараона располагались в центре дворца. Наряды Нефертити доставили в его комнаты, и, хотя прислуга из Мемфиса взирала на это широко раскрытыми глазами, для слуг из Малкаты это было уже привычным делом. Визиря Панахеси и моих родителей поместили во дворике по левую руку от царя, мне же отвели отдельную комнату справа от Нефертити, причем наши спальни разделял лишь небольшой холл. Регулярная армия в составе почти трех тысяч человек должна была прибыть через десять дней, и их предполагалось разместить в их собственных казармах, за пределами дворца, но внутри дворцовой ограды. Из тех солдат, что отправились в путь вместе с нами, несколько десятков умерли на кораблях.

Войдя в свою новую спальню в царском дворе, я уставилась на инкрустированную золотом кровать с резными изображениями Беса^*, карликового домашнего божества, призванного отгонять демонов. Комната была большой, с большими пуховыми подушками в каждом углу и яркой глазированной посудой на полках низких кедровых шкафчиков. Потолок поддерживали колонны в форме цветков лотоса. В углу спальни Ипу уже разбирала мои пожитки. Она видела, как в Малкате я поместила свою шкатулку с травами в прохладное место, и теперь сделала то же самое, даже взяв на себя труд развесить янтарного цвета листья мирры так, как делала я, дабы освежить воздух в комнате их ароматом. За работой она что-то негромко напевала, когда в дверях комнаты появилась улыбающаяся Нефертити.

– Пойдем, покажу тебе кое-что, – сказала она.

Взяв меня под руку, она повела меня в царские покои. Войдя, она отступила на шаг, продолжая широко улыбаться, и я ахнула от восторга.

Такого зала, как этот, я еще никогда не видела. Комната была со вкусом выложена мозаикой, украшена росписями и обставлена золотыми статуэтками самых почитаемых египетских богов. Из широкого арочного окна виднелся ухоженный дворцовый сад и обсаженная деревьями аллея, спускающаяся к Нилу. Здесь было и специальное помещение для париков, надушенных лотосом, и отдельная каморка, в которой могла работать Мерит. Я прошла во вторую комнату, где были уже разложены все косметические принадлежности: шарики благовоний для подмышек, щипцы для волос, пинцеты, баночки с духами и горшочки с сурьмой, заранее смешанной с маслом финиковой пальмы. Здесь же имелось ручное зеркальце, искусно вырезанное в форме анка, и повсюду стояли шкатулки со средствами для макияжа. Все лампы были инкрустированы слоновой костью и обсидианом.

В углу сидел Аменхотеп, наблюдая за моей реакцией.

– Сестре старшей жены царя нравится здесь? – осведомился он, вставая и беря Нефертити за руку, так что ей пришлось отпустить мой локоть. – Ты – первая, к кому помчалась твоя сестра, чтобы привести сюда.

Я поклонилась.

– Здесь все прекрасно, ваше величество.

Он сел и притянул Нефертити к себе на колени. Рассмеявшись, она знаком показала, что я могу присесть напротив, и весело сообщила:

– Завтра Майя, главный архитектор, начнет строительство храма.

Я села.

– Посвященного Атону?

– Разумеется, Атону, – коротко бросил Аменхотеп. – Послезавтра, двадцать шестого пахона, армия начнет собирать пошлину со жрецов. А через неделю, с первого паини^*, мы начнем строительство нового храма. Как только его возведение будет закончено, верховные жрецы нам более не понадобятся.

Он с торжеством развернулся к моей сестре:

– Ты и я… и боги будут говорить нашими устами!

Я отшатнулась. Это было самое настоящее святотатство. Но Нефертити ничего не сказала, избегая моего взгляда.

***

Ужин в Большом зале получился сумбурным. Хотя помещение было точно таким же, как и в Фивах, всеобщее смятение превратило его в настоящее вавилонское столпотворение суетящихся людей, некое подобие которому я видела только на базаре. Слуги кланялись писцам и пренебрегали царедворцами, поскольку еще не успели узнать в лицо всех фивейских сановников. Здесь присутствовали всего несколько египетских визирей, и даже не было Панахеси, который, скорее всего, до сих пор обживал свои комнаты и надзирал за распаковкой своих вещей. Ко мне подходили женщины, чтобы поблагодарить за травы, женщины, которых я никогда не видела ранее, и все как одна желали знать, буду ли я и дальше лечить их акацией, уверяя, что готовы заплатить и за нее, и за малиновые листья, если только я продолжу оказывать им медицинскую помощь.

– Вы не должны отказываться, – настойчиво уверяла меня Ипу. – Я могу приносить вам любые травы из гавани. У вас нет сада, но если вы скажете мне, что вам нужно…

Я ненадолго задумалась. Ограничиться одной акацией и малиной не получится. Женщины просили и другие травы. Сафлоровое масло – от болей в мышцах и для здоровых волос, инжир и ивовые прутья – от зубной боли, мирру – для заживления ран. Кое-что из них я привезла с собой в горшочках, но Ипу придется разыскать для меня все остальное.

– Ну хорошо, – неуверенно согласилась я.

– И вы будете брать за них деньги?

– Ипу! – с негодованием воскликнула я.

Но она не сводила с меня испытующего взгляда:

– Женщины из гарема фараона берут плату за льняное полотно, которое ткут. И ваш отец не работает задаром только потому, что служит царской семье.

Я неловко повела плечами:

– Ладно. Может быть.

Она улыбнулась, придвигая ко мне стул:

– Я вернусь через минуту, принесу вам еды, госпожа.

Мои родители сидели за царским столом. Впредь Нефертити предстояло трапезничать вместе с Аменхотепом в самой верхней части возвышения, откуда был виден весь зал. Но сегодня вечером, поскольку порядок, кому где сидеть, еще не был строго установлен, с нами, под тронами Гора, сидел и архитектор Майя. Они с женой были под стать друг другу: высокие египтяне с настороженными взорами.

– Фараон желает начать строительство храма Атону, – предостерегающе обронил Майя, и мой отец вздохнул:

– Он сам сказал вам об этом?

Архитектор опасливо оглянулся. Нефертити и Аменхотеп вяло наблюдали за происходящим. Их, судя по всему, куда больше увлек собственный разговор о храмах и пошлинах, и Майя понизил голос:

– Да. А через два дня армия начнет собирать налоги с храмов Амону.

– Жрецы не пожелают добровольно расстаться с тем, что принадлежало им веками, – раздраженно заявил отец.

– Фараон убьет их, – отозвался Майя.

– Он отдал такой приказ?

Величайший архитектор Египта угрюмо кивнул.

Отец встал, оттолкнув от себя стул:

– Следует предупредить об этом Старшего.

Быстрым шагом он вышел из Большого зала, и моя мать тенью последовала за ним. Царская чета за столом впервые за весь вечер обратила внимание на что-то, кроме самих себя. Нефертити пальцем поманила меня к себе.

– Куда направился отец? – требовательно спросила она.

– Он узнал, что вы вскоре намерены начать строительство, – осторожно подбирая слова, ответила я. – И отправился сделать нужные приготовления, чтобы вам ничего не помешало.

Аменхотеп расслабленно откинулся на спинку трона.

– Я не ошибся в твоем отце, – самодовольно заявил он Нефертити. – Отныне раз в семь дней, – провозгласил он, – мы будем устраивать аудиенции при дворе в Зале приемов. Все остальное время пусть Эйе сам разбирается с чужеземными эмиссарами и просителями.

Сестра одобрительно взглянула на меня.

Глава десятая

Мемфис

Двадцать пятое пахона

В мое первое же утро в Мемфисе отец и Нефертити проскользнули ко мне в комнату, тщательно прикрыв за собой дверь. Ипу, спавшая в коридоре и исполнявшая одновременно обязанности моей личной служанки и моей стражницы, даже не пошевелилась, продолжая посапывать.

Я вылезла из-под одеяла:

– Что происходит?

– Теперь мы будем встречаться только здесь, – сказал отец. Нефертити присела на край моей кровати, а я протерла глаза, прогоняя сон.

– Почему именно здесь?

– Потому что Панахеси живет в том же самом дворе, что и папа, и, если я обзаведусь привычкой наведываться к своему отцу, отец Кии обзаведется привычкой подсылать к нам шпионов.

Я обвела взглядом комнату:

– А где мама?

Отец опустился на стул:

– В купальне.

Очевидно, на наших встречах она присутствовать не будет. Пожалуй, оно и к лучшему. Иначе она не сможет спать по ночам от беспокойства.

– Завтра Аменхотеп начинает сбор налогов с храмов, – сказал отец, – и нам нужен план на случай, если что-либо пойдет не так.

Я подалась вперед:

– Что может пойти не так?

– Например, Хоремхеб предаст фараона, а жрецы взбунтуются, – коротко бросила сестра.

От страха у меня перехватило дыхание.

– Но почему это непременно должно случиться?

Нефертити пропустила мой вопрос мимо ушей.

– Если что-либо пойдет не так, – решил мой отец, – то мы все встречаемся позади храма Амона. Поезжайте на колесницах на север от дворца, где ворота не охраняются, и поспешите в доки. Если армия взбунтуется, то штурмовать дворец они начнут с юга. У храмовых ступеней, ведущих в воду, будет ждать готовый к отплытию корабль. Если фараона убьют, мы вернемся в Фивы.

Взгляд Нефертити метнулся к двери – сестра явно хотела убедиться, что нас никто не подслушивает.

– А если его не убьют? – понизив голос, спросила она.

– Тогда мы все отплывем на корабле.

– А что, если он не согласится бежать?

– В таком случае ты должна будешь уйти без него. – Голос отца прозвучал сурово и непреклонно. – Потому что он станет прокаженным и не доживет до вечера.

Я содрогнулась, и даже Нефертити, судя по всему, стало не по себе.

– Если что-либо пойдет не так, – повторила она. – Пока тому нет никаких свидетельств.

– Тем не менее мы должны быть готовы ко всему. Пусть Аменхотеп принимает свои скоропалительные решения, но он не утащит нашу семью за собой.

Отец встал, но Нефертити не пошевелилась.

– Вы обе хорошо поняли, что вам следует делать? – Он посмотрел на нас, и мы послушно кивнули. – Я буду в пер-меджате.

Открыв дверь, он отправился в библиотеку.

Нефертити взглянула на меня в предрассветном сиянии восходящего солнца.

– Завтра решится судьба правления Аменхотепа, – сказала она. – Он слишком много наобещал Хоремхебу. Войну с хеттами, новые колесницы, щиты большего размера.

– И фараон действительно даст их военачальнику?

Нефертити пожала плечами:

– Если Аменхотепу удастся собрать налоги, какое это будет иметь значение?

– Я бы не хотела иметь врагом такого человека, как Хоремхеб.

– Да. – Нефертити медленно кивнула. – И я не настолько глупа, чтобы полагать, будто мы неуязвимы. Но у Тутмоса недостало бы мужества бросить вызов жрецам. Если бы я вышла замуж за него, мы до сих пор бы жили в Фивах, ожидая смерти Старшего фараона. А вот Аменхотеп видит новый Египет, величие которого не будет знать границ.

– А что плохого в Египте нынешнем?

– Да ты только взгляни вокруг! Если хетты вздумают покорить наше царство, у кого найдутся деньги, чтобы отправить нашу армию на войну?

– У жрецов. Но если вся власть будет принадлежать фараону, – возразила я, – кто скажет ему, какую войну следует начать, а какую – предотвратить? Что будет, если он возжелает развязать ненужную войну? Ведь жрецов, которые могли бы остановить его, уже не будет.

– Да разве бывают ненужные войны? – заметила моя сестра. – Все они ведутся ради величия Египта.

***

На следующий день в полдень мы встретились в Зале приемов. Кия тоже была здесь, и ее округлившийся живот выпирал из-под облегающего платья. Служанка помогла ей опуститься в кресло на первой ступеньке под троном прямо напротив меня, и я поняла, что до рождения первенца ей остается меньше пяти месяцев. Кия надела новый парик, а руки и тяжелые груди выкрасила хной. Я заметила, что Аменхотеп не сводит с нее глаз, и нахмурилась, полагая, что ему следовало бы смотреть только на мою сестру.

Панахеси с моим отцом устроились на втором уровне, тогда как чиновники рангом пониже расселись вдоль стен Зала приемов. В центре сидел архитектор Майя. Я с ним никогда не разговаривала, но слышала, что он – умный человек. Отец однажды сказал, что нет ничего, чего бы Майя не мог построить. Когда Старший возжелал устроить озеро посреди пустыни, зодчий выполнил его просьбу. Когда фараон захотел иметь собственную статую, превосходящую по размерам все, которые были высечены до него, Майя нашел способ осуществить его желание. И вот теперь ему предстояло строительство храма Атона, бога, о котором никто не слышал, защитника Египта, которого понимал только Аменхотеп.

– Ты готов? – прозвучал с трона требовательный голос Аменхотепа.

Майя развернул папирус и взял в руки тростниковое перо.

– Да, ваше величество.

– Записывай все, что будет сказано здесь, – провозгласил Аменхотеп, и архитектор послушно кивнул. – Я хочу, чтобы по обеим сторонам входа в храм стояли сфинксы с головами баранов.

Архитектор кивнул и записал первое требование.

– Затем там обязательно должен быть открытый двор, окруженный колоннами в виде лотосов.

– И пруды с рыбой, – добавила Нефертити, на что отец недовольно нахмурился, но она даже не обратила на него внимания. – И сад. С озером. Наподобие того, которое ты выкопал для царицы Тии.

– Только оно должно быть больше, – подчеркнул Аменхотеп, и тут зодчий впервые заколебался.

– Если храм планируется возвести близ нынешнего храма Амона, – Майя выдержал паузу, – то там попросту может не хватить места.

– В таком случае мы снесем храм Амона, чтобы расчистить место! – заявил Аменхотеп.

Придворные зашептались. Я посмотрела на мать, лицо которой приобрело пепельный оттенок, а она, в свою очередь, украдкой метнула взгляд на Нефертити, которая упорно избегала встречаться с ней глазами. Как он смеет разрушать храм Амона? Где же тогда упокоится бог? И где будут поклоняться ему люди?

Майя откашлялся:

– На то, чтобы разрушить храм до основания, могут понадобиться годы, – предостерег он.

– В таком случае рытьем озера займешься в последнюю очередь. Но в новом храме обязательно должны быть гигантские каменные пилоны и тяжелые колонны. И фрески на каждом входе.

– Описывающие нашу жизнь в Мемфисе, – размечталась Нефертити. – Слуги с опахалами и телохранители, визири и писцы, подавальщики сандалий и зонтиков, сановники, спешащие по коридорам, и мы.

– На каждой колонне должны быть изображены фараон и царица Египта. – Аменхотеп, забыв о своей сидевшей внизу беременной жене, взял Нефертити за руку, и их обоих явно захватили видения, разделить которые они могли только друг с другом.

Майя отложил в сторону тростниковое перо и взглянул на возвышение.

– Это все, ваше величество?

– Пока да.

Аменхотеп ударил скипетром в пол:

– Пригласите военачальника.

Двери распахнулись, и в Зал приемов вступил Хоремхеб. Когда зодчий вышел, а военачальник вошел, я отметила, что визири Египта несколько напряглись. «Почему они так боятся его?» – удивленно подумала я.

– Все ли приготовления закончены? – требовательно спросил Аменхотеп.

– Солдаты готовы, – ответил Хоремхеб. – Они ожидают ваших приказаний.

«И ждут награды», – было написано на лице Хоремхеба, и я поняла, что солдаты ждут объявления войны с хеттами, которая положила бы конец захватническим набегам Хеттского царства на наши заморские территории.

– В таком случае передай им мой приказ и приступай.

Хоремхеб направился к двери, но Аменхотеп подался вперед на троне и остановил его, прежде чем тот успел подойти к выходу.

– Не разочаруй меня, военачальник.

Хоремхеб обернулся, и царедворцы все как один вытянули шеи. – Я никогда вас не разочарую, ваше величество. Я всегда держу свое слово. И знаю, что и вы поступите так же.

Когда двери, украшенные тяжелыми металлическими заклепками, захлопнулись, Аменхотеп спрыгнул с трона, чем привел в замешательство сановников.

– Заседание окончено!

Чиновники в Зале приемов заколебались.

– Вон! – заорал фараон, и мужчины стали поспешно вскакивать на ноги. – Эйе и Панахеси, останьтесь.

Я тоже встала, чтобы уйти, но Нефертити подняла руку, призывая меня задержаться. Зал приемов опустел, и я опустилась на свое место. Кия тоже осталась сидеть на прежнем месте. Над нами расхаживал взад и вперед Аменхотеп.

– Этому военачальнику нельзя доверять, – вынес он приговор. – Он предаст меня при первой же возможности.

– Но вы еще не испытали его, – быстро возразил мой отец.

– Он останется верным только своим людям в армии!

Панахеси кивнул:

– Я согласен с вами, ваше величество.

И тогда Аменхотеп принял решение:

– Я не отправлю его на войну. Я не пошлю его на север сражаться с хеттами, откуда он вернется с колесницами, полными оружия и золота, с помощью которых сможет поднять восстание!

– Мудрое решение, – тут же поддакнул Панахеси.

– Панахеси, я повелеваю тебе проинспектировать храмы, – заявил Аменхотеп. – Ты отправишься с Хоремхебом и убедишься, что ничего не украдено. Все, что заберет армия, должно вернуться ко мне. Во славу Атона.

Он повернулся к моему отцу:

– Эйе, ты займешься иноземными посланниками. Какие бы вопросы ни встали перед троном Гора, решать их придется тебе. Я доверяю тебе больше всех прочих.

Взгляд его черных глаз впился в моего отца, и тот уважительно поклонился:

– Разумеется, ваше величество.

***

На третий день нашего пребывания в Мемфисе ужин в Большом зале протекал сдержанно и тихо. Фараон находился в дурном расположении духа и подозревал всех. Никто не осмеливался вслух упомянуть имя военачальника Хоремхеба, и визири тихонько перешептывались между собой.

– Ты уже побывала в дворцовом саду? – поинтересовалась у меня мать.

Отщипнув кусочек утки, она бросила его одной из дворцовых кошек, отчего слуги преисполнились к мурке черной завистью. За нашим столом мать единственная находилась в приподнятом настроении. Пока Аменхотеп клялся избавиться от Хоремхеба сразу, как только тот разграбит храмы Амона, она успела побывать на нескольких базарах.

Я покачала головой.

– Нет, я разбирала вещи, – ответила я и вздохнула.

– В таком случае мы с тобой сходим туда вдвоем после ужина, – жизнерадостно заключила она.

Когда Большой зал опустел, мы прошли через кишащие людьми дворики и окунулись в тихий и свежий вечер. С верхней площадки дворцовой лестницы, ведущей в сад, мне были видны приглаженные ветрами дюны Мемфиса. В тусклом свете наступающих сумерек песок перемещался безостановочно, образуя сверкающую пылевую завесу. Солнце уже клонилось к горизонту, но было еще тепло, и небо над нашими головами оставалось ясным и чистым. Протянув руку, я сорвала листок с дерева и, растерев его на ладони, понюхала свои пальцы.

– Мирра, – заключила я. После чего дала понюхать матери. Она отдернула голову:

– Какой ужас.

– Только не тогда, когда у тебя что-нибудь болит.

Мать окинула меня внимательным взглядом в тусклом свете сумерек.

– Пожалуй, нам с тобой следовало бы остаться в Ахмиме, – неожиданно сказала она. – Ты скучаешь по своему саду. И в травах ты всегда разбиралась прекрасно.

Я посмотрела на нее, спрашивая себя, что заставило ее заговорить об этом именно сейчас.

– Ранофер был хорошим учителем, – отозвалась я.

– Ранофер женился, – обронила мать.

Я метнула на нее острый взгляд:

– На ком?

– На местной девушке. Уверена, что она далеко не так красива, как Нефертити, зато она будет любить его и хранить ему верность.

– Ты полагаешь, Нефертити любила его? – спросила я. Мы смотрели, как небо постепенно наливалось темно-фиолетовым бархатом. Мать вздохнула:

– Любовь бывает разная, Мутни. К родителям – одна, к детям – другая, а есть еще и такая, что называется страстью.

– Ты полагаешь, что Нефертити пылала к нему страстью? Мать рассмеялась:

– Нет конечно. Для этого она слишком владеет собой. Это мужчины вожделеют ее. Но, думаю, она по-своему любила Ранофера. Он был рядом, он был красив, и он повиновался ей.

– Подобно Аменхотепу.

Она слабо улыбнулась:

– Да. Но Ранофер всегда знал, что Нефертити предназначена для фараона. Ведь она – дочь принцессы.

– И вот теперь он женился.

– Да. Полагаю, душа его исцелилась и перестала кровоточить.

Мы обе улыбнулись. Честно говоря, я была рада за Ранофера. Он женился на местной девушке. Скорее всего, из нее получится хорошая жена, которая будет поливать его растения и подавать ему ужин, когда он будет возвращаться домой после обхода своих пациентов в деревне. Я вдруг задумалась о том, а будет ли мой муж разбираться в травах или интересоваться тем, как надо ухаживать за садом?

Во дворец мы вернулись, когда на небе уже замерцали звезды. Мать зашла ко мне в комнату, до смерти перепугав Ипу, которая поспешно поклонилась ей, зажигая лампы.

– Как мило, – сказала мама, проводя кончиками пальцев по портретам Исиды и Озириса.

На стене висело изображение богини, моей покровительницы.

– Мут, – сказала она, глядя на кошачью голову при свете свечи. Заглянув в мои зеленые глаза, она вновь перевела взгляд на богиню. – Любопытно, выбранные ли имена определяют нашу судьбу или же судьба подталкивает нас к тому, чтобы остановить свой выбор на определенных именах?

Я и сама уже спрашивала себя об этом. Знала ли мать о том, что у меня будут кошачьи глаза, прежде чем назвать меня Мутноджмет? И догадывалась ли первая жена отца о том, какой привлекательной вырастет Нефертити, когда назвала ее «Красавицей»?

Мать опустила руку.

– Завтра у нас будет хлопотный день, – со значением проговорила она. – Завтра решится будущее Мемфиса.

«И решит его человек, которого фараон намерен предать, – подумалось мне. – Интересно, не говорил ли ей об этом отец?» Впрочем, я предпочла промолчать, и мать ласково улыбнулась:

– Тебе нужно поспать.

Я повиновалась ей, как маленькая, и залезла под одеяло, а она поцеловала меня в лоб, как всегда делала в Ахмиме.

***

Утром меня разбудило солнце, лучи которого пробрались в мою комнату даже сквозь опущенные тростниковые занавески. Мир вокруг поражал неестественной тишиной. Встав с постели, я подошла к двери, но Ипу куда-то подевалась. Я выглянула во дворик, но и там не было видно слуг. Я стала быстро одеваться, боясь, что произошло нечто ужасное. Неужели Хоремхеб предал нас? Или барки умчались, бросив нас на произвол судьбы? Я едва ли не бегом бросилась по коридору. Может, они все уплыли без меня? Как я могла проспать? Я ускорила шаг и, встретив в коридоре слугу, требовательно спросила у него:

– Куда все подевались?

Нагруженный грудой свитков, слуга зашагал прочь, бросив на ходу:

– В Большом зале, госпожа.

– Почему в Большом зале?

– Потому что в Зале приемов все трофеи не помещаются! У дверей Большого зала двое стражников расступились, давая мне пройти, и, войдя в помещение, я ахнула от изумления. Окна были распахнуты настежь, впуская утренний свет, но отнюдь не яркая мозаика или позолоченные столы привлекли мое внимание. В глаза мне бросились множество раскрытых сундуков с сокровищами: серебряными скипетрами и чеканным золотом, которое фараоны Египта не видели, должно быть, уже много столетий. Все в комнате было навалено безо всякого порядка: старинные статуэтки Птаха и Озириса, позолоченные троны и ларцы, наполненные бронзой и золотом. На возвышении стояли Нефертити и Аменхотеп, а солдаты вносили в зал все новые и новые ценности. Рядом расположилась и моя семья, молча наблюдая за происходящим.