Текст книги "Элементарные частицы"

15

На следующее утро Мишеля в палатке не оказалось. Все его вещи исчезли, но он оставил записку: “Не волнуйтесь”, – и все.

Брюно уехал через неделю. Садясь в поезд, он понял, что за время пребывания тут он даже не попытался кого-нибудь закадрить, а в конце уже ни с кем и не заговаривал.

В конце августа Аннабель обнаружила, что у нее задержка. И сразу приняла решение. Проблем не возникло: отец Дэвида знал одного врача в Марселе, ярого поборника семейного планирования. Лоран, мужик лет тридцати с рыжими усиками, оказался энтузиастом своего дела. Он настоял на том, чтобы она обращалась к нему по имени, просто Лоран. Он показал ей всякие инструменты и объяснил, как выполняется аспирация и выскабливание. Он всегда старался наладить с клиентками демократичный диалог и относился к ним скорее как к подружкам. Он с самого начала поддерживал борьбу женщин за свои права, но, по его мнению, еще многое предстояло сделать. Операцию назначили на следующий день, расходы взяла на себя ассоциация “Планирование семьи”.

Аннабель вернулась в свой гостиничный номер сама не своя. Завтра она сделает аборт, переночует в гостинице и утром отправится домой; так она решила. Каждую ночь в течение последних трех недель она приходила к Дэвиду в палатку. В первый раз ей было немного больно, но потом она получала удовольствие, огромное удовольствие; она и не подозревала, что сексуальное наслаждение бывает таким жгучим. При этом к Дэвиду она не питала никаких чувств; она не сомневалась, что он быстро найдет ей замену, чем, собственно, он, видимо, в данный момент и занимается.

В тот же вечер за дружеским ужином Лоран с восторгом рассказал о случае Аннабель. Именно за таких девушек, как она, мы и сражаемся, заметил он; за то, чтобы девушка, которой едва исполнилось семнадцать (и к тому же редкая красотка, чуть не прибавил он), не разрушила себе жизнь из-за летнего залета.

Аннабель ужасно боялась возвращаться в Креси-ан-Бри, но ничего страшного не произошло. Было четвертое сентября; родители похвалили ее загар. Они сказали, что Мишель уехал и уже поселился в университетском общежитии в Бюр-сюр-Иветт; они явно ничего не заподозрили. Она зашла к бабушке Мишеля. Старая дама выглядела усталой, но встретила ее радушно и охотно дала адрес внука. Да, ей, конечно, показалось немного странным, что Мишель вернулся раньше всех, впрочем, и тот факт, что он переехал в общежитие за месяц до начала занятий, ей тоже показался странным; но ведь Мишель и впрямь странный мальчик.

Иногда (редко) посреди вселенского варварства природы людям удавалось создавать уютные уголки, озаренные любовью. Маленькие, замкнутые, заповедные пространства, где царили интерсубъективность и любовь.

Следующие две недели Аннабель провела за сочинением письма Мишелю. Писала она с трудом, ей пришлось несколько раз все зачеркивать и начинать заново. В окончательном варианте письмо состояло из сорока страниц; это было ее первое по-настоящему любовное письмо. Она отправила его 17 сентября, в тот день, когда начинался новый учебный год; и стала ждать.

Факультет в Орсе (Сорбонна – Париж XI) – единственное учебное заведение в парижском регионе, устроенное по принципу американского кампуса. В нескольких корпусах, разбросанных по парку, живут студенты от первого до третьего курса. Орсе – это не просто факультет, но и научный центр высочайшего уровня, занимающийся исследованиями в области физики элементарных частиц.

Мишель поселился в угловой комнате на верхнем, пятом этаже корпуса 233; он сразу почувствовал себя там как дома. В комнате стояла узкая кровать, письменный стол и висели книжные полки. Окно выходило на лужайку, спускавшуюся к самой реке; если высунуться и посмотреть правее, можно было разглядеть бетонную громаду ускорителя частиц. В это время года, за месяц до начала занятий, общежития пустовали, в них заселились только несколько африканских студентов – у них были проблемы с жильем в августе, когда все здания закрыты. Мишель иногда обменивался парой слов со смотрительницей; днем гулял вдоль реки. Он еще не знал, что ему предстоит прожить в этом общежитии восемь с лишним лет.

Однажды утром, часов в одиннадцать, он растянулся на траве среди равнодушных деревьев. Он удивился, что так сильно страдает. В его видении мира, бесконечно далеком от христианских категорий искупления и благодати, принципиально чуждом понятиям свободы и прощения, появилось что-то даже механистическое и безжалостное. При заданных начальных условиях, думал он, для параметризованной сети начальных взаимодействий события развиваются в исключающем иллюзии пустом пространстве; их детерминированность неизбежна. Тому, что произошло, суждено было произойти, иначе и быть не могло; никто не несет за это ответственности. По ночам Мишелю снились абстрактные заснеженные пространства; его обмотанное бинтами тело парило под хмурым небом, между сталелитейными заводами. Днем он иногда пересекался с одним из африканцев, невысоким серокожим малийцем; они кивали друг другу. Университетская столовая еще не открылась, поэтому Мишель покупал консервированного тунца в “Континенте” в Курсель-сюр-Иветт и возвращался к себе. Вечерело. Он шагал по пустым коридорам.

Примерно в середине октября Аннабель написала ему второе письмо, покороче первого. Она заранее позвонила Брюно, но он тоже давно не получал от Мишеля никаких вестей: он знал только, что тот регулярно звонит бабушке, но, скорее всего, до Рождества не приедет к ней.

Как-то вечером, в ноябре, выйдя с семинара по анализу, Мишель обнаружил в своей ячейке в общежитии записку. Записка гласила:

Позвони своей тете Мари-Терезе. СРОЧНО.

В последние два года он редко общался с тетей Мари-Терезой, да и со своей кузиной Брижит тоже. Он сразу же ей позвонил. У бабушки случился второй инсульт, ее пришлось госпитализировать в Мо. Она в тяжелом состоянии, даже очень тяжелом. Давление низкое, сердце не справляется.

Часов в десять утра он шел пешком через весь Мо, мимо своего лицея. В это же время там, в школьной аудитории, Аннабель разбирала текст Эпикура – мыслителя яркого, умеренного, греческого, ну и, прямо скажем, немного занудного. Небо было хмурым, воды Марны – бурными и грязными. Он быстро отыскал больничный комплекс Сент-Антуан – ультрасовременное здание из стекла и стали, торжественно открытое в прошлом году. На лестничной площадке восьмого этажа его ждали тетя Мари-Тереза и кузина Брижит; глаза у них были заплаканные. “Не знаю, стоит ли тебе ее видеть…” – сказала Мари-Тереза. Он никак не отреагировал. То, что ему предстоит испытать, он испытает.

В палате интенсивной терапии бабушка лежала одна. Ослепительно белая простыня не закрывала ей руки и плечи; он с трудом оторвал взгляд от обнаженной плоти, морщинистой, белесой, ужасно старой. Ее руки с воткнутой иглой капельницы привязали ремнями к бортику кровати. Из горла торчала рифленая трубка. Под простыней тянулись провода, подключенные к прикроватному монитору. Ночную рубашку с нее сняли и не позволили собрать длинные волосы в пучок, как она это делала каждое утро на протяжении долгих лет. С распущенной седой шевелюрой она уже как бы не вполне была его бабушкой, скорее несчастным созданием из плоти и крови, одновременно очень молодым и очень старым, отданным на откуп медицине. Мишель взял ее за руку; только ее руку он и узнал безошибочно. Он часто брал ее за руку, в последний раз еще совсем недавно, когда ему уже исполнилось семнадцать. Глаза ее не открылись, но, возможно, несмотря ни на что, она узнала его прикосновение. Он даже не сжал ей толком пальцы, просто взял ее руку в свою, как раньше; он очень надеялся, что она узнает его прикосновение.

У бабушки было ужасное детство, с семи лет она работала на ферме в окружении неотесанных пьяниц. Ее подростковые годы пролетели слишком быстро, чтобы у нее остались какие-нибудь реальные воспоминания о том времени. После смерти мужа она вкалывала на заводе, воспитывала четверых детей; в разгар зимы выбегала за водой во двор, чтобы все могли умыться. В шестьдесят с лишним, уже выйдя на пенсию, она согласилась снова присматривать за маленьким ребенком – сыном своего сына. У него тоже всего было в достатке – и чистая одежда, и вкусный воскресный обед, и ее любовь. Все это у него имелось в жизни только благодаря ей. Любое, хоть сколько-нибудь претендующее на полноту исследование рода человеческого должно непременно учитывать подобные феномены. Да, такие люди существовали в истории человечества. Люди, которые всю жизнь работали, и работали тяжело, движимые исключительно беззаветной преданностью и любовью; они посвящали буквально всю свою жизнь ближнему, исполненные беззаветной преданности и любви; и при этом они ни в коей мере не считали это самопожертвованием; ведь на самом деле они не умели жить иначе, кроме как посвящая себя ближнему во имя беззаветной преданности и любви. На практике такими людьми оказывались, как правило, женщины.

Мишель пробыл в палате у бабушки минут пятнадцать, держа ее руку в своей; затем пришел интерн сказать, что вскоре ему придется уйти. Вероятно, что-то еще можно сделать, не операцию, нет, увы, но хоть что-то; словом, еще не все потеряно.

На обратном пути они не обменялись ни единым словом; Мари-Тереза машинально вела свой “рено 16”. За обедом они тоже в основном молчали, время от времени делясь какими-то воспоминаниями. Мари-Тереза подавала на стол, ей нужно было чем-то себя занять; она то и дело застывала на месте и, всплакнув, возвращалась на кухню.

Аннабель видела, как уехала машина скорой помощи, потом как вернулся “рено 16”. Около часа ночи она встала и оделась, родители уже спали; дошла до калитки Мишеля. Во всех окнах горел свет, вероятно, они сидели в гостиной, но через занавески ничего нельзя было рассмотреть. Моросил дождик. Аннабель подождала минут десять. Она понимала, что может позвонить в дверь и увидеть Мишеля или, в конце концов, может не делать ничего. Она не вполне отдавала себе отчет, что в данный момент переживает на практике опыт свободы — во всяком случае, опыт совершенно чудовищный, по прошествии этих десяти минут она уже никогда не будет прежней. Много лет спустя Мишель сформулирует краткую теорию свободы человека, базирующуюся на аналогии с поведением сверхтекучего гелия. Дискретным атомным состояниям, обмену электронами между нейронами и синапсами в мозгу человека, в принципе, присуща квантовая неопределенность; и все же, благодаря большому количеству нейронов и в силу статистического сглаживания элементарных различий, поведение человека – как в общих чертах, так и в деталях – детерминировано так же жестко, как поведение любой другой естественной системы. Однако в некоторых, крайне редких случаях – христиане говорят о снисхождении благодати — внутри мозга возникает и распространяется новая когерентная волна; появляется новое поведение, временное или постоянное, регулируемое совершенно иной системой гармонических осцилляторов: мы становимся свидетелями того, что называется актом свободы.

В тот вечер ничего подобного не произошло, и Аннабель вернулась домой. Она чувствовала себя заметно постаревшей. Пройдет почти двадцать пять лет, прежде чем она снова увидит Мишеля.

Телефон зазвонил около трех ночи, медсестра выразила искренние соболезнования. Они правда сделали все возможное, но в итоге, как выяснилось, практически ничего сделать было нельзя. Сердце уж больно старое, что ж поделаешь. Но вообще-то она хотя бы не мучилась. Но вообще-то все кончено.

Мишель пошел к себе совсем маленькими шажочками, не более двадцати сантиметров. Брижит хотела встать, но Мари-Тереза жестом остановила ее. Прошло минуты две, и из его комнаты послышалось какое-то мяуканье или вой. Тут уж Брижит бросилась к нему. Мишель сидел, съежившись в изножье кровати, с выпученными глазами. На его лице не отразилось ничего похожего на горе, ни на какое-либо другое человеческое чувство. На его лице был написан только гадкий животный страх.

Часть вторая. Странные моменты

1

Брюно не справился с управлением, проезжая мимо Пуатье. Его “пежо 305” крутануло на середине шоссе, и, слегка зацепив дорожное ограждение, машина остановилась. “Твою мать! – мрачно выругался он. – Твою ж мать!” “Ягуар”, несущийся прямо на него со скоростью 220 км/ч, резко затормозил, сам едва не задев другое ограждение, и с ревом клаксонов унесся прочь. Брюно вышел из машины и погрозил ему вслед кулаком. “Пидор! – крикнул он. – Пидор, мать твою!” Затем развернулся и поехал дальше.

“Пространство возможностей” было создано в 1975 году группой ветеранов шестьдесят восьмого (по правде говоря, никто из них в событиях 1968 года не участвовал; они, скажем так, сохранили дух тех лет) на большой, поросшей соснами территории немного южнее Руайана, принадлежавшей родителям одного из них. Этот проект, возникший под сильным влиянием либертарианских идеалов, вошедших в моду в начале семидесятых, заключался в создании конкретной утопии, т. е. места, где люди попытались бы “здесь и сейчас” жить в соответствии с принципами самоуправления, уважения к свободе личности и прямой демократии. Однако “Пространство” задумывалось не просто как очередная община; они преследовали более скромную цель – обустроить место отдыха, где в летние месяцы единомышленники получили бы возможность претворять в жизнь вышеозначенные принципы; а также запустить синергетические процессы путем организации творческих встреч в духе гуманизма и республиканских ценностей; ну и еще, по словам одного из отцов-основателей, “поебаться вволю”.

Брюно свернул с автострады на Руайан-Юг и проехал около десяти километров по прибрежному шоссе. Карта была какой-то путаной, и вообще он умирал от жары. Белый деревянный щит, как ему показалось, он заметил почти случайно. На нем красовалась надпись разноцветными буквами:

ПРОСТРАНСТВО ВОЗМОЖНОСТЕЙ

Под щитом, на фанерном панно поменьше, красным цветом вывели девиз “Пространства”:

Моя личная свобода, подтвержденная свободой всех, становится беспредельной.

Михаил Бакунин

Справа от него две девочки, волоча за собой надувной круг в форме утки, спускались по тропинке, ведущей, видимо, к морю. Под футболками у этих сучек ничего не было. Брюно проводил их взглядом; у него заныл член. Конкурс мокрых футболок, мрачно подумал он, это что-то c чем-то. Девочки завернули вбок: очевидно, направлялись в соседний кемпинг.

Он припарковался и подошел к небольшой дощатой сторожке с вывеской “Добро пожаловать!”. Внутри сидела по-турецки женщина лет шестидесяти. В разрезе полотняной туники виднелись ее худые морщинистые груди; Брюно стало ее жаль. Она улыбнулась с каким-то натужным дружелюбием.

– Добро пожаловать в наше “Пространство”, – выговорила она наконец. – Потом снова улыбнулась, на сей раз от души; дура какая-то. – У тебя есть подтверждение бронирования?

Из своего портфельчика из кожзама Брюно достал бумаги.

– Вот и чудненько, – изрекла эта блядина, все еще по-идиотски ухмыляясь.

Движение автотранспорта в кемпинге было запрещено, поэтому он решил действовать в два этапа. Сначала найти место для палатки, потом забрать из машины вещи. Перед самым отъездом он купил в “Самаритен” палатку-иглу (произведено в Китайской Народной Республике, 2–3 спальных места, 449 франков).

Первое, что увидел Брюно, выйдя на поляну, была пирамида. Идеальной формы – двадцать метров в основании, двадцать в высоту. Рамы из темного дерева расчерчивали ее стеклянные стены на квадраты. Некоторые панели ослепительно сверкали, отражая свет заходящего солнца, сквозь другие можно было рассмотреть внутреннее устройство: площадки и перегородки, тоже из темного дерева. По замыслу авторов, это сооружение должно было изображать дерево, что им вполне удалось – роль ствола играл длинный цилиндр, пронзающий пирамиду сверху донизу, видимо, внутри него размещалась центральная лестница. Оттуда выходили люди, поодиночке или небольшими группками, одни – одетые, другие – нагишом. В лучах заката, вспыхивающих на траве вокруг, это выглядело сценой из научно-фантастического фильма. Брюно пару минут полюбовался открывшейся ему картиной, взял под мышку палатку и пошел вверх по ближайшему холму.

“Пространство” располагалось на лесистых холмах, землю устилал ковер из хвои, между холмами виднелись поляны; повсюду стояли общественные туалеты; строго ограниченных мест для кемпинга не предполагалось. Брюно вспотел, его пучило: очевидно, он переел в придорожной забегаловке. Мысли путались, при этом он прекрасно сознавал, что выбор правильного места для палатки – залог успеха его предприятия.

На этом этапе своих размышлений он внезапно заметил натянутую между двумя деревьями веревку. На ней, трепеща на вечернем ветерке, досыхали чьи-то трусы. А что, это идея, подумал он, в кемпинге соседи запросто знакомятся, вовсе не обязательно затем, чтобы трахнуться, знакомятся, и все – надо же с чего-то начинать. Он положил палатку на землю и стал изучать инструкцию. Французский перевод вообще никуда не годился, английский оказался не лучше, да и другие европейские языки вряд ли бы его спасли. Чертовы китаезы. Что они имеют в виду, советуя “развернуть полужесткие дуги, чтобы оформить купол изделия”?

Он с растущим отчаянием вглядывался в схемы, когда справа от него появилось некое подобие скво в кожаной мини-юбке; в сумерках виднелись ее большие обвисшие груди.

– Ты только приехал? – проговорило привидение. – Хочешь, помогу тебе поставить палатку?

– Я справлюсь. – сдавленным голосом ответил он, – я справлюсь, благодарю. Спасибо за предложение. – Он почуял ловушку. И правда, через несколько секунд из соседнего вигвама (где они могли купить эту хрень? сами, что ли, соорудили?) раздался отчаянный вой. Скво бросилась туда и вскоре вышла с двумя спиногрызами, по одному на каждом бедре, и принялась лениво покачивать ими туда-сюда. Вой усилился. К скво рысью подбежал ее самец, с членом наружу. Это был грузный бородатый мужик лет пятидесяти с длинными седыми патлами. Он взял одну из мартышек на руки и принялся сюсюкать; тошнотворное зрелище. Брюно отошел на несколько метров – он чуть не влип. С их гаденышами бессонница ему обеспечена. А эта корова наверняка еще кормит грудью; впрочем, сиськи у нее что надо.

Брюно сделал исподтишка несколько шагов вбок от вигвама, однако с трусиками ему расставаться не хотелось. Это были изящные прозрачные вещицы, сплошь одно кружево; ну нет, к скво они точно не имеют отношения. Он высмотрел себе место между двумя канадками (кузины? сестры? школьные подруги?) и принялся за работу.

Закончил он затемно. В сгустившихся сумерках спустился к машине, чтобы забрать вещи. Мимо него сновали семейные пары и одинокие путники, довольно много одиноких женщин лет сорока. На деревьях тут и там попадались прибитые дощечки с надписью БУДЬТЕ ВЗАИМНО ВЕЖЛИВЫ, он подошел поближе. Под дощечкой висела плошка, до краев заполненная презервативами, отвечающими госстандартам. Внизу стояла белая пластиковая урна. Он нажал на педаль и посветил карманным фонариком: в ней среди банок из-под пива валялось несколько использованных презервативов. Это обнадеживает, подумал Брюно, они тут, похоже, не сидят без дела.

На холм он взобрался с трудом: чемоданы оттягивали руки, он задыхался; пришлось остановиться на полпути. Несколько человеческих особей слонялись по кемпингу, лучи их фонариков то и дело перекрещивались в темноте. Чуть дальше, на прибрежном шоссе, движение еще было оживленное. В “Династии”, по дороге в Сен-Клеман, сегодня вечеринка топлес, но у него нет сил туда тащиться, ни туда, ни куда-либо еще. Брюно простоял так почти полчаса. Я смотрю на свет фар между деревьями, сказал он себе; вот это и есть моя жизнь.

Добравшись до палатки, он налил себе виски и подрочил влегкую, листая Swing Magazine (слоган “Право на удовольствие”); он купил последний выпуск в массажном салоне неподалеку от Анже. Он совершенно не собирался отвечать на их секс-анонсы, сейчас ему не взойти ни на гэнг-бэнг, ни на фонтан из спермы. Женщины, соглашающиеся на встречи с одинокими мужчинами, предпочитают, как правило, чернокожих, и в любом случае требуют достойных размеров, до которых ему ой как далеко. Просмотрев одно за другим все объявления, он вынужден был признать, что с таким маленьким членом ему нечего соваться в порнотусовку.

В целом, однако, он не так уж переживал из-за своей внешности. Волосяные имплантаты прижились, ему попался компетентный специалист. Он регулярно посещал тренажерный зал, и, честно говоря, для сорокадвухлетнего мужчины он еще очень даже ничего. Брюно налил себе вторую порцию виски, кончил прямо на журнал и почти безмятежно заснул.