Текст книги "Cудьба"

Бедность

Во время японского господства на Корейском полуострове отец окончил школу с сельскохозяйственным уклоном в Хамхыне. Между собой местные жители называли эту школу «Хамхынская сельскохозяйственная». Это было престижное учебное заведение в Хамхыне и в провинции Хамгён в целом. Отец говорил, что соседи часто называли его одаренным ребенком. По словам старшей сестры отца, которая заботилась о нем и воспитывала, когда он был маленьким, казалось, что отец вовсе и не готовился к предстоящим вступительным экзаменам, но он стал единственным в семье – и среди всех знакомых, конечно, тоже – кто поступил в Хамхынскую сельскохозяйственную школу. После выпуска отец успешно сдал экзамены на госслужащего и стал начальником сельскохозяйственного департамента в городском управлении Хыннама при администрации КНДР.

Он говорил, что в свое время его принудили вступить в Коммунистическую партию, и он не смог противиться оказанному давлению. В течение короткого периода, когда войска ООН находились в городе, он продолжал заниматься сельскохозяйственными процессами. А потом уехал в эвакуацию. Казалось, что у тех, кто был чиновником на Севере, был шанс устроиться госслужащими и на Юге. Однако, как сказал отец, он решил, что больше не будет заниматься госслужбой, так как у него уже был мучительный опыт, когда ему принудительно пришлось вступить в ряды Коммунистической партии во время работы начальником департамента сельского хозяйства. Поэтому после того, как мы переехали в Пусан, он занялся торговлей. Однако, по моему мнению, отец не был создан для предпринимательства. Он по натуре был очень спокойным, не был расположен к алкоголю. Отец был человеком, которому по характеру подошли бы только профессии госслужащего или преподавателя.

Бизнес, которым занимался отец, заключался в том, что он закупал носки на чулочно-носочном предприятии и поставлял их в магазины в провинции Южная Чолла.

Однако после нескольких лет предпринимательской деятельности отцу удалось приобрести только огромные долги по кредитам. Он не платил по многим счетам и погряз в долгах окончательно. Так или иначе он должен был выплатить сумму закупки на заводе, поэтому он очень долго бился как рыба об лед, чтобы закрыть этот долг. Он очень долго хранил все чеки и квитанции на случай, если в будущем в один прекрасный день сможет получить деньги. Но этот день все никак не наступал. Это сломило отца окончательно, и больше он уже не смог встать на ноги. Кроме того, так как он был на чужбине, где у него не было никаких связей, то и надеяться было не на кого. К тому же отец совсем не разбирался в экономических делах. Он так и не смог выбраться из бедности.

Хотя у отца изначально был очень спокойный характер, после банкротства он окончательно замкнулся в себе. Я тоже очень переживал из-за бедности нашей семьи, но еще больнее мне было наблюдать, как отец из-за войны и разделения страны потерял стремление жить. Отец умер в самый тяжелый для меня период, когда я был совершенно неустроенным, когда меня отчислили из университета, посадили в тюрьму, выпустили, когда, отслужив в армии, я не смог восстановиться в университете. Я не мог найти себе места из-за того, что его несчастная жизнь сложилась так трагично и что мне не удалось проявить себя лучше в его глазах. И хотя в будущем моя жизнь наладилась, это ничего не исправило, поэтому раскаяние осталось со мной на всю жизнь.

После провала отцовского торгового бизнеса обеспечением семьи почти полностью занималась мама. У мамы точно так же не было никаких способностей к экономике. Поэтому мы еле-еле перебивались на те гроши, которые мать зарабатывала тяжелым трудом. Все ее подработки, хотя она и выполняла их очень усердно, практически не приносили денег. Сперва мама продавала одежду, которая поступала к нам как гуманитарная помощь, разложив ее прямо на улице. Потом мы держали маленькую лавку в нашем районе, но район был очень бедным, и в нем насчитывалось всего несколько домов – конечно, эта затея не могла быть успешной. Мама также занималась доставкой угольных брикетов. И это не было торговым бизнесом, приносящим хороший доход, когда уголь масштабно закупается на заводе и поставляется в торговые точки. Мамина подработка заключалась в том, что она понемногу брала уголь в магазине и развозила его по соседним жилым домам. В такой ситуации мы никак не могли выбраться из бедности и лишь еле-еле сводили концы с концами.

Однако мама не просила отца помочь ей с развозкой угольных брикетов. Если ей нужна была помощь, то она обращалась ко мне или к младшему брату. После школы или в выходные дни мы помогали, развозя уголь в двухколесной ручной тележке или просто разнося в руках. Я всегда стыдился заниматься разносом угля, от которого все было в саже. А вот младший брат, наоборот, спокойно и усердно помогал, я же своим ворчанием только донимал мать.

Однажды мы до отвала загрузили тележку углем, я схватил ее спереди, а мама толкала сзади, но, когда мы спускались вниз по дороге, мама совсем обессилела и внезапно отпустила руки. Из-за этого я уже не смог справиться с тележкой, так как она была очень тяжелой, и меня вместе с ней вынесло на обочину. Мама тогда очень сильно сокрушалась, хотя сам я не поранился, только уголь разбился.

Это были времена, когда не только наша семья, но и вообще все были бедными. Тогда в нашем административном районе было много переселенцев с Севера. На улице Санбок, на которой мы жили, и в окрестностях беженцев было больше, чем местного населения.

Однажды в трущобах беженцев рядом с парком Ёндусан в Пусане вспыхнул большой пожар, все трущобы выгорели дотла. Для пострадавших были построены лагеря размещения. И район, который находился рядом с нами, был одним из таких поселений – действительно бедный квартал, где ни у кого не было ни гроша за душой.

Часто можно было услышать, что беженцы с Севера очень жизнеспособны и среди них много успешных людей. С моей точки зрения, это не так. Люди, которые переехали на Юг еще до войны, так как были недовольны северокорейским политическим устройством, в большинстве своем относились к верхушке общества и бежали, имея накопления, поэтому в целом их положение было хорошим. Люди, вынужденные внезапно эвакуироваться из-за военных действий, так уже не смогли. Добиться успеха в бедной жизни в эвакуации было очень непросто. Большинство этих людей так и не смогли выбраться из бедности и весь остаток жизни прожили в нищете.

Бедных было очень много, поэтому в ближайших церковных приходах нам даже иногда раздавали еду. Это были продукты сельского хозяйства, которые США безвозмездно передавали в Южную Корею в качестве гуманитарной помощи. В основном это была кукурузная мука, но иногда раздавали и сухое молоко*. Такие раздачи помогали не умереть с голоду. Когда я был в первом или втором классе начальной школы, то в день раздачи я брал с собой ведро и после школы шел получать продукты. Приходилось долго ждать, стоя в очереди. Я терпеть этого не мог, но это была обязанность старшего сына.

Часто монашки, называя меня малышом, давали мне в руки конфеты или фрукты. В то время послушницы в монашеских рясах выглядели в моих детских глазах настоящими ангелами. Чуть позже мама, преисполнившись благодарности к католическим служащим, стала верующей католичкой – первой в нашей семье. Меня тоже в третьем классе начальной школы крестили в католичество. Крещение состоялось в храме в районе Синсон, на острове Ёндо. Позже в той же церкви прошла моя церемония бракосочетания. А мама до сих пор ходит в тот храм. И так как она глубоко верующий человек и очень давно посещает храм, то она даже была заместителем председателя собрания женщин на пасторском совете и директором кредитного кооператива в храме.

Школы были такие же бедные. Начальная школа Намхан, в которую я ходил, была изначально очень маленькой. Но после наплыва беженцев количество учеников в одной параллели составляло около тысячи человек и при этом постоянно увеличивалось. Школе ничего не оставалось, как построить рядом со спортивной площадкой временные классы из остатков кровли и досок. Это называлось «временное школьное здание». Там я и учился с момента поступления и до третьего класса.

Так как полом в классе служила просто голая земля, то, когда шел сильный дождь, его просто затапливало и он превращался в огромную лужу. В таких случаях занятия прекращались и детей отправляли домой. Во время праздника Чхусок, когда я учился в первом классе (это было в сентябре 1959 года), Пусан и окрестности накрыл тайфун «Сара», который, как говорили, был самым сильным за всю историю метеорологических наблюдений. Когда после праздничных дней Чху-сока мы вернулись в школу, оказалось, что все временные школьные здания унесло сильным ветром и от них ничего не осталось. С того времени мы учились, просто сидя на земле, которая и служила нам классом. Так как столов не было, то мы вешали на шею этюдники и, раскладывая на них тетради и книги, слушали урок. А так как крыши тоже не было, то, если начинался дождь, урок заканчивался, и мы должны были идти домой. Только потом, после того как шестиклассники завершили обучение в школе, мы смогли ненадолго занять их класс – пока временные здания снова не отстроятся.

Тайфун «Сара» унес и крышу нашего дома. Тот день до сих пор жив в моей памяти. Тогда наш дом был построен из необожженного кирпича, а на кровельные доски был просто положен рубероид*. В тот злополучный день отец как раз уехал на заработки и не смог вовремя вернуться, поэтому дома его не было.

Когда нагрянул свирепый тайфун, деревянная кухонная дверь все время дрожала, потом не выдержала, и одну петлю* вырвало. Мы с мамой схватили дверь, чтобы она не открылась, старшая сестра тоже помогала. Однако мы не смогли справиться с силой ветра и выпустили дверь. Она с грохотом отлетела, и оставшиеся петли сорвались окончательно. Ветер в мгновение прорвался внутрь дома. Казалось, все в доме мгновенно разбухло, и в какой-то момент я почувствовал, что ветер стал подниматься вверх и будто искал пути выхода. В итоге крышу сорвало целиком. Позже мы даже не смогли найти, куда же ее унесло.

Когда я учился в начальных классах, мы ежемесячно сдавали в школу деньги. Поначалу это называлось «месячная плата за обучение», а потом название поменяли на «взнос в учительско-родительский комитет». Я помню, что примерно в шестом классе название снова изменили на «взнос в организационный комитет».

Очень многие дети не могли внести деньги вовремя из-за бедности. Классные руководители во всеуслышание называли имена детей, которые не сдали деньги, и просили их отдать взнос. Зачастую они по одному поднимали учеников с места и отчитывали при всем классе. Если после этого деньги так и не были сданы, то ученика выгоняли с урока и говорили, что надо сходить домой и принести деньги.

В классе было примерно восемьдесят детей, и двадцать из них постоянно были вынуждены уходить из класса. Хотя мы тоже были очень бедными, но каким-то образом деньги на школу всегда были приготовлены. Но тем не менее бывало, что я сдавал деньги с опозданием и меня тоже отправляли домой вместе с другими детьми.

Когда ты беден, ты быстро начинаешь разбираться в жизни. Практически не было детей, которые действительно шли домой после того, как учитель их выгнал из класса и отправил к родителям. Мы понимали, что возвращение домой ничего не решит и только травмирует наших родителей. Мы просто шли на пляж Исондо, играли друг с другом, а к концу уроков возвращались в класс. И просто врали учителю, будто сходили домой и что «дома никого нет» или «мама сказала, что отдаст такого-то числа».

В то время послушницы в монашеских рясах выглядели в моих детских глазах настоящими ангелами. Чуть позже мама, преисполнившись благодарности к католическим служащим, стала верующей католичкой – первой в нашей семье.

Однажды в шестом классе нас выгнали и мы пошли в книжный магазин полистать сборники комиксов-манхва, а когда выходили, прямо в дверях столкнулись с классным руководителем. Он притащил нас всех обратно в школу и хорошенько отшлепал. Конечно, были дети, которые бросали школу, не выдержав этих мучений. Когда мы с ними потом виделись, они говорили, что работают подмастерьями в обувной лавке или магазине одежды. Только ближе к выпуску я понял, что не обязательно было всем сдавать «взнос в учительско-родительский комитет» или «взнос в организационный комитет». Я не помню точно, но, как мне кажется, достаточным считалось, если деньги сдавали две трети класса. Все остальное шло в карман классному руководителю, поэтому, наверное, они так усердно взыскивали «долги».

На Новый год или во время праздника Чхусок дети из бедных семей принудительно шли в баню. Учителя проводили санитарный осмотр и просили снять верхнюю одежду, и если кто-то оказывался «слишком грязным», то его стыдили прямо перед другими детьми. Хотя мне ни разу не приходилось через такое пройти, когда я видел, как стыдят других, я чувствовал унижение и внутренне противился происходящему.

Когда пришло время брать с собой еду в начальную школу, больше половины учеников не могли принести ничего с собой. Ученики, которые не могли принести еду с собой, получали питание в школе. Правда, порции школьного питания не были определены четко, зачастую давали только один кукурузный хлебец, а иногда и вовсе половину хлебца. А когда даже этого не было, то варили жидкую кукурузную кашу и раздавали.

Посуды для раздачи питания при этом не было. С кукурузными хлебцами все было нормально, но вот кукурузная каша – это была проблема. Обычно мы брали у детей, которые приносили еду с собой, крышки от контейнеров и в них наливали кашу. Если крышек на всех не хватало, то двое пользовались ими по очереди. Я тоже получал школьную еду. Каждый раз, когда я брал у кого-то крышку от контейнера, я наступал на свою гордость. Я думал: «Школа должна предоставлять тарелки, а если положение такое уж тяжелое, то хотя бы разрешили из дома тарелку взять…»

Из-за такого личного опыта я с интересом участвую в дискуссиях относительно раздачи бесплатной еды. В период «Правительства участия» впервые началась раздача еды в рамках программы «Голодающие во время каникул дети». После окончания первых каникул была проведена проверка и выяснилось, что уровень раздачи был неожиданно низким. После выяснения причин оказалось, что многие дети скорее откажутся от еды и будут голодать, нежели потребуют раздавать пайки таким образом, который не будет унижать их чувство собственного достоинства. Я могу подтвердить, что одна из важнейших вещей в раздаче еды – это уважение чувства собственного достоинства детей.

Есть много вещей, которые невозможно сделать из-за бедности, даже если очень хочешь. Если дело требует денег, то ты изначально не можешь сказать о нем родителям. Я и сейчас не умею кататься на велосипеде, потому что у нас в семье никогда не было велосипеда.

Когда я учился в средней школе, у нас перед школой находился прокат велосипедов, некоторые дети после уроков брали велосипеды напрокат, но если денег не было, то ты этого сделать не мог.

Когда я был ребенком, у моих родителей не было возможности купить мне игрушки: ни волчка, ни чижика, ни даже воздушного змея. Поэтому их приходилось мастерить самому. Другим детям мастерили отцы или старшие братья. У меня же отец постоянно был на заработках, его никогда не было дома, поэтому я все делал сам. И даже если отец был дома, то, учитывая, что он ничего не умел делать своими руками, пользы от него не было никакой.

Когда я мастерил «вьюшку» – катушку, на которую наматывается нить от воздушного змея, моих умений хватало, чтобы выточить даже «вьюшку-единичку», но для самой быстрой «вьюшки-бочки» уже требовались плотницкие навыки. Я помню, как каждый год я сильно расстраивался, когда у меня никак не получалось ее сделать. Несколько раз я пытался сделать серсо, но, когда доходил до изготовления палочки для вращения, в итоге всегда сталкивался с неудачей.

Примерно в третьем или четвертом классе начальной школы я однажды сильно поранился, пытаясь кухонным ножом выстругать палку для игры в чижа. Указательный палец левой руки случайно соскочил, и я срезал примерно треть ногтя. Было очень больно, и кровь шла, не останавливаясь. Мне было страшно, при этом дома никого не было, поэтому я сам завязал палец какой-то тряпкой и таким образом оказал себе первую медицинскую помощь.

После этого и до того момента, как все зажило, я терпел и мазал палец меркурохромом*, который мы называли «красное лекарство». Я мог терпеть, поэтому и скрывал рану, не говоря о ней взрослым. Думаю, если бы сейчас такое произошло, то в больнице мне наложили бы несколько швов. Но тогда, если я мог решить что-то самостоятельно, то, каким бы сложным это ни казалось, я предпочитал сталкиваться с проблемой лицом к лицу и в одиночку справляться с трудностями. Такая позиция воспитала во мне стремление к самостоятельности и независимости и к тому же очень сильно помогла в будущем. Я считаю, что это подарок, который преподнесла мне бедность.

Есть и еще один, более важный подарок, который мне преподнесла нищета. Моя нынешняя система ценностей, которая гласит: «То, что называется деньгами, – вовсе не самая важная вещь в жизни», – заняла место в моем сердце из-за бедности.

Не знаю, скорее всего, это и была моя гордость – гордость мальчика, который терпел бедность. Родители думали точно так же. Они растили нас в бедности и учили не воспринимать деньги как главную ценность. «Деньги, конечно, важны, но это не самая главная вещь» – эта идея очень помогла мне в жизни, я считаю.

Родители всегда с особым трепетом относились к вопросу образования. Пусть иногда и с опозданием, но они всегда готовили плату за обучение. Тем не менее бедность заставляла меня стесняться. На вопрос учителя обычно все ученики поднимали руки и наперебой выкрикивали: «Я! Я!» А я ни разу не поднял руку. Когда учитель вызывал меня, я был вынужден отвечать, но ни разу не было такого, чтобы я сам поднял руку и вызвался к доске. И конечно, родители никогда не приходили ко мне в школу.

Комментарии

* Сухое молоко. 전지분유. Молоко, высушенное и превращенное в порошок, без добавления воды. При добавлении воды сухое молоко восстанавливается и приобретает характерный аромат.

* Рубероид. 루핑. Кровельный материал в листовой форме.

* Петля. 장석. Металлический элемент, который крепится к деревянной мебели или входным дверям для усиления угловых конструкций.

* Меркурохром. 머큐로크럼. Антисептическое средство с органическими соединениями ртути, имеющее красновато-коричневый цвет.

Трудный подросток

В начальной школе я был ребенком, который особо не выделялся. Я был невысоким и щуплым, а еще очень замкнутым, поэтому ни разу не привлек внимания учителя. Я даже не помню, встречался ли я с учителем где-то, кроме уроков. По правде говоря, учителя и не могли всем уделить должного внимания, так как в одном классе учеников из бедных районов было больше восьмидесяти человек.

Во время каникул по окончании семестра и в конце года учитель раздавал табель успеваемости. Оценки в табель выставлялись по системе «су, у, ми, янъ, ка» (что означало по пятибалльной системе «отлично, изрядно, удовлетворительно, слабо, неудовлетворительно»), и до пятого класса пятерки я получал редко, в основном у меня были четверки и тройки, двойки тоже встречались. Ситуация с поведением, которое оценивалось по системе «ка, на, та» (А, B, С), была похожая. На оценки я, в общем-то, не обращал особого внимания. Родители тоже не ругали меня, когда смотрели мой табель успеваемости.

В шестом классе детей заставляли учиться допоздна, так как впереди были вступительные экзамены в среднюю школу. Каждый день мы писали контрольные работы, часто сдавали и пробные экзамены. Таким образом, когда наступил апрель, я впервые узнал, что хорошо учусь.

В один прекрасный день меня вызвал классный руководитель и похвалил за отличные оценки. Он сказал, что если я буду брать дополнительные уроки, то смогу поступить в гимназию, и что я должен пойти домой и поговорить об этом с родителями. Как я понял, практически все дети, которые хорошо учились в классе, посещали дополнительные занятия у классного руководителя примерно со второго семестра пятого класса. Говорят, что после уроков они собирались у учителя дома и допоздна учились. Плата за дополнительные занятия была неподъемной суммой для нашей семьи в тогдашнем положении. Придя домой, я ни словом не обмолвился о разговоре с учителем.

Я был тогда очень наивен, поэтому, не думая ни о чем, учился очень усердно. На вступительных экзаменах проверяли успеваемость по всем предметам, включая музыку, искусство, физкультуру. Только физкультура была практическим испытанием, а музыка и искусство – письменными экзаменами. Во время обучения в начальной школе у меня не были ни одного урока музыки, где бы мы играли на музыкальных инструментах, например на фисгармонии. Мы сдавали экзамены, просто заучивая ноты типа «ми-соль-до-ми-соль-фа-ля-ля-соль-си-ре-фа-ми-ре-до» или пропевали имена правителей эпохи Чосон.

Экзамен по физкультуре включал следующие дисциплины: бег, прыжки в длину, метание диска, подтягивание. У меня были очень слабые руки, поэтому подтягиваться я вообще не мог. Друг мне сказал, что если я буду употреблять в пищу много уксуса, то мои кости станут гибкими, и я смогу легко подтягиваться. Это было заманчиво, поэтому однажды, когда мамы не было дома, я пошел на кухню и выпил глоток уксуса. И это был не дистиллированный столовый уксус, как сейчас, а кристаллическая уксусная кислота*. Как только она попала мне в рот, у меня все загорелось внутри. Все обошлось благодаря тому, что я сразу выплюнул ее. А вот если бы проглотил, то дело обернулось бы куда серьезнее. Тем не менее губы и рот опухли, и даже пищевод болел так, что в течение нескольких дней я не мог ничего есть. Какое-то время я даже ходил с вечно опущенной головой – больше из-за стыда, нежели из-за боли. Потом я слышал, как этот случай приводили младшим ученикам как пример упорства в подготовке к вступительным экзаменам.

К счастью, я смог поступить в Кённамскую среднюю школу, которая считалась лучшей в Пусане в то время. В начальной школе, где я учился, всего несколько человек успешно сдали вступительные экзамены. Родители тоже были очень рады. Наверное, это самый радостный момент, который я смог им подарить после своего рождения. В честь моего успеха отец повез меня на международный рынок, где занимались пошивом школьной формы, чтобы заказать мне школьный костюм. В то время отец ходил только в те магазины, которые держали выходцы из провинции Хамгён. Владелец магазина спросил у меня название школы, в которую я поступил, а потом поздравил отца. Я и сейчас помню, каким гордым он выглядел.

Переступив через барьер вступительных испытаний в среднюю школу, я с легкостью прошел и вступительные экзамены в старшую.

Кённамская средняя школа находилась в престижном районе в центре города, и ее ученики в основном были детьми из зажиточных семей. Когда я впервые пришел на урок, то обнаружил, что многие изучали английский еще до поступления в школу. Зачастую ученики прекрасно читали английские книги еще до начала обучения в средней школе. Я сразу пал духом, когда увидел, что в коридорах развешаны плакаты с надписями типа «Boys, be ambitious!», а все дети читали и пытались истолковать, что там написано. Атмосфера в этой школе кардинально отличалась от той, которая была в начальной школе, где учились в основном дети из бедных семей.

Влиться в коллектив было сложно, так как наши развлечения тоже очень сильно отличались, и разница в количестве карманных денег была огромной. Иногда я ходил в гости к друзьям. Когда в роскошном, на мой взгляд, доме я впервые увидел в саду мебель, то очень удивился. А когда, кроме всего прочего, я слышал, как домашний персонал обращается ко мне «молодой господин», я совсем терялся. Тогда богатые семьи часто нанимали помощниц по домашним делам, которых называли «прислуга». Именно в те годы я впервые остро почувствовал неравноправие мира.

Постепенно я все больше времени стал проводить в школьной библиотеке. Самым большим счастьем для меня было почитать книгу. Моя любовь к чтению книг – это заслуга отца. Уезжая на заработки, он возвращался только примерно через месяц. И каждый раз он привозил для меня детскую литературу, например сказки, или детские рассказы, или же чью-нибудь биографию. Среди книг, которые он для меня покупал, были собрание сказок Андерсена, сборник детских рассказов Кан Сочхона и биография Плутарха, адаптированная для детей. Иногда он привозил для меня книги иностранных писателей, такие как, например, «Без семьи». Если не считать учебников, это были первые книги, с которыми я соприкоснулся, и чтение меня очень увлекло. До того момента, пока отец не привозил мне новую книгу, я мог перечитывать по два-три раза одно и то же произведение.

С тех пор, как я познал интерес к чтению книг, я был вечно голодным до литературы, потому что после того, как отец перестал заниматься торговлей, он перестал привозить мне книги. Когда начинался новый учебный год, я обычно зачитывался не только своими книгами, но и книгами старшей сестры, которая старше меня на три года. Все, что можно было прочитать, я проглатывал за один присест. Это были рассказы в книгах по корейскому или по социологии. Однако, поступив в среднюю школу, я познакомился с библиотекой. Книгам, которые я мог прочитать там, казалось, не было конца и края. Я читал все без разбора. Когда меня охватил такой интерес, во втором классе средней школы я три месяца подряд каждый день ходил в библиотеку и сидел там до закрытия, то есть до того момента, когда уже начинали убирать стулья, и возвращался домой только после того, как заканчивал помогать с расстановкой стульев.

Когда у меня было время, я шел в библиотеку или брал книгу домой – так продолжалось вплоть до окончания старшей школы. Я начал с отечественных романов, затем перешел на иностранные и постепенно стал интересоваться и другими книгами, таким образом, моя сфера чтения расширялась. Так как я читал все без разбора, то сравнительно рано познакомился с журналами типа «Область идеологии»*, которые развивали мое сознание. Любовно-эротические романы я тоже прочитал рано. Я читал все, не имея какой-либо системы, плана или цели. За шесть лет обучения в средней и старшей школе я прочитал огромное количество книг. С помощью чтения я многое узнал о мире и жизни. У меня появилось общественное сознание взрослого человека.

Книги типа сочинения профессора Ким Чхансама «За неделю вокруг света без денег», которое я прочитал в средней школе, подарили мне мечту о кругосветном путешествии. Конечно, до сих пор это так и остается мечтой. Однако то, что я осуществил восхождение по горным тропам Индии и Непала, совершил путешествие по Великому шелковому пути, конечно, является результатом влияния моей давней мечты.

Я до сих пор люблю читать. Даже не так: я уже переступил границу, когда чтение просто нравится, – иногда я чувствую себя зависимым книгоманом. Даже если я еду в путешествие, мой чемодан всегда очень тяжел из-за книг, которые я беру с собой. И если я отдыхаю, а под рукой нет книги, я чувствую некоторое уныние.

Естественно, в таких обстоятельствах учеба в школе оставалась на заднем плане. Я даже не придавал особой важности вступительным экзаменам и был удовлетворен просто поддержанием уровня одного из лучших учеников. Родители тоже не упрекали меня, когда видели, что даже во время экзаменов я читал какую-то другую книгу. Казалось, они верили, что я занимаюсь нужными делами, если я поддерживаю хороший уровень оценок.

За все шесть лет, когда я ходил в среднюю и старшую школу, родители ни разу не вмешивались в учебный процесс и не твердили постоянно, чтобы я учился. Они просто доверились мне и оставили это на моей совести. И я пользовался этой свободой не на благо учебы в школе, а тратил время на посторонние дела. И в итоге, когда настало время вступительных экзаменов в университет, я сполна заплатил за то, что не проявлял должного усердия к учебе в школе. Однако благодаря чтению я вырос как личность и обрел понимание того, что есть общество, и считаю это достаточной компенсацией за ту цену, которую мне пришлось заплатить.

На формирование у меня системы взглядов в сравнительно раннем возрасте, скорее всего, повлияло то, что я достаточно рано начал читать газеты. По причине постоянного литературного голода я с детства читал отцовские газеты. Потому что мне было необходимо хоть что-то читать. В то время в газетах очень активно использовались иероглифы. Поначалу я просто выбирал и читал те части, в которых не было иероглифики, например, романы, публикующиеся по частям. Но постепенно я стал читать и статьи, в которых употреблялись иероглифы.

Так как я постоянно встречал иероглифы в тексте, то со временем научился узнавать их из контекста. Я смог самостоятельно изучить простые иероглифы, которые часто попадались в газетах. Отец выписывал «Тона Ильбо» – газету, известную тогда как главный рупор оппозиционной партии. Так как я тоже на протяжении долгого времени читал эту газету, у меня начало формироваться критическое восприятие текущей ситуации в обществе. Именно поэтому мне печально смотреть на «Тона Ильбо», которая очень сильно изменилась за последнее время. Можно назвать меня одним из тех давних читателей, которые хотели бы, чтобы газета вновь приобрела свой прежний облик.

К тому времени, как я поступил в старшую школу, моя голова уже была полна различных идей и у меня появились такие чувства, как дух сопротивления обществу. На третий год обучения в старшей школе я начал пить и курить. Кённамская старшая школа, в которую я ходил, была очень престижной гимназией, так сказать, «первой к югу от Хангана»[13]13
  Традиционно на южном берегу реки Ханган проживали наиболее состоятельные и уважаемые люди. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Хотя вступительные экзамены в университет считались очень серьезными, они очень отличались от нынешних.

За все шесть лет, когда я учился в средней и старшей школе, родители ни разу не вмешивались в учебный процесс и не твердили постоянно, чтобы я учился. Они просто доверились мне и оставили это на моей совести. И я пользовался этой свободой не на благо учебы в школе, а тратил время на посторонние дела. И в итоге, когда настало время вступительных экзаменов в университет, я сполна заплатил за то, что не проявлял должного усердия к учебе в школе. Однако благодаря чтению я вырос как личность и обрел осознание того, что есть общество, и считаю это достаточной компенсацией за ту цену, которую мне пришлось заплатить.