Текст книги "Без Вечного Синего Неба. Очерки нашей истории"

Поначалу казалось, что в Осетии какой-то праздник… Не по-будничному пустое шоссе тянулось вдоль железной дороги, за окном вагона оставались поселки, в них тоже не было признаков будней, жители сидели дома, будто готовились к торжествам. Даже мальчишки и те куда-то делись с улиц. Лишь утки и коровы вольничали в то утро в осетинских поселках.

Несколько раз видел пожилых людей, вскапывавших огороды, но делали это они осторожно, украдкой, чтобы никто из соседей не увидел и не осудил. Никто же больше не работал… Оказывается, не работают не только в дни праздников, в дни войны тоже. Начало ноября 1992 года здесь выдалось именно таким – военным.

Я никогда в жизни не видел, как начинается война. А начинается она почти по – праздничному – сбивается привычный ритм жизни. И все. Внешние перемены и замечаешь поначалу. Они, те перемены, за окном, зримые, все остальное – пока эмоции. Эмоции – разговоры соседей по купе и сводки по радио. Эмоции – вооруженные группы мужчин на перронах станций. Даже бетонные ряды на шоссе, и они – эмоции, потому что ты видишь их словно на экране телевизора. Ты еще далек от них, ты остаешься в стороне, в теплом, уютном вагоне скорого поезда.

Лишь после первых шагов по перрону Владикавказа я почувствовал себя участником новой жизни, которая уже началась здесь. Проверка документов, сизая дымка над городом, запах пожара, время от времени где-то ухающие снаряды. Война. Ехал писать этнографический очерк о древних аланах, а попал на войну… Щедра «перестройка» на новые впечатления.

Пока подъезжали к городу, наверное, не я один тайно терзался мыслью – как лучше: лежать или стоять при обстреле поезда? Из-за любого куста могли послать букет свинца от «господина Калашникова». Однако никто из пассажиров не прятался, никто ни о чем не спрашивал, а все липли к окнам, пытаясь разглядеть в придорожных кустах засаду. Люди не знали, как вести себя на войне. Не научились.

Уже на перроне, перед выходом на вокзальную площадь, лихие ребята-гвардейцы с автоматами наперевес вглядывались в лицо каждого приезжего, надеясь выявить среди нас врага. Но какие мы враги? И с каких пор мы вдруг стали врагами? Жители одной страны, все одинаковые в правах. Внешне, по крайней мере. Особенно осетины и ингуши, они лицом похожи друг на друга… Чему удивляться – соседи, живущие здесь со времен Кавказской Албании.

Гостиница «Кавказ», где загодя – еще до войны! – я заказал номер, стояла на границе «ингушского» Владикавказа. Город в советское время разделили надвое, где проходила тайная граница, знали все. Потом, после 1944 года, когда репрессировали ингушский народ, о той границе вроде бы забыли. Сейчас вспомнили, и кое-кто пытался восстановить ее.

И она тут же появилась, эта граница непонимания, я убедился в ее реальности первой же ночью. Вернее, до комендантского часа, когда отправился раздобыть себе еду. (Буфет и ресторан в гостинице не работали, магазины в округе были закрыты, а и вправду, чем не праздник?) Ходил по пустынной улице, не ведая, что хожу по приграничной полосе, на которой не выставлены знаки.

Оставив попытки поесть, свернул в парк – он как раз за гостиницей. Вековые тополя, высаженные вдоль аллей, приглашали к раздумью. Кругом ни души. И тишина, редкая для города. Лишь артиллерийские раскаты да короткие автоматные очереди доносились с окраины, взрывая эту тишину. В четырех автобусных остановках отсюда шел настоящий бой. Не верилось (отчего холодный пот потом покрыл мой затылок), что гулял по аллее, находясь на мушке у ингушских снайперов. Ночью они дали сражение, их поддержали боевики, сидевшие по соседству в засаде на крыше университета. Но я не знал о них, и они не тронули меня.

Почему не убили? Счастливый случай, выпадающий всякому хотя бы раз в жизни? Нет, вероятнее иное – причина в моей шляпе! Я заранее знал силу своей фетровой шляпы с чуть приподнятыми полями. Во Владикавказе жители давно приняли негласное правило: мужчины-осетины носят кепки, а ингуши – шляпы. Чтобы различать своего и чужого… Когда нет национальной одежды, придумывают и такое.

Так, фетровая шляпа, которая, между прочим, очень хорошо простреливается, и знание Кавказа спасли мне жизнь. А стрелять ингушские ребята умели. Ночью в парке, прямо под окнами гостиницы, они дали бой регулярной российской армии и лишь на рассвете отступили.

«Когда в городе снайперы, держитесь ближе к домам, так им труднее целиться. Еще совет: следите за машинами. Особенно теми, что медленно едут, – напутствовал в гостинице паренек-осетин, взявший роль добровольца-инструктора. – Они выискивают, кого убить из автомата…» Честное слово, хорошие советы. И ко времени. В те дни я убедился в их пользе – мы же ничего не знаем, что и как нужно делать при обстреле. А судя по ежедневным сводкам Штаба обороны города (или как его там?), действительно были случаи убийств из проезжающих автомобилей.

Те, кто не внял этим простым советам, на себе, прямо на улицах, убеждались в их нехитрой правоте.

Несколько дней я вживался в эту безумную жизнь, познавал ее правила. Помню, вышел как-то из гостиницы, прошел по улице; чуть передо мной шли два осетинских гвардейца, они патрулировали город, вдруг одному из них показалась подозрительной светлая «Волга», он что-то крикнул, машина не остановилась. Лязгнул затвор – и машина остановилась… Как же просто останавливать машины, если у тебя в руках автомат!

Когда войска отогнали вторгшихся ингушских бойцов от города, во Владикавказе был праздник. Около гостиницы пожилой осетин от души дал очередь из автомата. С соседнего дерева полетели, как подрубленные, ветки.

Праздновали победу и по-другому Кто-то праздновал на «бэтээрах», с автоматами. В той лихой пляске техники были раздавленные, были убитые, радость, она безгранична на фантазии. Как любовь. И безрассудна, как любовь.

С того дня победы стреляли редко, только по ночам, и не так азартно. Однако днем люди все равно ходили с оглядкой, до темноты улицы сами пустели, комендантский час можно и не вводить. Бои откатывались к границам Ингушетии, туда смещался интерес политической жизни. А столовые, кафе Владикавказа все равно не работали. Даже рынок был пуст.

В Совете Министров Северной Осетии нам, группе оголодавших журналистов, разрешили поездку по освобожденным районам. Желающих, правда, набралось немного, побаивались диверсантов на дорогах – появились и такие. Мой слух резанули слова – «освобожденные районы»… От кого освобожденные? От сограждан? Вчерашних соседей?

Как быстро война делит людей на своих и врагов, не оставляя места для суждений, для воспоминаний. Ей важно обозначить своих, остальные сами становятся врагами.

Сначала нам, журналистам, предложили ехать в одном «бэтээре». Но сидеть в «консервной банке» удовольствия мало – ничего не видно. После уговоров, переговоров, ожиданий и согласований дали автобус, сопровождать который будут «бэтээры» – спереди и сзади. Однако сопровождение вышло иным. Автобус пристроили к хвосту танковой колонны, которая шла на Назрань, столицу Ингушетии.

Тридцать легких танков впереди – царское сопровождение!

Нам разрешили доехать до селения Чермен, оно в двенадцати километрах от Владикавказа, там только-только закончился бой, и селение стало вновь осетинским.

Едем. Через каждый километр на шоссе баррикады – чьи, осетинские ли, ингушские? – около них стояли российские солдаты. Перед въездом в Чермен валялись горелые легковушки, матрасы, ковры, заляпанные грязью. Шоссе перегораживал завал из тракторов и сельскохозяйственной техники, но для танков завал – не проблема.

Чуть в стороне, в селении Донгарон, еще шел бой. Цепкий, изнурительный бой. На измор. Там в домах засели ингушские бойцы. Они автоматами и гранатометами стремились доказать свои права на родные дома, на родную землю. По ним методично били российские «бэтээры», короткими очередями – русские солдаты. Часть домов горела. Высоченные столбы черного дыма поднимались к самому небу и растекались по нему. Над селением висела огромная черная туча из дыма и душ убитых.

…Красивым был Чермен, богатым, его называли смешанным селением. Около трех тысяч осетин и чуть больше ингушей жили здесь, деля кусок хлеба. Местные осетины одни из первых приняли вернувшихся из ссылки ингушей, дали им кров, работу. А сейчас те же осетины и ингуши яростно стреляли друг в друга – их разделила война на своих и чужих.

Кто лучше стрелял, сказать трудно, так же как трудно сказать, кто лучше работал. Осетины ни в чем не уступали ингушам, а ингуши – осетинам. Из полутора тысяч дворов в Чермене я не видел ни одного бедного, неухоженного, как, скажем, в российских селах. Наоборот, один дом соревновался с соседним архитектурой, убранством и продуманным бытом. Сейчас обезлюдели улицы Чермена, отгорали дома после ночного боя.

Запах пожарища стоял всюду. Ошалевшие овцы, очумевшие коровы бродили тут и там. Около одного дома безумно выл забытый на цепи пес…

Десятки сожженных домов. Зачем? Раздавленные коровы. Зачем? Огромная свиноматка, убитая и изуродованная кем-то. Детская коляска около дороги со следами крови. Неподалеку новый велосипед и простреленная кепка.

Мы оставили Чермен быстро, слишком больно видеть все это. Порой казалось, что не было никакого селения, а был сон, неправдоподобный и слишком натуральный, как советское кино о войне.

Проехав с километр, за околицу, около разбитого поста ГАИ наши танки встали. Перед ними чернела толпа ингушей. Человек двести – триста перегородили собой дорогу, они стояли под моросящим дождем и низко, исподлобья, смотрели на свой Чермен, подчеркнуто не замечая танки и нас, гражданских в автобусе.

Солдаты оттеснили толпу, чтобы танки прошли дальше, а наш автобус остался, здесь конец маршрута, разрешенного властями Осетии. Впереди Ингушетия, другая власть. Восемь танков остались охранять перекресток, а с ним – границу Северной Осетии.

Буквально рядом, там, куда гаишники ставили проштрафившиеся автомобили, под навесом сидели ингушские аксакалы, они говорили о жизни, не обращая ни малейшего внимания на протекающую перед ними жизнь… Скрывать не буду – выходить из автобуса мне не хотелось. Каждый из нас желал оттянуть эту минуту (мы были первыми журналистами, приехавшими в Ингушетию со стороны Владикавказа). Но и уезжать, не поговорив с ингушскими беженцами, выглядело бы как невольное соучастие в преступлении государства против своего народа.

Мне, как старшему по возрасту, нужно было выйти из автобуса первым и спокойно начать переговоры. Вышел и словно окунулся в горячий поток.

Несчастные, потерявшие все на свете, люди окружили меня плотным кольцом, проклятье и ненависть источали их лица. (Видимо, приняли за большого начальника, потому что все разом начали кричать, махать руками – готовился суд Линча.) Я стоял и чувствовал спиной холод шального кинжала, удар которым мог бы получить в этой неразберихе… Опять шляпа выручила. Не убили, не растерзали, хотя и могли.

– Кто такой?

Я представился. Тишина. Мое имя в Ингушетии знали. Потом опять все разом заговорили, каждый желал выплеснуть свое горе и облегчить сердце. Эти обездоленные кавказцы меньше всего походили на жестоких боевиков, образом которых пугает нас СМИ. Обыкновенные крестьяне, только очень несчастные и обманутые. Кто-то из них, конечно, стрелял, кто-то жег и убивал… Они же мужчины, защищали родные дома. Как же можно осуждать их?

Три часа терпеливо объяснял я людям, как бы они ни стреляли в осетин, какие бы проклятья ни посылали в их адрес, все равно они останутся соседями осетин. И других соседей у них не будет! И слава Богу. Соседство это повелось со времен Кавказской Албании, их древней Родины. Такова воля судьбы.

Теперь как жить? Кто первым простит? И простит ли?.. Да и нужно ли прощение, от которого ничего не зависит?

Не знаю, кто вырастет из 14-летнего мальчишки, расстрелявшего из автомата двадцать четыре заложника. Пацан для одних превратился в героя-мстителя, для других – в убийцу. Но виноват ли мальчик, что он кавказец? Он никогда и никому не уступит свой Кавказ. У него в крови мстить за Албанию, за поруганную свободу, он родился таким. И мстит, как умеет.

Его кровь – не разум! – помнит причину мести…

Не знаю, какие сны видят те, кто в гневе и ненависти рубил в Чермене головы детям, уродовал тела убитых, кто под покровом ночи или дыма грабил убитого соседа, тащил все, что попадалось под руку. Мне неважно, кто он – осетин или ингуш. Кавказец не сделал бы так, не смог бы так сделать. Кровь предков не позволила бы ему, представителю четвертой расы человечества… «Помни о гордости, сынок».

Не знаю… мы мало знаем о человеке нового, неалбанского Кавказа, равно как о новой Кавказской войне. Война стала до неприличия двуликой, зло и доблесть намешаны в ней. Не отличишь. Она переламывает людей, роняет их человеческое достоинство, даже когда называет вооруженного ингуша боевиком, а вооруженного осетина – гвардейцем, намеренно усиливая тем самым их вражду.

Последнюю надежду на очерк я оставил во Владикавказе, вернее, в пригородах его, когда попытался вырваться из города. Мне нужно было в горы, подальше от отвлекающей войны, чтобы начать работу. На автовокзале нашел отходящий в Тбилиси автобус, его должны сопровождать два «жигуленка» с автоматчиками. Однако когда мы отъехали километров пять – семь, сопровождение предательски скрылось. Из кустов вышла вооруженная группа.

Очередь из автомата остановила переполненный автобус. К счастью, стреляли в колеса. Нас выгнали на шоссе, началась проверка документов. И – раскрылся очередной обман войны, вернее, военная хитрость. Осетин захватили в заложники. Меня и двух греков отпустили… Опять шляпа выручила! И документы. Но испытывать судьбу я больше не решился.

Слишком все обманчиво, уродливо и глупо на этой совсем не праздничной войне.

Северная Осетия – Ингушетия, 1992 г.

Моя «фолк-хистори», горькая, как полынь (продолжение беседы)

– Известно, что на Тибете по приказу Гитлера немцы искали Шамбалу – гору Бессмертия. Что вы думает о Тибете, Шамбале? Как они связаны с вашей тематикой?

Я не романтик, а сугубый прагматик, поэтому огорчу читателей: мое мнение о «бессмертии» старо, как мир. На свете лишь Бог вечен. Остальное – прах. Даже Шамбала вместе с людьми, нашедшими ее. Бессмертие – это скорее образ, используя который, грешники надеются примерить на себя одежды Бога. Миф, рожденный их воображением. «Кесарю – кесарево», – говорили в древности, и были абсолютно правы.

Гитлер – атеист и мистик, значит, он из породы людей, думающих о бессмертии. То же отличало Сталина, других пленников этой навязчивой идеи спасения.

Нет, бессмертия я не желаю ни себе, ни кому-то другому, а веры в Бога – всем. Мне ближе точка зрения предков, считавших, что бессмертие обретают поступком во благо своего народа. Лишь подвигу открыта дорога к бессмертию. Имя героя прославят поэты и сказители в произведениях, а люди – в воспоминаниях. Иначе говоря, я хочу высказать простую мысль – мир сам создает бессмертных, когда дело их остается и продолжается.

Возьмите хана Акташа, он, когда шло заселение Великой Степи, первым вывел свою орду на берег реки Итиль (Волги), потом – на Кавказ, к Дербенту. Или хана Баламира, который в 370 году разбил армию Запада и перешел Дон. То была важнейшая битва, которая открыла дорогу на запад, за Доном начиналась тогда Европа.

Столько лет прошло, а имена героев живы. Это ли не бессмертие?

Да, многие герои забыты, потому что мы многое из своей истории отдали другим, но утрата ли то? Если, конечно, слово «утрата» здесь вообще уместно. Придет время, вспомним героев, обессмертим их имена. Откроем Шамбалу! Важно встряхнуться от сна, от лени. Думаю, будет хорошим началом, если появятся инициативные люди в каждом городе, в каждой области, которые начнут по крупицам собирать хронологию Дешт-и-Кипчака, поднимать из небытия события и имена забытых героев своего рода-племени. Хватит ждать. Пусть поначалу будет доморощенно. Только делайте умно, а не так, как иные «алчные головы» в Казахстане, которые тюркское и нетюркское, мыслимое и немыслимое приписывают казахам.

Не пойму, откуда такая жадность? Едят, как нищий – большими кусками. Глотают, не пережевывая, позоря себя и остальных тюрков. Своих братьев.

Если султан Бейбарс, Деде-Коркут или Чингисхан были из Дешт-и-Кипчака, столь ли важно, казахи они или не казахи? При жизни никто бы не посмел назвать их «казах», такого этнонима не знали. По-моему, главное, что они тюрки! Этого достаточно… Надо же думать, как выглядим мы со стороны, деля общее наследство предков.

Копейки не стоят «доказательства», время от времени мелькающие на страницах казахстанских газет, они только дискредитируют и героев, и нас. Рвут без того хрупкую плоть тюркского мира. Причиняют ей боль. Такие «исследования» сделаны на потребу дня, в угоду тщеславию начальства, особенно если выполнены чиновником, сидящим в высоком государственном кресле советника или помощника. Эти «историки на час» обязаны вдвойне отвечать за каждый поступок, за каждое свое слово – они же в рабочее время «пишут» книги чужими руками. Сколько мы знали сотворенных второпях однодневок, которым за государственный счет устраивали пышные презентации? И тут же навсегда забывали… Книги по истории не пишут за четыре месяца, как это демонстрируют чиновники Казахстана.

Я с готовностью допущу мысль, что Бейбарс родился в центре Астаны, около президентского дворца, что с его кибитки начался город. Все могло быть… Тогда вопрос: почему не соответствуют казахи образу великого героя? Почему так жалко выглядят?

Покажите мне хотя бы одного в Астане с душою истинного тюрка, той честнейшей душой, которая отличала султана Бейбарса? Делала его непобедимым? Человеком, перед которым трепетали враги? Такого и близко нет. Зато продавшихся доллару хоть отбавляй.

Думаю, если сегодня сложить воедино всех казахов, не наберем половины духа Бейбарса. И если к ним присоединить всех кумыков, клянусь, никто даже не заметит прибавку… Конечно, звучит горько, но правде надо смотреть в глаза.

Тюрки обмельчали, потому что забыли предков, кодекс их жизни… Лучше бы не вспоминать нам о героях, а раздавать их: Бейбарса – египтянам, Аттилу – германцам. Зачем лилипутам титаны? Нам, не продолжившим их путь? Превращающих великих сынов человечества в мелкую разменную монету сиюминутной политики, в каких-то казахов, якутов, кумыков или татар? И не надо искать в моих словах оскорбления. Любые этнонимы имеют право на существование. Но нельзя забывать, что все они лищь частичка тюркского мира. И народ, отвергнувший своего Небесного покровителя, получает то, что получили мы.

Строго говоря, нас даже нельзя назвать тюрками – у нас нет Тенгри. Забыли и – навсегда сошли с небес.

Об этом я заявил в «Полыни Половецкого поля» и нашел понимание у читателей, которые устали от незнания, взаимной вражды, недоверия друг к другу. Но… прошли годы, и все возвратилось на круги своя, ничего не изменилось в душах людей, потому что непростая вещь – поднимать историю покоренного народа. Очень и очень непростая. Легко подавиться костью. Особенно если глотаешь большими кусками. Память требует ответственности. Хочешь быть потомком Бейбарса, соответствуй поступками! И люди скажут: это настоящий тюрок, значит, он потомок Бейбарса. Таков мой взгляд на проблему бессмертия. Доросли ли мы до нее? Ответьте сами.

Если же, с другой стороны, взглянуть на массив Шамбалы, гора еще круче.

Внутренний голос мне подсказывает: искать следы ее города мудрецов надо бы в Семипалатинске. Почему? Объяснить не смогу, но не случайно там устроили полигон для испытания ядерных бомб. На карте СССР были уголки укромнее, однако выбрали этот, потому что знали о некой тайне. О том я слышал от человека, который был причастен к полигону. Говорит, «ходили вредные социализму слухи».

Видимо, кто-то написал письмо в Москву об истории Семипалатинска. Или что-то подобное. В общем, был сигнал, он и решил судьбу полигона.

– Исчезали города, уходили люди, это продолжается и сейчас, когда Казахстан, Азербайджан, Кыргызстан и другие стали независимыми. Не так ли добровольно уходили и прежде тюрки из тюркского мира?

«Среди лягушек стань лягушкой», – учили предки. Их совету следовали орды, начавшие Великое переселение народов две с половиной тысячи лет назад. Например, орда албан, которая освоила Кавказ и всю Европу. А одной из первых Алтай покинула орда сына царского рода Икшваку, он жил на берегу реки Аксу, в Индии основал царскую Солнечную (Гуннскую) династию, которая веками правила там, создала государство и новую культуру. Сегодня это Пакистан, области Северной Индии, Бангладеш.

И еще язык урду, в котором много древнетюркских слов и выражений. Кроме того, есть потомки махараджей, они помнят свое алтайское происхождение… Следы прошлого бывают разными, их можно увидеть, но для этого нужны знания. Да, здесь далеко не все очевидно, скорее все очень неожиданно, тем оно и интересно.

Хорошо или плохо, что тюрки покидали Древний Алтай? Пожалуй, не отвечу, не знаю ответа. По-моему, вопрос лучше построить иначе: возможен ли был прогресс человечества на планете Земля без участия тюрков? Так будет точнее.

Думаю, нет, не возможен, потому как теперь твердо знаю: тюрки несли зерна научно-технического прогресса, то есть плоды своей уникальной культуры. Они верили, что все на свете им дал Тенгри, то – главная заповедь тюркского мира, его моральная основа… или, вернее сказать, дух народа с ярко выраженной и строго индивидуальной философией.

Выходит, наши предки несли другим народам не свою власть и тиранию, не свои амбиции и заботы, а дар Божий, которого с надеждой ждал от них языческий мир. Предки сознавали свою высокую миссию, начиная ее от Неба. От Вечного Синего Неба.

Великие люди? Несомненно. Заметьте, не просто тюрки! А посланцы Всевышнего – арии, то есть принявшие обряд ары-алкын, или «осыновленные Небом». Не каждому доверяли то бесценное счастье быть в армии посланцев Бога Небесного… А Великое переселение народов по большому счету иначе и не назовешь, слишком сильно повлиял этот демографический процесс на судьбу человечества. Судите сами.

В числе покинувших тюркский мир царь Кир, основатель династии Ахеменидов и Персии. Его родина – Енисей (Анасу). Тюрок? Да. Ушел? Да. Но без него была бы невозможна Персия. По сохранившимся свидетельствам, персидские цари ходили в персидской одежде, но одетой поверх тюркской. Они всегда помнили о своем происхождении… Мысль эту сегодня трудно принять, однако посланцы Алтая принадлежали Богу. Значит, всему человечеству.

Арии – тюрки и уже не тюрки, в этническом смысле этого слова. Выше.

Уверенность в том, что они – под защитой Неба, руководила всадниками, двигала их вперед, так Великое переселение народов набирало обороты. Но одновременно эта мысль двигала «остальное» человечество навстречу тюркам (получалось взаимное движение вперед), их приглашали править новыми странами, им доверяли армию и казну… Вот, по-моему, итог Великого переселения народов – сближение стран и прогресс самой цивилизации.

Да, на новом месте тюрки становились «лягушками», меняли имена, учили чужой язык, брали чужую одежду, иначе им было бы неуютно на чужбине. Но хорошо это или плохо? Восторг и боль, как известно, живут в сердце рядом.

Меня и восхитило, и вызвало сожаление, когда узнал, что царь Кир, как другие персидские цари, носил чужую одежду поверх алтайских штанов, тем отличались они и от коренных жителей, и от сородичей, если судить по сохранившимся барельефам той поры. Этот штрих времени очень выразителен, в древности смена одежды носила ритуальный характер.

Иначе говоря, одеждой они хотели быть похожими все-таки на аборигенов, не на тюрков, что исключает саму мысль об экспансии.

А вывод, который предлагаю сделать из этих наблюдений, прост: если уехавшие с Алтая – наши предки, это накладывает особую ответственность за каждое наше слово о них. За каждый наш поступок… Хочешь не хочешь – соответствуй. Или ты не тюрок.

Сокол летает по-своему, ворона – по-своему, думай, чей ты родственник, глядя на собственный полет. Это важно помнить, рассуждая о тюрках, покинувших тюркский мир.

В том меня убедило письмо читателя:

«Я был свидетелем необычного конного праздника на Сардинии. Называется он Ардия (или Ордия) и посвящен победе над римским императором Максенцием. Главное там, конечно, скачки, но сначала всадники показали мастерство, они на скаку пронзали подвешенную звезду (прежде, говорят, было кольцо), показали конную акробатику. После «разогрева» начинались скачки. Сразу бросилось в глаза сходство с нашими «Джамбу-ату» и джигитовкой, только у них проще. Но что меня добило, это седла. Форма та же, что у нас. И орнамент похож. Навсегда запомнил слова переводчика, что седло всадников Сардинии сочетает в себе черты центрально-азиатских седел, появившихся около 250 года до новой эры. Как вы прокомментируете это?»

Что же тут комментировать, дорогой мой человек? Радуюсь, вам крупно повезло, вы увидели отблеск того времени, о котором мы забыли – Великое переселение народов. Римский император Максенций проиграл в 312 году сражение за Рим. Его армию наголову разбили тюрки-всадники, пришедшие с Востока, из Кавказской Албании.

С той битвы наши предки, опрокинув Римскую империю, начали активно заселять Европу, это исторический факт. Победители-всадники, или пришельцы, давно став европейцами, помнят о важном событии в жизни их народа и по-прежнему отмечают его. Не удивлюсь, если, глядя на скачку, кто-то вспомнит Апокалипсис, где предсказан приход всадников с Востока, а значит, сам их праздник. «Я взглянул, и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан ему был венец, и вышел он победоносный, и чтобы победить». Прекрасные слова, прилетевшие из далекого прошлого.

К сожалению, победу над Максенцием западные историки отдали императору Константину, якобы греку, забыв о важных подробностях его биографии. Отец основателя Византии был степняк, уроженец придунайской орды. Поэтому именно Константин стал первым союзником тюрков в Римской империи, он привел их к Риму. Замечу, такого конного войска Европа до 312 года не видела, но знала о его победоносной силе еще из Апокалипсиса, оно было только у тюрков… собственно, войско, как и религия, по-своему отличает культуру народа, это ведали еще в глубокой древности.

Тут вновь вспомним пословицу: «Сокол летает по-своему, ворона – по-своему». Даже если сокол окажется среди ворон, он останется соколом. О том и пишет мой читатель, так, по крайней мере, я понял его… Или вот еще письмо.

«Недавно был в Аргентине, видел игру «пато», что-то вроде баскетбола, только на лошадях, и площадка раза в два больше футбольного поля. В переводе «пато», как мне сказали, означает «утка», потому что в старину всадники перекидывали друг другу кожаный мешок с живой уткой внутри. Гид сказал, игру придумали гаучо – потомки испанцев, скотоводы и пастухи. Они живут в степях Аргентины… Но у азербайджанцев была точно такая игра «сюрпапаг» (подними папаху), тоже на лошадях, только с папахой, а не с уткой. Это случайное совпадение или нет?»

Не думаю, что совпадение, скорее два конца одного начала, звенья Великого переселения народов. Тем более эта игра не единственное, что сохранило нам время. Национальная кухня гаучо – наша! Не отличить от казахской или кумыкской кухни. Те же блюда, но готовятся они чуть иначе, с учетом местных возможностей… Я пробовал их бастурму, послабее нашей будет.

Гаучо – это тюрки второго колена, то есть потомки тех, кто после Великого переселения народов долго оставались в Испании, а потом отселились в Южную Америку, о том говорит их история, национальная культура. Они, например, исстари слагали стихи и песни о своих деяниях. Эти стихи и песни особенно заинтересовали меня.

В одной книге я прочитал, что гаучо мастерски «владели искусством стихотворных импровизаций, рассказом-пением о своей жизни». Ашуги! Настоящие ашуги?! Они даже аккомпанируют себе одинаково – на струнных инструментах. Что уже не совпадение, а продолжение традиций предков.

– Тогда такой вопрос: кого сегодня можно считать настоящим тюрком?

Очень сложный вопрос. И, по-моему, даже чуть провокационный.

В математике есть понятие предела функции – это максимальная или минимальная величина, которой нельзя достичь, она предел, к которому можно лишь стремиться. Видимо, что-то подобное есть в культуре народов, правда, тому еще не нашли математически точное определение.

Идеал человека? Какой он? И может ли человек быть идеальным?

Я, например, качествами идеальных людей наделяю только предков, правильно или нет – вопрос открытый. Это мое видение истории, оно исходит из того, что их называли ариями, «воинами Бога Небесного». Неважно, что иные из них были очень и очень далеки от идеала.

Однако если перейти к сегодняшней жизни, то лучше бы помолчать… Требуются взвешенные слова, а их нет. Так, меня откровенно раздражает суетливость иных алтайцев, возомнивших себя истинными тюрками только потому, что живут на Алтае. Откуда такое высокомерие? Древний Алтай – это не Горно-Алтайская республика, а вся Южная Сибирь, Северный Китай, Монголия. Миллионы человек, а не горсточка, что прячется ныне за словом «Алтай», делая его своей торговой маркой.

Тут надо разъяснять… Что толку в бисере, если он не нанизан? Не сложил узора?

Я думаю, предки иных нынешних алтайцев заняли покинутые дома после Великого переселения народов, когда ушли прежние хозяева. Уж слишком много стало на Алтае мелких людишек. Тщеславные, как мыши. За века ничего не создали. Могилы предков отдали чужакам на разграбление. Свою душу вручили шаманам из самодеятельности, религия им мало знакома. Слово «тюрок» (душа, наполненная Небом) к таким не подходит. Да, они говорят на тюркском языке. Ну и что?.. На одну лошадь два седла не наденешь.

Барана режут иначе, чем другие тюрки, – рукой давят ему сердце. Лебедей (покровителя кипчаков) нарочно убивают. Юрту ставят входом на юг, а не на восток… Могу привести с десяток своих наблюдений, которые выдают их не алтайское прошлое. В принципе в этом нет ничего предосудительного: они делают, что хотят и как могут, это их право, их жизнь. Но желание встать в центр тюркского мира, к его истокам, да еще диктовать, я принять не могу. Неприлично.

Место свое надо знать, исходя из реалий.

Меня долго одолевали скользкие, похожие друг на друга дельцы с кукольной улыбкой, спекулирующие на имени предков. Лишь деньги на уме. Наверно, мне просто не повезло, почему-то другие алтайцы, с возвышенной душой тюрка не встретились на пути. Хочу верить в это… И вообще, замечание относится не только к алтайцам, ко всем, кто называет себя тюрком, не понимая, какая это огромная ответственность.