Текст книги "Учитель биологии"

От дум его оторвал звук шагов и затем лязгнувший дверной засов. Он ожидал, что легко ему не отделаться и, предполагая, что допрашивать его по случаю смерти соседа будут, возможно, и не раз, не удивился приходу за ним охранника. Удивило его другое – необычное отношение к нему охранника: тот был приветлив больше, чем требовалось от него по уставу, не тыкал дубинкой по почкам и не заставлял выполнять обычные по случаю перемещения по тюрьме команды. Он даже помог подняться учителю с кровати и, поддерживая за локоть, заботливо предупреждая, о высоком пороге дверного проема или ступени лестницы, вел его на допрос. Подойдя к очередной двери, охранник просто просил его постоять пока тот отопрет замок. Несколько обескураженный таким миролюбивым отношением и гадая о том, чего такое могло случиться, что его вот так запросто, по-приятельски вели на допрос, войдя в кабинет майора, он был сражен наповал гостеприимством и радушием майора, который встретил его как старого друга, с которым не виделись как минимум со школьной скамьи.

– Ну как ты, спросил майор, лучше уже?

– Да не так чтобы, но и не хуже вроде, – ответил учитель, пытаясь решить в уме неожиданно возникший ребус.

– Садись, чайку попьем, – предложил майор.

– А с чего это вдруг?

– Садись, садись не беспокойся, все нормально, просто у меня к тебе разговор.

– О чем это? – недоверчиво спросил учитель.

– Давай сначала чаю, потом по ходу поговорим. Вот мед, конфеты, цейлонский чай нам заварили, – радушно объяснял майор и произнес фразу, едва ли соотносимую с местом, где они находились, – чувствуй себя как дома!

– Спасибо, – произнес учитель. – Но это лишнее.

– Что лишнее?

– Чай, мед и прочее. А чем я пить буду? Губы разбиты, зубы спилены тобой, я, кроме воды холодной, пить ничего не могу, – усмехнулся разбитыми губами учитель.

– Ничего, – отвечал майор, – я сегодня поговорил с доктором, он тебя подлечит, переведём тебя в больничку, там чисто, наблюдение врача, и даже простыни есть чистые.

– Давайте к делу, – попросил учитель, – я ведь понимаю, что просто так чаем поить меня не будут и мед предлагать тоже.

– Ладно, – сказал майор, – ближе так ближе. Значит, слушай сюда. Выручишь меня, а я выручу и помогу тебе. Может даже, скоро выйдешь на волю.

– А что я должен сделать?

– У меня будет к тебе просьба, я буду допрашивать тебя на камеру, ты должен представиться как Магомедов Махмуд, а чтобы ты не запутался, его анкетные данные я положу перед тобой на стол.

– А дальше что?

– Я буду делать вид, что допрашиваю тебя, ну как обычно, твое дело отвечать – не знаю, не буду говорить, и временами можешь ругать меня матом, а я все запишу и потом, когда все закончится, пойдешь в больничку.

– А если я не соглашусь?

– Тебе же хуже. Доктор сказал, что у тебя перитонит начался, если не начать лечить тебя, загнешься за пару дней.

– Нет.

– Что нет?

– Просто нет. Я не согласен. Я не буду валять здесь дурака, пытаясь спасти вас.

– Ты подумал?

– Да. Я подумал.

– Почему? Почему ты не хочешь помочь себе, дурачок? Ты знаешь, что я с тобой сделаю?

– Знаю, ты и так покалечил меня, и я уже не боюсь. Я живу с болью, она не отпускает меня ни на миг, и боль уже стала частью меня. Наверное, если я когда-нибудь проснусь и почувствую вдруг, что у меня ничего не болит – я пойму, что я умер. И какая мне разница, умру я неделей раньше или неделей позже?

– Советую тебе согласиться и не философствовать тут, иногда слово да меняет все, и в корне меняет судьбу человека, – решил надавить майор.

– Нет, – твердо ответил учитель, – я и раньше догадывался, но здесь в тюрьме я окончательно понял, что большинство бед в нашей жизни от того, что люди не умеют говорить «нет». Стесняются сказать «нет», когда просят о не совсем законном одолжении, когда приносят взятку, когда просят прикрыть преступление и даже когда просят поставить завышенную оценку в аттестате. Нет, и еще раз нет.

Майор понял, что убедить учителя не удастся и решил нащупать его болевую точку.

– Кстати, ребята навестили твою бабушку, она жива и здорова и ждет тебя. Не хотелось бы, чтобы с пожилым человеком что-то случилось.

– Уже и на старух переключились, – выдавил учитель, – ну-ну, еще будут какие козыри?

Майор с ненавистью посмотрел на учителя и, подойдя вплотную, схватил за волосы и прохрипел учителю в ухо, словно боялся, что тот не услышит чего-то очень важного:

– Ты смотри, гнида, не пожалей, сегодня я тебя не трону, дела есть поважнее, а завтра мы с тобой продолжим. И еще, – добавил он, – я переведу тебя в санитарный блок, поживёшь у доктора под присмотром, он тебя подлечит немного, а потом мы вернемся к этому разговору. Конвойный!

В больничной камере, куда его привели, пахло так же, как и в камере, где он недавно сидел, только к привычному букету был подмешан дополнительно запах каких-то лекарств и протухшего человеческого мяса. Но, в отличие от его одиночной камеры, здесь в углу стоял почерневший фаянсовый унитаз с древним чугунным бачком, подвешенным почти под потолком, и капроновым шнуром с привязанной на конце стальной гайкой вместо цепочки. Охранник передал его доктору и, приковав к одной из свободных кроватей цепью, ушел. Учитель озадаченно оглядел свою ногу, подергал цепь и, чтобы железо не натерло ногу, намотал на щиколотку кусок ткани, оторвав ее от рубашки. Длина цепи, видимо, позволяла присесть, повернуться на бок или на живот и даже встать, чтобы дойти до унитаза, но подойти к двери или к другому арестанту было невозможно. Учитель присел на кровать и огляделся. Кроме него в камере находились еще двое людей, также пристегнутых цепями. Две другие кровати пустовали. Ближайший к нему арестант лежал на кровати с перебинтованными ногами и молча смотрел в потолок. Он почти не шевелился, словно спал. Другой арестант на кровати в дальнем углу был дополнительно привязан к кровати, на его туловище был надет пластиковый мешок, туго перемотанный скотчем в районе плеч и пояса. Для того, чтобы тот мог дышать, на уровне рта была сделана прорезь, и, видимо, то ли прорезь была не на месте, то ли мешок сместился, когда тот дышал, полиэтилен то прилипал к лицу, то надувался, а потом с шумом из него выходил воздух. Доктор, сидевший к нему спиной за столом, закончил что-то писать и, повернувшись к учителю, как бы пытаясь пошутить, произнес:

– Добро пожаловать к нам уважаемый! Это, конечно, не «Хилтон», но здесь лучше, чем в камере: во-первых, я буду стараться поправить твое здоровье, ну и, во-вторых, тут тебе есть с кем поболтать. И запомни, когда меня тут не будет, не советую пытаться разомкнуть цепь или передвинуть кровать, это бессмысленно.

Сказав это, доктор встал, собрал какие-то бумаги, достал из ящика стола увесистую связку ключей и вышел, заперев за собой дверь.

* * *

В это же время в родном селе учителя небольшая процессия, состоявшая исключительно из мужчин, во главе с местным муллой и директором школы возвращалась с сельского кладбища. По обескураженным и растерянным лицам мужчин было видно, что они обсуждают какую-то наболевшую проблему, решить которую им самим не по силам. Мужчины шли, образуя нечто вроде полукольца, чтобы слышать оживленную дискуссию муллы и директора школы. Люди шли, не обращая внимания на каменистый серпантин и идущую вверх дорогу, на сентябрьское солнце, которое нещадно палило, словно забыв, что на дворе уже осень.

– Вот ты говоришь, не лезь не в свое дело. Ну и что? – раздавался голос директора школы. – Он что убил, ограбил кого-то? Она-то тут причем? Внука забрали неизвестно за что, правда, говорят, потом отпустили, но он так и не вернулся. Ясно, как божий день, что не отпустили, – продолжал директор, – ему просто больше некуда было идти, кроме как в село. И этот обыск у них дома. Зачем омоновцу надо было бить старую дряхлую женщину прикладом по голове? Ну и что, что она возмущалась? И что нашли? Да ничего. Ну хорошо, – продолжал кипятиться директор, – ну хотя бы в больницу можно было разрешить ее отвезти?

Мулла молча кивал головой, словно соглашаясь с директором, остальные мужчины слушали разговор, стараясь не пропустить ни единого слова. Наконец, они дошли до дома учителя, где перед покосившейся калиткой стояли несколько заплаканных женщин, и мулла, обратившись к присутствующим, сказал:

– Давайте теперь общими усилиями уберем тут, заколотим двери и окна, наведем порядок во дворе. Дом будет закрыт, пока хоть кто-то не вернётся, корову и кур на время передадим соседке. Она же будет присматривать за огородом. Согласны?

– Да, – недружным хором ответили собравшиеся.

Войдя в дом, люди принялись собирать разбросанные по полу вещи, складывать книги, какие-то научные журналы, которых у учителя было огромное количество, вынесли во двор мешок картошки, полмешка риса, мешок муки и несколько пачек сахара рафинада и, заколотив гвоздями двери и окна, вновь собрались у калитки. Передав соседке – худощавой женщине лет шестидесяти – весь этот небогатый запас и напутствовав ее в том, чтобы та добросовестно присматривала за домом и оставшейся живностью, люди разошлись по домам. Шел домой и директор школы, понурив голову и пытаясь сообразить, чем же вызвана эта цепь последовательных событий, перемоловших судьбы людей, он снова и снова клял себя за малодушие, за то, что, поверив приехавшим милиционерам, вверил им ни в чем не повинного учителя биологии. Вспоминал он, как вызвал Мазгара прямо с урока и как потом бежал за машиной, увозившей его лучшего учителя. Вспоминал, как тот после одиннадцатого класса пришел к нему и сказал, что собирается стать учителем, а потом на протяжении нескольких лет приезжал на прохождение практики в его школу. Уже подходя к своему дому, он заметил серебристую автомашину с затонированными наглухо стеклами, стоявшую возле ворот его дома. «Интересно, кого это принесло», – подумал директор. Заметив его, из машины вышел человек и окликнул по имени-отчеству. Директор остановился, незнакомец с улыбкой подходил к нему, словно они были знакомы не один десяток лет, и, подойдя ближе, достал из нагрудного кармана красную книжечку, развернул ее чтобы директор увидел фотографию, имя и должность, и предложил: «Давайте пройдемся».

– Ну давайте, – нехотя согласился директор.

– Ну, как настроения в селе?

– Так себе, – ответил директор, – что за у вас странная привычка, сначала накуролесить, а потом выяснять, кто и как к этому отнесся?

– Ну, во-первых, это не мы, а милиция, и в общем, конечно, признаем, что есть определенные перегибы, но мы с ними боремся.

– Вы называете перегибом ударить старую женщину прикладом по голове, после чего через сутки она умирает?

– Да. Я слышал об этом, прокуратура разбирается и наверное разберется, и виновные понесут наказание.

– А когда отпустят моего учителя биологии?

– Вот об этом я и хотел поговорить, нам сказали, что его уже отпустили, но он где-то скрывается, видимо боится возвращаться в село.

– Вы хотите, чтобы я поверил в эту байку?

– Нет, я бы хотел, чтобы вы не поднимали шум, не подключали депутатов разных уровней, и это просьба нашего руководства, а мы сделаем все, чтобы найти вашего учителя биологии.

– Посмотрим.

– В смысле?

– В том смысле, что жители села должны увидеть, что убийца пожилой женщины наказан, что огульно обвиненный во всех смертных грехах ее внук должен вернуться домой целым и невредимым. Чего непонятного?

– Суровый вы человек!

– Какой есть, мне шестьдесят восемь лет, и все те, которые моложе сорока четырех, так или иначе учились у меня, и кое-кто из них стали известными в республике людьми. Поэтому замолчать эту историю вам не удастся.

– Хорошо, я передам руководству содержание нашего разговора и еще раз заверяю вас, что мы предпримем все меры.

– Всего хорошего.

– И вам того же.

Машина отъехала от дома, обдав директора сизым дымом сгоревшего масла и бензина, и скрылась за углом. Директор проводил ее взглядом и, когда шум мотора окончательно растворился в загустевшем от жары предвечернем воздухе, он, тяжело вздохнув, стал подниматься по лестнице. Только теперь он понял, насколько он устал за день, и хотелось прилечь ненадолго и отдохнуть, да и возраст давал о себе знать. Открыв дверь на веранду, он неожиданно для себя наткнулся на жену, с тревогой в глазах ожидавшую его прямо на пороге.

– Кто это был? – спросила она.

– Да, – с досадой ответил он, – правоохранители, мать их.

– И чего хотели?

– Чтобы я не поднимал шума насчет старушки и ее внука.

– И что ты ответил?

– Сказал, посмотрим.

– Ну ты же не будешь поднимать скандал из-за этого случая? Пусть их родственники побеспокоятся.

– У них нет родственников, по крайней мере, мне они неизвестны. И вообще, подумай сама: сегодня одни, завтра другие, а послезавтра третьи, и если не остановить эту машину убийств, она будет требовать все больше и больше новых жертв.

– И ты думаешь, что сможешь что-то сделать?

– По крайней мере, постараюсь, мне всегда казалось, что справедливость можно восстановить, если не останавливаться на полпути, не слушать разговоров вроде «Зачем тебе это надо, почему именно ты, а не кто-то другой, или тебе что больше всех надо?». Разве не этому я учил все сорок четыре года своих учеников? Ладно, неси что-нибудь холодненькое, я тут посплю немного. А завтра я поеду в райцентр и, если надо, в столицу.

Супруга, ворча себе под нос о том, что другие люди с годами умнеют, а этот старый хрыч вечно ввязывается в дела, которые его не касаются, пошла на кухню, и там, громко гремя посудой, ворчала о том, что надо думать о детях, внуках, а не о посторонних людях, и что это добром не кончится. Вскоре она принесла графин с холодным компотом из вишни, но супруг уже спал крепким сном, и ей стало жалко будить его. Поставив поднос с графином на стол и накрыв мужа тонким шерстяным одеялом, ушла заниматься делами по дому.

* * *

– Итак, – сказал майор, оглядев своих сотрудников и врача, – что мы имеем? Мы можем получить небольшой тайм-аут. Я тут пересмотрел запись допроса по Шамхалову Али, думаю, то, что мы из него выколотили, весьма обрадует руководство, и я смогу отвлечь их от вопросов по поводу этого подпольщика. Те материалы, что завтра я представлю по Шамхалову, начальству однозначно понравятся, объясню, что повозиться с ним пришлось, а на Магомедова, скажу, времени не хватило. Жалко, конечно, что Али этот быстро сдох, но рассказать успел многое. Может быть, даже нас поощрят за него.

– Это какой Али, – поинтересовался доктор, – тот молодой, что ли, который с учителем в одной камере сидел?

– Да, он. Поначалу упирался, требовал адвоката, прокурора, но потом я его сломал. Доклад по его показаниям на шесть листов получился. Много интересного по адресам, составам группы, численности, материальной поддержке, схронам и еще всякой хренотени. По Магомедову, значит, мы здесь договорились, что он жив, а Абубакаров умер. Ты, – сказал майор, обращаясь к доктору, – готовь бумаги, что учитель умер, причину сам придумаешь, и мне на стол, и на Шамхалова этого не забудь заключение. Зарубите у себя на носу – Магомедов, значит, в лечебке, и, если кто заявится из начальства, ну случайно, ты ставишь укол учителю, чтобы тот даже блеять не мог. Понятно?

– Да, понял, а если захотят забрать, если Магомедов этот такая важная птица?

– Тогда ставишь ему инсулин, чтобы на полчаса-час его хватило, а как за ворота выедут, он уже не наша забота, пусть сами с трупом возятся, мы же будем говорить, что если бы оставили у нас, то все было бы в норме. Вы, значит, – обратился майор к охранникам, – чтобы пока меня и доктора здесь не будет, чтобы никаких происшествий, особое внимание санитарная камера и четыре камеры в подвальном этаже. Понятно?

– Так точно, – ответили охранники.

– Но у меня вопрос, – сказал старший охранник, – как быть с тем задержанным в больничной палате, он уже третьи сутки в этом целлофановом мешке, замотанном скотчем, там есть только вырез для дыхания и все. С ним-то как быть, он со вчерашнего дня перестал просить, чтобы с него сняли мешок, и вообще молчит.

– Ну, он дышит?

– Да, дышит.

– Ну и пусть дышит, доктор, сколько можно его так держать?

– Думаю, еще сутки, затем начнется обезвоживание до критического, пролежни всякие, общее истощение от голода, да и с катушек может слететь.

– Ладно, займусь им завтра после обеда, если все будет хорошо.

– Вопросы есть?

– Нет.

– Ну, тогда до завтра.

* * *

Вечером майор еще раз просмотрел видеозапись допроса связного боевиков, сделал кое-какие пометки, составил новый рапорт и, посчитав, что этого достаточно, решил соорудить себе легкий ужин. Открыв дверь холодильника, он с удовлетворением заметил, что в холодильнике именно то, что ему нужно, а в морозильной камере стоят две литровых бутылки водки и черная икра, отметив про себя, что водитель и тут не подкачал, проявив расторопность, зная все пристрастия и вкусы начальника. Взяв несколько листьев салата, парочку помидоров, добавив к ним пучок кинзы и обильно полив это все оливковым маслом, майор сел за стол, потом вспомнил, что забыл взять из морозильника водку, ругнул себя за свою забывчивость и, наполнив до краев двухсотграммовый стакан водки, снова отнес бутылку к холодильнику и положил в морозильную камеру. Майор уже года два как жил один, со временем у него даже выработались определенные холостяцкие привычки, но он все равно не мог привыкнуть к одиночеству. Жена его умерла при трагических обстоятельствах, новых попыток завести семью он не предпринимал и считал, что, возможно, с тем образом жизни, который он себе выбрал, так даже лучше. Он не спеша поел, выпил двумя большими глотками содержимое стакана и долго сидел, откинувшись на спинку дивана. Посмотрел на висевшую в рамке на стене фотографию улыбающейся женщины, и ему захотелось выпить еще. Подумав, что завтра с утра с докладом к начальству, он отбросил эту мысль и снова посмотрел на портрет бывшей жены. Он давно хотел снять со стены эту фотографию, но все время откладывал на потом, как-то так получалось, что не доходили руки. Ему иногда хотелось забыть ту часть жизни, когда он был молодым, а особенно годы супружеской жизни. С будущей женой он познакомился на свадьбе у родственников, ему, молодому выпускнику Астраханской школы милиции, сразу приглянулась девушка, обслуживавшая стол, тогда свадьбы не устраивали, как принято сейчас, в банкетных залах, и молодежь со стороны жениха занималась тем, чем сейчас принято поручать официантам. Заметив, видимо, как он разглядывает девушку, к нему тогда подошла его родная тетя и, улыбнувшись, спросила его: «Нравится?» – «Да вроде ничего», – ответил он. – «Это дочь друга нашей семьи Саида, – сказала тетя, – ей девятнадцать лет, и она тоже, видишь, как вьётся возле твоего стола, – усмехнулась тетя. – Если хочешь, я поговорю с ее родителями». Он не стал противиться, а через полгода они сыграли свадьбу и стали жить в его служебной квартире.

Посмотрев на настенные часы, он решил еще немного посидеть, взял лежавший на столе рекламный журнал с красочными картинами далеких островов и стал его перелистывать. Вспомнил, что жена как-то уговаривала его поехать на такой остров на две недели во время очередного отпуска, а он предпочел проваляться на диване, провел перед телевизором большую часть свободных дней, так никуда и не поехав. Детей у них не было, а все попытки как-то завести ребенка завершались трагически, после того как второй раз супруга родила мертвого ребенка, они оставили всякую надежду на это, он все больше задерживался на работе, а жена все больше уходила в религию. Всякий раз, приходя домой, он обнаруживал ее сидящей на молитвенном коврике, перебирающей четки и тихо шепчущей какие-то молитвы. Поначалу это его не беспокоило, но потом стало его потихоньку раздражать и, хотя формальных причин для недовольства не было, в доме всегда было чисто и уютно, а на столе к его приходу всегда стояла свежеприготовленная еда, он стал допытываться у нее, почему она все время сидит дома, не ходит по магазинам, как другие женщины, или в гости, как это принято, но получал всегда один и тот же ответ, что ей это не нужно. Ее не волновали и не радовали его повышения по службе, какие-то очередные награды, которые он получал, а когда он сообщал об этом, она просто и обыденно поздравляла его, словно он рассказал новость не о себе, а о ком-то постороннем. Так они прожили двенадцать лет, терпя друг друга и почти не разговаривая. Иногда, правда, они вместе выезжали на похороны или свадьбы близких и родственников, но, зная нелюбовь жены к подобным мероприятиям, он старался подолгу там не задерживаться. Однажды они возвращались со дня рождения его племянника, они уже подъезжали к дому, когда им наперерез из переулка выехала какая-то машина, он от неожиданности притормозил, из другой машины выскочил человек и, вскинув автомат, стал стрелять по ним. Две пули попали ему в плечо, легко ранив его, со всех сторон посыпалось битое стекло, а сзади он услышал сдавленный крик жены, и, сообразив, что надо уйти из под огня, он, нажав что есть силы на педаль газа и потянув рычаг ручного тормоза, развернул машину на месте и рванул в сторону ближайшего отдела милиции; стрелявшие, видимо, побоявшись, не стали преследовать их. Когда он, немного успокоившись, посмотрел на заднее сидение, где сидела его супруга, то увидел, что она скорчившись, лежит на боку, а из многочисленных ран на животе и груди хлещет кровь. В приемном покое больницы, куда он ее привез, немедленно оказали первую помощь, и обоих поместили в реанимационное отделение. Утром следующего дня, когда он очнулся от анестезии, возле больничной кровати стояли его коллеги, не обращая внимания на врача, требовавшего немедленно покинуть отделение. Они угрюмо смотрели на дежурного врача и, когда один из них отвел упирающегося врача к дверям реанимационного отделения, коллеги вытянули руки перед собой ладонями вверх и стали читать суру из Корана «Аль-Фатиха», и он понял, что жена умерла. В тот же день ее похоронили, как того требовали обычаи. Когда его выписали, то он первым делом поехал на кладбище, могилу он нашел сразу, так как знал это место, рядом с её могилой были еще две могилки их мертворожденных дочерей, уже заросшие травой и полевыми цветами, в изголовье могил едва виднелись почерневшие могильные камни с именами дочерей. Он долго сидел возле могил, разговаривая с ними, просил ее простить за его невнимательность к ней, за черствость и за то, что не уделял ей должного внимания, как будто она могла услышать и простить, потом, поддавшись какому-то неведомому чувству, зачем-то встал, погладил рукой могильные камни и ушел. Больше он никогда туда не приходил.

Отгоняя нахлынувшие воспоминания и не желая вновь и вновь переживать прошлое, майор встал, заварил себе в турке кофе и, пытаясь сосредоточиться, стал строить в голове план предстоящей беседы с начальством. «Доклад докладом, – думал он, – а подвести собеседников к нужному руслу разговора и не давать им выйти за пределы очерченного, – в этом надо постараться». Наконец определив для себя сюжетную канву и круг вопросов, которые непременно заинтересовали бы собеседников, он пошел спать.

Утром он проснулся с тяжелой головой, вылезать из кровати не хотелось, организм всячески сопротивлялся его желанию встать, он ощупью нашел лежавшую на прикроватной тумбочке пачку парацетамола и, вытащив блистер, выдавил сразу две таблетки. «Чертов сон, – думал он, – опять приснился этот кошмар, надо как-то дать отдохнуть себе, в санаторий что ли поехать, – весь прошлогодний отпуск он провел на работе, даже не подумав об отдыхе, – или, может, к психологу сходить? Хотя чем этот психолог сможет помочь? Только по управлению пойдут слухи, что я тронулся умом и начал ходить на терапию. Или все же попробую», – думал он, но так и не пришел к какому-либо заключению.

Приведя себя в порядок и проверив обойму табельного оружия, он закрыл за собой дверь и вышел на улицу, прищурившись от яркого солнца, бившего прямо в глаза. Почувствовав, что будет по-настоящему жаркий день, он вдруг поймал себя на мысли, что давно перестал интересоваться погодой, сменой времен года, перестал отличать зиму от весны и лета, как будто все двенадцать месяцев сжаты в один, названия которого он не может вспомнить. Задумавшись, он чуть было не налетел на свою служебную автомашину, забыв, что водитель, как всегда, подогнал машину к самому подъезду и ждал, пока он выйдет, не упуская из виду при этом редких прохожих, спешащих по своим делам.

– Здравия желаю, – поздоровался он, когда майор сел в пассажирское кресло, – куда едем?

– В управление.

– Ехать быстро?

– Нет, успеем. Езжай спокойно, еще час с лишним времени.

Минут через сорок он уже поднимался по лестнице в управлении. Доложив адъютанту шефа о своем прибытии, он уже отстегнул кобуру и собирался передать ее тому вместе с мобильным телефоном, когда дверь кабинета открылась, и из нее вышел министр с озабоченным лицом. Заметив майора, он на ходу бросил: «Сегодня совещание проведет мой заместитель, я занят. Все вопросы обсудим на совещании к концу недели, ждите, вам позвонят», – и кивнул в сторону адъютанта. Майор почувствовал, что удача в этот раз сопутствует ему, и что ему придется докладывать не шефу, а его заместителю, который не столь придирчив в служебных вопросах и в принципе человек добродушный. Он вышел вслед за ними в коридор, удовлетворенно усмехнулся и решительным шагом направился к кабинету заместителя. Его уже ждали, и на совещании у зама сидели те же люди, что и всегда, за исключением разве что шефа, и майор, когда ему предоставили слово, не спеша достал из портфеля докладную записку, по пунктам доложил сведения, полученные им в ходе допроса Шамхалова и, закончив излагать, положил на стол диск с записью допроса и стал ожидать вопросов. Судя по реакции присутствовавших, доклад им понравился, замминистра внимательно прочитал докладную майора, сделал на полях пометки и, вызвав своего помощника, дал тому какие-то поручения.

– А запись? – спросил майор.

– Согласно инструкции, имеющие доступ могут просмотреть диск здесь на месте, – сказал замминистра, – лично мне все понятно из докладной.

И, обратившись к присутствующим, спросил:

– Есть желающие просмотреть содержимое оптического диска?

Желающих не оказалось. «Чистоплюи, – подумал майор, – как в дерьме копаться – так я, а как просто просмотреть, как получают сведения – так брезгуют, а ведь блестящий в своем роде допрос, правда, не для слабонервных, но все же…»

– Вопросы есть? – спросил замминистра.

– Вопросов нет, – ответили присутствующие.

– Диск уничтожить. Все свободны!

Майор вышел из кабинета и прямиком направился в курилку. И хотя он не был заядлым курильщиком, но по возможности он всегда посещал эту прокуренную насквозь комнату, где двадцать четыре часа в сутки кондиционеры подавали свежий воздух, и работала вытяжка: курилка была тем местом, где почти всегда можно получить новую информацию, здесь можно было встретить кого-то из старых знакомых, переброситься парой слов, услышать какие-нибудь новости о новых назначениях или предстоящих кадровых перестановках и, что немаловажно, узнать о предстоящих изменениях в политике самого министерства. Майор всегда держал нос по ветру, зная, что, если коридорах власти изменятся настроения, и какая-то информация по воле больших начальников просочится в прессу, руководство может сдать таких как он, не раздумывая.

Сегодня, как назло, никого из знакомых не было, двое ребят из дежурной части обсуждали преимущества японских машин перед корейскими, какой-то капитан громко говорил по мобильному, размахивая рукой, в которой тлела горящая сигарета, и рассказывал кому-то на другом конце сотового соединения, что он занят делами в министерстве и скоро будет в своем районном отделе, где он и продолжит беседу с абонентом, а пожилой полковник выговаривал молодому лейтенанту, что тот не уделяет внимания старым методам ведения картотеки и всецело полагается на компьютер. Поняв, что ничего интересного ожидать не приходится, майор погасил окурок о край пепельницы и направился в сторону министерской столовой. Прежде чем войти, он взглянул на наручные часы: до обеда было еще около часа. Решив выпить чашечку кофе, а есть ему еще не хотелось, он вошел в столовую и оглядел зал. И хотя время обеда еще не подошло, у кассы уже стояла небольшая очередь, и, взглянув на нее, майор понял, что нашел того, кого искал. У кассы с чашкой кофе и куском яблочного пирога стоял его старый знакомый еще по районному отделу, где он начинал службу. Теперь же его знакомый работал в министерстве, руководя небольшим управлением. Он улыбнулся и, подняв руку, приветствовал знакомого.

– Здравия желаю, товарищ полковник!

– Салам! Салам! – дважды повторил тот, – рад тебя видеть, вот собираюсь слегка перекусить, если хочешь, присаживайся вон за тот стол, – сказал полковник и показал на столик у окна. Взяв в буфете кофе и кусок пирожного, он подсел за столик к полковнику и спросил:

– Рад видеть в добром здравии. Как служба? Что у вас тут нового?

– Да ничего особенного, ты ведь знаешь, чем кадровики занимаются, – утвердительно ответил на вопрос полковник.

– Знаю, – сказал он, – и извини, что спрашиваю так сразу в карьер, вакансии начальника какого-нибудь райотдела не намечается?

– А для кого?

– Для меня. Надоело папки раскладывать по столам и писать всякие ненужные рапорты, – попытался слукавить майор.

– Насчет бумажек ты, конечно, загнул, – усмехнулся старый товарищ, – ты ведь знаешь, здесь всякое рассказывают, в том числе и про тебя. А чтобы так регулярно присутствовать на закрытых заседаниях у министра как ты, так это всякий позавидует. И вопросы задают, мол, с чего это вдруг? А чего ты сам шефа не спросил?

– Не хотел преждевременно поднимать этот вопрос, тот может с бодуна куда-нибудь в горный район отправить, куда мне не очень бы хотелось. Потом оттуда не вырвешься, разве только ногами вперед, – попытался пошутить майор. – А вообще, хотел бы узнать, где какие перемещения ожидаются.

– Пока по городам никаких перестановок не намечается, – ответил полковник, – но если что будет на примете, я тебе позвоню и предупрежу, чтобы ты был готов.

– Спасибо, дружище! Всегда знал, что могу рассчитывать на тебя.

– Да ну, брось ты, сколько лет знаем друг друга, еще по райотделу, и извини, если не понравится мой вопрос, но я все же хотел бы спросить тебя, когда ты наконец заведешь семью?

– А зачем?

– Это не праздный вопрос. Ну ты понимаешь, я все-таки кадровик, и могут, если возникнет случай, поинтересоваться, мол, почему данный соискатель на должность начальника отдела не женат? Насколько мне известно, у тебя даже нет любовницы, и у тебя, насколько мне известно, не бывает также временных связей. – увидев удивленный взгляд майора, тот продолжил: – Не забывай в какой структуре ты служишь, здесь написание рапортов друг на друга давно стало ведомственным видом спорта.