Текст книги "Звукотворение. Роман-мечта. Том 2"

Бородин переполнялся глазовской энергией, силой духа человека, которого никогда не видел, знал заочно, но перед которым мысленно преклонялся. Штудируя «ЗЕМНУЮ», он, исполнитель, превосходил самого себя. И надо же было Анатолию Фёдоровичу написать такую невообразимую музыку, чтобы вдохнуть ею жизнь… как бы вторую жизнь! в другого человека!!

Сергей Павлович не знал, этого не знал никто, что восторг, одержимость, причастность к чему-то воистину божественному – всё это обладает и другой, совершенно противоположной стороной: несёт пустоту, забвение. Крах… Не знал и не мог знать, что ему предстоит до дна испить терновую чашу свою… Он постигал мир Глазова, музыку Глазова и обретал новую душу… Но была ли она продолжением его души?

«МИР»

МИР… Музыка небесных сфер; вселенская гармония Хаоса и Миропорядка, бесконечности бесконечностей – и оборванность внезапная вопиющей недоделанности-недосказанности в мгновении сущекаждом, извечное произрастание, эволюция, прогресс и увядание, крах… не жизнь и не смерть, неповторимая одноитожесть – это, как и многое иное, есмь данность, прямо ли, опосредованно воздействующая на умы, души, судьбы, следы торные букашек, возомнивших о себе невесть что… Музыка небесных сфер…

Эзотерический клад цивилизаций и поколений, симфония Метагалактики… чересполосица путаная абсолютно всего и вся, касающегося микро и макрокосма, энергетика духа незримого и неиссякаемый источник вдохновений, озарений, наитий, предтеча всех «эврик!»…

Когда, в какой момент жизни стал Анатолий Глазов философом, смогшим осмыслить, постичь такое? Что подвигло Титана? И почему вообще смертные задумываются об этом, разве мало им заботушек и дел своих, мало земных владений? Задумываются физики, задумываются лирики…

Не от того ли задумываются, что в мире нашем, едином, неразъятом, возможно, многомерном, без начала и конца, в мире непостижимом, но постигаемом – постигаемом «от» и «до» – образом совершенно естественным, хотя и безотчётным, видим мы – себя… Зрим собственные чёрные дыры; лихо закрученные спирали заморочек, повторяющихся на более высокой ступени в каждом новом колене и повторяющихся с неожиданной по накалу драматургией мизансцен, причём далеко не всегда с «хэппи-эндами»; видим за телами небесными сгустки и уплотнения собственных душ – суть муки, восторги, умонастроения… видим не орбиты круговые да эллипсоидные, часто замысловатые, не трассы, не искривления пространственные и не объекты неопознанные, но судьбы, кармы, дороги, что выбирают нас, росстани и тупики… тёмную материю и тёмную же энергию угадываем и определяем в сердцах бессонных… И не миллионы известных и неоткрытых ещё микрочастиц пронзают эфир, а воля, участие, презрение нескрываемое, раздражение, беспокойство и тому подобное накрывают нас с головой своими живыми и губительными волнами, смывая одно, принося на смену другое, проницая сущности людские, подтачивая снаружи, укрепляя или разъедая изнутри.

Куда ещё от невзгод уходим мы? К людям? На это горазд, дано сие отнюдь немногим, о, да, немногим счастливцам, обретшим в ближних, в таких же, как сами, горемыках, берег сердешный, пристань, ковчег… Остальные бросаются из огня да в полымя, в омуты-пади несусветные… То пьют без меры горькую, то колются, вводя в организм наркотические средства, то «просто» накладывают на себя руки бедные комочки имяречные!! Сладостной иллюзией, фата-морганой прекрасною, почти мыслеформою становятся для редких избранных, единиц отдельных стихи, музыка, полотна живописные, скульптуры, другие творения гениальные в иных жанрах Искусства. Увы! Увы… Не столь часто обращаются взоры негасимые к звёздам, устремляются в глубины мироздания и в тайны сокровенные, манящие на клеточных и субатомных этажах, в астрал и в мистику потустороннего, лишь бы понять, сравнить, отыскать, утешиться на миг (прощальный даже!), а если нет, так хотя бы прозреть, просветлеть напоследок чтобы завещать потомкам бесценную находку свою… И чтобы предназначение собственное постичь, а постигнув – реализовать… Мудрость запечатлеть. Музыку небесных сфер услышать, распознать, а не «сон разума», рождающий чудовищ…

Музыка небесных сфер! Что это??? Консонансный аккорд[9]9
  Консонансный аккорд – созвучие


[Закрыть] о котором в своё время во всеуслышанье заявит русский астроном Кирилл Павлович Бутусов, подтвердив тем самым гипотезу Иоганна Кеплера, что душа может резонировать с лучами света, исходящими от небесных светил?.. Каждый понимает по-своему?! Слышит свои Гармонии высшие… Примеряет на себя грохоты сталкивающихся галактик, всплески Сверхновых, точки сингулярности и коллапсы, межзвёздные ветры и – Великую Пустоту (а существует ли последняя?!)… Можно рассуждать о теориях и гипотезах, строить логические схемы, приводить факты, доказательства и ссылки на открытия лучших умов человечества, просто фантазировать смело и реально, открывая америки, изобретая велосипеды… можно перпетум-мобилить и наступать на одни и те же грабли… – зачем? к чему? Ведь, ничтоже сумняшеся, мы рано или поздно постигнем: мир не просто единосущ в многообразии, в метаморфозности извечных, в сбалансированности некой – он, мир, ещё и… ОДНА КАПЕЛЬКА ЧЕГО-ТО И ВОВСЕ НЕПЕРЕДАВАЕМОГО… И НЕТ В НЁМ НИ ЖИЗНИ, НИ СМЕРТИ, НИ ОДУШЕВЛЁННОГО, РАЗУМНОГО, НИ ПРОСТО МАТЕРИАЛЬНОГО БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО, ИБО ЕСТЬ ВСЁ… МИР – ЭТО КАПЛЯ ВСЕГО…

…НЕ СРАВНИМАЯ НИ С ЧЕМ… НАБУХАЮЩАЯ, КАК ПОЧКА, ГОТОВАЯ ВЗОРВАТЬСЯ ПОБЕГОМ ЮНЫМ! НАБУХАЮЩАЯ ВЕЧНОЙ ВЕСНОЮ ВСЕЛЕНСКОЙ!.. (А МОЖЕТ, КАПЕЛЬКА СОХНУЩАЯ, ИСПАРЯЮЩАЯСЯ И ЖДУЩАЯ-HE ДОЖДУЩАЯСЯ ПОМОЩИ ИЗВНЕ…)

И только музыка небесных сфер, третья часть глазовской «ЗЕМНОЙ», будет трепетно взывать геометрией и симметрией, где-то и ассиметрией образов к данковским сердцам… из века в век – к данковским сердцам! Ибо нельзя, не нужно ведать всё обо всём.

В музыке небесных сфер много общего с Женщиной. Бородин понял это необычно и сразу, в разгар работы над третьей частью Сонаты, находясь под двойным впечатлением – от звуков шедевра глазовского и от встречи (кстати, им не планируемой!) с Дашенькой. Ведь…

…всё то время, что были вместе, они не сказали друг другу и более десяти слов – молчали. Молчали каким-то свежим, только что родившимся из мглы звёздной немым очарованием взаимности, тайной неизреченности, когда любой глагол, обещание, восклицание любое, даже просто сухое, не осторожное, сдерживаемое, а привычно-равнодушное покашливание может вспугнуть, нарушить, оборвать нежное томление двоих… возникшую чудесно, странно душевную близость, нежданность…

…легко, красиво шелестело летнее платьице Дашеньки – белое, словно подаренное берёзонькой русской – той, что видел-встречал каждый из нас на косогоре ли, обочины возле, колеся из пригорода в Москву по делам командировочным… той, что зябко съёжилась в безысходности горькой одиночества, взвалив на хрупкие веточки свои боль и страдание мира, но чью целомудренную душу согревает мысль о добром деле, которое совершила по отношению к девушке. Легко, красиво… и ещё – совсем нестрого постукивали каблучки невысокие, будто срезанные специально для того, чтобы Даше в них удобней было вливаться шагами гулкими, таинственными в фиолетовый, прозрачно-мутный поток особых ночных ощущений, умонастроений, сумасбродств (ну и что?), поток, несущий высоко и ласково ауру ответную и отовсюду её бережно поддерживающий… обволакивающий томно… и согревающий самим фактом случившимся встречи, состоявшейся вот так, вдруг, с обыкновенным чудом(!)… Поток, дарующий щемящую невозвратимость мига, невозвратимость счастья, бесценного вдвойне, и прямо-таки невозможного, несбыточного, но пришедшего к ней, отыскавшего юную особу сию при входе в городской парк… Наверно, сама себе казалась маячком, представляла, что искристое течение волшебное струит сказочно из груди в даль аллеи, указуя обоим путь заветный к несуществующему ни для кого, кроме них, блаженству близости, слияния наиполнейшего, неисповедимого, чистого его и её слёзок, его и её молитв, его и её откровений… слияния без малейшего на то стеснения, напротив. Напротив: с желанием поделиться до конца, отдать всё друг дружке, поскольку человек не должен, не вправе постоянно громоздиться внутри собственного «Я» – противоестественно, неверно так!; он обязан жить в ком-то ещё… «слышите, звёздоньки? ведь я не только о себе пекусь…» И навстречу думам сокровенным девушки словно лился лучезарно золотой ручеёк – испускался мягко, трепетно и в новорождённой светлизне его виделись Дашеньке родимые мамины очушки… белокамчатные, разве что не накрахмаленные лепестки ромашек… снеговья девственные под Новый год во дворике старомосковском… прибрежная пена на гальке – недавно отдыхала в Евпатории…

…легко и красиво окружала их точёная будто листва тополей; вдоль, мимо которых бродили в молчании, в застывшем времени, в полусне тёплом… брели от одного удара сердца к другому через вздохи неслышимые, подавляемые, сквозь прикосновения украдкой, невесомо… брели к своему часу, порогу, алтарю… И не было никаких мыслей, желаний, но отсутствие их не замечалось… не знаю… а может, и замечалось, но только как отдых, отдохновение… Дано же человеку отрешиться от сущеземного всего, от самого себя! и вливаться, вливаться в мерцающий ручеёчек, бьющий ключом из сердечка Дашиного для того лишь, чтобы впасть в забытье, в сон наяву, став снова маленьким и безгрешным – хотя бы на миг, на часок, ну, на несколько часов стать таким же маленьким, как жизнь позади, как хорошее и доброе в ней…

…легко и красиво молчал и он, Бородин, и тускло, казалось, вечно горели в кронах редкие, ажурные фонари, и не кончался парк… и не начиналось завтра… Сергею Павловичу хотелось схватить Дашу, расцеловать, рухнуть на колени и – заплакать. Не зарыдать – заплакать беспомощными, нестыдными слезами, и чтобы она, девушка, годящаяся ему в дочери, своим белейшим платьицем промокала ему глаза, дула на них, осушая влагу, что-то проникновенно ему говорила. Говорила, говорила… а он бы успокаивался, приходил понемногу в себя, но и – обмяк бы весь, расслабился, наконец-то облегчив душу взрывом отчаяния… Да разве ж не об этом мечтает каждый мужчина, когда жрёт «в одну харю» водку, забивает с тоски «козла», благим матом орёт на стадионе, лапает первую встречную-поперечную, рыкает на жену-мегеру и угрюмо, волком уходит от угрызений совести в никуда?!

…Бородин шёл рядом с Дашей и боялся дотронуться до неё! Он твёрдо знал: чары сгинут, улетучатся, если произойдёт это… Чтобы сберечь наваждение, нужно особенное, от устали осенней, долготерпение… надо вживаться – вживаться в образ ночи и нести свою огромность, сложность, слабость и путанность, свой крест – словно цветы. Легко и красиво!..

И всё же он остановился. Он был бы не он, если бы не остановился. Девушка, сделав шажочек ещё один, грациозно обернулась – на тишину рядом… Будь он скульптором, непременно изваял бы двоих влюблённых в такой именно позе: Она – вполоборота к Нему, в платьице беленьком… аллейка… и – Он, ждущий? не ждущий? понимающий? нет ли? что всё старо, извечно и неповторимо, как смерть. Пол шага между ними – много? мало? Больше или меньше, чем между звёздами?..

…Продолжает струиться поток светозарный и незримою лунной дорожкой стелется-убегает от них… и ни к чему слова, слёзы, объятия, страсти… Благодарить, прощать, клясться, молитвословить – а смысл? Сколько суеты. Пустой, нервной суеты во имя одного и того же, одного и того же ради!..

…легко и красиво шелестела мгла, окружающая Бородина с Дашей – источала ароматы, вышёптывала истины, откровения… и не наступало утро… и нужно ли оно вообще? – им? нам?!.

Не дивитесь странности рассказа… а во встрече той было нечто от рассказа… от «Белых ночей», к примеру. Потом Сергей Павлович сам поразится, что пережил такое… что перенёсся в иной мир, в другое измерение, прикоснувшись к чему-то неизъяснимому, неземному… он словно потрогал… сон… И вот уж действительно – от счастья не умирают. Счастье – оно…

…повсюду, рядом, как воздух прелый в позднеосенней дубраве или наждачно-белый наст под ногами… как круги по воде при падении чего-либо пусть и небольшого, непримеченного, заставшего врасплох, однако и нужного. Обязательно нужного этой самой поверхности зеркальной в эту самую минуточку, нужного для того, чтобы пошли в стороны разные от эпицентра гребешочки, плескуны, завитки… чтобы видно было: пруд не спит, не дремлет… он тихо затаился до поры, коротает час предутренний ли, вечерний… ждёт знака… ждёт соприкосновения с миром громадным… и ожиданием своим приглашает и нас причаститься тайне забытой счастья, приглашает разделить с ним, ложбинным, похожим на осколочек бирюзового хрусталя, «покой и волю»…

Счастье существует на самом деле, иначе бы не мерцало… не стрекотало… не шелестело… не вызванивало бы на все лады и голоса. Счастье – в томлении сердца, в белом, как фата невесты, платьице, в предчувствии чего-то невозвратимого в твоих, человече, робких шажках встречь и сквозь, и дальше, дальше, дальше… – безоглядно, нет ли, но дальше, ещё дальше… в неимоверность, в нечаемость, в божество, так похожее на Дашеньку… Оно и есть невозвратимость, невозбранностъ… Оно – ДАШЕНЬКА: рукой подать до неё, а почувствовать кончиками пальцев, приласкать, ответной нежности душу подставить, увы! не выходит, не получается… – почему?? Почему! Не от того ль, что сами! не хотим, боимся свершения дивного грёз, упований?.. И неосознанно, инстинктивно! лишаем себя полноты ощущений, гармонии небесных сфер?!.

…медленно, плавно, лебёдушкой призрачной скользила недавно девушка и не было никаких сил заговорить с нею, взять тёплую, конечно же, ладошеньку её своею рукой, а другою накрыть сверху, провести, погладить – и пусть дрогнет какой-нибудь пальчик слабенький… захолонет сердце мужское, обольётся смолой кипящей сладострастия, неги умильной, надежды трепетной, терпкой – должно быть, хорошо, славно так девчушке сейчас… крупицу солнечного света от ближнего вобрала в мгновение волшебное и признательности полна. И улыбается ангельски, мечтательно, тихо, залитая румянцем смущения, застенчивости… элегического созерцания и раздумий – поэтических… Всё знала Ночь, всё видела, чувствовала – и сочувствовала обоим… не хотела обыкновенности для себя от людей этих, попавших в тенёта мрака сиреневого по воле провидения, заплутавших во времени и в пространстве средь адресов – ненужных, дат – неважно каких, имён – безличных, суетных! воспоминаний – позабытых… от людей, ставших чистымичи-стыми, словно омыли обоих струи святые, после чего сошли новобрачно в одеяниях снежных на райский необитаемый островок…

…медленно, плавно, лебёдушкой призрачной скользила недавно девушка и не было никаких сил заговорить с нею, взять тёплую, конечно же, тёпленькую ладошечку своею рукой, а другою накрыть сверху, провести, погладить – и пусть дрогнет пальчик… любой, махонький такой, в объятиях чудесных… и захолонет сердце мужское… и…

…медленно, расслабленно шагал и он, Бородин, несколько минут назад слепо двигался куда глаза глядят – вёл её, Дашеньку? шёл ли в одном с нею направлении, будто провожая, оберегая от случайности непрошенной… разве требуется уточнять?!

…и вот стоят они, зачарованно смотрят друг на друга и не могут произнести ни слова. Не потому, что слова прячутся от них, дабы, изречённые в неурочный час, не вспугнули иллюзию, не выкрали бы из безмолвия двоих нечто драгоценное, принадлежащее им, как находка! Просто не хотят. Бородин и Дашенька не хотят слов… Без слов прекрасно обоим…

…кажется: обнимают их дерева… кружатся в светлой черноте над головами не то тени, не то силуэты незнаемых совершенно полупризраков… кружатся в несозданном вальсе Штрауса, и они, Бородин, Даша, начинают также порхать, реять… быстрее, быстрее… под трёхдольное «раз-два-три, раз-два-три» присоединяясь к воплощённым в балете, сливаются с ними – ведь те суть их же продолжения… сказочно перемещаются в единениях высоких между небом и землёй… и – расступаются стволы, ограды, провода, здания, облака хрустальные, звёзды, звёзды, звёзды!., и замирают ветры… и счастливое безумие охватывает нерастраченные души, а безотчётная радость безудержно плещет из благодатного ковша, грааля! заливая всё кругом, словно огневой, пьянящей, невинной кровью… и…

…и потом она приложила к его губам свой пальчик – пальчик оказался ожидаемо тёпленьким, хотя и не согревал его Сергей Павлович своими ласковыми прикосновениями… В следующую минуту он, Бородин, не она, по подсказке свыше сделал трогательно-милое «тс-с-с…» и они дружно, заговорщически шмыгнув носами, отправились дальше, в глубь нескончаемого неповерья этого… игры-не игры… себя-не себя…

…но самое странное произошло позже, к утру: у выхода из парка – расстались, разошлись, просто разошлись в разные стороны, не сказав друг другу ничего лишнего! Он увидел её лицо – прочитал целую повесть в глазах Дашиных, счастливых, горьких, как миндаль, и, показалось ли, нет, ему, чуточку влажных от душевной росы… Она улыбнулась и повернула налево, он же, повинуясь не себе, а чему-то безымянному и доселе неведомому, правильному, твёрдо зашагал направо… И оба ни разу не оглянулись… и остались друг в друге навек…

…и богаче на две души стал тот парк, и никто из прохожих ранних так ничего и не узнал…

Наверное, тогда-то и зазвучала для него Музыка Небесных Сфер! Вернувшись после встречи той, он с умноженной страстью буквально набросился на клавиатуру, чтобы совместить услышанное там, в парке, с энергетикой третьей части неземной «ЗЕМНОЙ». Работая над Сонатой, он одновременно и постигал глубинные тайны природы материи, духа – Глины и Великого Гончара… МИР – это слишком много, чтобы вместить раздумья о нём на страницы рукописные… И очень мало, чтобы заменить собою одного-единственного человека с планеты Земля… Но откуда Глазов! прознал всё это, находясь в подземьях чёрных, у чудей полувыдуманных, где, собственно, он и создавал свою «ЗЕМНУЮ СОНАТУ»? Как открылось ему откровение свыше, в какой миг зазвучала для него великая музыка небесных сфер, проник тот самый аккорд консонансный – сначала в сердце композитора, потом – на стан нотный?! Кто был его Музой?!

Женщина.

Ибо только Женщина нужна Творцу, а когда её недостаёт, когда её нет рядом – приходит Муза в образе нежданном и начинает свой путь божественная гармония… И продолжается человек…

И продолжается роман-мечта…

…Но, Господи, какою же неизмеримой силой обладают музыка небесных сфер и Женщина, которой ты нужен? не нужен? но которая однако не становится чужой и безразличной тебе! Поскольку только она по-прежнему, всегда нужна, нужна, нужна тебе. НУЖНА.

НУЖНА.

…Жуткое, дикое зрелище: умерший от разрыва сердца музыкант подле рояля. Пустой, молчащий зал стал склепом до утра, похоронив того, кто по праву сердца должен был всколыхнуть тишину, звуками наполнить пространства, дать жизнь, второе дыхание людям. Странное, потустороннее зрелище! Человек и рояль… Оба неподвижны и недвижимость эта объединяет их – наконец-то они пришли друг к другу, стали неделимым целым, надломленным кентавром, не дотянувшим до берега призрачного, до красной черты свыше… Что-то монументальное, торжественное! Закончен жизненный путь Человека – хорошего ли, плохого, нашедшего, нет ли себя в быстротекучести дней. Если долго смотреть на покойного, то возникает чувство: он вот-вот поднимется, продолжит начатое прежде, как будто и не было остановки сердца, не прервалось однажды – и навсегда – дыхание… Почему так? Почему живые не могут долго лицезреть уснувшего навечно другого человека? Оторопь, непосебешное состояние души охватывает каждого, кто оказывается один на один (и даже не один на один…) с мертвецом… Непрошенные мысли, ассоциации лезут в голову горькие воспоминания сменяются суевериями, откровенным, цепенящим страхом. Почему? И мнится: сейчас, действительно, вот-вот откроет глаза свои покойник, встанет… Правда, детям внушают: не бойся, маленький, подойди, попрощайся с ним… Он (она!] ничего плохого тебе не сделает…

Глядя же со стороны на Бородина, безжизненно распростёртого возле инструмента, в дополнение к сказанному можно было проникнуться странным ощущением того, что откуда-то извне нахлынула огромная, на весь бел-свет, тишина, тишина благоговейная, но закупорившая мир… тишина бездонная, многозначительная… Никогда не было, нет и не будет вовек никакой музыки… всё – обман, голый, кромешный, сладковатый, бесовский, но и правильный, закономерный – иначе отсутствие гармонии можно было бы и не перенести…

Итак, Сергей Павлович, изготовясь совершить великое – исполнить гениальный труд Глазова, лебединую песнь Титана, придя к священнодейству оному во-всеоружии, постигнув сути глубинные непостижимого – ЧЕЛОВЕКА, РОДИНЫ, МИРА целого, скончался. Как он жил? Только ли встречами своими да исступлённой, семь потов прошибившей работой над творениями композиторов??

Кто теперь оценит, осудит кто Сергея Павловича Бородина?

«БОГ»

«Не наивно ли всё это, не чересчур ли надуманно? Не бесплодны ли проникновения творца в заокоёмы Прекрасного?.. Где пролегает та незримая грань, та черта, которая отделяет подлинный шедевр от посредственности? Дрожь в голосе… слёзы, невольно наворачивающиеся на глаза при соприкосновении с искусством… невольные мурашки по коже?.. Озарение: как просто, мудро! и почему я, я!! не додумался до такого, не сумел, не создал? Всенародная признательность и любовь…

Века, нет – тысячелетия, которые, словно лакмусовая бумажка, выявляют истинность художественного произведения и сквозь завистливое критиканство, наветы, молву злобствующую и раздуваемую-тиражируемую, сквозь забвение, костры инквизиций, псевдокультурных революций, фашиствующих режимов доводят до потомков подлинную красоту – дело сердец и рук Мастеров, авторов бессмертных стихов, полотен, фресок, гармоний… Любовь и время – они-то и составляют тот оселок, на котором зиждется единое и неизъяснимое солидарное стремление грандов интеллектом своим и единоцельной душою входить в смертных простых, коих большинство, а войдя, оставаться там, в нас, повеяно, будоража, возвышая до себя иных благодарных слушателей и зрителей, приближая всех и каждого к нашим одиночествам, к покаяниям глубинным нашим, к безднам, теснотам, пылающей духоте, пустоте стоической и к не от мира сегошности своей!! Да, века… тысячелетия шлифуют и шедевры, делая оные божественными, и гениев одной ночи… Причём сам автор, творец, смеет только догадываться, мечтать о планиде, уготованной ему, надеяться позатайно на блестящую будущность конкретного произведения, куда вложил он себя, неисчерпаемого, как мир миров… Ибо пока создаёт он те или иные вещи для окружающих, именно – для окружающих, поскольку живём все мы за ради людей! пока бьётся в мастере творческая жила, наполняемая кровью самородной, не оставляет его и тихая, затемнённая, страстишке подстать, неуверенность, точит ненасытный червь сомнения: не наивно ли сотворённое и творимое? не беспочвенны ли и не напрасны ль старания, потуги? не самообольщаюсь ли ненароком в ходе работы созидательной на счёт талантов и возможностей особенных, личностных?? И не стану ль посмешищем в глазах потомков, на худой конец – неудачником… просто серой заурядностью?? Это было бы несправедливо и очень-очень обидно. Ведь я души не чаял в детище своём, и денно, и нощно актом сотворения существовал, изводил плоть-дух, к совершенству стремясь, к новаторским формам, к самовыражению полному. И – нате вам… Бездарь!! А вся жизнь – одно сплошное заблуждение, один непрекращающийся кошмар. И теперь уже поздно, поздно… Ничего нельзя исправить. На склоне лет не начинают с нуля. Ты загубил не столько годы – собственные, сколько – жены, детей, родных и близких! Их жизни и судьбы! Они верили в тебя, создавали тебе возможность, условия для спокойной, размеренной творческой работы, гордились тихонько и тобою, и жертвенностью своею, а ты… ты… Более того, в поисках особого, нервного какого-то вдохновения, особенной одержимости, в поисках безумной, рождающей гениальные озарения тоски ты (я, я!] бывал зачастую двуличным, нравственно нечистоплотным, изменял близким – изменял не только в мыслях, и теперь, в минуты прозрения горчайшего, на тебя обрушивается вал за валом ещё и совесть, она хватает за грудки, рвёт в клочья сердце, испепеляет косный, рутинный мозг, который за предыдущие годы жизни твоей (моей!] был способен, приспособлен был изворачиваться, ограничиваться гнусной кривдой, ничем не подкреплённым бахвальством перед неискушёнными, принимающими на веру тебя, «творец», домочадцами. Совесть сживает со свету, застит робкий лепет в оправдание непутёвости и нечестности твоей. И нет пощады, прощения, покаяния – нет ничего! Кроме стыда. Есть стыд и уничижение собственное – нечто совершенно жуткое и противное. И остаётся надежда, что, может быть, всё ещё образуется и что сила инерции в тебе (и во мне!] самодостаточна и поспособствует возгоранию творческого огня, а фортуна с Музой повернут к тебе (ко мне!] свои нетленные лики…

Хотя… Слабое утешение, глупое! И ты знаешь сие.

Так что делать? Жить ведь надо!!»

«…Однажды такой вот художник, творец, возвращался с пригородной железнодорожной станции домой. Был вечер, ничем не примечательный, обыкновенный. Тепло, сухо под ногами, желтоватые тени устлали асфальт, сквозь точёную, сочную зелень пышных лип и дубков словно бы просачивался огромный синий невод, полный непойманных золотых рыбёшек, диковинных бесформенных медуз… и даже отколовшийся от рифа подводного рожок коралла, ущербный, узкий, такой же блёкло-лимонный, как и пятна по асфальту, попал в незримую бесконечную сеть, от горизонта до горизонта разбросанную невидимой рукою… День этот, весь, кстати, ничем выдающимся также не отличался: если бы путника нашего спустя некоторое время спросили, чем он, день, запомнился, то ничего конкретного из себя этот человек не выдавил – ну, встал, ну, съездил по делам в большой город, вернулся… Да и настроение у героя нашего было подстать дню: умиротворённое, ровное. Шёл, не спеша, к семье. Позади и спереди приглушённо перекликались голоса недавних пассажиров электрички… над ним изредка зачинали свои летние серенады птахи, но, будто сговорившись, тотчас бросали это дело, отдаваясь иным маленьким радостям и утехам… Пройдя шагов сто-сто пятьдесят, творец вдруг почувствовал прилив странных, нежных сил и отдался им. Должно быть, ожили и зашелестели вещими голосами отзвуки былого… прежние увещевания, наказы, речи премудрые вроде бы уплотнились, самоутвердились без вмешательства извне и образовали сияющий призрачный Шар, возникший из невода ли… в неводе самом – Шар медленно, величественно подплыл вплотную к имяреку и, подобно молнии шаровой же, вошёл во что-то сущностное в невымышленном персонаже нашем, вошёл в творца… не в того Творца, под которым большинство землян подразумевает Всемогущего, Всеведущего, Всеблагого – это, конечно, ясно, хотя истинный мастер, художник тоже творит, созидает свои миры и мирки, разрушает либо продлевает жизнь догмам и канонам, схемам… Шар проник в творца – в смысле именно создателя, автора произведений искусства. И тогда, продолжим, возвращающийся с электрички вечерней человек стал подпадать под смутное и доброе очарование непозднего ещё часа… теней смуглых, лениво обгоняющих друг друга… шагов гулких по искореженному в ряде мест лопнувшему асфальту и плитам неровным… а потом в мыслях его, прохожего нашего, случился внезапно поворот на 180 градусов – думы оные резко, сами собой переключились с тем повседневных, набивших оскомину – на возвышенно-мистические… о Боге. Понял, ясно, чётко и как-то сразу, что никакого такого Бога и в помине нет. НЕТ. Но, и это также осознал, что – верует. Бога нет, нет, однозначно… а я верую, я всем своим существом верую в него, слышите?! в его данность, в его непременность в мире и убеждённость моя, равно и реальное отсутствие Всевышнего, суть два никогда не соединимых берега единой реки, единого потока, чьё течение мощное подхватывает меня… я прикасаюсь к чуду… легко и приятно, светло и отрадно мне сразу!.. Бога нет, нет, но я верю, верую\ в него. Слышите? – верю. И это останется моей Тайной, моей самой большой, не разглашаемой вовек и никому тайной… с которой испытываю сейчас, испытывать буду и впредь трепетное блаженство… чистейшее и высочайшее наслаждение… счастье… Неомрачённое ничем и никем приподнятое, изумительно-праздничное настроение, вдохновение духовное – и это не игра слов. Не дешёвая тавтология! Взлёт, одержимость!., все грани сверкают, горят, мне хорошо… Господи, как же мне хорошо…

НЕ НАИВНО ЛИ ВСЁ ЭТО, НЕ ЧЕРЕСЧУР ЛИ НАДУМАННО? НЕ БЕСПЛОДНЫ ЛИ ПРОНИКНОВЕНИЯ ТВОРЦА В ЗАОКОЁМБ1 ПРЕКРАСНОГО?.. ГДЕ ПРОЛЕГАЕТ ТА НЕЗРИМАЯ ГРАНВ, ТА ЧЕРТА, КОТОРАЯ ОТДЕЛЯЕТ ПОДЛИННБІЙ ШЕДЕВР ОТ ПОСРЕДСТВЕННОСТИ?..

…ТОЧИТ НЕНАСБІТНБІЙ ЧЕРВВ СОМНЕНИЯ: НЕ НАИВНО ЛИ СОТВОРЁННОЕ И ТВОРИМОЕ?..

Да. Ибо ничто человеческое нам не чуждо, никому – ни «смертному простому», ни творцу, созидателю прекрасного… Поскольку нет пределов совершенствованию мастерства и никакая воля, никакой гений не служат эдакой панацеей – не застраховывают от самоедства и самокритики, творческих падений, инфарктов творческих, что хуже неудач… От вечного внутри чувства неудовлетворённости собой, своею жизнью наперекосяк, собственными, как следствие оного, делами… Только никогда и никому он, творец, не расскажет об этом. Ни с кем практически не поделится до конца бессонными откровениями-переживаниями, угрызениями совести, вылезающими из недр подсознания и берущимися из животно-древних инстинктов многочисленных пороков, проступков, более чем предосудительных грехов… Никогда, никому и ни с кем!..

Равно как и не поделится озарением чудесным: БОГА НЕТ, НО Я ВЕРУЮ, ВЕРУЮ В НЕГО!!!

Почему так, кто бы сказал?!»

Не только эти, закавыченные столь необычно-длинно, но и многие другие мысли, откровения, прозрения подстрочно сквозили в четвёртой, заключительной части глазовской «ЗЕМНОЙ» и Бородин странно, непонятным для самого же себя образом проникался всем Глазовым, его душою и колоссальной богатырской натурой – борца, изгоя, подвижника и мученика. Со страниц нотных словно глядело на исполнителя некрасивое, выдолбленное из скорби, утрат горьких лицо гения-бунтаря, поставившего вне людей, вне соотечественников родных свою судьбу, личность. Особенно важно и ценно то, что с линеек нотоносца опять же подстрочно!! в новизне своеобычной ребром встал вопрос до сих пор безответный: разве же не Бог находится вне нас – вне тех, кого, если верить попам всех мастей, создал от скуки ли, по затее надмирной, неписаной разнополыми и тем самым спровоцировал Адама и Еву на первородный грех, а их гипотетических потомков обрёк на кровосмешение (инцест!) в дальнейшем; кстати, последнее сама же церковь и предаст анафеме лютой, противореча сути невольной, напрашивающейся ею же пропагандируемого «божественного замысла»?! И находясь вне нас, где-то, разве ж не он, не Боженька, управляет, рулит нами, иначе грош цена всеблагости его, ведь на мириад молитв, обращений ко всевышнему нельзя просто не реагировать адекватно, иначе равнодушием попахивать сие будет-с!.. Равнодушием божественным-с… А если всё обстоит так, а всё именно так, то…