Текст книги "Последний филантроп"

***

К сожалению, начало моей жизни под новым именем не было успешным: три моих ранние рукописи до сих пор пылятся на книжных полках в рабочем кабинете – ни одну из них не приняли к печати. Первая называлась «Заснеженная пустыня» и рассказывала о трудной судьбе подростка из бедной рабочей семьи. Все, без исключения, издательства отвергли её по причине неактуальности. Более двух лет я потратил на поиск «актуальной» темы и ухватился, как мне тогда казалось, за самую что ни на есть злободневную и написал о трагической любви юноши и девушки, познакомившихся по Интернету. Я назвал книгу «Мост через Космос». Однако, ответ редакторов был не только категоричным, но и с достаточной долей иронии: «Извините, вы в каком веке живёте – в девятнадцатом или в двадцать первом? Спуститесь на землю! Времена Вертеров и Шарлотт давно канули в Лету, теперь никто из-за любви не стреляется. Романтизм сменился прагматизмом по крайней мере лет сто тому назад». И хотя такое заключение прилично задело меня, я постарался не опускать рук и по прошествии нескольких месяцев взялся за работу над другой книгой. На этот раз я не сомневался, что все просто передерутся за право напечатать её. Это была «Голубая песнь», повествующая об отношениях между двумя пожилыми гомосексуалами Луисом и Давидом – моими соседями по лестничной клетке.

Я любил их обоих, но особенно подружился с Луисом. Он младше Давида на два года, сейчас ему 65 лет. Его изысканный артистизм в повседневной жизни, сформированный во время работы в одном небольшом музыкальном театрe в Сан-Франциско, не позволял ему произнести ни одной обычной фразы без характерной гримасы или жеста. Я уже не говорю об обилии прочитанного им и, как следствие этого, знания огромного количества цитат, которыми он сдабривал свою речь словно дорогими специями. Он жил с Давидом уже двадцать с лишним лет и очень хорошо к нему относился. Правда, всегда ему изменял. Согласно его собственному признанию, измены эти носили совершенно безобидный характер и длились недолго. Во время наших бесед он утверждал, что секс для него не главное:

– Я абсолютно адекватен для платонической любви. Мне не нужны сексуальные отношения. Для меня кульминационным моментом интимной встречи является простое объятие, после которого мне говорят: «Я тебя люблю». Энергия, которую я не растрачиваю в сексе, переходит на фортепиано. В такие часы я играю с особым чувством и выразительностью. Особенно хорошо у меня выходит Бетховен, его последние сонаты.

Когда он вспоминал своё детство, проведённое в маленьком коста-риканском городке, доверительно рассказывал мне о том, как взрослые сеньоры склоняли его к занятию сексом.

– Они заставляли меня забираться под столики в прибрежных ресторанах и ласкать их. Благо, что под длинными скатертями ничего не было видно. Мне так это надоело, что я решил убежать в соседний монастырь. Но, разузнав о моих гомосексуальных наклонностях, меня туда не приняли. А теперь я туда и сам бы не пошёл. Уверен: монахи замучaют меня своими приставаниями!

Обеспеченная старость позволяла ему никогда не думать о деньгах и быть открытым для новых знакомств. По этому поводу он рассуждал так:

– Если твоё лицо ещё не похоже на географическую карту, испещрённую дорогами и реками, и ты не спотыкаешься на ровном месте, гуляя по улице, значит ты вполне можешь найти человека, с которым обретёшь душевное единение. Я принимаю любое проявление любви, кого бы во мне не видели – отца, брата или любовника…

Одним из очередных объектов внимания Луиса стал Мигель, которого за высокий рост и фигуру культуриста я заглаза называл Кинг-Конгом. Луис дарил ему бесчисленные подарки, осыпал приятными комплиментами, обращая в лоно культуры и оказывая безвозмездную финансовую помощь. Но любвeобильное сердце моего друга никак не могло оставить без внимания симпатичного официанта, работающего в кафе, в котором он по обыкновению завтракал с Мигелем. Луис передавал официанту чаевые, завернутые в бумажную салфетку. Одна из таких салфеток, с признаниями в самых добрых чувствах, попала в руки Мигелю. После этого он устроил Луису большущий скандал, больно настучал ему по лысой макушке, а потом исчез в неизвестном направлении. Бедный Луис потерял всякий покой и при встрече со мной жаловался:

– Ты не представляешь, как я несчастен! Мой дорогой Мигель настолько разозлён, что даже не удосуживается отправить мне смс-ку хотя бы для того, чтобы оскорбить меня!

A когда через месяц Луис и Мигель встретились вновь, последний категорически заявил:

– Всё решено, поедем жить вместе. Подальше отсюда. Например, в соседний город.

Луис подумал немного и ответил:

– Хорошо, но только при условии, что на новом месте у меня будет отдельная комната.

– Ну да, с окном в сад, чтобы по ночам гостей принимать! Не так ли? – съязвил Мигель.

– Нет, это чтобы убежать от тебя на случай, если ты разбушуешься, – предупредительно ответил Луис.

– Тогда я привяжу под твоим окном огромного пса, чтобы он тебя хорошенько цапнул при попытке к бегству!

Прошло немного времени и Луис позвонил мне, чтобы подтвердить своё окончательное решение оставить Давида:

– Я согласился ехать с Мигелем, потому что боюсь, что однажды скажу ему совсем не то, что ему хочется услышать. И если такое произойдёт, он прибьёт меня как муху!

После того звонка я несколько недель ничего не слыхал о Луисе. А когда через некоторое время мы пересеклись на лестничной клетке с Давидом, я сразу же бросился к нему с вопросом:

– Где сейчас Луис?

– Да вот, сидит под домашним арестом, никуда не выходит. Я ему запретил. Уедешь, говорю, со своим возлюбленным в другой город, а через неделю меня известят, что ты захоронен на местном кладбище или, в лучшем случае, лежишь в больнице с переломанной шеей! Жалко мне его, ведь, по большому счёту, он любит только меня одного.

Вот, собственно говоря, о чём я и написал в книге «Голубая песнь». К несчастью, оказалось, что я опоздал: по принятию закона об однополых браках, коллеги-литераторы настрочили про «это» или подобное столько, что от моей рукописи категорически отказались, даже не удосужившись её полистать.

Одним словом, после безрезультатных попыток с публикациями своих книг я полностью потерял веру в себя и надежду на успех. Более того, мне пришлось окончательно убедиться в том, что я – самый настоящий, классический неудачник. А вы думаете, что прозрение наступает только лишь в старости? Только тогда, когда лежишь на больничной койке с проблемами остеопороза? Или когда ты перечитал сотни глубокомысленных философских книг? Ничего подобного! Это может произойти в любой момент. Вот, к примеру, идёшь ты преспокойно по улице и встречаешь одноклассника, с которым не виделся лет эдак двадцать и которого постоянного обыгрывал в шахматы, а он тебе, как бы между прочим, и говорит, что стал чемпионом мира по этим самым шахматам. Вот тут-то ты и прозреваешь и начинаешь понимать, что если бы уровень никчёмности измерялся специальным прибором, то в твоём случае он бы зашкаливал. А если к этому добавить низкий заработок, вечную давку в автобусах, занудного управляющего, бешеные цены, политиков-обманщиков и постоянно растущие налоги, то желания жить и вовсе не остаётся.

***

Думаю, что моя дальнейшая жизнь так и закончилась бы глубокой депрессией и алкоголизмом, если бы в один прекрасный день в ней не появился Эдвард Блейк. Поворотный в судьбе день я назвал «прекрасным» вовсе не для того, чтобы повторить литературный штамп – тот день действительно выдался чудесным. Стояла ранняя осень. Нежное солнце светило сквозь лёгкую дымку облаков, а с придорожных ясеней тихо осыпались пожелтевшие листья. Я сидел на террасе кафе со сказочным названием «Бременские музыканты» и наблюдал за праздно болтающими посетителями. Прошёл год, как я оставил службу в библиотеке и с тех пор перебивался редкими заработками по редактированию чужих текстов, которые, в большинстве своём, были бездарными и отличались друг от друга лишь уровнем бездарности. Хозяин кафе – немец по фамилии Шварц, с густыми поседевшими бакенбардами и шарообразным животом, зная о моём затруднительном финансовом положении давал мне пиво и сигареты в долг.

– Не переживай, однако, дружище, – душевно обращался он ко мне всякий раз, когда я заглядывал к нему. – Разбогатеешь, тогда и вернёшь деньги.

При этом он коротко похлопывал меня по плечу и следом возвращался на своё рабочее место за стойку, где в исключительном порядке были расставлены бутылки с пивом «Corona Extra», «Heineken», «Guinness» y «Budweiser».

Я любил заглядывать в «Бременские музыканты» и слушать рассказы словоохотливого и радушного Шварца, к которому быстро привязался, как к близкому другу. Родился он в Оснабрюке спустя сорок с небольшим лет после появления на свет Эриха Марии Ремарка, его знаменитого соотечественника. Когда Шварцу исполнилось пятнадцать лет, его семья перебралась в соседний Бремен. До сегодняшнего дня старику трудно позабыть, как в день своего тридцатилетия он сметал с паперти храма Св. Петра пивные крышки, которые по старинному обычаю горожане в огромном количестве бросали под ноги не успевшему жениться до этого возраста. Не поднимая головы, он вынужден был с тупым упорством собирать пивные крышки в кучу, пока из толпы не выбежала молодая, светловолосая молочница Эльза и не поцеловала его. Этот поцелуй на глазах у развеселившихся бременцев означал, что в городе образовалась новая супружеская пара. После свадьбы Шварц и Эльза покинули Бремен и перебрались в наш город, где у них родились двое детей – Ганс и Паула. Сам я никогда в Бремене не был, но зато с детства знал сказку братьев Гримм об Осле, Собаке, Кошке и Петухе, которым, как покровителям города, установили памятник у самой ратуши.

– Если прикоснуться к ногам Осла, то можно загадать самое сокровенное желание, – с увлечением рассказывал мне старик. – При этом за ноги нужно браться обеими руками и при этом слегка потирать их, иначе желание не исполнится. А если будешь выполнять ритуал неправильно и станешь касаться ног животного только одной рукой, то бременцы тебя засмеют. Cкажут, что здороваются два осла! (Я нисколько не сомневался, что окажись однажды в Бремене, я бы обязательно схватился за ноги Осла двумя руками.) Посещавшие город туристы рассказывают, что ослиные ноги затёрты до блеска. Ещё бы! Всем известно, что даже самые не суеверные полагают, что можно наполнить жизнь счастьем, попросив его у Осла либо, на крайний случай, подвесив в доме лошадиную подкову.

Терраса «Бременских музыкантов» походила на уютный загородный сад. B больших глиняных кадках росли крупнолистные фикусы, а y чугунной оградки красовались горшки с ярко-красной геранью. Tо тут, то там раздавались звонкие голоса птиц и мелькали быстрокрылые стрекозы. Справа от меня сидели две молодые женщины, оживлённо болтающие о новостях личной жизни, а слева – средних лет мужчина со свежим номером газеты в руках. Я вытянул шею, стараясь прочитать заголовок на главной странице, когда в проёме двери показался незнакомец в соломенной шляпе и в светлом льняном костюме. Оглядевшись по сторонам, он уверенным шагом направился в мою сторону.

– Разрешите присесть с вами, господин, – проговорил он высоким голосом, снимая шляпу. «Никогда не разговаривайте с неизвестными» – вспомнил я название первой главы знаменитого романа и в первый момент решил отказать незнакомцу. Но любопытство – верное лекарство от скуки – победило невежливость, и я кивнул ему головой в знак согласия:

– Будьте любезны. Располагайтесь тут, а я пока в туалет отлучусь. Пиво, знаете ли…

***

Вернувшись обратно, я заметил молодого официанта, принимающего заказ у нашего столика. На парне был шоколадного цвета передник и такого же цвета косынка на голове. Начеркав что-то в своём блокноте, он быстро удалился, а я сел в плетёное из тростника кресло и вопросительно посмотрел на незнакомца.

– Эдвард Блейк, – представился тот с подчёркнутым достоинством и протянул мне руку.

– Стивен Смит, – в свою очередь ответил я пухлому коротышке в очках и начал внимательно его разглядывать.

Блейк представлял из себя рано облысевшего мужчину с пористым лицом розового цвета, короткой шеей и маленькими ручками, покрытыми рыжеватым пушком. На его груди поблёскивала золотая, из крупных звеньев цепочка – характерный атрибут дельцов крупного бизнеса, глав мафии и воров. Но так как поведение его было спокойным и совсем не подозрительным, он показался мне абсолютно безобидным. Блейк выдавал себя за пятидесятилетнего, хотя я бы дал ему не более сорока пяти.

– Господин Смит, – медленно начал он, непринуждённо откинувшись на спинку кресла и сложив руки на животе, – вы одинокий, безденежный человек, и мне хотелось бы вам помочь…

– А почему, собственно, мне? И откуда вам известно о моём нынешнем положении? – не скрывая удивления спросил я.

– Узнать это не составило мне большого труда. О ваших долгах я выспросил у старика Шварца, а о том, что вы неудачник красноречиво говорят ваши глаза – в них слишком много грусти. И это всё потому, что всякий неудачник испытывает чувство постоянной досады и неоправданного желания винить в своих бедах всех и вся.

И хотя такая неожиданная прямолинейность отозвалась в моём сердце болезненным ощущением раненого самолюбия, я решил, что отрицать моё одиночество и безденежье не имело смысла.

– Ну что ж, я весь во внимании, – проговорил я после некоторой паузы. – Вы меня не на шутку заинтриговали.

Блейк широко улыбнулся, показав маленькие, как у ребёнка, белые зубки:

– Вот и замечательно! Я очень рад, что вы согласились выслушать меня.

В это самое время официант в шоколадном переднике вернулся обратно, и мои предположения о толстом кошельке Блейка полностью подтвердились: на столе появилось шампанское, пицца со шпинатом, салаты, канапе с мясом, сыром и печёными томатами, а также аппетитные бутерброды из сёмги и креветок. Несмотря на то, что я всегда считал, что поедание изысканных блюд без соответствующего на то повода является форменным безобразием, на этот раз я решил, что на меня это правило никак не распространяется. С трудом симулируя отсутствия голода, я отправлял в рот бутерброды и канапе, в то время, как Блейк разливал холодный «Chardonnay» и неспешно рассказывал о себе:

– У меня, знаете ли, бизнес по всему миру. В течение тридцати лет я занимаюсь куплей-продажей недвижимости и владею крупными отелями на Майорке и в Кюрасао. У меня также имеется сеть высококлассных ресторанов на юге Италии. Это старинное фамильное дело, которое приносит мне существенный доход. Хотя, по большому счёту, любое занятие может быть прибыльным, если знать в нём толк. А кроме того повсеместно известно, что обладание значительным количеством частной собственности является самой надежной гарантией свободы. Кстати, а вы бывали в Кюрасао? Это, знаете ли, замечательное место для отдыха.

– Нет, не бывал, – невольно резко ответил я.

Действительно, мне было обидно, что путешествовать по миру, да ещё без последующего угрызения совести по поводу потраченных денег, является привилегией исключительно состоятельных людей. Но чтобы не усугублять впечатления от своего незавидного положения, я добавил:

– Зато я достаточно много знаю о ликёре «Blue Curacao». Его делают из винного спирта с добавлением сушёных апельсиновых корок, мускатного ореха, гвоздики и корицы. Плоды апельсинов смешивают с хорошо очищенным спиртом и прочими пряностями, что создаёт приятный и довольно своеобразный аромат. А по цвету ликёры «Curacao» могут быть красными, оранжевыми, зелеными, голубыми либо вообще бесцветными.

– Да, по крепким напиткам, вы, я вижу, большой знаток! – рассмеялся Блейк.

Пузырьки шампанского устремились вверх по незримой нити и в считанные секунды образовавшаяся пена поползла через край.

– Это правда. От хорошего вина, коньяка или ликёра вряд ли откажусь, – пришлось признаться мне. – А скажите, Блейк, чего же вам самому захотелось теперь, когда у вас уже всё есть? – поинтересовался я и тут же поймал себя на мысли о том, что на свете, наверное, есть лишь горстка людей, которых большие деньги не могут испортить.

Блейк с осторожностью поставил шампанское в ведёрко со льдом и с серьёзным видом посмотрел на меня:

– Мне хочется известности. Понимаете? Я хочу прославиться. Хочу, чтобы моё имя осталось в истории хотя бы на некоторое время.

(Вот оно что! – подумал я, – проклятые амбиции не дают покоя даже людям с мешком денег. Да… Амбиции определяют цели, которые преследует каждый из нас: маленькие цели – маленький человек, большие цели – большое честолюбие.)

– И на каком же поприще вы решили развернуться? В области искусства? – спросил я.

– Да что вы! У меня для этого нет большого таланта.

– Тогда, может быть, в науке?

– Опять не угадали, – улыбнулся Блейк. – Ну, довольно! Не буду вас томить без причины, дорогой Смит. Я решил заняться благотворительностью.

(Вот тебе и на! – подумал я. Значит, прав был в своё время Мандевиль, заметивший, что поводом к благотворительности и милосердию подчас является желание заслужить похвалу современников и остаться в памяти потомков.) Однако, я не стал произносить своих мыслей вслух, а решил расспрашивать дальше:

– Получается, Блейк, что становясь на этот путь, вас совсем не пугает отрицательная критика благотворительности? Говорят, что это глубокое заблуждение, будто посредством помощи нуждающимся можно покончить с общественными болячками.

– Не думаете ли вы, господин Смит, что я вот так с бухты-барахты решил выбрасывать свои кровные деньги на ветер? – обиделся Блейк. – Я прекрасно понимаю, что следует избегать милосердия, которое противоречит принципу равенства между отданным и полученным. Уверяю вас, лично у меня нет ни малейшего желания помогать тем, кто ничего не делает.

После такого эмоционального заявления я уже нисколько не сомневался, что Блейк серьёзно и долго размышлял над своим проектом. Я даже пожалел, что начал с ним эту перепалку. Но он был явно задет и поэтому ни на шутку разошёлся:

– Я отдаю себе отчёт, что с общественной точки зрения посредством благотворительности решаются два важных социальных вопроса: во-первых, общество становится здоровым, а во-вторых, упрочается эффективность его развития. К первому относится попечение о бездомных, голодающих, забота об одиноких стариках и брошенных детях, о тяжелобольных и т. д. А ко второму – поддержка всевозможных полезных экономических предприятий и организация новых рабочих мест. Но у меня совершенно иная задумка, радикально отличающаяся от всего того, что было сделано в этом отношении до меня. Я хочу создать приют для неудачников и отчаявшихся, как вы, людей.

Это уже становилось интересным, и я смягчился:

– Думаю, что для таких, как я, одного приюта будет недостаточно – нами можно целые города заселять!

– Отчаявшихся-то в мире хоть пруд пруди, вот только далеко не всем хватает смелости признаться в этом самим себе, а ещё труднее поведать об этом другим, – глубокомысленно добавил Блейк. – Да, а управляющим этого заведения я думаю назначить вас. Как вы к этому относитесь?

Я сделал вид, будто мне не знакомо мнение о крупном филантропе как о человеке, открыто раздающим наворованное. Однако моя интуиция подсказывала, что скорее всего мне не придётся больше ломать голову над тем, как свести концы с концами. Благоразумно решив не демонстрировать Блейку своего энтузиазма по поводу его предложения, я сдержанно ответил:

– Ну что ж, лучший способ познакомиться с человеком – это поучаствовать с ним в общем деле. Я согласен.

Блейк расплылся в довольной улыбке и тут же предложил тост:

– За повсеместное развитие филантропии!

С чувством показного воодушевления с моей стороны и откровенного со стороны Блейка мы соединили наши бокалы. Сидящие на веранде, услыхав раздавшийся хрустальный звон, дружно обернулись и посмотрели на нас с едва заметной завистью.

– Для начала, уважаемый Смит, вы должны дать приюту название. Думаю, с этим у вас затруднений не возникнет, ведь вы же литератор? – проговорил Блейк, заискивающе заглянув мне в глаза. – Да, я твёрдо убеждён, что начать следует именно с названия. Пусть оно станет тем звеном, которое соединит воедино весь наш с вами филантропический проект. И помните: если театр начинается с вешалки, то любая амбициозная затея привлекает к себе внимание броской и запоминающейся вывеской.