Текст книги "Год дракона"

На память

Дима полюбил слушать мир. Только недавно он научился вычленять эти нити звуков из общего полотна, временами невыносимого и отвратительного. Поначалу этот, казалось бы, привычный мир пугал и раздражал своим звуковым натиском. Когда Дима покинул Центр и впервые вышел в мир лигой в человеческом облике, то был буквально раздавлен его многоголосием. Будучи человеком, Дима не улавливал и десятой доли того, что начал слышать, став лигой. Мир пел, кричал, шептал, переговаривался и даже молчал миллионами звуков.

Уже потом, когда Диму определили в группу Рональда и над ним взял шефство Иззила, Дима узнал, что слышит он не только звуки.

Они с Иззилой стояли на вершине небольшого холма. Внизу золотым морем колыхалась рожь, а почти на самом горизонте, где жёлтое полотно упиралось в зелёную изгородь леса, поднимались в воздух едва заметные дымки деревенских труб.

– Когда ты был человеком, ты всю информацию воспринимал отдельно: звуки – слышал, цвета – видел, прикосновения – ощущал, – говорил Иззила слегка покровительственным, но в то же время и небрежным тоном. – Сейчас ты способен всё воспринимать одним способом. В этом мире действует закон сохранения информации, поэтому она передаётся в эфир по всем возможным каналам – зрительным, звуковым, ментальным, тактильным и так далее. Однако у каждого из нас есть один ярко выраженный приёмник. Иногда их бывает два, но очень редко.

– Что за приёмник? – перебил его Дима, боясь, что наставник не пояснит этого, посчитает, что ученик должен знать такие вещи.

– Это орган чувств, который воспринимает абсолютно всю информацию. У тебя это уши, а у меня глаза, – охотно пояснил тот. – Остальные органы чувств у тебя работают в пределах возможностей человеческого тела, а вот слух… Ты ушами воспринимаешь мир во всём его многообразии – цвета, запахи, температуру…

Его слова не удивили Диму. Скорее, озадачили. Как же теперь ориентироваться в этом океане звуков?

Иззила терпеливо обучал его разделять слышимое на то, что можно воспринять другими рецепторами: глазами, кожей, носом, – чтобы освободить основной канал. Этому Дима научился быстро, как будто его сущность только и ждала такого приказа. После этого он тренировался разделять звуковой поток на отдельные партии, словно вытаскивал по прутику из плетёной корзины. Научившись разделять слышимое по каналам, он стал овладевать новым умением – приглушать одни и усиливать другие. Поначалу это давалось с трудом. В какой-то момент Дима даже отчаялся, что ему не дано искусство вычленять нужное из этого стремительного потока, но постепенно делать это становилось всё легче и легче. И в какой-то момент охотник понял, что он теперь может контролировать свой приёмник, как называл это Иззила. И контроль этот дарил необыкновенное наслаждение.

Когда мир не звенел сумасшедшим хором в голове, Дима полюбил слушать его музыку. Он уединялся в лесу и внимал деревьям. Не только тому, как ветер перебирает их листву или как скрипят, покачиваясь, корабельные сосны. Он слушал, как по стволам бегут соки, которые корни вытягивают из земли; как потрескивает кожица листика, сохнущего на ярком солнце; как с глухим скрежетом отмирает старая кора.

Он любил бродить в горах в одиночестве и наслаждаться тихим гудением камней, похожим на монотонное пение древних шаманов. Он любил слушать шорох выветривания гранита, мягкий хруст твердеющих минералов, эхо глубинных вод, бегущих по пещерам и пробивающим себе дорогу в породе.

Он слушал, как звенят солнечные лучи и как вторит им серебряным пением отражённый лунный свет. Слушал утробный говор глубоких вод, вздохи моря, гомон рек. Улавливал тихий, но ровный звук бегущих по небу облаков. Замечал, как с лёгким треском рассекает воздух летящая птица.

Иззила понимал увлечение Димы и всегда позволял ему уединяться после отлично выполненной задачи. Рональд же считал, что такое увлечение мешает главному делу, ворчал, но пока никак не ограничивал подчинённого.

В тот день Дима тоже слушал. Сидел на камне возле говорливого горного ручья, который со звоном и брызгами нёсся вниз, как проказливый мальчишка. Голос ручья дополнял шорох ветра, скользящего по камням – колючим, ощетинившимся острыми углами, готовым сопротивляться любой силе, что задумает их обтесать.

Дима приглушал то одну партию, то другую, стараясь насладиться каждой в отдельности, а потом многоголосием. Тогда-то он и уловил этот новый звук – пока ещё непонятный и едва живой. Он летел издалека и был слабым. Дима даже не сразу понял, на что это похоже. Стал прислушиваться, пытаясь соотнести это с тем, что слышал ранее. Звук приходил толчками, неравномерными по силе и продолжительности, поэтому Дима сделал вывод, что кто-то или что-то издавало его намеренно. Охотник приглушил звучание остального мира, чтобы сосредоточиться и полностью отдаться новой волне. Он принимал её всем телом, пропуская через себя, делил на отдельные звуки, а потом суммировал их. Он понял одно: это звучание пропитано отчаянием – чувством, рождающимся в страдании. В эту тягостную мелодию холодными и жёсткими нитями вплетался страх. Кое-где лига улавливал нотки боли и одиночества. Сомнений не было: Дима слышал чей-то плач.

Охотник поднялся, прошёлся в одну и в другую сторону, чтобы определить направление звука, но он был так слаб, что практически растворялся в воздухе. Дима шагнул на отвесный выступ скалы. В ущелье звуки собирались, как капли дождя в чаше. Плач стал слышен лучше, но по-прежнему нельзя было определить, откуда он доносится.

Дима по очереди переходил со склона на склон, пытаясь вычислить направление звука. На южном плач был слышен лучше всего, и Дима двинулся по хребту на юг. След привёл его на край глубокого ущелья, которое разверзлось в теле горы, как уста. Словно древняя скала хотела сказать что-то, но так и застыла в немом оцепенении.

Сейчас между этими каменными стенами было метров тридцать, не больше – идеальный проход для небольшой группы и столь же идеальное место для засады. На дне ущелья, неестественно заломив могучие крылья, лежал дракон с отрубленной головой. Впрочем, над тушей этого исполина усердно потрудились не только стервятники. У дракона отсутствовали ступни на трёх лапах. Четвёртой Дима не видел с этой точки, но готов был поклясться, что и у неё тоже отрезали ступню: амулеты из драконьих когтей и зубов сильно выросли в цене, с тех пор как эти летуны покинули землю.

Дима знал, что не все успели улететь, пока были открыты Врата. Рональд говорил, что ещё пара десятков драконов летает тут и там, но их дни, увы, сочтены. Не только из-за жадности охотников, но и из-за того, что Повелители драконов тоже ушли из этого мира. Хозяева душ перестали контролировать своих подопечных и поддерживать порядок, а это почти всегда заканчивается плачевно. Существа, оставленные без присмотра, дичают и становятся угрозой для других видов, и тогда другие виды рано или поздно их уничтожают.

Живого дракона Дима не видел, только слышал рассказ Иззилы о том, как однажды дракон спас его от чупакабры – одного из самых древних и хитрых пришельцев. Они мастера устраивать западни, и Иззила угодил бы в одну из них, если бы дракон не спугнул монстра. Дима с сожалением глядел на обглоданное падальщиками тело крылатого великана, догнивающее на дне ущелья. Вдруг это последний дракон? Самый последний из тех немногих, что остались. И умер он не от старости, а стараниями охотников и отчаянных головорезов, нанятых каким-нибудь богатым феодалом. Дима опустил глаза: это так по-человечески – уничтожить последнего дракона, который единственный может избавить людей от тех монстров, что охотятся за их душами. Будучи сам человеком, Дима не замечал сути своих сородичей, но, став лигой, прозрел и теперь ужасался, насколько жестока, агрессивная и жадна человеческая раса.

Дракон умер давно. Судя по степени разложения и обглоданной спине – около двух недель назад. Это означало, что плач, на который Дима шёл, исходил не от этого исполина. Однако и плач тоже утих. При этом Диму не покидало чувство, что он уже близок к его источнику. Он стал осматриваться, пытаясь логически вычислить, где может находиться тот, кто плакал. Скорее всего, это либо пещера, либо расщелина, куда несчастный провалился и не может выбраться. Дима шагал с одной стороны ущелья на другую, продвигаясь всё дальше от мёртвого дракона. Скалы то поднимались над землёй, то ухали вниз опасными провалами, скатами и ущельями. Наконец, охотник увидел то, что искал.

Вход в пещеру был спрятан от посторонних глаз большим островерхим камнем. Снизу казалось, что этот камень выдаётся прямо из скалы, но со склона было заметно отверстие за глыбой. Правда, добраться до него без крыльев или без умения перемещаться в пространстве, как лига, вряд ли кто-то смог бы. Возле входа в пещеру имелась небольшая, но ровная площадка, которая плавным склоном уходила в отверстие и пряталась в темноте. Лучшего места для гнезда трудно было придумать: и безопасно, и уютно. Дима тут же переместился на площадку, немного помедлил и осторожно вошёл внутрь.

Здесь было так темно, что человек, наверное, не смог бы привыкнуть к мраку. К тому же в нос бил специфический запах большого животного – запах чужой и обитаемой, а потому и опасной территории. Дима ещё ни разу не бывал в жилище хищника, поэтому обнажил меч и озирался.

Пещера состояла из трёх комнат. Первая, в которой сейчас находился лига, была огромной, с куполообразным сводом и отличной акустикой. Скрип песка под каблуками умножался в несколько раз, окутывая гостя облаком эха. На полу пещеры царил беспорядок: валялись останки добычи и обломки оружия, видимо, дракон затаскивал в пещеру неудачливых воинов, чтобы пообедать в спокойствии. Или эти стрелы, обломки копий и гарпунов дракон вынул из своего тела.

Дима продолжил осмотр жилища и почти сразу наткнулся на хранилище – узкую и длинную комнату, на треть заполненную сокровищами: золотыми и серебряными украшениями и предметами утвари и драгоценными камнями. Драконы несли в свои жилища всё, чем люди задабривали их и что удавалось снять с врагов. Не только с людей, но и с тварей, склонных к собирательству, например, с демонов. Поэтому драконьи хранилища были предметами людских мечтаний. Многие охотники за сокровищами – столь алчные, сколь и смелые – пытались добраться до этих кладов, но проникнуть в пещеры удавалось единицам. И практически никому – покинуть их.

Дима вздрогнул, очнувшись от мыслей о кладоискателях. Он снова услышал этот звук. Теперь он не плыл, а висел в воздухе, как утренний туман над рекой. Дима прошёлся взглядом по стенам и обнаружил за массивным каменным выступом ещё одну комнату. Впрочем, её нельзя было назвать полноценным помещением – скорее, нишей. Её пол был устлан сухой травой, мхом и корой, а на каменные стены были прикрыты шкурами животных. Уютное местечко для маленького обитателя, который лежал на подстилке, прикрыв глаза. Дима убрал меч в ножны. Как он сразу не догадался, что плачет детёныш?! Ведь понятно же было, что ему и страшно, и одиноко, и больно.

Продвинувшись глубже в нишу, Дима присел рядом с дракончиком и дотронулся до него кончиками пальцев. Малыш вздрогнул всем телом. Маленькие, ещё не развитые крылышки встрепенулись, вскинулись над тельцем, но тут же снова улеглись: настолько детёныш ослаб от голода. Ему хватило сил только разомкнуть веки и посмотреть на лигу жёлтыми и блестящими глазами. Полоска зрачка была настолько тонкой, что её не сразу можно было заметить, и от этого глаза дракончика казались слепыми.

Охотник огляделся в поисках еды, но обнаружил лишь тонкие, похожие на обрывки кожи остатки скорлупы. Судя по их состоянию, детёныш вылупился несколько дней назад. Значит, на дне ущелья лежала самка. Она бросилась защищать кладку и угодила в западню, а малыш вылупился уже после смерти матери. Сейчас он умирал от голода и звал на помощь своих сородичей, но драконы ушли из этого мира, и никто не слышал голос детёныша. Никто, кроме лиги, который и дракона-то ни разу в жизни не видел.

Впервые за последние месяцы Дима разволновался. В его задачи не входила забота о ком-то, кроме людей, но он не мог допустить смерти беззащитного существа. Детёныша надо было срочно чем-то накормить, но чем питаются только что вылупившиеся драконы? Молоком? Мясом? Про взрослых особей Дима хоть немного, но знал, а вот насчёт их потомства – ничего. Тут требовался совет кого-то более опытного.

– Потерпи, малыш, – Дима аккуратно взял на руки дракончика. Он был гладенький и тёплый, ещё не покрывшийся защитными наростами и шипами. Учуяв чужой запах, детёныш слабо зашипел, обнажив тонкие, но уже острые зубки.

– Не бойся, я помогу тебе, – прошептал Дима, прижимая к драконьему тельцу его неловкие, трепещущие крылышки, и шагнул.

В локации его встретил Рональд. Увидев необычную ношу Димы, он слегка приподнял одну бровь:

– Живой?

– Умирает, – не стал лукавить Дима. – Его надо накормить.

– Драконы – не наш профиль, – напомнил Рональд и, развернувшись на каблуках, быстрым шагом направился по коридору, ведущему в лабораторию.

Дима был готов к такой реакции: командир любит поворчать. Ну и пусть! Главное – что он поможет. Дима поспешил, прижимая к груди найденыша:

– Рональд, я не мог его бросить! Он же совсем малютка. И потом… я подумал, что драконы нам не помеха, а наоборот, если, скажем, выходить этого и воспитать, как сокола…

– Клади его сюда! – прервал его речи командир, зажигая лампу над стальным столом, где лиги лечили раны друг друга или препарировали пришельцев. – Пока у летунов не окрепли зубы, они питаются исключительно тварями. Придётся сейчас скормить ему кого-нибудь из аквариума, а потом ты будешь охотиться.

Дима согласно кивнул, осторожно опустил малыша и кинулся за едой. Уже миновав половину коридора, спохватился: паразита или хищника нести? Мигом вернулся, чтобы спросить, но вопрос застыл у него на губах от увиденного. Сняв рукоять-контейнер с меча, Рональд вонзил заборную иглу в спину детёныша, и теперь контейнер наполнялся розовым дымом.

– Ты что… что ты делаешь?! – придя в себя, гаркнул Дима, одним прыжком достиг стола и перехватил руку командира.

– Он испустил дух прямо на столе, – спокойно ответил Рональд, заканчивая начатое. – Его душа испарилась бы, растворилась в воздухе. Смерть драконов не похожа на смерть людей, но раз уж это всё равно произошло, я решил использовать это в наших целях.

– В наших?! – Дима чувствовал, как сжимается что-то внутри, на ладонь ниже горла. Раньше, когда он был человеком, он думал, что там находится душа. Но сейчас, когда он знал, что такое душа и где она живёт, ему было сложно объяснить, что он чувствует. Это неведомое для лиги состояние на минуту сковало его.

– Сущность дракона укрепляет нашу сущность, – наставительно сообщил Рональд и, вынув иглу из тела найдёныша, воткнул её себе в грудь.

Розовый дым заметался, не желая перемещаться в новое тело, но Рональд оказался сильнее и буквально втянул его в себя. Дима, всё ещё в ступоре, наблюдал, как уходит из контейнера жизнь, которая ещё недавно теплилась в маленьком существе. Он ощущал неприятную слабость в руках и ногах – бессилие перед несправедливостью, жестокостью, властью. Даже среди тех, кто по идее должен уметь всё это подавлять.

Лигами становились лишь те людские души, чьё развитие позволяло им сопротивляться внутренним противоречиям и поддерживать баланс, необходимый для дальнейшего развития. Эти души словно сдали вступительный экзамен в университет жизни, и теперь должны были двигаться только вверх по лестнице, ведущей к абсолюту. Однако сданный экзамен не означал, что души теперь полны гармонии. В них по-прежнему кроме света оставалась и тьма, победа над которой венчала путь к абсолюту. У Рональда временами тьма одерживала верх, и Дима со страхом замечал это, а сегодня к страху добавилась ещё и неприязнь. Командир с самого начала не собирался спасать найдёныша. Он задумал использовать его, чтобы стать сильнее и неуязвимее. Жжение в груди от несправедливости этого поступка перерастало в пожар, и Дима поймал себя на том, что неистово сжимает рукоять меча. Лишь неимоверным усилием воли он запер этот пожар глубоко внутри и заставил себя разжать непослушные пальцы.

– Я похороню его, – сквозь зубы выдавил он.

Рональд хотел возразить, но, встретившись взглядом с подчинённым, промолчал.

Дима бережно взял мягкое, безвольное тельце и на том месте, где лежала тупоносая мордочка детёныша, заметил выпуклую тёмно-голубую каплю. Заставить дракона заплакать может не каждый, но Рональду удалось. А может, не Рональду, а Диме, который принёс беспомощного малыша на растерзание?

Капля быстро твердела, как воск, оставаясь при этом всё такой же прозрачной. Дима незаметно для командира сковырнул её со стола и спрятал в кулаке.

В мастерской было душно и тесно. Несмотря на то, что сквозь большие окна, вырубленные в стене под самым потолком, лился дневной свет, казалось, что в этом помещении постоянные сумерки. Возможно, от того, что сизым дымом чадила печь, или от того, что комната была заставлена сундуками и столами, завалена всякой утварью. Всё это поглощало свет, рождая тени и неприятный сумрак. За узким столом, что разделял комнату на две половины, сидели трое разновозрастных мальчишек-подмастерьев. Двое перебирали что-то в большой корзине, а третий, зажав щипцами какую-то пластину, от души лупил по ней маленьким молоточком. Увидев гостя, мальчишки отвлеклись от своих занятий и с любопытством разглядывали вельможу. Сам мастер, возившийся возле печи и услышавший, что мальчишки бросили работу, развернулся к столу и, не стесняясь в выражениях, велел им вернуться к заданиям.

Этого мастера Диме порекомендовал Вяз – охотник, с которым Дима часто пересекался в последнее время. Вяз работал среди людей, выслеживая в основном паразитов, промышляющих в городах и деревнях. Очистив от напасти один населённый пункт, Вяз перемещался в другой, потом в третий. Именно поэтому он хорошо, да что там – лучше всех! – знал людскую расу. И посоветовал Диме обратиться к ювелиру, который создавал поистине великолепные украшения.

Выглядел этот талантливый мастер довольно странно и даже отталкивающе: чумазый и низкорослый мужчина лет пятидесяти, чья голова сверху заросла космами, перетянутыми на лбу красной тряпицей, а снизу – жёсткой и плотной бородой. Кроме того, ювелир ужасно шепелявил и сильно хромал на правую ногу.

Увидев благородного гостя (а Дима для такого случая по совету Вяза нарядился в богатые одежды и даже раздобыл коня), мастер с неохотой приблизился. Было видно, что ему не хочется бросать работу, но он всё же заставил себя улыбнуться, показав вошедшему гнилые и кривые зубы:

– Щто челаете, гощподин?

– Желаю сделать заказ, – охотник протянул ему замшевый мешочек, стянутый узорной тесьмой. – Перстень.

Мастер полез грубыми пальцами в мешочек и неожиданно ловко извлёк оттуда минерал насыщенного голубого цвета. Камень был идеально гладкий и напоминал горное озеро, отражающее небо. В нём ходили едва уловимые тени, похожие на тени облаков. Они то собирались вместе, то рассеивались под дуновением несуществующего ветерка. Ювелир оглядел камень со всех сторон мутноватыми глазами и заключил:

– Плохой топащ… Нехорощий.

Дима нахмурился, но смолчал.

– Много бед принещёт. Щам диавол щидит в нём, – пояснил космач, видя, что первое высказывание не возымело силы.

– Нужна огранка и оправа, столь же прекрасная, как этот камень, – подражая манере богачей, произнёс Дима.

Ювелир принялся кряхтеть и почесываться. Он вертел в руках камень, смотрел сквозь него на свет, льющийся в окна, лизал, пробовал на зуб, подкидывал на ладони. Дима спокойно наблюдал за этим спектаклем, стараясь стереть с лица брезгливость.

– Щколько платищь? – наконец, перешёл к главному мастер.

Дима выдержал положенную паузу:

– Два золотых.

Ювелир недовольно скривился, словно топаз вдруг превратился во что-то мерзкое и склизкое.

– Если управишься до начала ярмарки, накину ещё столько же, – пообещал Дима.

– Ощень плохой камень. Нещащья в нём!

– Берёшься или нет?

Мастер тяжело вздохнул, на его лице отразилась мука всех тех, кого против воли заставляют браться за опасную работу.

– Пять… – прошептал он.

– Пять золотых? – уточнил Дима, сунув руку в карман.

Космач закивал и смиренно потупился.

– Вот три, – охотник опустил в его грязную ладонь монеты. – Остальное получишь, когда перстень будет готов. Я зайду на будущей неделе. И не вздумай дать дёру!

– Мерку бы щнять, – в плотной бороде обозначилось что-то, напоминающее улыбку.

Дима без удовольствия последовал за ювелиром вдоль стола с подмастерьями в глубь мастерской, где за печным выступом находился квадратный стол. Мальчишки снова бросили свою работу, обратившись в зрение и слух, но мастер на этот раз не прикрикнул на них. Возможно, он даже хотел, чтобы его чумазые помощники слышали, как умело он разговаривает с важным заказчиком.

Стол был усеян различными инструментами, деталями, заготовками, неудачными вариантами предыдущих изделий. Покопавшись в них, космач извлёк толстую, но гибкую проволоку с петлёй на конце. Петля была подвижной, как на виселичной верёвке, а хвост проволоки, по которому петля двигалась, сужаясь и расширяясь, имел зазубрины-отметки.

– Перщатку бы щнять… – заискивающе попросил мастер. Полученный задаток расположил его к гостю, и в движениях ювелира появилась учтивость и даже какая-то нежность.

– Я буду носить перстень поверх перчатки, – отрезал Дима.

Космач понимающе закивал, надел петлю на средний палец гостя и слегка затянул. Потом подвигал туда-сюда, ещё затянул, снова подвигал. Охотник со скучающим видом оглядывал грязных мальчишек, которые буквально легли на стол, чтобы лучше видеть происходящее за печью.

Закончив примерку, мастер снял проволоку и обратным её концом прямо на столе что-то нацарапал.

– Защем вам такой перщень? – уже без предостережения, скорее, с тревожным любопытством спросил он.

– На память о людях, – небрежно бросил Дима и, немного помолчав, зачем-то добавил: – И о богах.