Текст книги "Год дракона"

Девять негритят

– Как попал перстень к твоей даме, я не знаю. Это ты сам у неё спроси, – сунув в рот черносливину, начал рассказ Павел Антонович. – А в тысяча девятьсот семьдесят третьем году эту вещицу приобрёл Станислав Петрович Крутовский. Партия приставила его на «Мосфильм» бдеть, чтобы искусство не отклонялось от курса КПСС.

Мне думается, он был человеком несчастливым. Его более удачливые коллеги получили шефство над балетом или цирком, где антисоветского в постановках было мало, а вот зарубежных гастролей – много. У Крутовского же всё было с точностью до наоборот: каждый режиссёр норовил ввернуть в фильм что-нибудь, порочащее советскую власть, а заграничные поездки ограничивались кинофестивалями в Чехословакии, на которые ещё не всякий фильм и пошлёшь. Поэтому Станислав Петрович пытался выжать из своей работы по максимуму. С паршивой овцы, как говорится, хоть шерсти клок. И вот он, пользуясь своим партийным положением, стал оказывать работникам киноиндустрии различные услуги: где квартиру в центре Москвы поможет выбить, где гараж, а где новую «Волгу» вне очереди приобрести. Конечно, всё это он делал не за просто так. Власть хоть и была советской, а всё же робингудов в своих рядах не жаловала, поэтому Крутовский без стеснения брал взятки. Он так порешил: пока есть возможность давать и брать взамен – надо давать и брать. И он брал. Деньгами, хрусталём, индийскими коврами, уцелевшим от экспроприации дореволюционным серебром, иконами, украшениями и даже запчастями для автомобилей.

И вот однажды к нему обратилась вдова известного тогда оператора Анатолия Менькова. Дело в том, что Толя стоял в очереди на приобретение «Жигулей», но умерших заявителей вычеркивали из списков. Поэтому вдова Менькова и просила Станислава Петровича походатайствовать, чтобы в очереди почившего Анатолия заменили на неё. Само собой, такая просьба должна была сопровождаться презентом. И от его ценности зависело, будет ли оказана услуга, или Станислав Петрович разведёт руками: не удалось. Естественно, презент возврату не подлежал, поэтому все просители старались сразу угодить партработнику, чтобы дарёное добро не пропало зря.

Денег и особо ценного имущества у Толи не имелось, однако была у него шкатулка, прикасаться к которой было запрещено и жене, и детям. Шкатулка закрывалась на ключ, который Меньков хранил в тайном месте. Однако вдова страстно желала добраться до содержимого, полагая, что оно позволит ей не упустить новенькие «Жигули». За бутылку народный слесарь-умелец вскрыл шкатулочку, и вдова обнаружила в ней лишь несколько облигаций и перстень с синим камнем. Женщиной она была из простых, а потому не ведала, что за вещица покоится на хранении. Да и знай она, выбора всё равно у неё не было. Отнесла она перстень Крутовскому.

Станислав Петрович же, наоборот, был сведущ в делах ювелирных, да и вообще обладал широким кругозором, и потому, когда увидел, что поднесла ему вдова Менькова, сразу смекнул, что за украшение перекочевало в его коллекцию. Но прежде чем семья Менькова, конечно, получила вожделенный автомобиль, Крутовский принёс перстень мне на оценку. Случилось это в ноябре семьдесят третьего, а в семьдесят пятом Станислав Петрович был найден мёртвым на грузовом перегоне Казанского вокзала. Путевой обходчик обнаружил тело ночью. Причину смерти Крутовского установили быстро: встреча с катящимся вагоном в темноте редко заканчивается благополучно для человека. Но вот что делал Станислав Петрович в тех краях – так и осталось загадкой. Кстати, перстень с той поры тоже пропал. Жена Крутовского даже писала заявление в милицию, мол, украли в ночь убийства. Однако эту версию отмели, потому что все деньги и дорогие часы остались при убитом.

– Возможно, вы правы: он подарил перстень любовнице, – предположил Миронов.

– И её постигла та же участь, что и всех владельцев камня, – вздохнул Измайловский.

– А не может это быть совпадением? В нашем мире люди часто расстаются с жизнью не на смертном одре в преклонном возрасте.

– Многовато для совпадений восемь смертей подряд, а? – прищурился Павел Антонович. – Никого этот камень не щадит. Минералы вообще очень чутки к энергетике любого рода. Могут впитывать как добрую, так и злую, агрессивную энергию.

– Вы сказали восемь. Это Крутовский, Меньков, предположительно – любовница Крутовского… – Миронов стал что-то записывать в блокноте.

– Нет, её я не беру в расчёт. Я говорю лишь о тех смертях, о которых мне доподлинно известно.

– Хм-м-м… – капитан потёр подбородок и снова что-то пометил в блокноте.

– Не хочешь узнать, как погиб Толя Меньков?

Павел Антонович умолк, ожидая реплики, и Михаилу пришлось показать, что история камня захватила его.

– Его сбил грузовик.

– Удивительно редкий случай! – не сдержался Миронов.

– Ты не спросил о деталях! – Измайловский поднял указательный палец. – А должен был. Ты ведь опер.

Капитан хотел ответить, что расследует он вовсе не смерть Менькова, но промолчал. Зачем обижать пожилого человека?

– Там какие-то особые детали?

– В них всё дело, Миша, – Павел Антонович хлебнул чаю и отправил в рот курагу. Прожевав её, он снова заговорил:

– Они снимали натуру в Подмосковье. Знаешь, такие кадры, где солнышко светит, берёзки зеленеют, реченька бежит.

Миронову пришлось кивнуть.

– Толя установил камеру на склоне пригорка и снимал панорамный вид Оки, как вдруг словно из ниоткуда появился ЗИЛ. Сначала он, как полагается, ехал по шоссе, но у него отказали тормоза, и водитель направил машину на обочину, в гору, надеясь, что она таким образом сбросит скорость, а потом уткнётся в деревья и остановится. Но подъём оказался слишком коротким для такой махины, и она, перевалив через гребень холма, ринулась вниз, сметая на своём пути кустарник и молодые деревца. И Толю Менькова тоже смела. Водитель пытался отвернуть, но рулевую колонку заклинило. Такая вот нелепая и мгновенная смерть.

– С этим не поспоришь, – вздохнул Миронов. – А как перстень оказался у простого оператора?

– Он выиграл его в покер. Меньков был страстным игроком. Бывали времена, когда он проигрывал подчистую все деньги и вещи из дома. А потом наступал период, когда ему везло, и тогда он начинал сорить деньгами и покупать дорогие шмотки и технику, которые потом снова проигрывал. Единственное, что он никогда не ставил на кон – это вещи, которые выиграл у других. Считал это плохим знаком. Не знаю, подозревал ли он, что за перстень выиграл у другого азартного любителя покера – начальника гаража «Мосфильма» Андрея Левина.

Левин, кстати, помимо автомобилей и покера ещё любил и за воротник закладывать. И умер через несколько дней после того, как проиграл украшение. Дело было на даче у его приятеля. Засиделись они за шашлычками и коньячком дотемна. Андрей Григорьевич пошёл по малой нужде, да, видно, лень ему было тащиться до домика с сердечком на двери. Решил он в ближайших кустиках облегчиться, тем более темно, хозяин не увидит. Шагнул Левин в заросли и споткнулся о шланг. Но поскольку подшофе был, да и в темноте опять же дело происходило… В общем, упал он неудачно – напоролся глазом на сук и до самого темечка на него нанизался. А товарищи, то есть собутыльники в данном случае, его только под утро обнаружили.

Миронов кашлянул и хлебнул из кружки. Истории внезапных смертей его уже не радовали, но старика было не остановить.

– Поговаривают, что сам Левин украл перстень у генерала Сонина, у которого служил личным водителем после войны.

– Не тот ли это Сонин, что умер от неизвестной болезни в пятьдесят девятом? – встрепенулся Миронов.

– Он самый! – обрадовался эрудированности собеседника Измайловский. – Был этот Алексей Тимофеевич далёк от образа советского офицера. В войну не чурался мародёрством, после разгрома фашистской Германии Сонин богато обставил квартиру и дачу дорогими трофейными вещицами. Здесь были и венские стулья, и дубовые столы, и мягкие диваны из аристократических усадеб, столовое серебро и тончайшей работы фарфор, бронзовые статуэтки европейских мастеров и, конечно, фамильные драгоценности. Среди них, мне думается, оказался и перстень с топазом. Я даже знаю, как генерал его смог заполучить.

– Как?

– Он квартировал в штаб-квартире немецкого полковника Генриха Шмайссера, родственника знаменитого оружейника Хуго Шмайссера. Полк Генриха был переброшен из Польши в Венгрию, где и был разбит Красной Армией. Это единственное логичное объяснение, как топаз оказался у Сонина, потому что до войны он хранился в варшавском Национальном музее, а наш генерал в Варшаве не был никогда. В отличие от Генриха Шмайссера.

– Вы намекаете на то, что Шмайссер разграбил музей, а Сонин – ограбил Шмайссера? – усмехнулся Миронов.

– «Ограбил» – не совсем верное слово для Алексея Тимофеевича, – фыркнул Измайловский и подлил себе и гостю чаю. – Сонин был мародёром, как многие на войне. Он называл привезённые из Европы вещи трофеями, хотя брал он их не в блиндажах и окопах врага, а в пустых усадьбах, музеях, дворцах и просто квартирах. За это его и наказал бог, а может, и перстень.

– Кстати, как он перекочевал к Левину? – спохватился капитан.

– Думаю, Андрей Григорьевич его украл. Как ты знаешь, генерал умер от неизвестной болезни. Он покрылся кровоточащими язвами, из-за неукротимой рвоты не мог ни есть, ни пить. Семь дней лучшие инфекционисты СССР боролись за его жизнь, но тело Сонина словно разлагалось ещё при жизни. Все родные и друзья генерала были в панике, они искали докторов за границей, в Китае и Японии, дома началась настоящая кутерьма. Полагаю, этой суматохой и воспользовался личный водитель Сонина. Перстня хватились только несколько недель спустя после похорон генерала, да вещицы-то уж и след простыл.

– Да, жуткая смерть его постигла, – поморщился Миронов.

– У Шмайссера была не лучше, – отмахнулся Измайловский. – Когда Красная Армия вошла в Будапешт, от дивизии, которой командовал Генрих Шмайссер, осталось лишь две неполных роты, которые рассредоточились по городу и вели в основном снайперский огонь. Думаю, ты знаешь, что за Будапешт шли многодневные и кровопролитные бои. В конце сорок четвёртого Гитлер стянул в Венгрию все силы армии «Юг», а это более тридцати дивизий. Несколько месяцев советские войска пытались пробить оборону противника, но враг отчаянно сопротивлялся. Для многих немцев Будапешт был последней надеждой. Однако второй Украинский фронт наступал неуклонно, и уже тогда большинство немецких офицеров поняло, что война проиграна. Поэтому чем теснее сжималось кольцо Красной Армии, тем больше фрицев пускало себе пулю в лоб, сознавая, что в плену им придётся несладко. И когда весной сорок пятого Будапешт был взят, Генрих Шмайссер закрылся в своей штаб-квартире и попытался застрелиться.

– Ему помешали? – оживился Миронов, потому что рассказы Павла Антоновича о войне его всегда увлекали.

– Сложно сказать, – старик закинул в рот курагу. – Думаю, лишь сам Генрих знал, что на самом деле произошло в той комнате. Может, рука у него дрогнула, может, он в последнее мгновение передумал стреляться, но только пуля не поразила его мозг. Она пробила нёбо и через ухо вышла наружу, впечатавшись в толстый фолиант на полке книжного шкафа. Шмайссер потерял сознание, а очнулся, когда красноармейцы волокли его, связанного, в подвал. Там его и оставили умирать. Впрочем, смерть не торопилась к полковнику. Больше суток он пролежал там, истекая кровью, пока к нему не спустился адъютант Сонина. В первоначальном его докладе значилось, что немецкий полковник был ещё жив и даже пребывал в сознании, но состояние его было очень плохое. Спустя какое-то время доклад был переписан. Адъютант указал в нём, что Шмайссер сам спустился в подвал и там застрелился и что его мёртвое тело было обнаружено солдатами на следующий день после захвата здания. Но этот отчёт совершенно не объясняет, как пуля из именного маузера немецкого полковника оказалась в книге, которую, к слову, Сонин тоже прихватил в качестве трофея.

– А вы точно знаете, что до войны перстень хранился в варшавском музее? – Миронов уже и не пытался скрыть свой азарт.

– Да, об этом сообщается в каталоге тысяча девятьсот двадцать девятого года. Дело в том, что музеи раз в год выпускают каталоги экспонатов, где указывают, какие новинки появились в их собственности, и дают заключения об их подлинности, если эти экспонаты представляют какую-то историческую ценность. В том каталоге сказано, что в двадцать седьмом году Национальный музей получил в дар по завещанию несколько драгоценных украшений известного коллекционера Симона Пшевельского.

– По завещанию? То есть он тоже преставился?

– Да, и также весьма неожиданным образом. В сентябре двадцать седьмого года его убило молнией, когда он возвращался из Варшавы в родовое имение. Примечательно, что в шарабане с ним находилось ещё три человека – кучер, земельный оценщик и племянница двенадцати лет – и никто из пассажиров не пострадал. Молния выбрала именно коллекционера, а все остальные просто вылетели из повозки от удара и отделались синяками.

– Теперь мне уже интересно, как перстень оказался у Плешвельского…

– Пшевельского, – с улыбкой поправил Павел Антонович. – Белогвардейский офицер Никита Тетерин, бежавший из России в самом начале Гражданской войны, в восемнадцатом году, осел в Польше. Говорят, он хотел уехать во Францию, но дальше Варшавы продвинуться не смог. Дело в том, что двумя годами ранее он внезапно получил большое наследство от скоропостижно скончавшейся тётушки Марьи Антоновны Ольштейн, которая в своё время была фрейлиной императрицы Александры Фёдоровны. Внезапное богатство вскружило голову Тетерину. Он понимал, что времена неспокойные и опасался окончательной победы большевиков, поэтому спешно продал имение и облигации и бежал в Европу, прихватив с собой деньги и кое-какие драгоценности. В Польше он стал кутить и пристрастился играть на скачках, а потому очень скоро от наследства ничего не осталось. Чтобы поправить положение, Тетерин продавал драгоценности. В частности, перстень с топазом приобрёл у него известный польский коллекционер…

– Симон Пшевельский, – перебив рассказчика, закончил Миронов. – Так значит, перстень родом из России. Сюда и вернулся.

– Доподлинно не известно, откуда он взялся, – осадил собеседника Измайловский. – Фрейлина Марья Антоновна Ольштейн – первая официально известная владелица этого перстня.

– Полагаю, она тоже того? – хмуро поинтересовался капитан.

– Застрелена мужем, действительным статским советником Юлием Ольштейном, когда тот застал её в объятиях капитана драгун Владимира Зубова.

– О как! – восхитился Миронов. – Хоть где-то любовь! Кстати, а Тетерин как отошёл в мир иной?

– По сравнению с этой дамой более прозаично. Он в тот день играл на скачках, и лошадь, на которую он поставил, пришла первой. Она не была фаворитом, а значит, ставок на неё сделали мало, и это сулило Тетерину большой выигрыш. Однако там же, на скачках, присутствовали господа, которые дали Никите Павловичу денег в долг и, как ты понимаешь, не могли дождаться возврата займа. Видимо, чтобы не встречаться с ними и не отдавать выигрыш, Тетерин решил добраться до кассы обходным путём и воспользовался запасным балконом, который был закрыт для публики. И закрыт не зря, потому что доски там оказались прогнившими, и наш белогвардеец рухнул вниз с четырёхметровой высоты. А сверху на него упала двухпудовая балка, которая размозжила ему голову.

– Мда-а, кредиторам такой исход, наверное, не очень понравился, – протянул Миронов, и какое-то время они с Измайловским сидели в тишине. Наконец, Михаил отодвинул от себя пустую чашку и качнул головой:

– Не думал, что у какого-то простого перстня может быть такая кровавая история.

– А всё потому, что не простой это перстень-то. Душегуб. Одним словом – «Голубая Смерть».

– Прям даже не знаю. Может, не стоит возвращать его Соловьёвой? Опасно.

– Брось! Она подписала себе приговор, надев его хоть раз. А если вор наденет, то и он обречён.

Миронов болезненно поморщился.

– Кстати, спроси у своей Соловьёвой, как к ней перстень попал. Просто любопытно, ведь после Крутовского я потерял его след.

– Хорошо. Спасибо, Павел Антонович – за чай и за интересную беседу, – Михаил поднялся.

– Если я узнаю что-то, что может вывести тебя на перстень, сразу же сообщу, – пообещал Измайловский.

Ещё раз поблагодарив ювелира, Миронов убрал в папку блокнот, где делал записи, фотографию и ручку. Павел Антонович проводил его до двери, вслух рассуждая, кому он может позвонить, чтобы получить интересующую следствие информацию.

От старика Михаил вышел с тяжёлым сердцем. Эти мистические истории смертей владельцев перстня нагнали на него тревогу. Хотелось позвонить Соловьёвой и предупредить её – вот только о чём? Судя по рассказам, смерть могла настигнуть владельца перстня где угодно и каким угодно способом. Сонин вот умер от болезни, фрейлину муж укокошил, а поляка-коллекционера вообще молнией шарахнуло. Не будет же капитан угрозыска звонить Галине Викторовне с просьбой остерегаться всего на свете. С обратной стороны, и бездействовать тоже было не в правилах Миронова. Предупреждать преступления, а не расследовать их – вот чему его учил наставник Иннокентий Валентинович!

В задумчивости Михаил добрёл до остановки, дождался нужную маршрутку (машину сегодня взяла жена) и отправился в отделение. По дороге он обдумывал рассказ Измайловского. По сути, расследованию это не помогало. Разве что стоило выяснить, каким путём перстень оказался у Галины Викторовны. Возможно, путь этот был не совсем законный, и потому предыдущий владелец возжелал вернуть вещицу. И нанял для этого исполнителя, который и слямзил перстень в казино. С другой стороны, как предугадать, что именно там Галине Викторовне вздумается снимать украшение? Миронов допускал, что ответ на этот вопрос у него появится, когда он пообщается с женщиной. Он бы мог позвонить ей прямо сейчас, но номер её сотового остался на голубом стикере, наклеенном в деле.

Как только Миронов переступил порог отделения, его окликнул старший лейтенант Рукавица. Рукавица был адептом поговорки «от работы кони дохнут», поэтому цеплялся за любую возможность спихнуть на коллег свои дела. Миронов, по обычаю, прикинулся глухим и поспешил скрыться в своём кабинете, но старший лейтенант настиг его возле самых дверей.

– Миха! – обрадованно воскликнул он. – Танцуй!

– Чё такое? – насторожился Миронов, потому что радостный тон сослуживца не предвещал ничего хорошего.

– Тебе звонил Костя Федоренко из прокуратуры. Ты ведь на Соловьёву Гэ Вэ ещё не завёл дело?

– Н-нет…

– Так вот и не заводи! Она сегодня кони двинула, так что можешь написать, что по её заяве нет состава преступления, и…

– Погоди-погоди… что ты сказал? Соловьёва умерла? – перебил коллегу Миронов.

– Ага.

– Как?

– Федоренко сказал, что сегодня утром на неё упал рекламный щит. Вернее, не только на неё, но и на мужа тоже… Короче, Костя хотел там что-то у тебя спросить…

Миронов, как выражался его начальник, словил паралич. Голос Рукавицы, который советовал воспользоваться удобным моментом и не нагружать себя лишней работой, звучал глухо и неестественно, словно из соседней комнаты. Несколько минут Михаилу потребовалось, чтобы усилием воли вернуть себя в разговор.

– Костя давно звонил? – опять перебил он Рукавицу на середине разглагольствований о невыносимой нагрузке, которая ложится на оперов.

– Да где-то с полчаса назад.

– Спасибо! – Миронов хлопнул старшего лейтенанта по плечу и вошёл в кабинет. Если бы перстень не был камнем, зажатым в куске металла, а был бы хоть чуточку одушевлённым, капитан бы решил, что эта вещица убирает свидетелей. Словно все владельцы топаза открывали какую-то тайну, и минерал не хотел, чтобы эту тайну узнали те, кто никогда к нему не прикасался. Но в мистику Миронов не верил, несмотря на то, что сегодняшний разговор с Павлом Антоновичем произвёл на него впечатление. Конечно, Измайловскому стоило знать о девятой смерти владельца перстня, но прежде надо было подробно расспросить Костю Федоренко о деталях случившегося.

Слеза дракона

– Я знал, что этот демон ошивается в отеле, – говорил Вовка, выворачивая со стоянки: мы ехали в тренажёрный зал, который находился в нескольких кварталах от отеля. – Я не думал, что он выберет мишенью тебя. Если бы ты сидел в номере, он бы не сунулся. Гнездо дракона – это своеобразная ловушка для тварей: они могут войти, а выйти – только если дракон мёртв. И поскольку большинство из них слабее нас, то и посещать наше логово для них – всё равно что для людей входить в клетку с тигром.

– Мне было ужасно не по себе в номере, – признался я. – Я чуть с ума не сошёл.

– Понимаю. Это всё из-за камня. Его надо продать.

– Нет!

– Почему? В его присутствии плохо будет нам обоим.

– Это моя первая добыча. Я хочу сохранить о ней память.

– Хорошо, – сдался Вовка. – Тогда его надо спрятать. Я достану шкатулку из драконьей кости. Она будет сдерживать энергию топаза.

– Из драконьей кости? – удивился я. – Ты говорил, что драконы покинули наш мир.

– Но пока не покинули, люди нещадно истребляли их, а из костей делали всё что угодно – от мисок до оружия. Понимаешь, кости наших предков обладали удивительным свойством: если в изделии по какой-то причине появлялась трещина, она со временем срасталась. Кость оставалась живой даже будучи отделённой от тела. Поэтому посуда из драконьей кости очень ценилась. К сожалению, войны двадцатого века уничтожили множество образчиков, а остальные осели в коллекциях антикваров и музеях. Но кое-что достать можно. Я, например, сделал рукоятку для меча из обломка кости.

Я был поражён. Новый мир, который шаг за шагом открывался мне, всякий раз удивлял меня. Чем больше я узнавал о нём, тем яснее понимал, что я ничего о нём не знаю. Привычные вещи приобретали новый смысл, а новые едва вписывались в мою систему координат.

Мы подъехали к спортивному комплексу, и Вовке пришлось сделать несколько хитрых манёвров, чтобы выпустить выезжающую с парковки дамочку. Но как только мы уютно вписались между забором и клумбой, у брата зазвонил телефон. Увидев, кто звонит, Вовка, как мне показалось, разволновался. Он, теребя руль, слушал, что ему говорит собеседник, а когда тот замолчал, буркнул:

– Скинь мне координаты, я всё подготовлю.

Ответ не понравился собеседнику: я слышал, как он повысил голос. Слов я, правда, разобрать не смог. До конца этой тирады брат не произнёс ни звука, и только когда в трубке всё стихло, вздохнул:

– Хорошо, до связи, – и первым отключил телефон. Я выжидающе смотрел на него, а Вовка молчал, поигрывая телефоном.

– Это Шу, – наконец, заговорил он. – Сегодня ночью проведём ритуал.

Произнёс он это таким тоном, словно ему предстояло меня убить, и от этой интонации мне стало нехорошо.

– Это плохая новость? – уточнил я.

– Нет, сам по себе ритуал – это хорошо. Плохо, что у нас на руках «Слеза дракона». Так не вовремя этот камень! После ритуала какое-то время ты будешь ослаблен, и он может убить тебя.

Мне очень не хотелось с ним расставаться, и я предпринял несмелую попытку защитить свой трофей:

– Ты же вроде сказал, что его можно запереть в шкатулку.

– Жень, ты думаешь, изделия из драконьей кости продаются в магазинах? Допустим, я знаю, где украсть такую шкатулку, но на подготовку этой вылазки уйдёт не одна неделя.

– Тогда, может, положить его пока в банковский сейф?

Вовка повернулся ко мне и несколько секунд смотрел так, что мне стало неловко за свою глупость.

– Хорошая мысль! – кивнул, наконец, брат и завёл мотор. – Тренировку сегодня пропустим.

Мы вернулись в отель за топазом. Я сунулся в карман сумки, куда положил его перед уходом, но перстня там не обнаружил. Сердце неприятно ёкнуло: неужели его украли!

– Я же просил его убрать! – буркнул Вовка и кивнул на мою кровать. – Не надо провоцировать горничных. Люди слабы.

Я повернул голову и замер: перстень лежал на моей подушке.

– Вов, я убирал его в сумку…

Брат, который в это время открывал гостиничный сейф, замер и вопросительно уставился на меня.

– Я убирал перстень, я точно это помню!

– Плохо дело, Жень, он тебя уже преследует. Похоже, у него есть виды на тебя.

– В каком смысле? Спрячь его, Фродо, и никому не показывай? – хихикнул я.

– Понимаешь, в каждом камне спрятана какая-то история – хорошая, плохая, занимательная или кровавая. У них всё, как у людей, только камни хранят свои истории и не могут ни с кем поделиться. Им больно или страшно, но избавиться от этого они способны лишь тогда, когда найдут того, кто слышит. Видимо, ты слышишь этот камень, и он жаждет поведать тебе свою историю. Боюсь, теперь от него не избавиться. Он найдет способ вернуться к тебе.

– То есть если мы его отнесём в хранилище, то утром я снова найду перстень на подушке?

– Может, не утром, но через какое-то время он к тебе придёт. И будет очень зол. У него кроме нынешней истории появится ещё одна – твоё предательство.

– Что же делать?

– Поговори с ним. Сделай так, чтобы он не обижался на то, что ему придётся какое-то время пролежать в хранилище.

– Поговорить с камнем? – уточнил я.

– Да, – Вовка пожал плечами, вынул из сейфа пачку денег и снова закрыл дверцу.

– Поговорить – как мы сейчас с тобой разговариваем?

– Если ты умеешь ещё как-то говорить, то поговори по-другому, – брат сунул деньги во внутренний карман кожаной куртки. – Оставлю вас. Когда ваш тет-а-тет закончится, спускайся вместе с перстнем к машине.

Он глянул на телефон и вышел из номера, оставив меня в полном недоумении. Я взглянул на топаз, который при дневном свете наполнился приятным глубинным сиянием. Что ему сказать? Как объяснить ситуацию? Вообще, нормально ли это – разговаривать с камнем? Вдруг Вовка пошутил, а я сейчас, как дурак, буду душу выворачивать перед ювелирным украшением…

Свет так преломлялся в его гранях, что казалось, будто в камне что-то скрывается. Нечто такое, что я не могу уловить из-за оптической иллюзии. Я крутил перстень, невольно вглядываясь в топаз, и ощущал, как тревога в моей душе усиливается.

– Слушай, – тихо сказал я, садясь на край кровати, – мне надо будет отлучиться на несколько дней – съездить за братом. Я не могу взять тебя с собой, потому что нам придётся проходить таможню, а внимание этой службы лучше не привлекать. Но я не брошу тебя, потому что ты мне нравишься. У нас с тобой любовь с первого взгляда, так ведь?

Внутри топаза что-то шевельнулось, и от этого мой страх усилился.

– Знаю: ты хочешь сказать мне что-то важное. Я готов тебя выслушать. Прямо сейчас, – преодолевая дрожь в голосе, продолжал я. – Но после этого я отнесу тебя в сейф. Ты будешь там ждать меня, потому что я обязательно вернусь за тобой. Драконы своих не бросают, верно?

По граням камня пробежала волна. Возможно, это просто облако нашло на солнце, изменив освещение, но после этой волны мне стало совсем жутко. У меня задрожали руки и похолодела спина, но я не отводил от кольца взгляд.

– Говори… я слушаю, – почти беззвучно шептал я. – Говори…

Сердце моё билось всё быстрее, дыхание стало прерывистым, я не мог справиться с дрожью. При этом мне было очень жутко, словно я оказался один ночью на кладбище. Через какое-то время страх сменился болью – такой сильной душевной болью, что если бы у меня в руках был пистолет, я бы выстрелил себе в висок, не задумываясь. Меня трясло, как на электрическом стуле, из глаз полились слёзы. И вдруг – вспышка! – и передо мной мелькнула какая-то тень, отчего ужас усилился. Я готов был бежать и кричать от неконтролируемого животного страха, но тело моё окаменело настолько, что я даже выронил из непослушных пальцев кольцо.

За первой вспышкой пришла вторая – снова эта тень, приносящая страх и ощущение смерти. Потом ещё одна вспышка – кровь, заливающая пол, стены, люди в крови на полу. От этого зрелища я чуть не лишился чувств – настолько потрясло меня увиденное. Потом вспышки стали всё чаще и хаотичнее. Я видел то жуткие оскаленные морды каких-то тварей, то паническое движение вокруг, то мёртвые тела в помещении: оторванные головы, отрубленные руки, вспоротые животы. Я больше не мог выносить этот кошмар, но остановить его было не в моих силах. Топаз рассказывал мне о чудовищной бойне, память о которой не давала ему покоя. И я терпел, однако силы мои были небезграничны. Последнее, что я увидел, перед тем как отрубиться, – тёмное помещение, где едва различались предметы, но как только я его увидел, меня захлестнула невыносимая боль.

Я открыл глаза и понял, что свалился с кровати на пол. Всё тело ныло так, будто меня били три разъярённых вышибалы казино «Алмаз». Я приподнялся на дрожащих руках и взглянул на часы: я пробыл в отключке пятнадцать минут, а мне казалось – целую вечность. Кольцо лежало на полу неподалёку от меня.

– Теперь тебе будет легче, – я дотянулся до него и взял ослабшими пальцами. – Теперь тебе хватит сил дождаться меня.

Когда я подошёл к машине, Вовка не на шутку перепугался:

– Что случилось?

– Он мне всё рассказал, – я с трудом забрался в салон. – Это было ужасно.

– Ты выглядишь хреново. Может, останешься в номере? Я один съезжу в банк.

– Нет, топаз хочет, чтобы я был рядом.

– Как скажешь, – понимающе кивнул брат и завёл мотор.