Текст книги "Кровь Тамерлана"

Озерки, 1916 год

– Может быть, зажечь лампу, господа? – раздался над ними голос привратника.

– Нет, нет! Благодарим, мы скоро уходим, минут через двадцать… – поспешно проговорила дама и виновато посмотрела на своего кавалера. – Митя, мне надо ехать домой… – одними губами, умоляюще прошептала она.

– Зинаида Николаевна! Я вас умоляю! Не оставляйте меня! Может быть, мы расстаемся навсегда! Кто знает, что может случиться со мной на фронте… – Дмитрий крепко сжал ее пальцы. – Умоляю! Пойдемте ко мне! Здесь недалеко, пять минут…

Зинаида согласно прикрыла глаза.

На дачный поселок опустились сумерки. Небо окрасилось в нежные сиреневые и розовые тона. Было слышно, как где-то вдалеке ухает сова. Когда они подошли к небольшому деревянному, украшенному резьбой дому, совсем стемнело.

В доме было тихо, только на кухне прислуга громыхала сковородками. Дмитрий, тихо посмеиваясь, шепотом объяснил своей спутнице, что Глаша, как он называл свою надомную работницу Глафиру, не в духе, так как он отказался от приготовленного ею ужина.

– Когда я пренебрегаю ее стряпней, она очень сердится.

Дама в ответ тихонько засмеялась:

– Она меня не приревнует, если увидит? – и еще ниже опустила на лицо вуаль.

Зинаида Николаевна была старше Дмитрия на пятнадцать лет. Она происходила из обедневшего аристократического рода и в семнадцать лет, чтобы спасти свою семью от полнейшего разорения, вышла замуж за Павла Никаноровича Василова, сына богатого купца, получившего дворянский титул за деятельность на благо Отечества. Он был вдовцом, известным уральским промышленником, владельцем железоделательных и медеплавильных заводов. Павел Никанорович был намного старше своей жены и годился скорее ей в отцы, но был баснословно богат. У них было двое детей. Старшему сыну Павлуше исполнилось пятнадцать, а младшей дочери Лизочке – десять лет.

Дмитрий Урусов был из тамбовской небогатой дворянской семьи. Студент Технологического института, чтобы прокормить себя, преподавал на дому школьные предметы детям из богатых семей. Так по хорошим рекомендациям своих бывших учеников он и попал в дом Василовых.

Трехэтажное здание на Большой Морской было пышным и помпезным. Четыре каменные фигуры атлантов поддерживали широкий балкон. В этом особняке Павел Никанорович Василов окружил свою молодую жену роскошью и заботой. Он явно не жалел средств, чтобы доставить ей удовольствие.

Несмотря на то, что Зинаида подчинилась голосу разума, а не любви, брак с промышленником обещал быть прочным. Ровно через год после свадьбы у супругов родился сын, названный в честь отца – Павлом. Зинаида Николаевна отдавала всю нерастраченную любовь сыну. Через пять лет родилась младшая дочь Елизавета.

Среди богатства и роскоши, ее окружавшей, Зинаида оставалась, насколько это было можно, простой. Судьба щедро наделила ее и красотой, и добротой, и умом. Вот только счастья ей не дала. Ее муж пропадал месяцами на Урале по делам, а если находился в Петербурге, то уходил в запой. Пил он безбожно много. Она тосковала одна вечерами, когда дети укладывались спать, и строила планы поехать путешествовать за границу.

В один прекрасный день Дмитрий Урусов явился на собеседование с матерью своих будущих подопечных, Павлуши и Лизоньки, как их называли. Это была взаимная любовь и страсть с первого взгляда. Случилось это три года назад.

– Милый мальчик, с первым поездом я должна вернуться домой. – Зинаида печально улыбнулась. Она не хотела даже допускать мысли, что им может грозить опасность. И, словно сама себе в оправдание, начала говорить: – Я специально не взяла экипаж, чтобы не привлечь внимания, и поехала на паровике. Муж все лето на Урале, а семья на летних каникулах в Крыму. Скоро прибудут. Через две недели. Я ужасно соскучилась по детям.

Дмитрий гладил ее руки, сочувствуя и жалея ее. Зинаида Николаевна была бледна, а темные круги под глазами свидетельствовали о том, что она всю ночь не спала.

– Я провожу тебя до Петербурга… – он поцеловал ее в распущенные волосы.

– Нет, я не хочу, чтобы нас видели вместе… – И она крепко прижалась к нему: – Прости!

Дмитрия охватили мрачные предчувствия. Мысль, что его возлюбленной грозит опасность раскрытия адюльтера, приводила его в ужас. И в очередной раз он подумал – надо что-то решать. Так больше долго не может продолжаться. Если останусь жив, после окончания войны, увезу ее за границу!

В окна ворвался птичий гомон. Утро оптимистично засветило первыми солнечными лучами. А они лежали, крепко прижавшись друг к другу, не в силах расстаться.

1992 год

Майя Комарова разбирала бумаги, сложенные горой на столе. Она аккуратно складывала в отдельные стопки документы и нетерпеливо поглядывала на часы, висящие на стене. Кабинет нотариуса Игоря Николаевича Дольского был закрыт на обед, но девушка работала по просьбе шефа без перерыва, чтобы успеть подготовить бумаги для подписания нотариального документа с очень важным клиентом. Надо было успеть сделать опись имущества умершего профессора, отходившего ему в наследство.

Молодая девушка миловидной наружности уныло перекладывала документы и печатала список, как она считала, ненужного старья и хлама. Она удивлялась, что кто-то будет счастлив получить такое наследство: старая мебель, какие-то безделушки, картины, книги. Майя предпочитала бы получить в наследство, которым, к сожалению, пока и не пахло, отдельную квартиру и машину. Вот это богатство! А это что? Список старинных книг был бесконечным.

Майя была студенткой вечернего отделения юрфака Ленинградского университета. В нотариальной конторе работала год, куда ее устроил дядя, приятель хозяина. Ей повезло: приличная зарплата, рядом с домом и легко добираться до занятий после работы на троллейбусе. Что еще надо? Тут она, отвлекшись от сводившего скулы скучного списка вещей, вздохнула. Девушка, конечно, мечтала о любви. Поклонники не в счет! Она мечтала о любви настоящей и всепоглощающей, на всю оставшуюся жизнь. Как в той детской сказке про принцев и принцесс с хорошим концом.

Правда сказать, в нотариальной конторе принцем и не пахло. Хозяин конторы Игорь Николаевич, холостой толстячок и любитель выпить, пытающийся заигрывать с ней, не привлекал ее. Занудные клиенты, доводящие ее своими придирками до белого каления, были все для нее на одно лицо. Ну, а в свободное время девушка готовилась к экзаменам в институте и много читала. В основном о любви и «принцах», как можно догадываться.

Когда она закончила печатать последний документ, в дверь постучали.

– Контора закрыта на обед, – приветливо ответила она человеку, просунувшему голову в дверной проем.

– Можно? – уверенно и громко спросил он.

– Я же сказала, – вежливо и с улыбкой, как учил хозяин, повторила она. – Откроемся в два часа.

– Девушка! – высокий длинноволосый молодой человек, невзирая на слова, вошел в кабинет. – Я хотел узнать о доверенности на машину…

– Приходите после двух… – холодно ответила Майя и снова уткнулась в бумаги.

– Хорошо, я приду. – Он отступил назад к дверям и, улыбнувшись, заметил: – Девушка, вы очень красивая!

Майя удивленно посмотрела на молодого человека и, встретившись с беззаботным взглядом больших карих глаз, смутилась:

– Пожалуйста, не мешайте работать!

– Ухожу! Ухожу! – и уже из дверей весело добавил: – Но я приду! Вы будете здесь в три часа?

Девушка совсем низко склонилась к бумагам:

– Мы работаем до шести, на дверной табличке все написано, – и она сделала вид, что разговор окончен.

Когда молодой человек наконец исчез за дверями, она с улыбкой покачала головой. Красивая? Нет, красоткой она себя не считала и комплименты слышала нечасто. В контору ходили в основном старики.

После трех часов парень не пришел. «Наверное, нашел другой офис, – разочарованно подумала девушка. – Да бог с ним!»

Закончив работу, она вышла из подворотни дома на Владимирский проспект, где находилась нотариальная контора, и в изумлении остановилась. Навстречу ей шагнул тот самый молодой человек, заглянувший к ней в кабинет днем. Он держал в руках цветы и радостно улыбался:

– Девушка! А я вас жду!

1916 год

Однажды в декабре, за несколько дней до Рождества, на углу дома на Большой Морской и Невского проспекта остановились двухместные сани, казавшиеся ярко раскрашенной игрушкой рядом с солидными экипажами, повозками и новомодными металлическими автомобилями. Начинало темнеть, и на улице зажигались газовые фонари, осветившие повозку. В санях сидел молодой человек в военной форме поручика и нетерпеливо посматривал в сторону Большой Морской улицы. Он облегченно перевел дыхание, когда увидел, что элегантная дама в меховом манто спешит в его сторону.

– Зинаида Николаевна! – тихо окликнул Урусов, оглядывавшуюся вокруг женщину.

– Дмитрий! – кинулась к саням госпожа Василова. – Боже мой! Откуда у вас лошадь?

– Потом все расскажу! Как хорошо, что вы получили мою записку! – засмеялся счастливым смехом молодой человек и выскочил из повозки. – Быстро, Зинаида Николаевна! Нас могут заметить! – Он помог даме подняться в сани.

– Дмитрий Евграфович, вы с ума сошли! Куда вы меня везете? – рассмеялась в ответ женщина.

Он загадочно посмотрел на нее, и лицо его расплылось в широкой улыбке:

– Сюрприз!

– Ну, Митя, пожалуйста, скажите, куда мы едем? Пожалуйста! – заблестела глазами Зинаида Николаевна.

Дмитрий не мог оторвать взгляд от ее лица, от глаз – живых, смеющихся, откровенных, чуточку лукавых, от ее губ, так много говоривших без слов.

– Тс-с-с, потом, моя дорогая!

Урусов укутал ноги госпожи Василовой в овчину и вскочил в сани. Не дожидаясь команды, лошадь помчала их вверх по звенящей от мороза Большой Морской, пересекла Гороховую и затрусила в сторону Невы.

Блики света от вечерних фонарей дрожали на покрытой снежной коркой воде. Набережная казалась еще просторнее и прямее от белого снега, и вид у Невы был озябший и суровый. Зинаида Николаевна повернула голову к Урусову и, чтобы защититься от ветра, прикрыла лицо меховой муфтой.

– Митенька! Так куда же мы едем?

– Ко мне! На Крестовский! Я демобилизовался после госпиталя и снял половину дома для нас!

Она побледнела и закрыла лицо муфтой. Было видно, как ее плечи мелко затряслись.

– Зинаида Николаевна! Пожалуйста! – Дмитрий приостановил лошадей и обнял женщину: – Вы мне обещали, что мы будем вместе! Обещали?

Дама подняла заплаканное лицо и одними губами прошептала:

– Обещала… Но сейчас это невозможно… Рождество! Новый год! Я должна быть с детьми! Понимаешь?

Урусов согласно кивнул:

– Понимаю! Но после Нового года, – он сердито перешел на ты, – ты должна раскрыться мужу! Так больше продолжаться не может! Мы должны быть вместе. Навсегда!

Зинаида подняла на него полные слез глаза и тихо, самозабвенно, прошептала:

– Да, да, да…

Дмитрий глядел на нее влюбленными глазами и держал ее лицо в холодных и дрожащих от волнения руках. Она была в меховой шапочке с приспущенной на лоб короткой коричневой вуалью с мушками. Эта вуаль, однако, никоим образом не скрывала ее прекрасных глаз, светлых и лучистых под дугами бровей на белом лбу. Мороз не разрумянил ее щеки – ее кожа своей мерцающей мраморной белизной была прекрасна.

– Я люблю тебя больше жизни! – Урусов начал лихорадочно целовать ее. Лошадь, нетерпеливо топтавшаяся на месте, вдруг рванула вперед, и они, обнявшись, упали на сиденье в овчинную полость.

– Да! Да! Да! – продолжала твердить Зинаида.

– Обещаешь, что в новом году мы начнем новую жизнь? Вместе!

– Да! Да! Да!

Лошадь рванула во всю прыть, и они, цепляясь друг за друга, чтобы не упасть, целовались и громко смеялись. Снежный вихрь подхватил повозку и понес счастливых влюбленных в звездную ночь. С хороводом предстоящих праздников, с морозом и снегом на них надвигался новый, роковой 1917 год.

1992 год

Сквозь светлые шторы в номер гостиницы проникал рассеянный серый свет. Хмурое октябрьское утро соответствовало пессимистическому настроению Поля. Вся его поездка, устроенная как деловая, летела псу под хвост. Теперь он понимал, почему профессор не отвечал на телефонные звонки. Профессор Сквирский умер. А ведь он так старался устроить их встречу. Разыскал Поля во Франции через своего французского коллегу и сделал частное приглашение. Переписывались целый год, и вот… все насмарку!

Базилофф уныло посмотрел в окно и стал прикидывать, что он будет делать неделю в городе, где у него никого не было: ни родных, ни знакомых, ни друзей. Поль родился в Париже в русской семье эмигрантов. Были какие-то родственники в России, оставшиеся после революции в Петербурге. В том числе его родная бабушка. Но, по всем временным меркам, давно умершая.

Базилофф вернулся к письменному столу и начал набрасывать план на бумаге, обдумывая, что важнее.

Во-первых, надо найти нотариуса из загса и узнать, кто является наследником профессора Сквирского. Если, конечно, таковые имеются. Если нет, то узнать, куда переходят вещи после смерти одиноких людей и можно ли их сфотографировать?

«Как некстати эта смерть Сквирского! – подумал Поль. – Жаль старика, конечно!» Но обиднее всего, что у него не осталось никакой надежды пополнить свою коллекцию фотографий с аксессуарами светской дамы Санкт-Петербурга предреволюционного периода.

Это была единственная брешь в погодовой фотоэкспозиции русской моды начала XX века для его многолетнего труда – книги о моде начала века. Придется начинать поиски сначала, черт возьми! Может быть, действительно эта соседка, Анастасия Христофоровна, сможет помочь? Дай-то бог!

В это время в дверь номера постучали:

– Завтрак заказывали?

Базилофф, занятый своими мыслями, спохватился:

– Да, да, входите! – и открыл дверь. Молодой человек в форменной одежде отеля занес поднос с завтраком и поставил на стол. – Благодарю вас! – Поль бегло взглянул на тарелки, накрытые салфеткой и фарфоровый чайник.

– Пожалуйста… – тихо проговорил парень и не сдвинулся с места, уставившись в потолок.

Базилофф удивленно посмотрел вверх и не понял, что там интересного нашел молодой человек. Потом до него дошло, что парень ждет чаевые.

– А … минуточку… – Он достал купюру и протянул ему доллар: – Спасибо.

– Не за что… – буркнул парень и, видимо, недовольный такой мелочью, не прощаясь, удалился.

«Вот те раз, теперь у них тут доллар – не деньги!» – изумился Базилофф и рассмеялся. Насколько помнится, в советские времена за доллар можно было сесть в тюрьму! А теперь, видите ли, доллара ему мало!

Махнув рукой на анекдотичную ситуацию, Поль приподнял салфетку с тарелки и присвистнул: красота! Бутерброд с красной рыбой и икрой! Горячие блинчики! Да, это вам не булочка с конфитюром на французский завтрак! Настроение у него поднялось, и он даже простил нагловатого портье.

После аппетитного завтрака Базилофф прикинул план на свой приезд:

1. Узнать адрес Центрального загса.

2. Найти адвоката по правам наследства.

3. Вторник – Анастасия Христофоровна (12 часов дня).

4. Сегодня: сходить в музей этнографии на выставку женской одежды начала XX века.

Поля очень интересовала экспозиция «Незнакомка», названная в честь известного блоковского стихотворения о Прекрасной Даме.

Закончив деловые бумаги, Поль переоделся и приготовил профессиональный фотоаппарат для выставки. Он давно, еще со студенческих лет, собирал старые и новые фотографии с изображениями людей в одеждах, символизирующих эпоху, в которой эти люди жили. Очень много было фотокарточек, подаренных ему русскими эмигрантами. С этого и началась его коллекция. Кроме этого, он еще делал снимки сам в различных местах понравившихся ему моделей. Базилофф собирал материал для книги об истории русской и европейской моды.

В приподнятом настроении он уже был в дверях, когда раздался телефонный звонок.

Петроград, ноябрь 1917 года

Грянула революция.

Поздним вечером вернувшись домой, Христофор Виссарионович, не раздеваясь, прошел в опечатанный кабинет через потайную дверь в библиотечном стеллаже. Он быстро написал записку Зинаиде Николаевне Василовой, близкой подруге своего друга Дмитрия Урусова, который был арестован неделю назад. К счастью, вчера ему удалось бежать из-под стражи. Дожидаясь ночи, тот прятался в доме их общего приятеля Петрашова. Урусов просил передать любимой женщине, что с ним все в порядке и он движется в сторону северной границы с надежными людьми, и чтобы она ждала от него вестей. Еще они договорились, что Христофор поможет Зинаиде Николаевне, если она будет нуждаться.

Александрос запечатал конверт, на котором размашисто написал: «Крестовский остров, Павловская улица, дом Речинского. Для госпожи Василовой».

Через полчаса Христофор Виссарионович вошел в дворницкую, где его ждал сын дворника Матвея. Он отдал деньги и письмо, получив заверения в доставке.

Возвратившись, Христофор Александрос в спешке начал жечь ценные бумаги и документы в печке бывшей кухни. Это было единственное отапливаемое помещение во всем огромном здании. У него дрожали руки и, несмотря на тепло, идущее от ярко горящего огня, его бил холодный озноб. Беда! Вот беда! Закрыты все банки! Деньги превратились в дым! Хорошо, что успел перевести летом в Швейцарию царские ассигнации, когда подписали Брестский мир. Но это лишь мизерная доля огромного состояния, которое сгинуло в огне пожара рабоче-крестьянской революции. Христофор широко раскрытыми глазами смотрел на огонь, понимая, что потерял все. Теперь надо выбираться из революционного Петрограда и примкнуть к семье, которая успела в сентябре перебраться в Ригу. Они ждали его с деньгами. Напрасно, как оказалось. Псковское имение сожжено дотла революционно настроенными крестьянами, дом в Петрограде опечатан местными советами, оставившими ему две комнаты. В одной из них он сейчас и находился, уничтожая следы былого богатства. Голодный, усталый, потрясенный последними драматическими событиями, Александрос в полном изнеможении рухнул в кресло, приблизив его поближе к огню, и закрыл глаза. Ветер стучал в окно, темнота опустилась на опустошенный, разграбленный город. Сквозь печальные думы о прошлом и беспокойстве о будущем бывший коммерсант было начал строить планы дальнейших действий, как услышал тихий стук в дверь. Христофор открыл глаза и приподнял голову. Стук разительно отличался от ударов ногами в дверь революционных комиссаров, ворвавшихся сюда вчера с оружием в руках. Стук был робкий и очень интимный. Наверное, свои!

– Кто там? – беспокойно спросил он, вглядываясь в застекленную дверь. В ответ была полнейшая тишина, в которой, как ему показалось, раздавалось мяуканье котенка. Александрос осторожно приоткрыл дверь и наткнулся на сверток в корзине, с прикрепленной к нему запиской. В панике он поднял находку и все понял. Это был ребенок. Его дочь.

1992 год

– Слушаю… – неуверенно произнес Поль в трубку. – Да, Поль Базилофф это – я… Кто? – Лицо у него вытянулось от удивления. – Какой друг? Сквирского? – Базилофф посмотрел на наручные часы. – В три часа? В ресторане «Норд»? Где? На Невском 72? – и без энтузиазма согласился: – Хорошо. Я буду.

Озадаченный, он хотел было спросить, откуда звонившему известно, что он проживает в «Англетере», но раздался щелчок, и связь прервалась.

«Черт знает что такое! Я никому не докладывал о своем пребывании в «Англетере». Даже покойный профессор был не в курсе, где я буду жить! – Поль в замешательстве остановился: – А как я найду этого человека? Он мне даже не представился!» Приподнятое было настроение ухнуло в беспокойные мысли. Тревожное предчувствие подсказывало ему, что все это неспроста: смерть Сквирского, шаги в темноте на лестничной площадке, телефонный звонок непонятного «друга».

«Так, надо разобраться и не влезать ни в какие аферы! Возможно, это простая провокация спецслужб. Наверняка я у них на заметке!» – приказал он себе.

Когда Базилофф выходил из гостиницы, то заметил того нахального парня, клянчившего чаевые. Разносчик завтраков почему-то стоял в дверях, проверяя визитные карточки входящих. Он, заметив Поля, проводил его беспокойным взглядом своих блеклых, не отражающих света глаз.

Петроград, 1917 год

«Эх, яблочко, куда котишься…» – орали пьяные матросы и выделывали ногами кренделя под залихватски звенящие гармошки. Невский гудел от разгульно шатающейся толпы солдат, матросов, рабочих с окраин и разношерстных прохожих и зевак. Большой торговый дом Мертенса, для фирмы мехов и меховых изделий, зиял разбитыми и разграбленными гигантскими арками-витринами. Холодный ноябрьский день лил тусклый свет сквозь тяжелые, налитые снегом и дождем облака и не предвещал ничего хорошего.

– Боже мой! Что же с нами будет? Где мои дети?

Несколько минут назад, не помня себя от ужаса, Зинаида Николаевна выбежала из своего разгромленного и пустого дома на Большой Морской. Насмерть перепуганная прислуга Авдотья толком ничего не могла рассказать. Она только нечленораздельно причитала и громко плакала:

– Уехали… Ночью все уехали незнамо куда… Бросили меня… Как собаку бросили!

«Это мне наказание! За все! Оставила мужа, детей! Боже мой, что же делать?» – Зинаида остановилась, не зная, что предпринять. Ехать обратно на Крестовский, где остались ее вещи, и ждать от Дмитрия известий? Он был арестован в конце октября за сокрытие у себя члена Городской думы – Петра Михайловича Гнешина. Через два дня ей передали с посыльным мальчиком, что Урусову удалось подкупить охрану и бежать из Петрограда через финскую границу. Зинаида Николаевна осталась одна. А всего лишь три месяца назад она пережила счастливейшее в ее жизни время. Она соединилась с Дмитрием, переехав к нему на Крестовский остров.

Внешние обстоятельства семейной драмы выглядели вполне убедительно для разрыва с нелюбимым мужем. Господин Василов пустился в разгул, пропал на две недели и попал в громкий скандал, который оказался на руку Зинаиде Николаевне. А случилось вот что.

Обнаружили Павла Никаноровича в отеле с молодой красавицей, которую он избил до полусмерти, как впоследствии выяснилось, та шантажировала его нещадно. В нервном припадке его отправили в Мариинскую больницу на излечение от пьяного психоза. Произошло все это в отеле «Бель-Вю», принадлежащему господину Ломакину. Гостиниц на Невском проспекте было предостаточно, и остается загадкой, почему богатейший из людей Северной столицы выбрал именно эту, не относящуюся к числу самых известных. Может быть, для конспирации? Хотя гостиница, надо сказать, считалась заведением вполне изысканным, отчасти даже роскошным – вид из окон открывался замечательный, прямо на Александринский театр. В полном смысле слова «Belle Vue», по-французски – красивый вид, оправдывал ее название. Именно в этой гостинице случилось событие, целый месяц обсуждавшееся всей петроградской прессой.

В полдень 18 августа 1917 года в гостиницу «Бель-Вю» прибыл инкогнито респектабельный господин. Снял он номер на несколько дней, затем отправился по своим делам, к вечеру вернулся, но уже не один, с молоденькой дамой.

А около полуночи в номере этого постояльца раздался страшный шум – и в коридор выскочила его окровавленная избитая спутница. Коридорные поспешили на помощь, отвели даму обратно в номер – и обнаружили там разбуянившегося господина. Вызвали полицию. Тут только и выяснилось, кто были постояльцы. Он – шестидесятилетний известный богатый промышленник Василов Павел Никанорович. Она – двадцатисемилетняя дама полусвета Маргарита Тиффис, бывшая содержанка банкира Гольдовского. Революционно настроенная пресса не ограничилась подробностями пьяного дебоша «зажравшихся буржуа», как их окрестили в газетах, а ударилась клеймить правящий класс. Февральская революция сделала свое дело – дала зеленый свет в нападках на богатеев.

Зинаида Николаевна под шумок общественности сделала оскорбленное лицо и покинула дом опостылевшего мужа. Ее никто ни в чем не обвинил, но та же самая общественность оказалась на стороне мужа, когда вопрос встал о детях. Павлушу и Лизу оставили с отцом. Это было настоящее горе для любящей матери. Ей разрешили навещать их раз в неделю. А через три месяца снова революция – Октябрьская. Это была уже настоящая катастрофа.

– Новое революционное правительство объявляет в Петрограде чрезвычайное положение! – кричал разносчик газет, худой мальчишка лет двенадцати. От его звонкого голоса Зинаида словно очнулась. «Этого еще не хватало! Что делать? Бежать из Петрограда? Куда?» Денег у нее не было совсем. Тут она вспомнила о своих украшениях, которые успела забрать с собой после ухода от мужа: реальное богатство! Что с ними делать? Где спрятать? Ее ноги повернули в сторону Гостиного Двора. Зинаида нашла кучера с повозкой, и двуколка понесла ее на Крестовский остров. В голове несчастной женщины созрел план побега в Финляндию. Там она разыщет любимого.