Текст книги "Кровь Тамерлана"

1918 год

Апрель пробудил притихший поселок встревоженным криком птиц. Бурные потоки грязной воды несли по улице мусор. После холодной, голодной и, казалось, бесконечной зимы солнце засветило оптимистично и беспечно. Зинаида вышла во двор и прищурилась от яркого света, льющегося с неба. Весна. Зиму они с Настенькой пережили. Так и не удалось перебраться в Финляндию, как планировалось. Сначала ударили лютые морозы, потом девочка заболела, и Зинаида Николаевна боролась за ее жизнь. Потом она надеялась на весточку от Дмитрия или Христофора. Никто не объявился. Она понимала, что осталась одна с чужим ребенком на руках, и надо просто жить. А куда деваться? Крыша над головой была. Владелец дома бежал за границу, а новые власти еще не дошли до окраины столицы. Да и, скорее всего, все это не надолго. Скоро бунтовщикам дадут отпор, и все вернется на круги своя. Она была в этом уверена.

Зинаида заняла первый этаж дома с кухней и маленькой комнатой. Так было легче отапливать и заниматься хозяйством. Вот где пригодились уроки домоводства, преподаваемые в женской гимназии мадам Бешинской. И кто бы мог подумать, что ей, избалованной прислугой, придется ходить за водой, топить печь и заниматься стряпней!

Она потихоньку меняла на Сенном рынке свои вещи на продукты, чтобы хоть как-то прожить с малышкой. Отдала за бесценок свои роскошные шубы и платья, оставив на черный день серебряную посуду. О спрятанном шелковом туеске она старалась не думать, понимая, что самое трудное – впереди. Да и к тому же в ней еще теплилась слабая надежда, что все утрясется. У нее теперь была цель: дождаться вестей о детях, узнать, что с Дмитрием и Христофором, и вырастить брошенную малютку.

Стая птиц с шумом опустилась на дерево, и сад зазвенел от отчаянно-ликующего крика. Женщина словно очнулась и, несмотря на усталость и тревожные мысли, улыбнулась солнцу и веселым перелетным гостям.

Она вернулась в дом, взяла на руки Настеньку, только что проснувшуюся, и поцеловала ребенка:

– Маленькая моя, доченька…

Она опять вспомнила своих родных детей Павлика и Лизочку. Что с ними? Где они? И плечи ее затряслись от тихого плача. Когда она услышала стук в дверь, Зинаида Николаевна испуганно прижала ребенка к груди. Ожидая чего-нибудь ужасного, спрятала девочку в спальню.

– Кто там? – не открывая дверь, громко спросила она.

– Василова Зинаида Николаевна здесь проживает? – раздался певучий женский голос. – Ей письмо…

Зинаида дрожащими руками вскрыла измятый конверт, свернутый треугольником из видавшего вида пожелтевшей бумаги. Незнакомым почерком, наискосок, был написан адрес и ее имя. Она развернула листок и пробежала глазами по размашисто написанным словам с многочисленными ошибками. Писала незнакомая женщина по имени Антонина. «Дорогая Зинаида Николаевна, пишет вам сестра милосердия из Знаменской больницы Расторгуева Антонина Григорьевна. Передаю просьбу, скончавшегося у меня на глазах Христофора Виссарионовича Александроса. Умер он от «испанки» третьего января сего года. Перед кончиной просил передать, что доверяет вам свою дочь Анастасию и умоляет не бросать ее – несчастную сиротку. Еще сказал, что имеет известие от Дмитрия. Он жив-здоров, находится в Германии, в городе Берлине, и непременно разыщет вас…»

На этом месте у женщины, задохнувшейся от печального известия, выдох облегчения вырвался из груди, и слезы полились из глаз.

– Дмитрий, милый! Живой! – совсем по-бабьи запричитала она. – Живой! – она поцеловала письмо и зарыдала.

Все пережитое за длинную невыносимую в печальных думах и страхах зиму вырвалось в нервном всплеске неудержимых эмоций: жив! Это самое главное! Теперь она знает, что он найдет ее и заберет вместе с девочкой к себе. Надо только ждать. И она дождется. За занавеской раздался детский плач. Зинаида ринулась к кровати:

– Настенька, доченька моя! Сиротинка!

1992 год

Здание с облицованным серым гранитом фасадом с виду было неприступным, словно крепость. Оно и понятно, до революции здесь находился знаменитый Сибирский банк. Ну а теперь ресторан «Север» с кондитерской в нижнем полуподвальном этаже, переименованный в «Норд», был очень популярным у ленинградцев и гостей города.

Поль сдал в гардероб плащ и поднялся по мраморной лестнице в большой зал бельэтажа. Суетливый официант повел его в середину зала:

– Если вы желаете только кофе, то, пожалуйста, подниметесь наверх, там кафетерий. Если обедать, то проходите к окну…

Базилофф решил пообедать.

Ему предложили знаменитые фирменные пирожки с мясом и бульоном. Он согласился и не прогадал. Хрустящее слоеное тесто рассыпалось и таяло во рту, а крепкий мясной бульон источал аромат специй и зажаренного лука. Поль, гурман и любитель хорошо поесть, удивился, как это удается в таком месте, при всеобщем дефиците продуктов и бедности, иметь прекрасную кухню? Чудеса! Ведь это простое советское кафе, а не отель высшего разряда…

Зато кофе оказался ужасным.

– Какая дрянь! – Он разочарованно отодвинул недопитую чашку в сторону и осмотрел зал. Народу было немного.

«Собственно, я здесь по приглашению «друга» покойного Сквирского. И где же он? Или это был телефонный розыгрыш?» – подумал Базилофф и посмотрел на часы. Была половина четвертого.

«В четыре уйду…» – решил он и задумался. Что-то не давало ему покоя. Странно все это…

Он смотрел в окно, где в сером мерцающем воздухе клубился дождь, и его охватили неясные предчувствия. Вокруг что-то происходило, но он не мог понять – что. Нагловатый портье в гостинице, подозрительный звонок по телефону, странный спекулянт в музее, продавший ему фотографии экспонатов выставки… Откуда он знает, что Базилофф коллекционер?

Поль отвернулся от окна с твердым намерением уйти из ресторана, как увидел, что к его столу идет невысокий сухопарый мужчина лет пятидесяти.

– Простите, что заставил вас ждать… – проговорил низким голосом человек и протянул приветственно руку: – Юрий Владимирович Францев к вашим услугам…

Предложив подошедшему человеку стул, Базилофф начал изучающе его рассматривать. В хорошем, индивидуального пошива костюме мужчина выглядел импозантно и в молодости, видимо, был не лишен привлекательности. Однако сейчас набрякшие мешки под глазами и опущенные уголки плотно сжатого рта говорили о подорванном здоровье.

Незнакомец кашлянул, усаживаясь напротив и дипломатически, не показывая чувств, улыбнулся:

– Я знаю, что у вас много ко мне вопросов, и, чтобы напрасно не занимать время, сразу вам скажу: я – коллекционер-антиквар, еще с советских времен. Хорошо знал профессора Сквирского…

Поль вежливо улыбнулся в ответ и, заказав подошедшему официанту двойной коньяк себе, вопросительно взглянул на Францева:

– Будете?

Мужчина нервно сглотнул:

– Э-э-э, днем не принимаю… Я за рулем… – нерешительно и даже как будто с сожалением отказался собеседник и торопливо продолжил свою речь.

Наверное, бывший алкоголик, почему-то подумал Базилофф и стал внимательно его слушать, стараясь не перебивать.

– Так вот, незадолго до вашего приезда Иван Бенедиктович сказал мне, что ждет вас, и попросил помочь в одном деликатном деле. – Тут говоривший сделал многозначительную паузу и посмотрел в глаза Поля: – Это дело касалось вас, Павел Павлович!

– Меня? – поразился Базилофф даже не столько тому, что дело касалось его, а сколько услышанному имени-отчеству, которое использовали в его семье только в шутливом варианте и которое не указывалось в официальных бумагах. Во Франции отчество в документах просто отсутствовало. Да и профессор Сквирский называл его – месье Базилофф.

У него мелькнуло в голове, что «коллекционер» почему-то в курсе его подробной семейной биографии, и Поль, ожидая подвоха, внутренне напрягся.

– Да, вас! – кивнул Францев и достал из кармана пиджака пачку сигарет. – Курите? – он пододвинул пепельницу к себе.

– Нет, не курю. Бросил.

– Вам не помешает?

Базилофф нетерпеливо мотнул головой:

– Нет, нет, пожалуйста, курите… – ему показалось, что мужчина искусственно затягивает ответ, напрягая атмосферу. – И что же касается меня?

Юрий Владимирович, подняв брови, с таинственным видом затянулся сигаретой:

– Бумаги…

– Бумаги? – поразился Поль. – Ни о каких бумагах мы с профессором не говорили! – воскликнул он. – Меня интересовали несколько вещей для фотографий моей книги из коллекции Ивана Бенедиктовича… О каких бумагах вы говорите? Не понимаю!

– Дело в том… – тут человек снизил голос и оглянулся на зал: – У профессора Сквирского на руках имелись документы из архива вашей семьи, жившей здесь до революции…

– Какие документы? – проговорил взволнованно Базилофф, чертыхаясь в душе на себя, что ввязался в сомнительное дело с совершенно незнакомым человеком.

– Что-то в виде завещания… – недовольным голосом, что его прервали, тихо пробурчал Юрий Владимирович.

– Вы шутите! – Поль подскочил на месте. – Какое еще такое завещание? Мы с профессором даже никогда не встречались! Год переписывались и два раза говорили по телефону! О чем вы говорите? Не понимаю!

Францев молчал, удовлетворенно наблюдая за взволнованным Полем, давая ему время выговориться.

– И вообще, откуда вы знаете, что я проживаю в «Англетере»? А отчество откуда вам известно? – начал забрасывать он мужчину вопросами.

Юрий Владимирович снисходительно улыбнулся:

– Вы зря волнуетесь по пустякам, Павел Павлович! О вашем приезде я знал от профессора. Отчество я вычислил по вашему отцу и деду, просматривая архив. А о том, что вы остановились в гостинице «Англетер», я узнал в аэропорту, представившись вашим родственником. Мол, приехал встречать, да вот разминулись во времени. Это было совершенно не сложно. В регистрационной карточке прибытия зафиксированы все ваши данные, в том числе, – тут он с усмешкой покачал головой, – и ваше заселение в гостиницу «Англетер».

Действительно, он даже не подумал, как все просто. Не зная, что сказать, Базилофф молчал. А Францев, довольный таким впечатлением, проговорил дружеским тоном:

– Я вам советую мне доверять, мы оба в этом заинтересованы…

– Заинтересованы в чем? – начиная злиться на себя и на «коллекционера», возмутился Поль. Ему все это абсолютно не нравилось. «Явная провокация!» – окончательно решил он, намереваясь прекратить разговор и уйти.

– В деньгах! – невозмутимо ответил Францев.

«Точно провокация! Хотят втянуть меня в аферу, чтобы не выпустить обратно на Запад!» – почему-то даже обрадовался Базилофф и сразу успокоился. Нашли дурака!

– Вы знаете, Юрий Владимирович, я не богат, но живу достаточно хорошо. – Он сделал паузу. – А посему как таковые деньги меня мало волнуют. Как коллекционер коллекционера вы меня поймете, меня больше интересуют фотографии для моей книги.

Юрий Владимирович одобрительно кивнул:

– Абсолютно понимаю! Кроме бумаг, у меня есть и вещи, которые заинтересуют вас! – Он затушил сигарету и, как бы невзначай, тихо произнес: – Аксессуары светской красавицы 1916 года, в прекрасном состоянии! Хотите взглянуть?

Базилофф изумленно посмотрел на довольно улыбающегося Францева. Волнение охватило его – у него опять появился шанс пополнить свою коллекцию:

– Это из собрания Сквирского?

– Увидите! – загадочно проговорил мужчина и встал. – Я позвоню вам завтра утром и мы договоримся о встрече… И еще, позвольте сказать одну вещь, – мужчина внимательно посмотрел ему в глаза. – Я вам не советую еще раз ходить с расспросами к бывшей соседке Сквирского – Вакуловой Анастасии Христофоровне. Она тут ни при чем… Да и с головой у нее не все в порядке.

Базилофф изумленно смотрел на него. «Черт! Он в курсе всех моих дел!» – пронеслось у него в мыслях.

– Почему?

– Это я вам объясню в следующий раз, когда мы договоримся встретиться…

Базилофф был поражен самоуверенному тону своего собеседника – надо держать с ним ухо востро, тот еще жук! – решил он для себя, но ничего не сказал.

– Не бойтесь меня… – как бы читая его мысли, проговорил Юрий Владимирович. – У нас с вами одна цель…

– Цель? – опять поразился Поль. – Какая цель?

– Деньги! – уверенно повторил Францев и пошел к выходу, но затем вернулся и тихо предупредил: – Надеюсь вам не надо объяснять, что это между нами…

Май 1927 года

В большой коммунальной квартире на Невском проспекте наступило утро. Из просторной общей кухни доносился шум посуды и гул голосов. Худенькая девочка несла в руках горячий чайник по коридору.

– Осторожнее, Настенька, не обожгись! Давай я тебе помогу… – Высокий мужчина с интеллигентным лицом взял только что вскипевший чайник из рук ребенка.

– Спасибо, дядя Бенедикт, – пропела тоненьким голоском девочка.

– Дора Игнатьевна! – постучал мужчина по-соседски. – Извольте кипяточку…

Дверь распахнулась, и дама с приветливым и красивым лицом выглянула из комнаты:

– Ах, Бенедикт Петрович, благодарю вас! – Она взяла из рук соседа чайник и ужаснулась: – Тяжесть такая! Настенька, я же говорила тебе, я сама принесу!

– Мамочка, я уже большая! Мне скоро десять лет!

Сосед расплылся в улыбке:

– Невеста моему Ваньке растет! Ну, доброго вам утра и аппетита! – Он прикрыл дверь в комнату и продолжил свой путь на кухню.

Женщина поцеловала девочку:

– Большая ты уже у меня!

Мать и дочь сели за большой круглый стол завтракать. Девочка крутила головой и говорила без умолку:

– …и еще я хочу в драмкружок во Дворце пионеров! Теперь мне можно, я – пионерка! – Настя салютно взмахнула рукой: – Всегда готов! – и радостно засмеялась. – У нас сегодня последний звонок. Летние каникулы! Я поеду в пионерский лагерь под Тихвин! Ура!

Мать смотрела на дочь и добродушно улыбалась: Господи, действительно, совсем большая! И не важно, что пионерка, самое главное, добрая и послушная.

– Ой, опаздываю! Мамочка, спасибо, – закончив завтракать, затараторила пионерка. – Мне надо собрать портфель! Где мои праздничные ленты?

Женщина отодвинула посуду и начала помогать собираться дочери в школу.

– Приходи в двенадцать на линейку. Будет последний годовой звонок! – кричала уже с лестницы Настя, убегавшая в спешке.

– Приду, Настенька, обязательно приду.

Вернувшись в комнату, дама села за стол и взгляд ее запечалился. Вот время летит! Прошло десять лет с того страшного времени, когда в одночасье Зинаида Николаевна в прошлом, теперь – Дора Игнатьевна (ну никак не могла она привыкнуть к этому имени!), потеряла все. Развод с безразличным мужем, вынужденная разлука с детьми, утрата материального благополучия и комфорта. Невыносимая потеря в пожаре революционного хаоса только что приобретенного счастья с любимым. Неожиданное появление в ее доме маленького ребенка, оставшегося сиротой. Годы ожиданий весточки от Дмитрия. Страшное известие о его гибели в 1919 году на границе Польши и России.

Потом время словно остановилось для нее. Выселение из дома на Крестовском острове революционным советом, переезд с малолетним ребенком в Петроград. Получение комнаты в коммунальной квартире и приспосабливание к тяжелейшим условиям жизни в разрушенной и голодной советской стране. И вот, несмотря ни на что, госпожа Василова, ставшая гражданкой Вакуловой Дорой Игнатьевной и получившая паспорт по метрикам новорожденной якобы ее дочери, Вакуловой Анастасии Христофоровны, выжила и даже была счастлива. У нее есть крыша над головой, прелестная дочь, не подозревающая, что не родная, надомная работа переводчицы на Гослитиздат. Вот где пригодилось знание трех иностранных языков! Теперь она жила только для дочери. Все было не так уж и плохо. Правда, иногда женщина, оставшись одна, доставала из тайника шелковый туесок. Она смотрела, перебирая пальцами, на свои драгоценности и предавалась мечтам. А вдруг новая власть падет, и страна снова станет свободной для перемещений. Тогда она возьмет заветные сокровища, заберет дочь и уедет далеко за границу. Где-нибудь, во Франции, разыщет Павлика и Лизоньку. «Взрослые уже, – вздыхала она, – хоть бы одним глазком на них взглянуть!» – И слезы снова и снова застилали ее глаза. Но время шло, и с каждым годом ее мечты угасали. Новая власть не только не собиралась сдавать свои позиции, а укреплялась, развивалась и обустраивалась наперекор прогнозам и слухам. Значит, надо жить.

Зинаида Николаевна, полюбовавшись на любимые серьги в виде лилий, печально смахнула набежавшие слезы и положила украшения в коробочку. Вот Настенька подрастет, и будет ей подарок на совершеннолетие. Если, конечно, доживу. Сердце что-то в последнее время прихватывает. А вдруг не доживу? – испугалась женщина. И что будет со всеми украшениями? А бесценный рубин, принадлежащий дочери Александроса? Она поклялась на икону исполнить просьбу Христофора передать Анастасии драгоценный камень. Она разволновалась от этих беспокойных мыслей и впала в панику. Что делать? Дочь еще слишком маленькая, чтобы ей открыться. Расскажет кому-нибудь и… конец – конфискуют! Или еще хуже: лагеря или смерть! Вон, за спрятанное зерно у крестьян расстреливали целыми семьями. А тут – настоящее сокровище. И вдруг ее осенило. Надо написать завещание. Если что-то случится, Настенька прочитает и будет в курсе всех событий. От этого решения на душе стало легче. Зинаида Николаевна взяла лист бумаги и начала составлять опись украшений. В конце письма сделала приписку. «Если объявятся в живых мои дети, Василов Павел Павлович и Елизавета Павловна, урожденная – Василова или их дети (мои внуки), прошу передать им из всего этого богатства мои личные украшения: алмазные серьги (лилии), кольцо с синим сапфиром (мой свадебный подарок), колье из платины и половину стоимости рубина. Вторая половина принадлежит Вакуловой Анастасии Христофоровне, моей приемной дочери». Перебрав еще раз сокровища, она сложила все в шелковый платочек и уложила на дно металлической коробки из-под чая, засыпав сверху сухой заваркой. Потом спрятала свои драгоценности. Было одно заветное место в большой комнате (в холодильной нише под балконным окном, заколоченное деревянным панно) которое, если не знаешь – ни за что не найдешь. Настоящий тайник!

Зинаида посмотрела на часы:

– Ой, одиннадцать уже, а я еще не готова… У дочки в школе праздник, а значит, и у меня… – Женщина достала нарядное платье, привела себя в порядок и, улыбнувшись своим мыслям, заспешила к выходу.

1992 год

Майя бежала по улице Рубинштейна и свернула в арку проходного двора. Она опаздывала уже на десять минут. Игорь Николаевич терпеть не мог нарушений дисциплины: много болтаешь по телефону, нечего бегать в рабочее время по магазинам – отчитывал он ее за самые пустяки. А тут опоздание! Ой, что будет! Майя от волнения закрыла глаза и, оступившись, чуть не упала. Не хватало еще ногу сломать! А может, и лучше, что-нибудь сломать, чем объясняться перед нотариусом?

Майя скользила по обледенелому асфальту на высоких каблуках и придумывала оправдание. Скажу, автобуса долго не было… Или лучше скажу, заболела… Ну, конечно, у нее и правда болело горло уже два дня. Вот, мол, болею, а на службу хожу. Цените!

Настоящая причина ее опоздания – проспала. Она была в счастливом утреннем забытьи после бурной ночи любви. Да! Теодор снял комнату на улице Дзержинского, только что переименованной опять в Гороховую. И вот уже неделю они живут вместе.

Родители подняли шум и устроили скандал. Где это видано, девушка сама переезжает в съемную комнату к первому попавшемуся! Майка, ты – идиотка!

– Он – не первый попавшийся! Я люблю его! – плакала Майя, собирая вещи. Отец с тех пор не разговаривал с ней. Мама, Лилия Александровна, переживая за дочь, помогала, чем могла, в основном, советами:

– Вы уж с детьми не спешите. Поживите, узнайте друг друга… С женитьбой не тяни. Если говорит, любит – пусть женится!

«Поженимся, когда купим свою квартиру… – беззаботно обещал Майкин «принц». – Для этого ты должна мне помочь. Хочешь жить в двухкомнатной квартире на Васильевском?» «Хочу, Тедик. Хочу!» «Ну вот и хорошо, подсунь своему нотариусу эти бумажки для подписи…» «Какие бумажки, Тедик? – встревожилась Майя и испуганно отстранилась от объятий. – Хозяин не подписывает без проверки… Я не хочу рисковать». Тед рассмеялся: «Ну что ты переполошилась, бумажки сущие пустяки! Для фальшивых документов. Мне нужна доверенность на машину, ты знаешь, а еще договор об аренде помещения… Бизнес свой хочу открыть! Слышь, Майка, разбогатеем и сразу поженимся! А?» Девушка радостно встрепенулась: «Правда поженимся?» «Правда! Если будешь послушной хорошей девочкой…» «Буду! Буду!»

Февраль 1943 года

Ледяная стужа сковала окна большой светлой комнаты. На подоконнике громоздились вещи, покрытые старым одеялом, чтобы хоть как-то утеплить продуваемое пространство высокого окна. В маленькой чугунной печурке догорали остатки книг, не давая уже никакого тепла.

– Мамочка, милая, попей горячей воды. Будет теплее… – молодая истощенная женщина, закутанная в шерстяной плед, сидела возле кровати умирающей матери. Она гладила ее руку и понимала, что уже ничем помочь не может. Полтора месяца у них в доме не было никакой еды, кроме блокадной нормы хлеба – двести грамм в сутки. Но вот уже неделю и этого они были лишены. Настя, на беду, потеряла продовольственные карточки. А может, вытащили в очереди, кто знает? Чувствуя себя виноватой, молодая женщина очень переживала. Она заняла в долг у соседа, коменданта по транспорту, состоящего на военном довольствии, стакан муки.

Анастасия развела теплой водой ложку драгоценного продукта и насильно заставляла мать проглатывать пищу.

– Мамочка, пожалуйста, я тебя умоляю…

Пожилая женщина лежала с приоткрытыми губами и отрицательно мотала головой. У нее не было сил закрыть рот, темная кожа обтягивала нос, и ясно проступал череп с обнажающимися, словно смеющимися зубами. Анастасия не испытывала чувства страха перед смертью. Слез тоже не было. Было только ощущение вины и внутреннего холода. Холод был ужаснее голода. Он сковал ее насквозь и приглушал мысли о еде.

– Мама, я тебя умоляю, сделай глоток… Еда остывает, пожалуйста!

Женщина с большим трудом проглотила жидкую кашицу и, измученно сомкнув веки и губы, отвернулась, давая понять, чтобы ее оставили в покое. Настя погладила ее по холодной безжизненной руке:

– Молодец, мамочка! Отдохни, потом еще чуть-чуть поешь…

Зинаида Николаевна поняла, что умирает. Она из последних сил открыла глаза и тихо сказала:

– Доченька, я хочу тебе что-то сказать. Очень важное…

Настя взяла ее руку в свои ладони и прижала к лицу:

– Я тебя слушаю, мамочка…

Было видно, что матери очень трудно говорить и Анастасия нагнулась к ней совсем близко.

– Настенька, у меня есть очень дорогие украшения… – Женщина закрыла глаза и на минуту замолчала. Потом, так и не поднимая век, продолжила: – Их надо обменять на хлеб. Отдай сначала цепочки и кольца. Серьги тоже можешь отдать, а вот рубин… – тут она вновь открыла глаза и из последних сил прошептала: – Его обменяй в последнюю очередь. Это – настоящее сокровище!

Настя подумала, что мать бредит от голода. Ей рассказывали, что бывает такое, люди сходят с ума от истощения перед смертью.

– Мама, не волнуйся, мы протянем до весны… – Она виновато отвела глаза от застывшего и всевидящего взгляда матери. – Я договорилась с Виктором Павловичем… Помнишь, со второго этажа? Он поможет нам…

– Нам уже никто не поможет. Я умираю….

– Нет, мамочка! Нет! Я тебе не дам умереть! Где твои украшения? Я отдам их спекулянтам в очереди за хлебом. Их там полно крутится… Или на Ситном рынке обменяю на еду…

Зинаида Николаевна опять прикрыла глаза. Ей было очень трудно говорить. Силы покидали ее.

– Прости меня, доченька… – прошептала она. – Этот рубин принадлежит тебе законно. От твоего отца… Твой родной отец был не Вакулов, а Александрос Христофор…

– Мама, что ты выдумываешь! – изумленно вскрикнула Настя. – Какой еще Александрос?

Пожилая женщина словно не слышала и продолжала тихо выдыхать слова:

– Я – не Дора Игнатьевна Вакулова, а Василова Зинаида Николаевна… Запомни это!

«Точно бредит!» – испугалась Анастасия.

– Вещи лежат в коробке от чая… от чая… – продолжала шептать мать. – Там сокровища и мое завещание в зеленой металлической коробке… засыпанные чаем… на дне… а коробка заколочена в… – тут она испустила тихий стон. – Настенька, я не твоя родная… Александрос… «Кровь Тамерлана»… Окно… Балкон…

– Мама… мамочка… Какой еще Александрос? Какой Тамерлан? Драгоценности на балконе спрятаны, что ли? – Анастасия испуганно сжала совсем безжизненную руку. Было видно, что женщина впала в забытье.

– Мамочка! – Настя опрокинулась на кровать. – Ма-ама-а-а… – В ответ звенела тишина. И холод, словно шедший от тела и застывшего лица матери, непреодолимый, мучительный, охватил ее с новой силой.