Текст книги "Музыкальная комната"

Она мягко продолжила: «Тебе повезло, потому что ты можешь петь перед всеми этими божествами, а они любят музыку. Ты всегда будешь благословлена. Это то, что хранило и защищало меня все эти годы». Она рассказала мне историю о святом-певце Свами Харидасе, которую повторяла много раз в последующие годы, потому что она касается разницы между просто музыкой и великой музыкой.

В шестнадцатом веке жил певец Миян Тансен. Он был назван отцом классической музыки Хиндустани, и несколько раг были названы в его честь. Никто не мог сравниться с ним в стиле исполнения и репертуаре. Услышав его музыку, правитель Акбар сразу же принял его к царскому двору, и Тансен был назван одной из девяти жемчужин царства.

Однажды, когда они прогуливались по дворцовому розовому саду, беседуя о музыке, Акбар сказал Тансену: «Тансен, ты поешь так великолепно! Кто научил тебя музыке? Твой учитель должен превосходить даже тебя. Кто же он? Почему мы не слышали его до сих пор?»

Тансен улыбнулся и ответил: «Пойдемте, я покажу Вам. Но приготовьтесь к долгому путешествию».

Акбар приказал слугам принести одежду для переодевания. Достаточно часто правитель, переодевшись в простолюдина, отправлялся в свое царство, чтобы лучше знать, что там происходит. В тот день он переоделся в дровосека. Оба путника направились верхом на окраину города. Там они оставили лошадей на постоялом дворе и пошли пешком через густой лес. Спустя несколько часов они вышли на поляну рядом с ручьем и Акбар предложил присесть отдохнуть. Путники прилегли на берегу ручья и позволили себе окунуться в звуки природы. Правитель заснул сладким сном.

Проснулся он от мелодичного пения, столь прекрасного, какого ему не доводилось слышать никогда ранее. Звуки раги Малкаунс заполнили округу и пребывали в совершенной гармонии с шумом ручья, шелестом листвы и голосом кукушки. Несколько минут Акбар слушал в изумлении, а затем прошептал: «О, пречистый Аллах! Это же общение с божественным!»

Затем он вскочил и пошел туда, откуда звучала музыка. Он увидел Тансена, стоящего, словно в трансе, возле большого баньянового дерева. Певец кивнул царю, чтобы тот следовал за ним. Они шли, и звуки становились все ближе и ближе, и едва отзвучала последняя нота, они увидели хижину. У входа сидел человек, глаза его были закрыты. Одет он был только в простое муслиновое дхоти. Он повернулся к посетителям и сказал: «Добро пожаловать, Акбар».

«Как ты узнал меня?» – спросил царь.

Человек, Харидас Свами, просто улыбнулся и пригласил их войти в дом.

На обратном пути путники долго хранили молчание, затем Акбар спросил Тансена: «Если он может так петь, почему ты не можешь?»

Тансен ответил: «О царь, все просто. Я пою для тебя, он же поет для Бога».

– Вот так, – сказала Дхондутаи, поворачивая тампуру и аккуратно вращая колки на конце грифа. – Как только ты забудешь себя и мир вокруг, как только отстранишься от всех поощрений и признания своего искусства, а пение станет для тебя только видом медитации, твоя музыка вырвется на свободу. Ты также начнешь знать и понимать вещи, недоступные другим. Истина сама раскроет себя тебе. Так Харидас Свами смог узнать Акбара, несмотря на его облачение. Это возможно благодаря жизни в уединении и медитации лишь на одну музыку. У меня тоже есть такой опыт.

Я смотрела на нее выжидательно, но мои глаза то и дело поглядывали на небольшую чашу с прасадом [8]8
  В индуизме в широком смысле подношение божеству (мурти) в храме или в домашних условиях. – Прим. ред.


[Закрыть], стоявшую перед алтарем. Каждый день эта чаша наполнялась новыми лакомствами: шеви, коричневые нити карамельного блаженства, кхир [9]9
  Сладкий рисовый пудинг со специями. – Прим. ред.


[Закрыть] или халва. Сегодня в ней была морковная халва с кусочками миндаля.

– Завтра – Джанмаштами, день рождения Кришны. Давай сделаем сегодня перерыв в повторении Са, и я научу тебя песне о Радхе и Кришне, играющих во время праздника Холи. Цветная пудра, которую они бросают друг в друга – это метафора любви… не физической любви, а вселенской, которую ты узнаешь со временем.

Много лет спустя я поняла, что Дхондутаи жила в параллельной вселенной, несколько отличающейся от той, в которой мы с ней пересеклись, и в той вселенной все превращалось в музыкальную метафору. Если был день рождения Кришны, мы разучивали песню, восхваляющую его. Когда приходили муссоны, было время петь рагу Мегх или рагу Малхар, которые возвещали о дожде. Если была свадьба в семье, то мы разучивали героическую рагу Шахана и композицию, которая описывала жениха и невесту в их нарядах и украшениях. Получалось чудесное совпадение мыслей, действий и звуков, и даже самые обычные ритуалы превращались в музыкальные фразы. Она медленно напевала, пока готовила, и учила меня тому, что даже продавщица овощей, которая ходит от дома к дому, призывно крича-напевая, чтобы привлечь внимание, имеет превосходный слух.

В тот день, однако, мои мысли были более приземленными. Я уже шла на кухню за тремя блюдцами для халвы, лежащей перед алтарем. Из соседней комнаты пришла Мози, чтобы попробовать подношение, Бхакти тоже пригласили принять участие. Прасад – это пища Бога, и при его раздаче неуместны классовые различия. Я подала тарелку Айи, и мы обе сидели и ели сладкие оранжевые хлопья, плавающие в масле гхи [10]10
  Очищенное топленое масло. – Прим. ред.


[Закрыть], словно свежие лепестки календулы в водах Ганги.

Четыре

Только после того, как я исполнила ноту Са несколько сотен раз, и сфальшивила еще примерно столько же, мы перешли к другим нотам, но не ко всем семи, а только к специфической комбинации из пяти нот, составляющих мелодическую основу раги Бхуп.

– Я вижу, тебе скучно. Я собираюсь научить тебя раге Бхуп, которую ты найдешь достаточно увлекательной, – сказала Дхондутаи однажды вечером.

Эта рага стала моим неотлучным другом на последующие два года.

В музыкальной сокровищнице Бхуп – одна из наиболее популярных раг. Дхондутаи выбрала ее для меня первой по причине простоты структуры и формы. Красота Бхуп заключается в возможности создавать многочисленные комбинации и вариации из всего лишь пяти нот. Отсутствующие ноты так же важны, как и звучащие.

Дхондутаи проигнорировала тот факт, что я уже разучила семь или восемь раг c мисс Ранадэ в школе Гамдеви, так как знание строя раги не означает понимания того, как ее исполнять. Мы начали с нуля, и таким образом я была инициирована в удивительную древнюю систему, называемую гуру-шишья парампара [11]11
  Линия преемственности. – Прим. ред.


[Закрыть].

Подход мисс Ранадэ с ее небольшими учебниками определенно был одним из способов познакомиться с рагами, но не был неверным, а только неполным. Он позволял лишь окунуться в океан, почувствовать его энергию, но не представить себе всю его глубину.

Известно несколько сотен раг, и еще большее их количество с течением времени выпало из общественного сознания.

Рага – это мелодическая основа или определенный звукоряд, содержащий минимум пять из семи нот и имеющий свой особенный восходящий и нисходящий строй. В структуре раги есть одна или две доминирующие ноты, к которым мелодия все время возвращается. Они словно представители раги. Так же может присутствовать специфическая фраза, определенный мотив, по которому мгновенно узнается эта конкретная рага. Еще одна характеристика – диапазон звучания: некоторые раги больше задействуют нижние регистры, другие – верхние. То есть, две раги могут иметь одинаковый набор нот, но то, как эти ноты исполнены, может придать им совершенно разное звучание.

Звукоряд – это самая общая характеристика раги. Очарование возникает, когда находишь свободу внутри порядка, тем не менее, не стоит выходить за рамки раги, иначе вы рискуете вызвать неодобрительное шиканье со стороны искушенного слушателя. Например, в раге Миян-ки-Тоди можно взять Па, только коснувшись сначала более высокой ноты Дха, и необходимо следовать этому правилу каждый раз, когда Па появляется в композиции.

Все это – буквальное определение раги. Оно позволит вам сдать экзамен по музыке в университете и даже, возможно, найти свою аудиторию радиослушателей. Национальные каналы радиовещания требуют от музыканта знания пятнадцати – двадцати раг и умения достаточно хорошо петь небольшие композиции в каждой из них. Тысячам музыкантов этого было достаточно.

Но у раги есть еще совсем другой аспект, так же как у поэмы – она нечто гораздо большее, чем набор слов. Этимологически слово «рага» происходит от слова «ранга», которое переводится как «цвет, окраска». Рага должна «пробуждать цвет», эмоциональную реакцию.

Существует глубокая связь между рагой и человеческими эмоциями, отраженная еще в Натьяшастре – одном из первых текстов об искусстве. Этот древний документ описывает восемь настроений, которые стремятся передать все виды исполнительского искусства: эротическое, трагическое, комическое, яростное, героическое, устрашающее, отвращающее и чудесное. Определенные сочетания нот могут вызвать те или иные эмоциональные состояния. Наиболее популярны раги, передающие любовные и трагические чувства, такие как Бхайрави, в которой существует бесчисленное количество композиций о любви и тоске по ней.

Эти связи не следует воспринимать буквально, но идея состоит в том, что раги – это не просто абстрактные эстетические комбинации звуков, они связаны с эмоциями, событиями и даже временами года – с широкой общественной и культурной вселенной человека.

– Чтобы понимать и исполнять рагу согласно ее истинной сути, необходимо на протяжении всей жизни медитировать на ее ноты и на свою сущность, – говорила мне Дхондутаи. – Одного только совершенствования нот недостаточно, ты должна постигать состояние человека, саму жизнь. Каждый раз, когда я исполняю рагу, она разворачивается и расширяется, раскрывая новые озарения и направления. Поэтому говорят, что музыкант становится настоящим музыкантом к концу жизни. Только когда ты сможешь использовать ноты, чтобы поведать великую историю, ты сможешь освоиться в этом бездонном океане.

Много лет спустя, когда я смогла улавливать нюансы свар и раг, я начала понимать, что Дхондутаи имела в виду, говоря:

– У каждой свары есть несколько шрути, ее тончайших оттенков. Например, нота Ма в раге Яман находится на самой высокой шрути, ближайшей к ноте Па. Только когда ты научишься точно исполнять шрути раги, она откроется тебе и скажет: «О, теперь ты можешь погрузиться в меня…»

Пять

– Держи каждую ноту так долго, как сможешь. Теперь пропевай по две ноты на одно дыхание, затем по три, по четыре… по пять. Теперь немного быстрее. Вверх до конца и вниз на один вдох. Теперь шесть раз вверх и вниз без перерыва на вдох. Отлично! Постарайся спеть на один цикл больше. Если будешь начинать каждый круг с легкого толчка, то получишь импульс и больше контроля над своим дыханием… Вот так… Молодец!

В то время я едва ли могла оценить сложность того, чему меня обучали. Дхондутаи учила меня музыкальной грамоте через небольшие технические приемы, а также истории, чтобы поддерживать мой интерес к занятиям. Она придумывала забавные состязания с целью помочь мне расширять мои границы. Например, когда я делала глубокий вдох и брала ноту, Дхондутаи начинала отсчитывать секунды, побуждая меня с каждым разом удерживать звук немного дольше. Если я запиналась в середине или начинала слегка фальшивить, она останавливала меня и просила начать сначала. Когда мы переходили к быстрым темпам, я заключала сама с собой небольшие пари. Например, если я смогу спеть на один круг больше без дополнительного вдоха, значит нравлюсь новенькому мальчику в нашем классе!

Помимо оттачивания чистоты звуков раги, Дхондутаи передавала мне секреты вокальной культуры, которые она усвоила от своих учителей. Я училась направлять свой голос и тренировать дыхание – два неотъемлемых навыка, отличающих Джайпурскую школу музыки. Мне нравилось, что она раскрывала мне основы вокального мастерства будто государственную тайну, которая не должна достаться случайным людям.

– Большинство певцов поют отсюда, – говорила Дхондутаи, указывая на свое горло. – Но секрет нашего пения в том, что ты должна петь из пупка. Направляй голос так, чтобы тебе никогда не понадобился микрофон. Слушатель с последнего ряда в зале должен расслышать каждую ноту в твоем таане.

По этой причине поза, в которой сидит певец, так важна. Я должна была сидеть со скрещенными ногами и прямой спиной, чтобы ноты соответствовали чакрам тела и звук мог течь свободно. Уроки проходили перед зеркалом, чтобы я могла поправлять свою осанку каждый раз, когда начинала сутулиться.

Кто бы мог представить, что такое простое упражнение – выстраивание моей позы – займет неожиданно много внимания моей учительницы. Это положение тела стало первым фактом, выказывающим различие наших миров. Для Дхондутаи это было просто, так как индусы традиционно едят, читают или отдыхают, сидя на полу и скрестив ноги. Я же привыкла есть за обеденным столом. Идея сидеть в такой позе была привлекательна, но трудно достижима, так как уже через пять минут в моих стопах начиналось покалывание, словно от множества иголочек.

Поэтому многие из первых уроков вращались вокруг моей неусидчивости и невнимательности, я часто пересаживалась в более привычную позу, а однажды даже бесстыдно вытянула ноги перед собой, чтобы пошевелить пальцами ног. Это был один из немногих случаев, когда Дхондутаи сделала мне замечание: «Так нельзя делать. Никогда не вытягивай ноги в сторону гуру, тем более рядом с тампурой. Это грубейшее оскорбление музыкальной богини».

В тот момент Айи, молча наблюдавшая за происходящим из угла комнаты, заступилась за меня и сказала:

– Зачем ты так донимаешь бедную девочку? Она еще так мала. Оставь ее в покое.

– Не вмешивайся. Ты ее обучаешь или я? – последовал ответ.

Айи пробормотала что-то в ответ, а Дхондутаи снова отчитала ее, но это всегда было лишь слабым упреком. Мы заговорщицки переглянулись со старой женщиной, и я знала, что победила.

У нас с Айи была особенная связь, какая может быть только между ребенком и стариком, – мы обе предпочитали жить в двухмерном «мультяшном» мире, не признающем мира делового. Она говорила только на маратхи, а мне было удобнее говорить по-английски, однако мы легко обменивались своими маленькими секретами. И еще нас объединяло то, что мы обе немного робели перед строгой дисциплиной Дхондутаи.

– Айи, взгляни, что я тебе принесла, – прошептала я однажды вечером, когда Дхондутаи ушла на кухню. Лицо старой дамы выразило заинтересованность, когда я подошла и открыла маленькую коробочку с марципановыми сладостями у нее перед носом. Айи хихикнула и достала красную сахарную розочку. Сначала она обгрызла ее края, а потом целиком запихнула в рот. Я выбрала зеленый тюльпан и, с восторгом наблюдая за Айи, облизывала его лепестки. «Я купила их по дороге, когда возвращалась из школы, в Парси Дэйри. Сегодня в школе было та-а-ак скучно! Физкультуру отменили, и нам пришлось сидеть на дополнительном уроке математики…» – болтала я, а Айи кивала в ответ.

Спустя некоторое время, устав сидеть, она легла и заснула как младенец. Глядя на нее, я гадала, что же снится старым людям.

Большую часть времени Айи или сидела на кровати, рассеянно наблюдая за происходящим в комнате, или лежала на боку, подложив одну руку под голову и уставившись в стену. Она могла лежать так часами – лицом к бледно-зеленой пустоте. Иногда ее палец выводил на стене узор и затем мягко опускался на постель – она засыпала. Она почти не выходила из дома, потому что идти на самом деле было некуда. Через некоторое время ей стало трудно ходить даже в уборную и совершенно невозможно – садиться на корточки. Тогда Дхондутаи купила деревянный стул с встраиваемым туалетным горшком. Этот предмет стыдливо прятался в углу комнаты, и Айи приходилось усмирять свою гордость, беспомощно наблюдая, как за ней убирает дочь.

Однажды вечером, придя на урок, я не застала Дхондутаи – она ушла в овощную лавку. Айи пригласила меня присесть рядом с ней. Из кухни пришла Мози, промокая лоб кончиком сари, – ее лицо всегда было покрыто легкой испариной, – чтобы составить нам компанию,

Женщины беседовали на маратхи, в то время как Бхакти Майя, готовая вот-вот погрузиться в свой вызванный табаком ступор, сидела на своем обычном месте возле двери и сопровождала разговор одобрительным кряхтением и похрипыванием. Я сидела на кровати, болтая ногами и не особенно расстраиваясь от того, что урок не состоялся.

– Знаешь, как Дхондутаи получила свое необычное имя? – вдруг спросила меня Мози на хинди.

– Нет. – Мой интерес вспыхнул мгновенно. До этого момента я уже и не надеялась узнать, почему мою учительницу звали именем, больше подходившим домашнему щенку. Дхонду! Я взглянула на Айи и мне показалось, что ее глаза затуманились от грустных воспоминаний.

– Ты даже не можешь себе представить, как много пережила Айи, – сказала Мози, покачивая головой.

Это было в начале 1920-х годов в маленьком городке Колхапуре, что в нескольких сотнях миль юго-восточнее Бомбея. Симпатичная молодая женщина по имени Сонатаи (это было задолго до того, как она стала Айи), которой только-только исполнилось восемнадцать, родила девочку. Семья была вне себя от радости и устроила праздник для браминов, живущих в окрестности.

В те дни с ними жил десятилетний мальчик – младший брат Айи. Ему все время хотелось подержать малышку и поиграть с ней, но старшие не позволяли. Однажды вечером девочка быстро заснула в колыбельке, и Айи решила сбегать в храм. Она попросила брата последить за малышкой и не беспокоить ее. Тот с радостью согласился. Через несколько минут после ухода сестры мальчик взял газовый светильник и на цыпочках зашел в комнату, где спала его племянница. Когда он наклонился к колыбельке и стал с восхищением разглядывать крошечное создание, светильник выскользнул у него из рук и край постельного белья загорелся. В считанные секунды кроватка оказалась в огне. Мальчик оцепенел от ужаса и словно парализованный наблюдал, как пламя поглощает кроватку. Лишь когда черные клубы дыма повалили из окна, соседи заметили происходящее и прибежали на помощь. Но было уже слишком поздно.

Второй ребенок Айи, мальчик, умер от пневмонии почти сразу после рождения. Когда же она родила третьего ребенка, девочку, семья решила сделать все возможное, чтобы защитить и сохранить малышку. Ее бабушка настояла на том, чтобы девочку назвали Дхонду, что означает камень.

В те дни родители прокалывали маленьким мальчикам мочки ушей, чтобы таким образом, замаскировав под девочку, уберечь от похищения демоном. Считалось, что девочки демона не интересовали. Но поскольку родилась девочка, единственное, что смогла придумать семья в целях защиты, – дать малышке странное, почти отталкивающее имя, которое бы отпугнуло злых духов. Вот так Дхондутаи пришла в этот мир, плача прекрасным голоском и неся в себе обещание чего-то необычного, особенного.

Шесть

Одной из любимых историй о наставничестве у Дхондутаи была история об основателе джайпурской школы музыки Алладия Кхане, родившемся в конце девятнадцатого века.

– Кхан-сахиб был молодым человеком, обучавшимся у своего дяди Джахангира Кхана, – рассказывала Дхондутаи. – Ты никогда не слышала о Джахангире Кхане? Когда он пел, перед слушателем будто бы вставали величественные колонны нот, – продолжала она, стоя перед зеркалом и прищуриваясь, пока рисовала идеально круглое бинди [12]12
  Бинди – знак правды, цветная точка, которую индийские женщины рисуют в центре лба. – Прим. рад.


[Закрыть] у себя на лбу.

Положив небольшую косметическую палочку обратно в специально выделенный для нее угол в шкафу, она продолжила историю. Юный Алладия дал один из своих первых концертов и поразил всех своим талантом. Поздно вечером он возвращался с концерта со своим учителем и другими музыкантами. Алладия был опьянен своим великолепным выступлением, остальные – прекрасной музыкой и несколькими бокалами вина. Они наперебой восхваляли его и называли «новым кхан-сахибом». Джахангир Кхан некоторое время слушал эти подшучивания, затем повернулся к племяннику и влепил ему пощечину со словами: «Ты мог бы петь лучше».

«На самом деле учитель не был недоволен исполнением Алладии, – сказала Дхондутаи. – Просто в те времена старшие считали, что излишняя похвала может сослужить молодым дурную службу. Времена действительно изменились, – продолжила она со вздохом. – Вашему поколению позволяется слишком много, слишком много свободы и никакой дисциплины. Вот во времена моей молодости…»

Последняя фраза была ее постоянной мантрой. По обыкновению я отвечала на нее скучающим видом и бормотанием «ну да, ну да» себе под нос, или же усмешкой и закатыванием глаз. Иногда я делала вид, что мне интереснее узоры на ковре…

– …Ох уж эти парсы [13]13
  Пáрсы – этноконфессиональная группа последователей зороастризма в Южной Азии (Индии и Пакистане), имеющая иранское происхождение. – Прим. перев.


[Закрыть]. Чтобы кто ни говорил, они отличаются от нас.

Я взглянула с интересом. В этот раз диатриба [14]14
  Критика, обличительная речь. – Прим. ред.


[Закрыть] Дхондутаи была обращена не ко мне, а к другой ученице, недавно поступившей в ее школу музыки. Я выпрямилась и стала внимательно слушать, как моя учительница бранит провинившуюся новенькую. Ее звали Дэльна. От бледной девочки-парсийки с лицом, усыпанным розовыми угрями, немного пахло рыбой и тальковой пудрой. Ее отец – Доктор Рустом – был большим любителем музыки.

Особенностью домов пáрсов было наличие в них напольных часов, роялей и почти всегда – свадебного портрета королевы Англии. В отличие от большинства парсов, симпатии которых принадлежали Баху и индийскому дирижеру Зубину Мехте, Доктор Рустом был поклонником Фироза Дастура, который был парсом, но, изменив традициям, стал классическим вокалистом в стиле Хиндустани.

Доктор Рустом был дантистом и много лет копил деньги, чтобы его дочь смогла обучаться классической индийской музыке. Чтобы иметь такую возможность, по выходным он дополнительно организовал специальную детскую клинику, а также читал лекции по гигиене полости рта в местных школах, дабы впечатленные родители приводили к нему на лечение своих детей. Я тоже была одной из его пациенток. Когда он узнал, что я занимаюсь музыкой, то не преминул спросить, как можно встретиться с моим преподавателем. Взяв с него обещание, что он никогда больше не побеспокоит меня по поводу моих зубов, я сказала ему, где живет Дхондутаи.

Доктор Рустом отвел Дэльну к Дхондутаи. Она была прилежной ученицей, но так и не смогла выйти за рамки основ раги Бхуп. Однако горячий энтузиазм Доктора Рустома настолько тронул Дхондутаи, что она не решалась сказать ему, что природа не одарила его дочь хорошим слухом.

– Это было моей мечтой, – признался он ей, говоря на хинди с характерным для парсов прерывистым акцентом.

– Она очень старательная, но доктор…

– Когда я состарюсь и выйду на пенсию, я мечтаю, закрыв глаза, слушать, как дочь поет для меня.

– Конечно, конечно, но… – и она замолкала, не в силах огорчить его.

Он вспоминал о днях, когда отец брал его с собой в дом Фироза Дастура на Грант-роуд. Грант-роуд, который впоследствии прогнил, словно запущенный зуб, тогда был оживленным районом, заселенным представителями старинных родов парсов. В детстве доктор проводил много воскресных вечеров в квартире Фироза Дастура, куда вели шаткие ступени и где слушали старых мастеров на граммофоне, стоявшем под портретом великого певца Абдул Карим Кхана.

Доктор был очень добрым человеком, он настоял на том, чтобы отвезти Айи в свою клинику и изготовить для нее индивидуальные зубные протезы. Но после года душераздирающих занятий и попыток научить его дорогую Дэльну брать ноту Ре, не посягая при этом на ноту Га, Дхондутаи не выдержала.

«Своими фальшивыми нотами она пронзает каждую кость в моем теле, – пожаловалась мне Дхондутаи тем утром, поежившись и закрыв уши руками. Доктор согласен платить мне вдвойне или делать все, что сможет, чтобы она продолжала заниматься, но мне это не интересно. Почему я должна тратить свое и ее время, если она никогда не сможет петь?»

Я кивала с поддельным сочувствием, втайне радуясь, что причастна к отчислению другой ученицы.

Пять сотен рупий, ежемесячно получаемые от дантиста, ничего не значили для Дхондутаи. На что они ей? На новую мебель? Ее пришлось бы поставить поверх старой. На сари, которые бы лишь занимали место в единственном шкафу в комнате? На золотые украшения для детей, которых у нее не было? Все это было бесполезно. Дхондутаи нельзя было подкупить ничем, кроме надежды на хорошее пение. Так что дальше она с Дэльной заниматься не стала и отправила ее обратно к занятиям скрипкой с мисс Ширли Говасджи на Грант-роуд.

Я встретила Дэльну несколько месяцев спустя, когда снова вернулась в зубной кабинет, чтобы поставить пломбу. Она с грустью пожаловалась на попреки мисс Ширли, когда у нее не получалось сыграть ноты правильно. Дэльна скучала по Дхондутаи.

Но Дхондутаи была непреклонна. Она не выносила таких уроков – со взаимными мучениями. И не желая больше бездарных учениц, нарушавших ее душевный покой, она с радостью вернулась к своему уединенному существованию и к прежним ученицам – ко мне, милой юной девушке Рани и еще одной женщине постарше, Манджутаи.

Дождь беспрестанно лил в течение двух дней. Но уроки музыки никогда не отменялись. Взгляды на подобные вопросы у Дхондутаи, как и у моей мамы, были стоические. Преодолевая вязкие коричневые лужи по дороге к Дому конгресса, я чувствовала себя беспомощной бабочкой в тисках этих двух сильных женщин. Я тащилась вверх по лестнице, все-таки успев намокнуть, хотя из машины неслась во весь опор. Дхондутаи сняла с крючка около двери тонкое клетчатое полотенце и дала его мне.

«Вот, вытрись, а то простудишься и меня заразишь», – сказала она со смехом. Айи улыбнулась.

Полотенце пахло ее эвкалиптовым маслом, и я внутренне съежилась, пока наскоро вытиралась. Дхондутаи вручила мне письмо, напечатанное на пишущей машинке.

«Прочти, пожалуйста, что здесь написано, ты знаешь, мой английский не очень хорош». Это было приглашение спеть для маленькой аудитории в Матунге [15]15
  Район Мумбаи. – Прим перев.


[Закрыть]. «В следующем месяце, – объявила она, забирая обратно письмо и кладя его на маленький голубой столик посередине комнаты. – И я хочу, чтобы в этот раз ты играла на тампуре и аккомпанировала мне на сцене. Ты уже готова для такого дебюта. Пусть все увидят мою маленькую Кесарбаи». Она улыбнулась и повернулась к своей матери: «Посмотрим, что скажут музыкальные критики. Они будут шокированы, когда услышат ее. Все, что ей нужно сделать, это спеть два-три таана, и они раскроют рты от удивления».

Приступ нервозности промелькнул во мне столь быстро, что я едва успела его заметить. Мне только исполнилось тринадцать, и два года я изучала только рагу Бхуп. Моя учительница хотела использовать меня, свою юную ученицу, чтобы свести старые счеты с теми, кто недооценил ее талант, написав об этом в газетных статьях.

Мы начали изучать новую рагу, которую она собиралась исполнить – ритмичную, почти игривую Тилак Камод. Я помнила ее со времен школы мисс Ранадэ, и она мне нравилась. Дхондутаи показала мне основной строй раги и два-три таана, созданных для того, чтобы вызвать реакцию публики. Она собиралась также спеть рагу Бхуп, чтобы я могла петь вместе с ней. Уроки шли хорошо, и возбужденность Дхондутаи росла с каждым днем. Мама купила мне новый шальвар-камиз [16]16
  Женский индийский костюм – шаровары с туникой. – Прим. ред.


[Закрыть] специально для концерта. Он был цвета желтой канарейки с контрастным черным дупатта [17]17
  Шарф. – Прим перев.


[Закрыть]. Но такой выбор, должно быть, накликал беду. Как только Дхондутаи увидела меня входящей вечером перед концертом в комнату, она воскликнула:

– Что с тобой не так? Ты надела черный?

Я посмотрела на нее, испуганная и расстроенная, и подавила в себе другой источник беспокойства, кипевший во мне: в тот день, проснувшись, я увидела мокрое пятно на простыне, мои первые месячные. Дхондутаи, должно быть, заметила испуг на моем лице, потому что ее тон сразу смягчился, и она предложила мне посидеть, пока не закончится ее распевка. Разве я могла тогда понять, что она тоже нервничала, и что ей не на кого было больше излить свое беспокойство?

– Не переживай, – прошептала Манджутаи, подбадривая меня. Несмотря на то, что Манджутаи была ученицей Дхондутаи, она была старше нее и смотрела на эксцентричность учительницы со снисхождением зрелости.

Часом позже я сидела на сцене позади Дхондутаи и играла на тампуре. Неподходящие цвета одежды, первые месячные, затекающие на жестком полу ноги, – все это выбивало меня из колеи. Когда Дхондутаи повернулась ко мне и дала мне знак петь, я спела один из таанов, который совершенствовала последние три недели. Получилось плавно. Дхондутаи ободряюще кивнула и сказала человеку, сидевшему в первом ряду: «Видишь?».

Но в следующий раз, когда она повернулась ко мне, мои ноги уже гудели от боли, и едва открыв рот, я поняла, что фальшивлю. Я мучительно продиралась через полутона, с каждой секундой слыша, что пою все хуже. Дхондутаи прервала меня прежде, чем я смогла закончить фразу, и больше не позволяла мне петь. Периодически она смотрела на своего второго аккомпаниатора – Манджутаи, когда ей нужна была поддержка во время смены дыхания или необходимо было сделать глоток горячего чая. Я же все оставшееся время мучилась от боли и отчаяния и ждала окончания концерта.

Через два дня, когда Дхондутаи рассказывала о концерте в Матунге своей маленькой домашней аудитории – Мози и Айи, – я была удивлена ее избирательной памятью. Казалось, она забыла о своем гневе и разочаровании по поводу моего провального дебюта. К счастью для меня, один музыкальный критик подошел к Дхондутаи, и сказал, что очень впечатлен ее пением, и также сказал несколько добрых слов о моем голосе. Не важно, насколько отчужденной она была от мира, такие вещи были для нее важны.

– Крошка Намита была не в лучшей форме, но это же ее первое выступление… – сказала Дхондутаи, внося из кухни две чашки чая. – Она усвоит этот урок, и в следующий раз будет петь лучше, – добавила она, глядя на меня с улыбкой. – Я помню себя в подобные дни: берешь нужную высоту, но твой голос тут же сползает вниз. – Дхондутаи усмехнулась, отпивая чай из блюдца.

Мози опустила чашку с блюдцем, посмотрела на меня и покачала головой, улыбаясь.

– Где еще ты найдешь такого учителя, моя девочка? Она любит тебя больше, чем любила бы родная бабушка. Ты – ее счастливая звезда.

– Но в следующий раз, пожалуйста, посоветуйся со мной, какого цвета одежду надеть на концерт, – вставила Дхондутаи с притворной строгостью. – Это очень важно. Нам не нужны плохие духи. Достаточно плохих людей вокруг.

Она подошла и приобняла меня, я засмущалась.

Я начинала обожать свою учительницу, хотя скрывала свои чувства под маской смущения или беспечности. Я все еще отказывалась прикасаться к ее стопам, потому что меня это смущало, и я полагала, что это унизительно. По какой-то причине она от меня этого и не ожидала.

Однако она знала, что небезразлична мне. Время от времени я приносила ей что-нибудь, что могло показать ей мое настоящее отношение, например маленькую глиняную фигурку Ганеши, которую сделала для нее на занятиях по керамике, или рисунок с изображением того, как я играю на тампуре в музыкальной комнате. Если моя мама передавала ей сари или набор подушек на день рождения, я украшала упаковку цветами. Дхондутаи смеялась от радости, когда разворачивала эти маленькие подношения, а их содержимое находило почетное место в ее комнате. И я наслаждалась ее радостью.