Текст книги "Музыкальная комната"

Глава II
Парк Шиваджи

Один

Мне было четырнадцать, когда умерла Айи. Бхакти Майя сообщила мне эту новость, по ее щекам катились слезы. Меня не было дома, когда Дхондутаи звонила, чтобы отменить урок. Она поговорила с Бхакти и сказала, что ей нужно торопиться в Джабалпур, к своей сестре. Айи скончалась во сне, когда гостила у своей младшей дочери Шакунталы. Она бормотала имя Дхондутаи, прежде чем лечь и навсегда закрыть глаза.

Дхондутаи все еще оплакивала свою маму в Джабалпуре, когда пришла новость о сильном сердечном приступе Мози. Опытная медсестра, спасшая многие жизни, не смогла ничего сделать для себя, когда сама начала тяжело задыхаться, поддавшись грузу жизненных невзгод. В тот момент Мози была одна в квартире. Соседи взломали дверь после того, как уборщица постучалась к ним и сказала, что Мози не откликается на звонок.

Дети Мози решили продать квартиру, так как знали, что она стоит хороших денег. Район постепенно облагораживался. Желающих посещать салоны традиционных танцев становилось все меньше. Большинство работавших там женщин переехали и учили своих дочерей танцевать в пригородах, в более прибыльных дамских барах с мигающим светом. Кроме того, мост Кеннеди находился в самом центре города, где земля стоила невероятно дорого.

Дхондутаи вернулась из Джабалпура совсем одна, впервые в жизни. Ко всему прочему вскоре она должна была остаться без жилья. Переезжать в Дели к брату и его семье ей не хотелось. Она любила их, но загрязненный воздух большого города наверняка лишил бы ее голоса, по крайней мере, так звучало ее оправдание для семьи. Но, по правде говоря, она ценила свою независимость и любила этот город у моря, ведь Бомбей привечал таких одиноких маргиналов, как Дхондутаи, и относился к ним без осуждения.

Я получила сообщение о звонке Дхондутаи, когда была на отдыхе в горах со своей семьей. Я не представляла, что ей пришлось пережить, дважды покинутой в маленькой квартире в Доме конгресса. Она сразу же принялась давать уроки. Теперь ученики станут для нее единственным источником человеческого общения.

Манджутаи, давняя ученица Дхондутаи, пригласила ее переехать к ней в большой дом в Парке Шиваджи, пока не найдется новое жилье. Дхондутаи не любила пользоваться чьей-либо благосклонностью, но Манджутаи и ее любезный муж Дада настаивали. Они пригласили ее на обед и затронули эту тему.

– Таи, не раздумывай. В конце концов, у нас такой большой дом, и теперь, когда Мадху вышла замуж, мы остались вдвоем, – сказала Манджутаи. Она поспешно добавила:

– У меня есть и свои корыстные причины. Это побудит меня заниматься более регулярно. И мы были бы счастливы, если бы музыка постоянно звучала в доме.

Услышав это, Дхондутаи почувствовала себя увереннее. Если бы она учила Манджутаи каждый день, то не чувствовала бы себя должной, это был бы равноценный обмен, да и выбора в том положениии у нее особо не было.

– А как же мои ученики?

– Ты можешь свободно продолжать свои уроки, – заверила Манджутаи.

– А еда?

– Разумеется, ты будешь есть с нами, Таи. Ты можешь свободно пользоваться кухней, но ты прекрасно знаешь, что Раму и Ратан почтут за честь готовить для тебя так же, как для нас.

Дада мягко добавил:

– Таи, поверь мне, ты сделаешь нам одолжение, живя здесь. Если ты будешь тут, мы с Манджу сможем вместе уезжать заграницу на более длительное время и не беспокоиться о том, что кому-то из нас необходимо спешить обратно, к домашним делам.

Дхондутаи почувствовала, как груз свалился с ее плеч. Ей всегда было жалко времени на готовку и уборку, которые отвлекали от музыки.

– Манджутаи, спасибо тебе за помощь. Я очень вам признательна и подумаю об этом.

«Но это должно быть временным решением», – подумала Дхондутаи. Ей нужно предпринять что-то и найти собственное жилье. Она решила, что пора выйти из своего уединения и обратиться за помощью к одному из презренных государственных чиновников.

Департамент культуры правительства княжества предоставлял квартиры журналистам, ученым, музыкантам и подобным группам людей по низкой цене. Списки претендующих на эту привилегию были длинными, и многие из претендентов не заслуживали ее, но коррупция процветала, и не требовалось большого воображения, чтобы протолкнуть свою заявку. За прошедшие годы многие гораздо менее талантливые музыканты уже воспользовались этой возможностью и получили квартиры в новых жилых комплексах, которые росли по всему городу. И впоследствии многие артисты, продав эти квартиры с хорошей прибылью, вернулись в свои старые дома, заполненные табла, ситарами, племянниками и племянницами. Дхондутаи решила подать заявку на квартиру по квоте артистки. Однако она знала, что ей придется найти кого-нибудь, кто продвинет этот вопрос.

Она обратилась к единственному такого рода человеку, которого знала, – племяннику ее учительницы Кесарбаи. Он оказался успешным управляющим и готов был помочь любому, кто был связан с его тетей. Господин Керкар немедленно позвонил соответствующему чиновнику, и заявление Дхондутаи волшебным образом переместилось в начало списка.

Дочь Мози деликатно сообщила Дхондутаи, что она может оставаться, пока не найдет жилье, но они уже нашли покупателя за хорошую цену, и тот торопится провести сделку. Если и было нечто, что Дхондутаи берегла и лелеяла, так это ее гордость. Она никому не хотела быть обузой. К концу месяца она покинет Кеннеди-Бридж с его мерцающими огнями навсегда. Она начала планировать свой отъезд.

Несколько недель спустя, купив как обычно овощи в лавке у дороги, она отправилась к старьевщику. Его небольшой магазин был переполнен предметами, которые когда-то гордо занимали свое место в жилых пространствах, но затем были выброшены, как стареющие любовницы, дабы уступить место новым. То были обломки повседневной жизни, как, например, громадный латунный чайник, который когда-то кипятил воду и наполнял крепким чаем чашки целой деревни, однако на маленькой городской кухне стал неуместен; или заплесневелая стопка журналов National Geographics двадцатилетней давности, старательно хранившаяся до тех пор, пока их подписчик не умер, а у внуков не нашлось места для воинов масаи и поющих китов. Ряды пустых бутылок из-под скотча с неповрежденными этикетками ждали, когда их снова наполнят, запечатают и перепродадут ничего не подозревающим выпивохам.

Дхондутаи попросила старьевщика заглянуть в ее квартиру на третьем этаже. Он сказал, что пришлет своего человека через час. Она медленно поднялась по ступеням Дома конгресса, открыла дверь и прошла прямо в свою комнату. Поставив небольшой пакет с овощами на синий кофейный столик, она присела на диван. Несколько минут она безучастно смотрела на пустую кровать у стены, но потом быстро взяла себя в руки и начала собирать вещи. Вскоре пришел старьевщик и забрал кровать и деревянный стул со встраиваемым туалетом. Бывшие спутники жизни, проданные за двести рупий.

Был только один способ утешить себя. Дхондутаи взяла тампуру и стала петь рагу Сукхия Билавал, потому что это была послеобеденная рага и подходящее время дня уже приближалось. «О Деви Дурга, защищающая добрых мудрецов, позаботься обо мне». В дверь позвонили. Она отложила тампуру и пошла к двери. Это был почтальон.

– Намаскар, Таи. Для тебя заказное письмо, – улыбнулся он ей. – Можно мне стакан воды?

– Конечно. Но взамен рассчитываю на хорошие вести, – засмеялась она. Дхондутаи зашла обратно в квартиру и посмотрела на конверт, письмо было из государственного департамента культуры и искусства.

Дхондутаи заперла дверь, повернув защелку, и медленно пошла на кухню, где вскрыла конверт ножом. В письме сообщалось, что ей выделили квартиру с двумя спальнями в Боривли, но в течение двух месяцев ей нужно будет внести за нее пятьдесят тысяч рупий.

Дхондутаи села на диван, у нее закружилась голова. Где она достанет столько денег? Половина этой суммы – не проблема: ее брат готов дать столько. А остальное? У нее самой было всего около пятнадцати тысяч. Сердце дрогнуло, когда она поняла, что придется сделать. Она открыла внутреннюю часть шкафа и вынула два золотых браслета. Они были подарены ее матери королевой Колхапура, когда Дхондутаи была еще маленькой девочкой. Красивые, филигранные украшения блестели в ее руке, напоминая о далеком детстве и так и не достигнутом успехе взрослой жизни. Как она может продать их? Она повернула их в руках. Узоры на них напоминали цветы, что росли у озера в Колхапуре. Глаза снова начали наполняться слезами. «Прекрати, – сказала она себе. – Сейчас время быть практичной, а не сентиментальной». – Она положила браслеты обратно и приняла решение отнести их ювелиру. А вдруг можно будет выкупить их обратно, когда появятся деньги.

В тот день, вернувшись в Бомбей, я сразу отправилась прямо в Дом конгресса. Сразу заметив, что кресла Айи нет на месте, я испытала странное ощущение в области солнечного сплетения, глаза наполнились слезами. Я была сбита с толку этим чувством и попыталась отогнать его. Но маленькая комната была наполнена болью утраты.

Моя мама приехала забрать меня с урока и выразить соболезнования в связи с кончиной Айи. Она понятия не имела, что Дхондутаи скоро переезжает. Дхондутаи рассказала ей о предложенной ей государственной квартире.

– Мне не хватает примерно пятнадцати тысяч рупий, и я собираюсь продать свое золото, чтобы собрать эту сумму. Может быть, вы подумаете о том, чтобы купить их, они такие красивые. И я была бы счастлива, если бы они попали в хорошую семью. Тогда со временем Намита будет носить их. – Она вынула украшения и показала маме.

– Даже не думайте продавать это, – запротестовала моя мать. – Вы получите деньги только за золото, но не за потрясающее мастерство ювелира! Никто не станет платить за это. Вам не нужно беспокоиться о деньгах. Мы одолжим их вам, а вы вернете, когда сможете.

– Вы серьезно, Мираджи? Вам не нужно сперва спросить об этом отца Намиты?

– Проблем не будет. Вы ни в коем случае не должны продавать украшения.

Браслеты остались с Дхондутаи. И сразу же после того, как у нее состоялся следующий концерт, она вернула маме деньги.

В последний день месяца Дхондутаи переехала в просторный гостеприимный дом Манджутаи. Парк Шиваджи был засаженным деревьями районом, выросшим вокруг большого зеленого парка, в центре которого находилась статуя Шиваджи – знаменитого царя-воина маратхов. Территория вокруг парка была заселена старожилами – интеллигентами, такими как Манджутаи и Дада, которые все еще верили в такие вещи, как утренние прогулки и вечерние раги. В городе, где собственность давно перестала быть тем, чем она когда-то была задумана, а именно местом для проживания, и вместо этого превратилась в главную причину семейных распрей, коррупции и даже убийств, эта пара открыла свой дом для кого-то без корыстного интереса. Они считали, что артист такого уровня, как Дхондутаи, заслуживает того, чтобы жить с удобствами, вот и все. И они были счастливы, что могут помочь.

Дом занимал почти половину квартала. Много лет назад семья сдала первый этаж государственной школе. Старый закон об аренде позаботился о том, чтобы школа сохранялась многие годы, и семья привыкла жить в атмосфере смеха детей, заполнявших их задний двор. Их жизнь невольно согласовывалась с расписанием занятий. Утренний звонок означал, что пришло время для чая и газет. Завершающий звонок обычно возвещал об окончании обеда и времени дневного отдыха.

Дхондутаи поселилась в комнатах в дальнем конце длинного открытого коридора на втором этаже, что давало ей возможность уединения. В ту сторону почти никто не ходил, даже Тито, жаждущий внимания доберман Манджутаи, который считал своим долгом посещать все комнаты в доме. Комната Дхондутаи выходила на большой балкон, откуда она могла видеть часть парка. Первое, что она сделала, – разместила там кустик туласи [18]18
  Базилик тонкоцветный, или Базилик священный, почитается как священное растение. В переводе с санскрита слово «туласи» означает «несравненная». – Прим. ред.


[Закрыть].

Вначале прибыли тампуры и заняли почетное место возле двух красивых старых шкафов из тикового дерева, которые стояли по обе стороны комнаты. Остальная мебель, занимавшая ее комнату в Доме конгресса, – молитвенный алтарь, ковер с пейсли-узором, синий металлический шкаф, и конечно же три фотографии со стен – также нашли свое место в разных углах новой комнаты. Теперь, когда их вывезли из прежней убогой комнаты, они выглядели великолепно. Но Дхондутаи не произнесла ни слова сравнения. В конце концов, то был ее дом.

Парк Шиваджи был гораздо дальше от моего дома, и теперь, когда мне уже исполнилось четырнадцать, я могла самостоятельно добираться на автобусе или поезде без следующей за мной по пятам старой няни или мамы. Пригородный поезд стал для меня новым приключением и открыл мне другой, захватывающий и пугающий мир, который был далек от безопасного кокона, в котором я жила прежде.

Поезда – это артерии Бомбея. Ежедневно они перевозят туда-сюда миллионы людей. Если по какой-то причине движение остановится, город впадет в кому. Поезда были подобны домам на колесах с собственными неповторимыми правилами и этикетом, которые требовалось соблюдать, иначе бы вас оттуда вышвырнули – буквально. Перед тем, как я отправилась в свое первое путешествие в Парк Шиваджи на поезде, меня предупредили о двух вещах касательно этого змееподобного зверя. Во-первых, о том, что для женщин были отдельные вагоны, а во-вторых – выходить нужно на станции Дадар. Но, как я вскорости обнаружила, этой информации было далеко не достаточно. Все равно что прилететь в чужую страну с устаревшим путеводителем в руках.

В первый раз собираясь сесть на поезд, я купила билет и стояла на платформе, пытаясь разобраться в мерцающих знаках и числах, обозначающих время и пункты назначения. А затем я совершила кардинальную для путешественника бомбейскими поездами ошибку. Я начала садиться в поезд в половине пятого или, если быть точной, попыталась сесть. Это был самый ужасный опыт в моей жизни, уступавший только тому случаю, когда я свалилась с гимнастического коня и продемонстрировала свое нижнее белье в зале, полном хихикающих одноклассников. Правило номер один в отношении поездов: если хочешь поехать куда-нибудь в час пик, лучше садиться на начальной станции. Чем дальше ты от офисного района, откуда отправляется поезд, тем плотнее становится поток пассажиров. Толпы набиваются внутрь уже на первой остановке, а на второй вагон превращается в консервную банку вспотевших, раздражительных человеческих сардин. Я не имела ни малейшего представления о том, что станцию Грант-роуд, где я пыталась сесть на поезд, от бизнес-центра города отделяет большое число станций и что меня оттеснит группа габаритных продавцов овощей, которые на ногах с пяти утра и теперь были полны решимости добраться до дома.

Через несколько минут я вернулась домой и набрала номер Дхондутаи.

– Баиджи, я не смогла сесть на поезд…

– О, Бета, я должна была предупредить тебя, чтобы ты вышла пораньше. Не волнуйся. Приходи завтра. И помни, выходи не позже четырех, иначе попадешь в давку.

Она чрезмерно опекала меня и была очень тронута тем, что я попыталась одолеть этого ужасающего дракона, который проносился через город, дыша огнем, просто чтобы добраться до нее.

В течение следующего месяца я начала узнавать правила. Избегать часов пик. Не ждать слишком долго, пока люди сойдут, прежде чем заходить в вагон. Стоять ровно за впередистоящим, чтобы тебя автоматически втолкнули внутрь. Если нет сидячих мест, расспросить тех, кто уже сидит, где они выходят, и зарезервировать себе место.

Вскоре я стала профи. Вероятно, я была одной из немногих девочек в моем девятом классе, которым разрешалось пользоваться общественным транспортом, причем в одиночку. Хотя я могла бы ездить на автобусе, я предпочитала поезд по двум причинам. Он был намного быстрее, и меня целиком захватывал открывавшийся там мир. Вагон второго класса для женщин был похож на дневное ток-шоу с участием женщин, которых я никогда бы не повстречала в иных обстоятельствах, и мне нравилось подслушивать разговоры о вредных свекровях, о мужьях-лодырях, подлых начальниках и ценах на рис. Некоторые женщины проводили в поездах около четырех часов в день – больше времени, чем они могли побыть со своими детьми. Они садились в один и тот же вагон день за днем. Это было пространство, в котором они создавали связи за пределами навязанного им круга общения. Здесь они обменивались домашними лекарствами и рецептами. Они сопереживали друг другу, но также делились радостными новостями о школьных успехах детей. Пассажирка понимала, почему у женщины рядом с ней синяки на руке, и демонстрировала свою молчаливую поддержку, подвинувшись так, чтобы освободить для нее больше места на сиденье. Анонимность придавала им сил.

В один ужасно жаркий пятничный день я вышла из поезда и направилась сквозь толпу на улицу, которая вела к дому Манджутаи. Эта улица была очагом всех драм, которые разыгрывались в нашем городе – постоянным местом войны между местными властями и придорожными продавцами, чьи лавки состояли из импровизированных столов или стеллажей, и которым не было дела до лицензий и фасадов магазинов, которые они перекрывали. Это сборище неформальных торговцев создало что-то типа торгового центра под открытым небом: бюстгальтеры и трусики беззастенчиво свисали с витрины как ажурные сталагмиты прямо рядом с наклонной башней из чаш из нержавеющей стали на одной стороне улицы, на другой стороне аккуратными кучками лежали свежие овощи – все было стратегически организовано так, чтобы женщины могли быстро пробежаться и запастись всем необходимым сразу по пути с работы. Сотни продавцов обосновались на улице, ведя оживленную торговлю с потоками пассажиров, которые проходили через вокзал ежедневно. Атмосфера слегка походила на Средневековье.

Улица имела свою систему порядка и функционировала, опираясь на свод неписаных правил. Дальше по пути, на следующей станции, где местное мусульманское население собиралось по пятницам в мечети, улица уступала место толпам молящихся, которые преклоняли колени в синхронном подчинении голосу муэдзина, доносившемуся из громкоговорителя.

Я торговалась с молодой женщиной за нитку жасмина, которую хотела купить для моей учительницы. Она не захотела снижать цену и предложила мне «вдохнуть аромат». Ловко упаковав украшение в зеленый лист, удерживая при этом на руках спящего ребенка, она с дерзкой улыбкой протянула мне жасмин.

Я прошла по базару и перешла улицу, миновав неприглядное здание с изображением морды разгневанного тигра на фасаде. Это была штаб-квартира правой индуистской партии Шив Сена, удачно расположенная, так как это был явно индуистский район для среднего класса. Двумя кварталами далее, через дорогу от статуи, покрытой голубиным пометом, стоял дом Манджутаи.

У входа в дом я наткнулась на группу школьников, которые парами шли на вечернюю зарядку в парк. Пронзительный звонок разбудил Тито, и из дома раздался его лай. Повар Ратан открыл дверь, протирая глаза и пытаясь успокоить собаку. Когда Тито обнюхал меня, лай превратился в приветственное рычание.

Дом все еще был укутан полуденной дремой, но чайник с заваривающимся чаем на кухне вскоре подготовит его к вечерней суете. Дхондутаи была на кухне с двумя чашками наготове. Я вручила ей цветы. Она поблагодарила меня и засмеялась, когда я предложила украсить ее волосы, но все же закрепила жасмин на своем маленьком хвостике.

– Ммм, Баиджи, чай восхитительный! – сказала я и получила в ответ сияющую удовлетворением улыбку, которую так ждала.

– Знаешь, в твоем возрасте мы пили чай тайком! Наш отец никогда не прикасался к чаю, потому что этот напиток считался возбуждающим. Он пил только стакан теплого молока утром и вечером, и ожидал того же от всей семьи. Но, конечно же, моя бабушка обожала чай, и всех нас пристрастила к нему. Чай покупали вместе с другими продуктами под тем предлогом, что он предназначен для случайного гостя. Это было весело! Если отец был дома, чайник подвешивали на веревку и тайком поднимали через отверстие в потолке на второй этаж, где мы, дети, уже ждали его с чашками.

– Это так забавно, Баиджи! Подумать только, что чай был наркотиком того времени…

– Мы все были такими дисциплинированными. Мой отец всегда настаивал, чтобы мой учитель Бхурджи Кхан пил только молоко, когда приходил ко мне на урок. В те дни, когда отца не было дома, учитель заглядывал в кухню и робко говорил Айи: «Сонатаи, можно мне сегодня чашку чая?»

Мы посмеялись над тем, как тот похожий на льва человек крался, чтобы выпить свой чай, и прихлебывали наш собственный. Пока мы болтали, я заметила великолепную молодую женщину, наполовину скрытую за дверью между кухней и маленькой внутренней комнатой. Она была одета в традиционное для штата Махараштра девятиярдовое сари цвета зеленого мха, а ее рука была украшена стеклянными браслетами более темного оттенка зеленого. Она застенчиво улыбнулась мне. Я вопросительно подняла брови, глядя на учительницу, и она пояснила, что это молодая жена Ратана, которая только что приехала из деревни. Она побудет здесь несколько месяцев, а затем он отвезет ее обратно. Таков был дом Манджутаи – открытый для всех.

Мы прошли по длинному коридору до комнаты Дхондутаи в дальнем конце. Я старалась идти рядом, пока она хромала, жалуясь на жару, а Тито носился взад-вперед, не в состоянии поддерживать ее ритм. Когда мы проходили через гостиную, я заглянула в одну из комнат и помахала Манджутаи, которая попивала чай, обсуждая вечернее меню с поваром Раму. Она посмотрела поверх своих очков и помахала мне в ответ.

В комнате Дхондутаи было прохладнее, чем в остальном доме, потому что она была затенена двумя великолепными деревьями гульмохара [19]19
  Гульмохара – Делоникс королевский, или огненное дерево. – Прим. автора.


[Закрыть], тонкие алые лепестки которых периодически залетали в дом. Дхондутаи потянулась к тампуре и вынула ее из выцветшего розово-золотого чехла, знакомым движением развязав узел на его верхней части и сняв ткань с грифа. Заиграв, она поморщилась – инструмент был расстроен. От жары и влажности дерево разбухло, и четыре струны потеряли натяжение. Дхондутаи начала медленно поворачивать колок, и тот заскрипел, сопротивляясь, как упрямый ребенок.

Настроив инструмент наполовину, Дхондутаи остановилась и сказала:

– Я думаю, тебе пора научиться делать это самой. Тампура будет твоим спутником всю жизнь, так что тебе нужно научиться настраивать ее. – Она передала мне инструмент словно маленького ребенка.

Спустя много лет, уже после рождения моего сына, она говорила мне:

– Помни, ухаживай за тампурой с той же заботой, что и за своим сыном Чайтаньей.

– Тампура – это не неодушевленный предмет, ты знаешь, что в ней есть жизнь. Она реагирует на свару так же, как человеческое ухо. Можешь не верить, но я испытала это на собственном опыте. Иначе бы и сама не поверила.

Дхондутаи рассказала историю о том, как однажды аккомпанировала Кесарбаи на сцене. Она тогда только начала учиться у Кесарбаи и, так как была наслышана о темпераменте своей учительницы во время публичных выступлений, немного нервничала, так как должна была сидеть сразу за ней. Концерт был назначен на шесть часов вечера. Музыканты прибыли, неся свои инструменты, и расселись на сцене – сначала Дхондутаи с тампурой, затем таблист и сарангист. Наконец, появилась долгожданная Кесарбаи в своем фирменном белом шелковом сари. Аккомпаниаторы начали настраивать инструменты. Сарангист взял смычок и с любовью провел им по струнам, медленно играя Са, давая тампуре нужную ноту. Таблист постукивал по своей табла, подстраивая ее. От волнения Дхондутаи никак не могла добиться правильного звучания инструмента. Через несколько минут Кесарбаи посмотрела на свои наручные часы, нахмурилась и повернулась к аккомпаниаторам, не обращая внимания на то, что говорила в микрофон: «Да что с вами? Вы не можете сделать таких простых вещей? Я не могу ждать до завтра». И, пока они сидели, скованные страхом, она подняла одну руку к уху и пропела блестящее Са.

– Это было чудесно, – сказала Дхондутаи. – В ту минуту, когда она пропела ноту, и тампура, и табла сонастроились сами по себе. Казалось, сила ее абсолютного звука достигла самой сущности инструментов, и они отозвались.

Я недоверчиво посмотрела на Дхондутаи. Но я давно научилась не спорить с ней по вопросам, выходящим за рамки моего воображения. Я просто ответила мягким «Ого!»

Инструменты, аккомпанирующие музыканту, – спутники на всю жизнь. Как говорила Дхондутаи, супруги умирают, дети покидают вас, даже ваши собственные способности начинают подводить вас, когда вы становитесь старше, но эти останутся с вами навсегда, если вы позаботитесь о них.

В тот день Дхондутаи решила, что мне пора обзавестись собственной тампурой. Она написала Аббе в Мирадж, город, известный своими потомственными мастерами по изготовлению инструментов. Семья Аббы из поколения в поколение изготавливала музыкальные инструменты, выдерживая дерево в течение года, полируя его, тщательно инкрустируя узорами из слоновой кости по краям. Их работа была трудом любви, и они делали ее, потому что это было единственное, что они умели. Но ремесло больше не кормило семью, поскольку большинство молодых музыкантов тяготели к более удобным и портативным электронным тампурам и табла.

Дхондутаи сжимала свою сумочку, пока мы пробирались в женский вагон второго класса. Несмотря на хаотичный поток людей, она проследила, чтобы я зашла в вагон первой. Всю поездку она провела, прижимая к носу платок, защищаясь от сильного запаха свежей рыбы, которую везли три рыбачки. Никто не осмеливался упрекнуть свирепых женщин, рискуя тем, что прямо перед их носом повиснет лупоглазый лещ.

Мы ехали в магазин музыкальных инструментов. Дхондутаи написала Аббе, описав вид тампуры, который она хотела для меня. Он должен был быть в точности таким же, как у нее. Украшение тампур Дхондутаи включало элементы узоров инструментов обоих ее учителей. Замысловатые узоры пейсли были взяты у тампуры Кесарбаи, витая окантовка – у инструмента Бхурджи Кхана. Дхондутаи хотела, чтобы ее тампуры выражали дань уважения обоим гуру.

Но Абба не мог изготовить инструмент сразу, мог пройти целый год, прежде чем он выслал бы его из Мираджа, поэтому мы направились в магазин, чтобы найти временную замену – электронную тампуру.

Пришло время практиковаться дома, ведь вскоре я собиралась впервые выступить сольно на ежегодном конкурсе музыкальных талантов в моей школе.

Дхондутаи решила обучить меня раге Малхар, ибо приближалось то время года, когда жара и зной сменялись сезоном дождей. Малхар – рага дождя. Ее вдохновляющие мелодичные фразы поют о возрождении и обновлении. Впервые я узнала о Малхар из рассказа серии Амар Читра Катха [20]20
  Амар Читра Катха (ACK Comics) – индийский издатель графических романов и комиксов. Большинство из них основаны на религиозных легендах и эпосах, исторических личностях и биографиях, сказках и культурных историях. Компания была основана в 1967 году Анантом Паем. – Прим. перев.


[Закрыть]. Рассказ был о Тансене. Соперник великого музыканта замышлял убить его. Его оружием была музыка. Он убедил царя заставить Тансена спеть могущественную рагу Дипак, звуки которой якобы вызывают жар. Пока Тансен пел, во дворце чудесным образом зажглись газовые светильники.

Его пение стало настолько интенсивным, что у него поднялась температура, и его охватила лихорадка. Тогда его дочь взяла тампуру и спела рагу Малхар, чтобы охладить жар. Тансен был спасен!

Магазин музыкальных инструментов Бхауджи находился в небольшом переулке на Ламингтон-роуд, рядом со старым домом Дхондутаи в Доме конгресса. Мы остановились на секунду, чтобы рассмотреть витрину. Там были выставлены ситара, табла, две гитары и клавишный инструмент, свидетельствовавшие о переходе в более западную музыкальную эпоху. При входе внутрь магазина нас окутал запах дерева и лака. Чего там только не было: ряды табла и их ударных братьев – дхолаков; группа фисгармоний, стоявших друг на друге на полке; тампуры и ситары всех форм и размеров, с блестящими тыквами с разнообразными узорами на них или, наоборот, аскетичные и без украшений, словно скульптуры из камня. И множество других инструментов вокруг.

Мужчина с рябым лицом поставил стакан с чаем на прилавок и посмотрел на нас без особого воодушевления. Я облокотилась на прилавок и поежилась, когда моя рука случайно коснулась липкого круга на том месте, где раньше стоял стакан.

– Намаскар. Я Дхондутаи Кулкарни. Бхауджи здесь? – Дхондутаи всегда соблюдала старомодный этикет, обращаясь к кому-либо.

Мужчина посмотрел… почти что сквозь нее. Затем шумно отхлебнул из своего стакана и сказал, что этот магазин был продан два года назад некоему Бачубхаи. И он понятия не имел, где мы могли бы найти Бхауджи.

– А что вы ищете?

– Нам нужна электронная тампура, пожалуйста.

Продавец показал нам две модели. Дхондутаи выбрала одну. Я заплатила, и мы ушли.

По дороге домой Дхондутаи была очень тихой и молчаливой. Я не расспрашивала, но интуитивно понимала, почему она смолкла. Вообще я начала понимать, почему она редко выходила из дома. Ей не только не нравилось излишнее общение, но она также не хотела сталкиваться с болезненной реальностью безызвестности. Она была серьезным музыкантом, единственной ученицей одной из величайших певиц всех времен, хранилищем завидной коллекции редких раг и композиций, но миру было все равно. Он был настроен на другой лад. Это была одна из тех встреч, которые напоминали ей, что она одинока в стремлении обрести свой голос во вселенной, которая уделяет все меньше и меньше внимания тем, кто еще не достиг редкого баланса между великим искусством и общественным признанием.

Я начала готовиться к школьному музыкальному конкурсу. Со времени начала занятий музыкой я жила в двух разных мирах. В школе я скрывала тот факт, что регулярно езжу в район под названием Парк Шиваджи на занятия по музыке, часто добираясь туда на переполненных поездах или громоздких красных автобусах. А в обществе Дхондутаи я воздерживалась от рассказов о том, что девочки моего возраста уже встречаются с парнями, или о своей первой сигаретной затяжке. Объединить эти два мира было невозможно. Но несколько раз они все-таки пересеклись, и одним из этих случаев было мое участие в музыкальном конкурсе.

Моя школа основывалась на английской государственной системе образования, включавшей жесткое соперничество и четкую классовую иерархию. Помимо академической программы, школьная жизнь делилась на четыре дома – красный, синий, зеленый и желтый, которые были названы в честь давно умерших почтенных британских директоров. Я принадлежала к зеленому дому с жутковатым называнием «Савадж» [21]21
  Англ. Savage – жестокий, беспощадный. – Прим. ред.


[Закрыть]. У каждого дома была сложная система старост и кураторов, чья миссия заключалась в том, чтобы их цвет набрал наибольшее количество баллов в конце года. Таким образом, наша школьная жизнь состояла из серий соревнований «между домами». Красные состязались с синими на боксерском ринге, а команды дома Савадж вступали в дебаты со столь же хорошо подкованными представителями дома Палмер по таким вопросам, как: «лучше ли справляются большие традиционные семьи, чем современные маленькие» или «браки по договоренности в противоположность союзам по любви». Когда начался школьный музыкальный конкурс, я предложила свои скромные услуги и сказала, что буду участвовать в категории «индийский вокал».