Текст книги "Музыкальная комната"

Внезапно он схватил ее за руку и потащил за собой. В последовавшей стычке ее ожерелье порвалось, и молочно-белые жемчужины разлетелись по комнате. Она вырвалась и упала на другого придворного, который прошептал ей на ухо: «Не волнуйся, со мной ты в безопасности». Затем он повернулся к князю и сказал: «Поскольку она упала мне на колени, она – моя». Только в этот миг, по словам Дхондутаи, сердце Кесарбаи снова начало биться в обычном ритме.

Но придворный не смог спасти Кесарбаи от разнузданного князя, который не разрешал ей покидать княжество Патиала почти шесть месяцев. Письма ей не доставляли, и ей не дозволялось отправлять сообщения домой. В этой позолоченной тюрьме у нее не было никаких прав и средств защиты. В конце концов, придворный музыкант Баркатулла Кхан, который и привел ее туда, сумел убедить князя отпустить ее. Так она вернулась в Бомбей.

Хотя рассказ, возможно, был приукрашен или подредактирован, подобные вещи вполне могли иметь место и, вероятно, имели не раз – с Кесарбаи или ее матерью, или тетей, или подругой, оставляя после себя слои ярости, подобные осадку, который волны оставляют на прибрежных скалах.

Дхондутаи покачала головой.

«Этим женщинам было нелегко. Неудивительно, что она дала образование своим дочерям и племянницам и смогла привести их к достойному положению в обществе. Я хорошо помню один вечер, когда я пришла на урок и застала в комнате юную внучатую племянницу Кесарбаи рыдающей. Я спросила ее, что случилось, и она ответила, что только что стояла на балконе и смотрела на улицу. Внезапно маи закричала на нее и сказала, чтобы она никогда не стояла там после захода солнца».

«Что я сделала не так? Я не понимаю, почему она так вышла из себя», – сказала девочка.

«Мое сердце сочувствовало ей, – сказала Дхондутаи. – Как я могла объяснить, что ей не разрешили стоять на балконе в сумерках, потому что так делали определенного рода женщины, желающие привлечь клиентов. И ни при каких обстоятельствах ее не должны были спутать с одной из них. Маи позаботилась о том, чтобы эта грязная глава жизни для ее семьи закончилась навсегда».

Четыре

В 1920-х годах Бомбей, город у моря, стал домом для нового поколения махараджей. Они были текстильными магнатами, которые разбогатели благодаря системе, в которой хлопок выращивался и превращался в пряжу в Индии, а затем отправлялся на фабрики Манчестера, где из нее ткали ткань и отправляли обратно в Индию. Владельцы фабрик в Бомбее, таким образом, были поставщиками сырья. Заняться им было особо нечем, пряжа продолжала крутиться, а деньги текли рекой. Поскольку у них была масса свободного времени, они могли позволить себе предаваться различным удовольствиям, таким как музыка и танцы. Собственно, эти предприниматели и стали причиной того, что музыка осталась жива после того, как покровительство князей угасло.

Для богатого мужчины стало признаком определенного статуса поддерживать певицу, которая могла быть и его любовницей. Но это уравнение не ограничивалось традиционной парадигмой отношений богатого мужчины и эксплуатируемой любовницы. Скорее это было взаимное уважение. Дети, которых такая женщина рожала от своего покровителя, были полностью обеспечены, хоть и оставались с матерью, и брали ее фамилию. Существовало негласное понимание того, что она или ее семья никоим образом не будут вмешиваться в законную семью покровителя. Таким образом поддерживался социальный порядок, и покровитель продолжал сидеть во главе обеденного стола в окружении жены и детей так, как будто ничего не происходит. И если он не ночевал дома три раза в неделю, никто не спрашивал о причине его отсутствия. Жена училась замораживать свое сердце до тех пор, пока не получала возможность выплеснуть наболевшее на невестку, слугу или через продолжительный недуг.

Длинные белые подушки были разложены, газовые лампы зажжены, а на окнах развешаны гирлянды из жасмина так, чтобы они могли раскачиваться на легком ветерке. Гости начали прибывать в конных экипажах. Комнату наполнили шелест шелка и аромат духов.

Богатый меломан из Калькутты посетил Бомбей. В его честь кто-то устроил трехдневный музыкальный концерт для избранных в частном доме где-то в Санта-Круc. Выступать должна была Тарабаи Широдкар, одна из великих певиц того времени, а перед ней – молодая начинающая певица по имени Кесарбаи.

К дому подъехал экипаж, запряженный двумя великолепными белыми лошадьми. Швейцар открыл дверь, и из нее вышла пышногрудая женщина лет двадцати восьми в голубом чандери-сари и блузке без рукавов. Жемчуг и бриллианты сверкали на ее шее, а подвеска с аквамарином идеально сочеталась с сари. Ее волосы были собраны в высокий пучок и украшены белыми цветами. Короткие ногти были выкрашены в алый цвет. Хозяин, стоявший у дверей, сказал: «Приветствую, Кесарбаи».

Тарабаи позаботилась о том, чтобы Кесарбаи спела первой. Индийские музыканты очень щепетильны в вопросе о том, кто поет до и после них – не только из-за самолюбия и профессиональной иерархии, но и потому, что это влияет на выступление.

Эти женщины жили в странном мире. С одной стороны, они помогали друг другу, но одновременно с этим боролись за первенство в одной и той же небольшой группе клиентов. Несмотря на скрытое сочувствие друг к другу, все же каждая знала, что должна быть красивее, лучше петь и быть более страстной любовницей. Лишь немногие из них стали великими певицами, которые могли позволить себе жить без любовников и покровителей. У остальных выбора не было.

Кесарбаи выступила не лучшим образом. Она не была знакома с таблистом и нервничала перед аудиторией влиятельных, богатых знатоков. Следующей пела Тарабаи и смогла поднять всем настроение. В середине выступления она сказала полушутя: «Мое пение хотя бы развеет нестройные звуки, оставленные здесь Кесарбаи». Аудитория захихикала.

Вечер стал поворотным для Кесарбаи и истории индийской классической музыки.

Возмущенная публичным оскорблением, она пошла домой и проплакала несколько часов подряд. Она решила, что подобное никогда не должно повториться снова. Она сделает все возможное, чтобы стать величайшей певицей в стране. В ближайшие сто лет не будет никого, подобного ей. Она им всем покажет. Кесарбаи пыталась учиться музыке у слишком многих певцов, не получая никакой настоящей подготовки. Теперь ей нужен был лучший учитель. Она должна была настолько овладеть вокальным мастерством, чтобы ее аалаап пронизывал звуком весь зал; она должна была постичь секрет двухнотного таана, чтобы ее голосовые связки могли порхать; она хотела красивых композиций, которые сделают ее бессмертной. Только один человек мог помочь ей добиться всего этого. Его звали Алладия Кхан.

Главным покровителем Кесарбаи в то время был Сет Гопалдас. Он осторожно попытался сказать ей, что Алладия Кхан может не согласиться обучать ее. Было известно, что на профессиональных байи он смотрел свысока. К тому же у него уже были сыновья. Зачем он станет тратить время на обучение женщины? Кроме того, он немного и безуспешно учил Кесарбаи восемь лет назад.

Но молодая певица приняла решение, и ничто не могло его изменить. Наконец, Гопалдас понял, что он должен что-то сделать. Не оставалось никакой надежды усмирить этот вулкан. Тогда он пошел на хитрость. По счастливой случайности его близкий друг Витхальдас был близко знаком с Алладией Кханом. Сет Гопалдас попросил его написать придворному певцу Колхапура. Была выслана следующая телеграмма: «Витхальдас умирает. Выезжай в Бомбей немедленно».

Прибыл Кхансахиб. Войдя в дом, он был потрясен, увидев, что его друг спокойно развалился на качелях и смакует шербет, вместо того чтобы лежать с лихорадкой в постели, как это представлялось.

– Что такое? Ты солгал мне… – сказал он в необычайном порыве гнева.

– Успокойся, Кхансахиб. Успокойся. Позволь мне все объяснить…

Он пригласил гостя присесть. Через несколько минут, в соответствии с планом, прибыл Гопалдас, и сел рядом с ними. Витхальдас сделал решительный шаг:

– Кхансахиб, мы бы очень хотели, чтобы ты взял в ученицы Кесар и передал ей все, что сможешь.

Алладия Кхан выглядел ошеломленным и ничего не ответил. Двое друзей терпеливо и молча ждали. После долгой паузы он сказал:

– Витхальдас, обращаясь с такой просьбой, ты ставишь меня в затруднительное положение. Не знаю, в курсе ли ты, но я учил эту девушку, когда ей было лет девятнадцать-двадцать, в течение нескольких месяцев. Она не была способна учиться моей музыке, поэтому я прекратил занятия. Позже я слышал, что она распускает слухи, что я плохой учитель. И хотя последние несколько месяцев я слышу, что она снова хочет учиться у меня, я ее учить не желаю…

Гопалдас и Витхальдас понимающе переглянулись, но ничего не сказали.

– У меня есть еще одна проблема, – продолжил Алладия Кхан. – В настоящее время я работаю у Шаху Махараджа в Колхапуре, и он заботится обо мне и моей семье. Я действительно не могу позволить себе бросить эту работу.

– Кесар восемь лет назад сильно отличается от сегодняшней Кесарбаи, – продолжил уговаривать Витхальдас. – Ты можете сам убедиться, послушав ее. Что касается того, что она распространяла слух о тебе, могу заверить тебя, что это неправда и чья-то клевета. Наконец, если ты обеспокоен мыслью оставить князя, то и об этом мы уже позаботились. Через друга я попросил махараджу отпустить тебя. А Гопалдас согласился взять на себя все твои расходы, – у тебя не будет никаких проблем.

Алладия Кхан снова впал в задумчивое молчание. В комнате воцарилась тишина. Затем он медленно сказал: «Есть еще кое-что. Моя музыка очень сложна. Признаюсь, я чувствую себя неловко, обучая музыке женщину из подобного сословия, если вы понимаете, о чем я».

До Кхансахиба доходили слухи о связи между Кесарбаи и его собственным сыном Манджи Кханом. Тень пробежала по его лицу, когда он подумал об этом. Витхальдас предвидел это и быстро отреагировал. Разве Кхансахиб не учил когда-то в городе Сардар молодую театральную актрису, которой покровительствовал богатый человек? Он не упомянул об этом, но также имели место определенного рода отношения между Кхансахибом и актрисой. Так мог ли он «бросать камни»? Витхальдас просто сказал: «Но ты же учил Малубаи».

Все еще надеясь уклониться от тяжести неожиданного предложения, Кхансахиб выдвинул невообразимый ряд условий. Единоразово должна быть выплачена сумма в пять тысяч рупий, и двести рупий должны выплачиваться ежемесячно, включая оплату любых текущих расходов. Деньги должны выплачиваться даже в случае естественных помех занятиям. Кесарбаи придется учиться минимум десять лет, и, если ему потребуется куда-либо поехать, она должна сопровождать его.

Все условия были приняты, и 1 января 1921 года состоялась официальная церемония посвящения. Так началось одно из величайших музыкальных сотрудничеств двадцатого века.

Через несколько дней Гопалдас был в доме Кесарбаи. Они лежали в постели и обсуждали это новое великое событие в ее жизни. Стояла тишина, не считая плеска морских волн вдалеке, которые ласкали пески городского побережья. Кровать скрипнула, когда Гопалдас повернулся на бок лицом к своей возлюбленной, положив голову на локоть.

– Кесар, – мягко сказал он.

– Да, Сет? – она посмотрела на своего покровителя и улыбнулась.

– Ты знаешь, что сказал Кхансахиб, не так ли?

– Да, если я хочу учиться у него, у меня больше не должно быть детей.

– Это означает, что мы не должны больше встречаться таким образом, – прошептал он ей. – Мы останемся хорошими друзьями, и ты всегда будешь для меня близким человеком.

– Да, Сет.

– Мы не можем позволить нашим временным нуждам стать преградой твоему музыкальному обучению. Это поворотный момент в твоей жизни. Ты теперь не просто поющая байи, а молодая женщина, у которой впереди великая карьера, и к этому нельзя относиться легкомысленно. Делай все возможное, чтобы стать лучшей, моя девочка. Ты должна засиять. Да пребудет с тобой Бог.

С этими словами мужчина, который был существенно старше Кесарбаи, отец ее единственной дочери, который заботился обо всех ее нуждах, ушел из ее жизни как возлюбленный. Он, однако, продолжал обеспечивать ее и следил за тем, чтобы его дочь, Суман, имела все, чего только могла пожелать.

Ходят слухи, что после короткого периода воздержания у Кесарбаи по-прежнему было много любовников, иногда по несколько одновременно.

У Алладии Кхана и Кесарбаи были очень сложные отношения. В их основе лежали вовсе не представления об идеальных отношениях ученицы и учителя. Уроки были следствием отчаянных мирских желаний – она мечтала стать величайшей певицей в мире, а ему нужны были деньги. Кхансахиб знал, что после смерти Шаху Махараджа его ценность при дворе Колхапура уменьшится. Юных князей больше вдохновляли быстрые лошади, чем мрачные раги. Предложение Витхальдаса появилось как раз в то время, когда Алладия Кхан в нем больше всего нуждался.

Они не притворялись, что с теплом относятся друг к другу. Тем не менее, и ученица, и учитель были связаны чувством долга – учиться и преподавать – и их музыка парила над всем остальным.

Был период, когда занятия стали чрезвычайно интенсивными и продолжались с утра до поздней ночи. Но возникла небольшая проблема. У Кесарбаи был сосед, сыновья которого учились в разных классах школы и колледжа. Их учебе мешало постоянное пение, доносившееся из соседнего бунгало. Когда об этом рассказали Алладие Кхану, он отметил, что Кесар только начала постигать нюансы стиля, и сейчас не время для них прекращать занятия. Поэтому он устроил им переезд в Сангли, тихий городок к югу от Бомбея. Он попросил брата Кесарбаи Бабурао снять небольшой домик в открытом поле, чтобы никого не беспокоить. Туда переехали Кесарбаи, ее невестка и Кхансахиб. В том доме он научил ее секретам гхараны и тому, как раскрывать и демонстрировать рагу. Там же она изучала рагу Бихагда и четыре или пять других раг. Те четыре месяца были одним из самых решающих этапов в музыкальном обучении Кесарбаи. Кхансахиб превратил ее в концертную певицу.

За десять лет Кесарбаи стала одной из самых высокооплачиваемых певиц своего времени. Независимо от того, понимали люди ее музыку или нет, присутствие на ее концертах стало признаком культурного уровня, и даже модным.

За несколько лет до смерти Алладия Кхан давал один из своих последних частных концертов в Бомбее. Кесарбаи уже давно перестала учиться у него, но пришла послушать. Кхансахиб представил несколько редких раг, в том числе Сампурна Малкаунс, необычную версию популярной раги Малкаунс. «Сампурна» означает «полный», что значит, что в раге представлены все семь нот гаммы. Кесарбаи была зачарована исполнением своего учителя, ведь в таком позднем возрасте его музыка уже была насыщена жизненным опытом и доведена до совершенства. Но она также была рассержена, ведь он не научил ее этой раге.

На следующее утро ее экипаж подъехал к жилищу Алладии Кхана – зданию «Сюрвейор». Она неторопливо вошла в комнату учителя и произнесла, нахмурившись:

– Кхансахиб, почему вы не обучили меня этой раге?

Баба был там, массируя дедушке стопы. Он поднял глаза на старика, который, как обычно, пребывал в глубоких раздумьях, перебирая свои четки. Кхансахиб сказал:

– У меня так много всего, что я могу дать. Разве я виноват в том, что никто не потрудился взять все?

– Пожалуйста. Я хочу выучить эту рагу.

На этот раз голос Кесарбаи был мягче.

Баба мягко указал на то, что Кхансахиб слишком стар, чтобы ездить в район парка Шиваджи, где она сейчас жила. Кесарбаи ответила, что она организует их уроки рядом с домом Кхансахибов в Бабулнатхе, в доме таблиста Вишну Широдкара на Лабурнум-роуд. В течение следующих двух месяцев Кесарбаи и Алладия Кхан прилежно приходили на урок каждое утро, и Кесарбаи выучила свою последнюю рагу: Сампурна Малкаунс. Она также упросила его научить ее петь бол-таан, потому что слышала, как ее заклятая соперница пела его. В то время Кхансахибу было около девяноста, а Кесарбаи – почти пятьдесят.

«Тогда же и я выучил эту рагу, слушая их уроки, – позже рассказал мне Баба. – И я смог передать ее Дхондутаи». Мы сидели в доме Баба в Колхапуре, спустя почти шестьдесят лет после смерти его деда. Он протянул руку к книге, лежащей рядом с его кроватью, и открыл ее. «На самом деле, я хочу, чтобы ты отнесла Дхондутаи короткий стих, который я сочинил в этой раге, это быстрая часть в темпе дхрут, которая идет после основной композиции. Несколько лет назад она просила меня научить ее этому».

Затем он прочитал свое сочинение, подписал его своим псевдонимом Ахмад Дас, что означало «слуга Ахмада». Ахмад – имя, которым подписывал свои композиции его дед Алладия Кхан.

Пять

– А ты знала, что музыка Кесарбаи вращается в Солнечной системе? – спросила Дхондутаи, глядя на меня сквозь очки для чтения. Она писала речь к концерту в память Кесарбаи, где ее попросили рассказать о своей великой гуру. Я озадаченно посмотрела на свою учительницу, но придержала свое недоверие пока не услышу эту историю, зная, что она будет прелестно увлекательной, даже если и недостоверной.

Много лет назад американский ученый, изучавший космос, решил отправить на орбиту капсулу времени. Идея заключалась в том, что даже если планета Земля когда-либо будет уничтожена в результате какого-либо взрыва в галактике, хоть какая-то память о планете будет сохранена. Капсула содержала произвольные объекты, включая описание принципов математики, фотографии известных памятников, произведений искусства и, что касается непосредственно этой истории, некоторые музыкальные записи.

Этот ученый однажды слышал запись исполнения Кесарбаи Керкар раги Бхайрави и хотел, чтобы она была включена в капсулу. Он поручил своей помощнице достать эту запись. Оказалось, что никто не знал, где найти ее. Все настаивали на том, что записей не существует, потому что Кесарбаи их не разрешала. Наконец, после долгих поисков по музыкальным библиотекам и магазинам, помощница наткнулась на пыльный индийский магазинчик в Нью-Йорке.

За стойкой она застала сонного мужчину в малиново-зеленой клетчатой рубашке.

Он нырнул в подсобку и вынес оттуда картонную коробку, покрытую похожей на его рубашку клетчатой тканью, и бросил ее на пол, подняв облако пыли. Женщина чихнула и отпрянула, затем опустилась на колени и начала перебирать содержимое коробки. Там были стопки старых шеллачных [38]38
  Шеллачные пластинки выпускались до середины XX в., пока не были вытеснены более дешевыми и менее хрупкими – виниловыми. – Прим. перев.


[Закрыть] пластинок. Чехлы некоторых из них рассыпались прямо у нее в руках, она снова чихнула. Наконец, среди пыли и разбегавшихся пауков, она увидела фотографию красивой женщины с волосами, уложенными на косой пробор и ниткой жемчуга на шее. Надпись гласила: «Байи Кесарбаи Керкар». Это была запись, выпущенная компанией HMV. Ассистентка вытащила ее и обтерла клетчатой материей. Ей повезло. На пластинке была запись раги Бхайрави Кесарбаи.

Женщина спросила владельца магазина, сколько она должна заплатить. Тот назвал смехотворно низкую цену. Ассистентка вложила в его ладонь сумму вдвое больше и выбежала из магазина, прижимая к груди улыбающуюся Кесарбаи.

По иронии судьбы, именно из-за этой компании Кесарбаи стала ярой противницей звукозаписи и всегда прогоняла представителей всех звукозаписывающих компаний. Примерно в 1930-х годах эта Мадрасская компания выкупила права на производство грампластинок у одной британской компании. Пластинки из шеллака были изготовлены компанией “Crystalate Gramophone Record Manufacturing Company” в Лондоне. Компания выпустила несколько сотен наименований пластинок с вокальной и инструментальной музыкой со всей Индии. В том числе и с музыкой Кесарбаи.

К несчастью, эта компания внезапно закрылась, а остатки продукции были распроданы по бросовым ценам, с полным пренебрежением к их настоящей стоимости. Кто-то сообщил Кесарбаи, что видел, как ее пластинки продавали прямо на тротуаре за четверть первоначальной цены. Она пришла в ярость. Как могла царица музыкального мира, которая путешествовала только в конном экипаже или автомобиле с водителем, валяться на тротуаре? Для нее это было равноценно продаже себя на улице. Или продаже драгоценностей из семейной сокровищницы за сотую часть их стоимости. Она решила, что никогда больше не позволит скомпрометировать ее музыку. Потребовались годы, прежде чем она уступила компании HMV и спела искрометные трехминутные музыкальные жемчужины, которые ее поклонники лелеют по сей день. Конечно, даже там она сдерживалась, приглушая некоторые слова, дабы никто не мог использовать запись, чтобы скопировать ее исполнение.

Неприязнь Кесарбаи к звукозаписывающим компаниям не была чем-то особенным, по крайней мере, на заре электронной революции. Большинство артистов опасались новых технологий – не только звукозаписи, но также микрофонов и проводов, которые начали вползать на сцену, – потому что они олицетворяли неизвестное. Голоса звучали не так, как раньше. Знаменитый Баде Гулям Али Кхан вообще считал, что записывающая аппаратура вытягивает жизнь из голоса, оставляя артиста безжизненным и бессильным, что для крепкого певца-мясоеда из Пенджаба было хуже смерти. Рассказывают, что однажды он сбежал из студии звукозаписи Всеиндийского Радио в Дели под предлогом того, что не мог переносить запах краски в комнате. Однако в действительности этот известный своей откровенностью и искренностью человек был очень напуган!

Кесарбаи тоже не выносила вторжение микрофонов на сцену, потому что они отвлекали ее, особенно когда потрескивали во время ее пения. Она рассматривала микрофон как на преграду между ней и публикой. Ее звучный голос был натренирован достигать последнего ряда в зале, и ей не нужны были для этого провода и стальные ухищрения.

Были и более глубокие причины, по которым музыканты опасались записываться. В отличие от западных композиций, которые представляют собой партитуры, открытые для некоторой степени интерпретации, но, по сути, являются фиксированными структурами, индийская классическая музыка изменчива и подвижна, и ее так же трудно вписать в какую-то форму, как и волны океана. Рага никогда не будет исполнена абсолютно одинаково дважды, даже если ее поет или играет один и тот же музыкант. На исполнение влияет много переменных – настроение артиста, реакция публики. Музыка, исполняемая в студии звукозаписи, может быть более сдержанной и неестественной, чем музыка, исполняемая перед искушенными ценителями. И характер музыки изменится, если она будет исполнена, например, в храме.

Посреди концерта Кесарбаи часто вступала в разговор со своими друзьями… «Шантибхай, что ты думаешь о той Ре, которую я только что спела?» И она получала соответствующую реакцию от своего фан-клуба. Некоторые из таких спонтанных диалогов запечатлены на сделанных тайком без ее ведома записях, и, звуча порой резко, они все же добавляют потрясающий колорит опыту прослушивания и спустя пятьдесят лет на мгновение оживляют Кесарбаи.

Дхондутаи однажды вспомнила, как она сама записывалась для одной Бомбейской студии звукозаписи. Она решила спеть рагу Деш, а затем Малхар. После сеанса команда поставила запись на прослушивание. Деш ее устроила, но Малхар не удовлетворила. Чего-то не хватало, и трудно было понять чего. Дхондутаи уже собиралась оставить все как есть, но ее мудрый ученик Васант, который присутствовал в студии, предупредил ее, что однажды записанное на виниле сохранится навсегда. Он убеждал ее перезаписать рагу. Руководитель студии был в восторге, когда она согласилась. Она немного отдохнула, ее таблист Падхье вышел покурить, а затем они сели записывать второй дубль.

Когда они закончили, звукорежиссер, пожилой мужчина по имени Аббас, подошел к ней и сказал: «Дхондутаи, это было искрометно. Но я не могу понять, как возможно такое отличие. Казалось, что вся рага поднялась на тон выше и приобрела новую яркость».

Она засмеялась: «Понятия не имею, что я делала до этого. Но, вероятно, причина в том, что утром голос немного тяжелее. Ближе к полудню распеваешься и поешь совсем по-другому. В любом случае, я рада, что все получилось!»

И когда Дхондутаи поет ту же самую рагу Малхар сегодня, почти двадцать лет спустя, ощущения совершенно другие. Композиция та же, как и ноты, и мелодия, но в музыке присутствует особая эмоциональность. Дхондутаи с готовностью объясняет:

«Я всю жизнь размышляю над этими рагами. Собственно, это все, что я делаю. Я обдумываю, как лучше представить эту композицию. Но более того, я прожила жизнь, прошла через разные трудные ситуации, и чувства, которые проникают в мою музыку сегодня, являются отражением этого.

Я заметила, что, когда певица молода, ее музыка неистова. Обычно она хочет покрасоваться, показать себя. Когда она немного взрослеет, ее внимание смещается на технику. И только после сорока начинаешь по-настоящему становиться артистом. Меняется голос, меняются чувства, неизбежно изменяется и музыка. Тогда она становится выдержанной, словно хорошее вино, и пронизывает уже все существо музыканта».

Вот почему аудиозаписи – это лишь небольшая часть творчества исполнителя. Они даже отдаленно не могут быть показателем искусства певца. Биограф Алладии Кхана, Говиндрао Тембе, писал, что запись подобна фотографии. Вы можете увидеть выражение лица человека или его наряд в момент съемки, но такой портрет никогда не будет полным. Хорошо, что Алладия Кхан никогда не был записан, даже несмотря на то, что потомки никогда не прикоснутся к его гению. Когда технологии звукозаписи пришли в Индию, ему было около семидесяти пяти, и он уже увядал. Если бы его записали тогда, о нем бы осталась неверная память. Это был бы не он настоящий. В таких случаях лучше отдаться воображению.

Шесть

Когда Кесарбаи согласилась взять Дхондутаи в ученицы, она была уже зрелой семидесятилетней дамой. Ее покровитель давно скончался, и в ее доме больше не проводилось ночных концертов. Кесарбаи к тому времени стала уважаемой артисткой, которая пела только на ведущих музыкальных фестивалях страны. Тем не менее, Ганпатрао сопровождал Дхондутаи на уроки в Параг, потому что было бы неуместно отправлять дочь одну в дом профессиональной певицы. Кроме того, он играл важную роль, аккомпанируя дочери на табла.

Ганпатрао купил небольшую квартиру в Ананд Нагар на улице Форджет у подножия холма Кумбала. Семья Кулкарни постепенно перебралась в большой город. В то время как Ганпатрао и Дхондутаи были в восторге от своего нового приключения, Айи очень тревожилась из-за переезда. Она очень хотела быть рядом со своим сыном и новорожденным внуком в Джабалпуре.

Кроме того, она была крайне обеспокоена будущим Дхондутаи. Ее дочери было за тридцать. Прекрасно, что она решила сделать карьеру в музыке, но знала ли она, что происходит в этой области? Ведь это очень публичное и жестокое место. Как они впишутся в этот мир? Дхондутаи ни в коем случае не должна была ставить под угрозу свою репутацию. Будь то музыка или что-то еще, прежде всего она дочь уважаемого брамина.

Айи вытерла лоб и начала вынимать из чемодана сверкающую латунную и стальную кухонную утварь и ставить ее на единственную полку в своей новой кухне. Она вспомнила ночной спор с мужем как раз перед отъездом из Джабалпура. Дети спали – по крайней мере она так думала.

Дхондутаи не спала, прислушиваясь к их шепоту. Она почувствовала боль матери, а также непреклонную волю отца. И то и другое нависало над ней словно мрачно-серая гармония муссонной раги.

Шаг за шагом, не имея другого выбора, Айи погрузилась в рутину жизни большого города. Она выяснила, где торгует ближайший продавец овощей и где можно достать молотое зерно пшеницы. Ганпатрао нашел лучший маршрут для своей ранней утренней прогулки, которую он не пропускал ни под каким предлогом, сменив просторы вокруг озера в Колхапуре на более скромные водоемы и сады Бомбея. Для Дхондутаи город открыл совершенно новый мир, но, прежде всего, она была в восторге от того, что обучалась под руководством одной из величайших певиц своего времени.

Ганпатрао знал, что его жене было трудно освоиться на новом месте. Он пытался по возможности компенсировать это приятными мелочами. Иногда он приносил домой синий цветок, который раньше рос в саду Айи в Колхапуре. Или пытался больше времени проводить дома. Он чувствовал, что жене одиноко, и она скучает по семье и старым друзьям, которые собирались у нее по вечерам посудачить.

«Аахо, ты не поверишь, что произошло сегодня утром, – сказал Ганпатрао, входя в квартиру и снимая шлёпки. Жена посмотрела на него с кухни, где терла кокос. – Я проходил мимо Чоупатти, ко мне подошел молодой человек и бросился к моим к ногам. Он сказал, что когда-то учился в ашраме под Колхапуром и вспомнил, как я приносил приготовленные тобой домашние сладости в их школу, разнообразя спартанский рацион сирот, – Ганпатрао добавил к своему рассказу щепотку невинной лжи. – Он сказал, что никогда не забудет твоего шрикханда [39]39
  Сладкий десерт из сгущенного йогурта. – Прим. ред.


[Закрыть]».

Айи улыбнулась и пообещала приготовить немного лакомства к вечеру. Ганпатрао подошел к своей миниатюрной жене, сел рядом и обнял ее. Она положила голову ему на плечо. Оба молчали.

Постепенно, среди безразличной быстро движущейся городской толпы Ганпатрао обнаруживал все больше людей, которые были частью их прежнего мира. Он начал устанавливать связи с другими браминами в районе Гиргаум, недалеко от того места, где они жили. За эти годы многие колхапурские брамины переехали в Бомбей. Некоторые стремились к новым возможностям, некоторые пытались стереть шрамы гонений.

Один из таких друзей-браминов по имени Сапре был постоянным гостем в доме Кулкарни. Он был профессиональным священником. В дни фестивалей он ходил по различным домам и проводил ритуалы, которые семья не могла провести самостоятельно.

Иногда он оставался и слушал Дхондутаи, пока та занималась, а Ганпатрао аккомпанировал ей на табла. Как-то раз, когда она пела рагу Мегх, он выглянул наружу и сказал ей, что видел павлинов, танцующих на холме. Когда она закончила, он сказал: «Дочка, я завидую тебе. Я могу просиживать здесь день за днем, вознося молитвы этим изваяниям, но ты нашла короткий путь к богам».

Дхондутаи засмеялась, но знала, что он не шутит.

Через несколько недель Сапре заметил, что Ганпатрао не может выдерживать ритм многочасовых занятиий Дхондутаи. Его левое запястье начинало болеть, и темп замедлился. Ганпатрао был слишком предан музыкальной карьере дочери, чтобы признать эту проблему, и отказывался сообщить о своей боли.

Однажды утром, когда они сидели вместе и пили чай, Сапре сказал:

– Ганпатрао, я знаю очень способного молодого человека, который изучает табла и ищет подработку.