Текст книги "Музыкальная комната"

Айи становилась слабее день ото дня, и уже едва могла встать с кровати. Часто у нее не было сил сидеть и пользоваться туалетным креслом, и мы с Дхондутаи то и дело расстроенно наблюдали, как мокрое пятно расползается на постели. Я часто помогала менять простыни.

Однажды утром Дхондутаи вышла из ванной и обнаружила мать завалившейся на подлокотник туалетного кресла и тяжело дышащей, с закрытыми глазами. Она запаниковала. Мози уехала в деревню навестить дочь. Дхондутаи побежала к соседям, чтобы воспользоваться телефоном. Она понимала, что в этот раз ее маленькие божества не могут ей помочь, – было необходимо вызвать доктора.

Придя вечером того дня, я поняла – что-то неладно. Дхондутаи громко молилась перед алтарем, и огонек лампочки, казалось, мигал ярче, чем обычно. Она жестом попросила меня подождать окончания молитв, затем медленно поднялась, села около Айи и стала мягко массировать ей голову.

Лекарства, которые порекомендовал доктор, были дорогостоящими. Дхондутаи без особого энтузиазма проверила свой сберегательный счет, так как прекрасно знала, что накопила не больше нескольких тысяч рупий. Концертов не было уже много месяцев, и кто знал, когда ее снова пригласят. Ее судьба находилась в руках организаторов фестивалей, и она была убеждена, что те сговорились держать ее подальше от всеобщего внимания. Оставался только один выход. Она повернулась ко мне.

– Если ты знаешь кого-нибудь, кто хочет брать у меня уроки, позвони им, пожалуйста.

– Баиджи, вы всегда можете продать свои тампуры, если срочно нуждаетесь в деньгах, – не подумав, ответила я. Лицо моей учительницы побелело.

– Никогда, никогда больше не говори таких слов, – тихо сказала она. – Ты понимаешь, что тампуры – это все для меня? Единственное богатство, которое есть у меня в целом мире. У тебя есть другие идеи?

Впервые я видела мою учительницу сломленной. В тот момент я решила, что сделаю все, что смогу, чтобы помочь ей.

– Я обязательно поспрашиваю у всех. Не переживайте, Баиджи. Все образуется.

Дхондутаи беззвучно кивнула и промокнула глаза краешком сари. Она осталась сидеть рядом с матерью и дала мне рукой знак, что урок начинается.

– Давай, сядь прямо. Пой Са.

Так болезнь привела в ее жизнь Мандакини, Джейн и Кунтатаи. Впервые Дхондутаи пошла на компромисс, упрятав глубоко внутрь свои идеалы, касающиеся безупречности учеников и чистоты обучения. Она стала учителем, ведомым простой необходимостью в деньгах, как и многие ее современники.

Мандакини – шумная пышногрудая дочь промышленника, производившего одежду из полиэстера, была дальней родственницей нашей семьи. В свои сладкие шестнадцать Мандакини, или Манди, как все ее звали, готовилась стать идеальной женой, поэтому посещала уроки танца, кулинарии и флористики. Несколько недель спустя я встретила маму Манди на какой-то свадьбе, и пока мы вместе ели густое мороженое из кешью, мне удалось убедить ее в том, что если добавить пение в список талантов дочери, то можно найти для нее еще более подходящего жениха, чем тот молодой человек, который сейчас женился под сенью банановых листьев у нас на глазах. Манди сразу же была направлена обучаться музыке у Дхондутаи.

«Неплохой голос», – воскликнула Дхондутаи c надеждой во время первого урока. Воодушевившись, девушка не остановилась и проявила не только качества своего голоса, но и потрясающую выносливость, взращенную диетой на очищенном масле.

«Баиджи, мне бы очень хотелось выучить песни о любви», – искренне призналась Манди. Она считала, что обучалась музыке для того, чтобы угождать своей тетушке, когда та будет просить устроить небольшое представление в гостиной после званого обеда.

Дхондутаи нахмурилась, услышав такой прямолинейный запрос своей новой ученицы. Она ведь еще только начала, и голосовые связки едва привыкли к извлечению нот. Но все же Дхондутаи пошла на компромисс и сказала, что даст ей песню о любви, но не совсем так, как Манди себе представляет, а через рагу Яман – так же, как и Бхуп, подходящую для начинающих, и композиция будет о безответной любви. «Вкладывай больше страсти и сладостной печали в слова», – говорила Дхондутаи. Но девочка не понимала, о чем просит учительница.

И все же Мандакини была одарена богатым объемным голосом и была полна решимости учиться музыке. Дхондутаи даже начала лелеять мечты о том, чтобы сделать из нее отличную певицу, мечты, мгновенно разбивавшиеся всякий раз, когда мама Манди заходила проверить успехи дочери и напоминала Дхондутаи, что ее ученицу всего лишь готовили к житейской «мясорубке». Я тем временем продолжала служить агентом своей учительницы и опрашивала всех, кто имел малейший интерес к тому, что я начинала описывать как умирающий вид искусства. Я привела к Дхондутаи любопытную ватагу учеников, которые перетряхнули ее безмятежный мир. Пока музыкальная школа Дхондутаи разрасталась, Айи потихоньку восстанавливалась.

Самой невероятной кандидатурой на обучение была Джейн – классическая скрипачка из Англии, чьи поиски духовного блаженства привели ее к покрытым коноплей холмам Кулу-Манали, затем на улицы Варанаси, а в конце концов неожиданно завершились в этом чумазом сердце Бомбея.

Она была представлена Дхондутаи моей мамой, с которой они познакомились в компании общих друзей в Лондоне. Муж Джейн был известным художником, и недавно завел рыжеволосую любовницу.

Джейн появилась ранним утром, вызвав на улице ажиотаж. Мальчишки прервали игру в шарики и уставились на высокую белую женщину, одетую в широкую домотканую курту и с безмятежной улыбкой на лице, сбившей их с толку. Она поднималась по ступеням, не обращая внимания на обшарпанные стены и баки с гниющим мусором, стоявшие вдоль дороги. Дхондутаи встретила Джейн, отогнав вереницу детишек, следовавших за гостьей по ступеням, пританцовывая и подражая ее походке. Они приветствовали друг друга, сложив ладони перед грудью.

– Нама-скар, – отважилась сказать Джейн, тщательно произнося каждый слог.

– Пожалуйста… входи, – Дхондутаи запнулась, говоря на английском.

Джейн не говорила на хинди и маратхи, Дхондутаи едва понимала английский, но за последующие несколько месяцев они выработали свой неповторимый язык, построенный вокруг музыкальных нот и фраз. Са – базовая нота, Ре – напряжение, немного боли, Гха – возвращение к равновесию. «Это ли не сама жизнь?», – спрашивала Джейн, глубоко вдыхая и поднимая глаза вверх в миг вдохновения.

Дхондутаи восхищало в Джейн стойкое желание учиться несмотря на культурный и языковой барьер. Хваля ее, она позже сказала мне: «Вот что нам следовало бы взять от Запада: их отношение к работе и желание преуспеть вопреки всему. Мы же перенимаем худшее – манеру одеваться и их ужасную музыку». Я только поежилась и хихикнула в ответ. Как раз в тот день я была одета в свои любимые потертые джинсовые шорты и слушала ABBA на плеере.

Явились домой к Дхондутаи обучаться музыке и пара скучающих домохозяек, но было очевидно, что они не собирались становиться профессиональными певицами. Несколько часов музыки были для них возможностью сбежать от озлобленных лысеющих мужей и унылой жизни. Они начинали и заканчивали уроки в одном и том же состоянии, ни в чем особо не преуспев. Музыка была их терапией.

Дхондутаи понимала, что они были безнадежны, без будущего в музыке. Но она также осознала целительную силу музыки и была готова использовать ее для тех, кто в ней нуждался.

– Музыка оказывает воздействие, не только наша музыка, но и все виды пения», – объяснила она мне однажды. – Секрет, в том, что пение требует более глубокого, свободного и ритмичного дыхания, а это приносит естественное удовольствие. Как медитация, – сказала она.

Сама того не зная, она озвучила предпосылки новой науки – психоакустики, использующей музыку, чтобы успокаивать нервы и даже излечивать некоторые заболевания. В прежние времена врачи прописывали прослушивание раг в целительных целях. Считалось, что те или иные ноты оказывают влияние на разные части тела. Если болела печень, то прописывали слушать рагу Шри, потому что считалось, что главная нота – Ре – успокаивает этот орган. Согласно легенде, Орфей, греческий бог музыки, мог с помощью звука усмирять диких зверей, заставлять танцевать деревья и успокаивать реки. Дхондутаи знала, что у нее есть возможность изменять жизни людей.

Дхондутаи начала получать удовольствие от этих взаимодействий за рамками своего в остальном одинокого существования, а новые ученицы иногда даже приносили помощь и пользу. Одна из женщин, Кунтатаи, была так несчастна со своим мужем, страховым агентом, деспотичной свекровью и расточительным сыном (все вместе они жили в крошечной квартирке на Мира Роуд – убогом районе на окраине Бомбея), что вынуждена была прибегнуть к созданию своего собственного воображаемого внутреннего мира, и стала ясновидящей-самоучкой. Однажды, когда Мози потеряла золотую цепочку, которую бережно прятала в складках юбки глубоко в шкафу, Дхондутаи посоветовала ей пойти к соседям и позвонить Кунтатаи.

– Алло, алло, это Кунтатаи? – Мози отчаянно сжимала трубку телефона обеими руками.

– Вы что-то потеряли… – прозвучал голос в ответ. Кунтатаи говорила монотонно, словно в трансе. – Это внизу… смотрите внизу, – телефон умолк. Мози посмотрела на трубку, затем в недоумении опустила ее. Позже она нашла свою цепочку в клубочке пыли под шкафом.

Одним из редких случаев, когда ученицы приходили все вместе, был праздник Гуру Пурнима – первый день после полнолуния в июле, когда ученики официально почитали и благодарили своих учителей, принося цветы и подарки. В тот год в Гуру Пурниму вся новая группа обучающихся толпилась утром в маленькой комнатке, поднося учительнице подарки и сладости и надеясь получить благословения в ответ. Джейн принесла духи и коробку шоколада без сахара, которые привезла из недавней поездки домой. Манди подарила потрясающее шелковое сари цвета фуксии. Кунтатаи принесла серебряную лампу для алтаря. Многие пришли с пакетами сладостей или одиннадцатью рупиями – десять плюс одна, на удачу. Я подарила украшенную вышивкой шаль, которую выбрала моя мама.

Дхондутаи надела новое сари по такому случаю. Мы расселись по всей комнате, болтая с Айи, стараясь заполучить внимание Дхондутаи, обсуждая цены на картофель в этом сезоне. Джейн, глядя на остальных, сидела в углу комнаты с жизнерадостной улыбкой, вполне довольная, хотя не понимала ни единого слова из общих разговоров.

– Айи, ты выглядишь замечательно, – сказала Кунтатаи. – Я знаю, ты проживешь еще десять лет. – Старая дама улыбнулась в ответ, мягко коснувшись рукой ее головы, словно говоря, да ладно тебе, кто захочет жить так долго!

– Баиджи, очень вкусно, – сказала Манди, беря с подноса для сладостей последний кусочек.

– Талантливый артист будет талантлив во всем, даже в кулинарии, – торжественно произнесла Кунтатаи. Потом она повернулась к Джейн и сказала на неуверенном английском:

– Она – геeниией, не так ли?

– Она имела в виду, что Дхондутаи – гений, – пояснила я.

– Несомненно, – ответила Джейн. – Она великолепна. Она – настоящий учитель.

Женщины закивали в ответ.

Дхондутаи делала вид, что не обращает внимания на подарки. Но когда все ушли, мы с ней стали есть шоколадки и шутливо обсуждать каждый подарок. Она дала мне распаковать их, удостоверившись, что я не порву упаковку, чтобы она могла сохранить красивую бумагу.

– Неужели Манди думает, что я – юная невеста или кто-то в этом роде? – смеялась Дхондутаи, разворачивая яркое шелковое сари. – Я сохраню его для тебя, для твоей свадьбы. А этот шоколад? Полагаю, мне больше нравится наш местный «Амуль», а не этот из Лондона, не так ли? – И мы вместе засмеялись.

– Хватит шуток. Ты должна выучить кое-что новое сегодня. Это благоприятный день.

Я только начинала понимать важность «гуру» в моей жизни. Мои школьные учителя были недооцененными и недовольными участниками системы обучения, нацеленной больше на заучивание книжных знаний, чем на развитие самобытного мышления. Большинство из них были ограничены учебниками, методами тестирования и незаинтересованными учениками, частенько прибегавшими к сомнительным способам сдачи экзаменов, включая подкуп секретаря c целью получения аттестатов. Было все же несколько запоминающихся учителей, которые относились к своей работе серьезно, но большинство не стремились к высоким стандартам.

Нас научили вскакивать и приветствовать учителей, когда те входили в класс, но это показное уважение ни имело ничего общего с нашим настоящим отношением. Более того, имело место взаимное пренебрежение. Учителя смотрели на учеников как на неисправимых недоучек, которые знали, что смогут пробиться в жизни, независимо от того, понимают ли они красоту слога Байрона. А мы видели в них старых докучливых бездельников с забавным провинциальным акцентом.

Средневековый поэт Кабир превознес значение учителя в одном из многих своих кратких стихотворений:

 
Guru, Govind dono khade, ka ko laagu paye
Balihari guru apne Govind diyo dikhaye.
 

«Если передо мной явятся одновременно и мой учитель и сам Господь, кому первому из них я должен буду поклониться?» Очевидный ответ – Богу. Но Кабир считает, что – учителю, потому что он показал ему путь к Богу и мудрости. Традиционно в Индии учитель считался аватаром Бога. Слово «талим» на урду, означающее процесс обучения, буквально переводится как «проблеск вселенной».

Но со временем образ почитаемого гуру был вытеснен образом диккенсовского директора школы. И единственной областью, где к гуру все еще относились с безоговорочным уважением, оставались традиционные виды искусства.

Чтобы перенять умения от учителя, ученику сначала нужно было доказать свою полную преданность. Некоторые ради возможности учиться убегали из дома, другие выражали преданность своему гуру на деле: массировали ему ноги, набивали трубку опиумом, готовили еду, терпели капризы. Так, например, один певец-индуист был строгим вегетарианцем, но когда его учитель-мусульманин попросил приготовить ему любимое блюдо, ученик преодолел свое отвращение к мясу и приготовил аппетитное карри из баранины.

Учителя, в свою очередь, не всегда были богоподобны. В действительности многие из них были склонны к капризам, непредсказуемости и даже эксплуатации. Флейтист Харипрасад Чаурасия описывал, как он провел годы в ожидании того, чтобы Аннапурна Деви приняла его в ученики. В конце концов, через два года она согласилась, но при условии, что он забудет все, чему уже научился, и начнет с нуля. Тогда, чтобы выполнить это условие, Харипрасад был вынужден поменять свою игровую позицию с правой руки на левую.

Только если учитель удостоверялся в искренности ученика, он начинал делиться секретами своего умения. Вот почему ученику предлагалось жить с учителем долгое время и впитывать все, что касается его жизни и искусства. Промежутки между уроками были так же важны, как и сами уроки.

Учителя далеко не всегда ожидали материального вознаграждения или денег. Но существовало негласное правило, что ученик никогда не предаст своего учителя, особенно в музыкальном плане. Ведь ученик нес имя своего гуру «на лацкане пиджака», был его вестником для потомков и представлял его стиль и систему обучения.

В наши дни широко спорят, почему обучение традиционной индийской музыке не может быть передано в стиле западной консерваторской системы, которая не зависит от прихотей отдельных учителей. Несколько университетов пытались внедрить школьный распорядок и методику в музыкальное обучение. Но большинству из них не удалось воспитать великих музыкантов. Музыка осталась миром, окруженным таинственными традициями и иррациональной одержимостью.

Дхондутаи не ожидала от меня услужливости. Она была замечательно прогрессивна, даже не зная об этом. Все же она верила, что в этот век множества отвлекающих факторов, лучший способ обучиться музыке – это гурукул, где ученицы живут вместе с учительницей – не для того чтобы массировать ей стопы или готовить утренний чай, но потому что, ради обучения этой музыке, нужно есть, пить и дышать всем этим постоянно. Это был единственный путь. Пока одного ученика обучали, остальные должны были сидеть рядом и слушать, внимая ошибкам и исправлениям, запоминая композицию. Однако учитель должен был добиться взаимопонимания с каждым учеником индивидуально, чтобы развить свойственные лишь ему одному качества.

Дхондутаи мечтала не о богатстве и славе, а о белоснежном доме среди изумрудно-зеленых полей, месте, где она могла бы с любовью раздавать жемчужины джайпурской школы музыки многочисленным достойным и усердным ученикам. Там музыка могла снова стать тем, чем была раньше – средством выражения божественности. Она мечтала об этом постоянно. Школа могла бы быть построена в Колхапуре – там, где эта музыка когда-то достигла своего зенита. Или же где-то на окраине Бомбея, недалеко от железнодорожной станции, чтобы легко было добираться. Она обдумывала множество вариантов. К сожалению, ее планы так и остались мечтами.

Семь

Это история о легендарном певце Устаде Алладия Кхане, которая широко известна в музыкальном мире Индии.

Он пел всю жизнь, до последнего вздоха. С восходом солнца Кхансахиб начинал петь с самых низких октав, и эти ноты звучали как григорианские песнопения. К тому времени, когда солнце поднималось над сонным Колхапуром, он доходил до верхних нот. Музыка лилась из зеленых витражных окон его дома. Когда его голос смешивался с дневными звуками города, он пел утреннюю рагу в течение двух часов, пока не начинали подходить его ученики.

После полуденного сна, Алладия Кхан прогуливался вокруг местного озера. Если высокий человек в очках, свободном костюме, плотном пальто и бледно-розовом тюрбане, вертевший тростью и напевавший себе под нос, не появлялся в какой-то из вечеров, весь город гудел от беспокойства. Вечером после ужина маэстро снова брал свой инструмент и пел вечернюю рагу. Если его внуки были рядом, и Кхансахиб был в веселом настроении, то он пел более легкие мелодии.

Однажды вечером, после ужина, молодой писатель по пути в музыкальный театр на ночной концерт проходил мимо дома маэстро и услышал, как тот отрабатывает особенно сложный таан, – когда мелодия взлетает вверх, затем совершает потрясающие интервальные скачки и спускается вниз словно по спирали, и все это на одном дыхании. Он проделывал это раз за разом, но одна нота продолжала ускользать. Некоторое время писатель слушал, стоя под окном и куря гвоздичную сигарету, а потом продолжил свой путь. Было уже около четырех утра, когда он, опьяненный музыкой и полусонный, возвращался домой. И когда он снова проходил мимо дома Алладия Кхана, то услышал, что певец штудирует все тот же таан. Теперь он был идеален.

Слушая, как Дхондутаи рассказывает мне эту историю, я жевала жвачку. Я жевала медленнее из уважения к истории, пока моя учительница рассказывала ее не торопясь, под звуки струн тампуры. Мой разум тринадцатилетней девочки не мог оценить глубину истории, но был достаточно зрел, чтобы осознать ее значимость, понять, что она – о стремлении к совершенству. И, конечно, я бы в жизни не призналась в этом Дхондутаи.

– Похоже, он был скучающим стариком, Баиджи… – пренебрежительно произнесла я, совершенно не имея в виду того, что сказала.

– Ты – глупое дитя. Ты просто не понимаешь значения дисциплины. Вот почему, даже имея такие возможности и этот Богом подаренный голос, ты безнадежна. Забудь о пении, ты не достигнешь успеха ни в чем…

Годы спустя мне будет досадно из-за этого случая. Мне бы хотелось, чтобы Дхондутаи была тогда еще строже со мной, может, даже выгнала меня из своего дома за проявление такого неуважения к Кхансахибу, его музыке и к ней самой. Я бы сожалела, что выросла, воспринимая все как само собой разумеющееся, – ведь все это вдруг исчезло бы, и у меня осталось бы лишь несколько старых фотографий и пара полузабытых раг.

Но Дхондутаи смягчилась и сказала: «Я сержусь, потому что хочу, чтобы ты училась. Ты же знаешь, что есть только два типа людей, готовых безусловно посвятить себя этому искусству – эмир и факир: один так богат, что ему нет нужды заботиться о средствах существования, другой же слишком беден, чтобы о том беспокоиться».

Я была ее единственной надеждой. Священные писания, посвященные музыке, говорят, что есть пять типов музыкантов: развлекатель, академический, подражатель, эмоциональный певец, и пятый тип – учитель. Дхондутаи всегда знала, что, если она не сможет сделать себе имя как исполнитель, то сможет создавать великих музыкантов. Она хотела, чтобы я стала ее маленькой Бхайрави, чтобы я развивала и продвигала эту музыку. Музыка не должна была умереть вместе с ней.

Восемь

Иногда моя мама сопровождала меня на уроки музыки, перешагивая по пути через грязные лужи и игнорируя сутенеров, демонстративно почесывавших промежность и бормотавших непристойности ей вслед. Очень немногие матери из тех, которых я знала, позволили бы своим юным дочерям посещать столь сомнительный район, но мы были отважной парой.

В такие дни мы с Дхондутаи демонстрировали наши достижения перед аудиторией из двух неравнодушных матерей – ее, все еще продолжавшей беспрестанно разглядывать стену, и моей, радующейся растущему вокальному мастерству дочери.

Годы точного выполнения инструкций учительницы, пения бесконечных гамм, выработки умения с невероятной скоростью подниматься и спускаться голосом по спирали давали свои плоды. И я тоже начинала получать удовольствие, слыша, что уже могу выполнять то, что считалось неординарным. Теперь я уже могла исполнить две-три разные раги, не просто их строй, а полную форму. Это означало начать со стиха, перейти в постепенный аалаап с переходом к более быстрому темпу, а затем мою любимую часть – очень быстрые тааны, дающие мне возможность проявить свою виртуозность. Дхондутаи научила меня брать настолько глубокое дыхание, чтобы его хватало на длинные шустрые тааны, похожие на вращение вверх и вниз русского спортсмена на гимнастическом коне.

В середине урока, особенно в дни присутствия моей мамы, Дхондутаи иногда переставала учить и начинала петь. Это происходило как-то естественно и органично и было частью обучения, ведь столь многому можно научиться, просто слушая. Я продолжала играть на тампуре, пока она пела, вдохновленная мамиными вздохами восхищения.

Для Дхондутаи как для музыканта это были самые прекрасные моменты. Она пела с безудержным упоением, ведь это была не сцена, и не было необходимости производить впечатление на каких-то полуграмотных музыкальных критиков или артистов-соперников, которые могли присутствовать на концерте. Она пробовала рискованные элементы и изменения, которые возможны, только когда отпускаешь себя, когда на кону не стоит ничего, кроме магии момента.

«Это было так красиво, Баиджи, – сказала однажды моя мама после того, как Дхондутаи закончила длинный пассаж в раге Тилак Камод. – Сейчас мне понравилось даже больше, чем на вашем концерте в Матунге. Не знаю, в чем дело, но сейчас звучало легче и свободнее».

Дхондутаи с добродушным смехом отклонила замечания моей матери и вернулась к моему обучению. У нас был очень плодотворный урок, и когда он закончился, у всех было прекрасное настроение.

Однажды вечером мама заехала забрать меня, но вошла немного раньше окончания урока. Она выглядела задумчивой, садясь на свое обычное место на кровати. Она наклонилась вперед, подперев голову руками, и пристально смотрела на меня тем смущающим взглядом «ты-лучший-ребенок-во-всем-мире», который мог бы проделать дыру в твоей голове. Я начала петь – что же еще? – рагу Бхуп. Но прямо посередине великолепного таана, мелодия которого поднималась вверх триолями, я неожиданно начала неконтролируемо кашлять.

Этот повторяющийся кашель мучил меня уже несколько недель. Он то появлялся, то исчезал, иногда сопровождаясь повышенной температурой. Наш семейный врач, добрый доктор Бхатт, не смог поставить диагноз и обвинил во всем зимний Бомбейский смог, когда сгустившийся дым долго не рассеивался. Это обеспокоило не только моих родителей, но и Дхондутаи, так как в таких случаях наши уроки приходилось прерывать.

Дхондутаи терпеливо подождала, пока мой кашель утихнет, и, порывшись в своей сумочке, дала мне пузырек с аюрведическими каплями для горла. Вдруг я увидела, что мама рыдает, закрыв лицо руками, я же смотрела на нее со страхом и замешательством. Дхондутаи положила сумку и тихо поднялась, чтобы успокоить маму.

– Баиджи… я не знаю, что делать. Кашель никак не проходит, а доктор не может его диагностировать. Знаете, наш повар только что вылечился от легкой формы туберкулеза. Что если…. – Мама взяла себя в руки, когда Дхондутаи села рядом и стала вытирать ей слезы с лица кончиком сари.

– Не беспокойтесь, я давно хотела поговорить с Вами об этом, – сказала она успокаивающе. – Я позабочусь о здоровье Намиты, но Вам придется следовать моим инструкциям, не задавая вопросов. Понимаете, дело в том, что кто-то сглазил вашу дочь. И я подозреваю, что это произошло после того концерта в Матунге.

Мама молча кивнула и вытерла глаза. Дхондутаи продолжила:

– Но все это можно поправить. Вот что мне будет нужно… – И она перечислила список необходимого: кокосовый орех, гирлянда из бархатцев, две благовонные палочки и три ярда священной нити.

Во время следующего урока меня посадили на диван с гирляндой из цветов на шее, я выглядела будто кошмарная богиня-ребенок, а моя учительница обводила волосатым коричневым кокосом вокруг моей головы три раза, повторяя мантру. Мне было ужасно неловко. Бхакти Майя закрыла глаза и сложила руки в почтительном жесте. Мама тоже закрыла глаза, по-видимому, внося свой вклад в силу молитвы. Потом ей было велено забрать цветы и кокос и бросить их в океан, так как они приняли в себя поселившийся во мне злой дух, посланный, чтобы помешать моему обучению у Дхондутаи.

Семь дней после обряда Дхондутаи молилась богине, поставив перед собой стакан воды. Когда я приходила на урок, она давала мне выпить эту воду. В остальные дни Дхондутаи выливала ее в горшок с маленьким ростком базилика, стоявший у окна на кухне.

Я не знаю, что в результате подействовало: кокосовый орех, росток базилика или приличная доза витаминов, но кашель прошел.

Мир Дхондутаи был наполнен суевериями и паранойей, свойственной людям сценических видов искусства. Она верила в духов, которые существуют за пределами человеческого восприятия, и была убеждена, что они всегда на чеку, защищая или нанося вред, смотря откуда или от кого они пришли. На правом запястье она всегда носила черный браслет, отражавший и поглощавший, по ее словам, любую негативную вибрацию, посланную в ее адрес. Дхондутаи всегда приносила на концерт свой термос с чаем, ведь завистливый певец или организатор, кто знает, мог добавить что-нибудь в ее напиток. Зачем испытывать судьбу, если можно предотвратить подобное? Она свято верила в звезды и их знаки и связывала цвета с днями недели, которые в свою очередь были связаны с разными астральными уровнями. Дхондутаи выбирала цвет сари, опираясь на дни недели (если сейчас суббота, то сари должно быть синим), и заботилась о том, чтобы не носить «враждебных» цветов, как это когда-то сделала я.

Я тогда посмеивалась над ее убеждениями, которым не находилось места в моей рационалистической системе взглядов. Мне потребовалось много времени, чтобы понять, что нельзя ставить под сомнение чью-либо веру. У каждого из нас свои способы договориться с жизнью.

Дхондутаи дала мне мантру – одну строчку, которую, по ее словам, я должна повторять всегда, когда есть возможность, и как можно больше раз в течение дня. Она сказала, что богиня всегда будет защищать меня.

Много лет спустя Дхондутаи рассказала мне историю о том, как она, практикуясь однажды рано утром, пела рагу Бхайрави, и ей явилась сама богиня. «Ты можешь смеяться надо мной, но это действительно произошло. Подобное случалось с Алладией Кханом и со многими музыкантами, которых боги выбрали для благословения».

Я не смеялась. Я начала понемногу осознавать, что эта музыка имеет небесные корни и что те, кто вошел в ее лоно и испил ее звучания, обычно парили на несколько дюймов над бренной землей.