Текст книги "Музыкальная комната"

Снаружи, в зале, наполненном когда-то музыкой и весельем, царила тишина. Инструменты были розданы. Табла – Йешванту Керкару, саранги – давнему исполнителю Маджиду Кхану. Тампура оставалась еще какое-то время, но позже была передана старой знакомой Шантибхаи – Манджутаи, которая жила через несколько домов ниже по улице в районе парка Шиваджи. Так было лучше. Кесарбаи было невыносимо видеть, как они лежат без дела, раздражают, навевая воспоминания. Ей было семьдесят четыре, когда она поняла, что уже никогда не споет так, как надо. В отличие от большинства других музыкантов, которые выволакивали себя на сцену даже после того, как их голоса начинали дребезжать от старости, а силы оставляли их, Кесарбаи была одной из немногих, кто ушел со сцены добровольно. Однажды, после концерта, на котором голос подвел ее, и ее знаменитые тааны прозвучали вяло, она приняла решение перестать петь на публике. Кесарбаи хотела, чтобы ее запомнили как великую певицу. Вслед за этим ее тело стало слабеть, и болезни одна за другой начали причинять страдания. Впервые в жизни она отказалась от борьбы. Музыка для нее закончилась, а больше бороться было не за что.

Родственники заходили в комнату на цыпочках, – чтобы не разбудить Кесарбаи и не вызвать очередной приступ гнева и боли. Теперь их больше пугал вид этой хрупкой женщины, уходившей в небытие, чем проявления ее обычного бурного характера.

– Маи, мы можем что-нибудь для тебя сделать? – прошептала Сумантаи, осторожно поправляя волосы матери, как если бы та была ребенком.

– Приготовь мне карри и жареной рыбы, – хрипло ответила Кесарбаи.

Сумантаи вернулась в свою квартиру и начала молоть специи, чтобы приготовить любимую еду матери, хорошо понимая, что ее рецепторы уже едва распознаю´т вкусы и ароматы. Она не злилась на мать, хотя много лет назад, когда она решила выйти замуж и уйти из семьи, Кесарбаи фактически разорвала с ней отношения и стала жить с сыном сестры этажом выше. Она была зла на дочь за то, что та оставила ее, чтобы жить своей жизнью. Много лет она отказывалась с ней разговаривать. Это был один из многих парадоксов в жизни Кесарбаи: женщина, которая все время подвергалась мужскому шовинизму, в конце концов решила жить со своим племянником, а не с дочерью, потому что дочь была девочкой, которая ушла, а племянник носил фамилию семьи и остался в Параге.

Внуки, племянницы, племянники – все сновали вокруг, чтобы порадовать ее. Но каждый инвалид знает, что даже любящие близкие устают от забот. Кроме того, среди членов семьи уже росло напряжение, что было неудивительно, ведь Кесарбаи оставляла после себя значительное наследство.

Задолго до того, как Кесарбаи заболела, Сумантаи с мужем поселились этажом ниже, но их не приглашали в гости. Когда Дхондутаи спускалась вниз по лестнице после урока, Сумантаи часто стояла в дверях и шепотом спрашивала: «Как она? Все хорошо?» Она знала, что в отношениях с матерью лучше не принимать все близко к сердцу. Несмотря на то, что Кесарбаи отвергала внимание дочери, Суман глубоко любила ее до самого конца.

С годами Кесарбаи разорвала отношения со всеми своими доброжелателями. Один за другим они перестали навещать ее. Она упивалась своим одиночеством. Примадонна, некогда повелевавшая миром, не могла видеть себя жалкой иждивенкой.

– Твои старые друзья продолжают звонить, маи, – мягко сказала Суман, поправляя простыни на кровати. – Они хотят тебя видеть.

– Я не хочу видеть ни одного треклятого человека. Скажи им, что я умерла.

Она повернулась и уставилась в стену.

Был один из немногих случаев, когда Кесарбаи согласилась принять гостей. Давняя ее подруга, известная певица Джотсана Бхоле, приехала вместе с друзьями навестить ее. В тот день Кесарбаи чувствовала себя лучше и согласилась на встречу. Посетители поднялись наверх, сели рядом с ней и стали вспоминать старые времена. Затем Кесарбаи сказала: «Джотсана, я очень хочу услышать старую песню. Пожалуйста, спой для меня».

Она имела в виду популярную песню, которая в свое время вызвала сильный эмоциональный отклик у слушателей. В ней рассказывалось о пожилой женщине, плачущей о том, что люди, которых она когда-то пригласила в свой дом, теперь захватили его и ждали, когда она уйдет. Песня имела двойной смысл: точно так же Индия относилась к британцам. Джотсна Бхоле пела со слезами на глазах. Перед отъездом она обняла больную артистку. Никто не спрашивал Кесарбаи, почему она вспомнила именно эту песню.

Незадолго до смерти Кесарбаи Дхондутаи была в Бомбее на концерте и приехала в Параг, чтобы повидаться со своей учительницей. Она была потрясена увиденным. Женщина, которая когда-то носила только лучшие шелка и шифоны, была в тонком хлопковоем сари, свободно обернутом вокруг ее изможденного тела. Она не хотела прикасаться к еде. В комнате было пусто, за исключением запертого шкафа, в котором все еще хранились ценные вещи. Дхондутаи заметила, что члены семьи Кесарбаи столпились у двери.

«Думаю, они пытались понять, не жаловалась ли мне маи на что-нибудь, – сказала Дхондутаи, ее глаза наполнились слезами, когда она описывала мне тот день. – Они даже не трудились вовремя подстригать ей ногти и менять простыни».

Кесарбаи позвала своего племянника и сказала: «Скажи Сону, чтобы она приготовила особую еду. Сегодня мы с Дхондабаи будем вместе есть за столом». Дхондутаи отвернулась от учительницы, чтобы скрыть боль. Они не сказали Кесарбаи, что ее любимая сестра Сону умерла несколько месяцев назад. Через несколько минут Кесарбаи уже забыла, о чем просила только что, и неожиданно повернулась к Дхондутаи: «Спой рагу Бихагда для меня».

Дхондутаи взяла тампуру, провела краем сари по грифу, стирая слой многомесячной пыли пренебрежения, и начала петь ту же рагу, которую пела, когда впервые встретила Кесарбаи почти двадцать лет назад однажды вечером в зале Бирла Матошри. Перед тем, как начать второй алаап, она заметила, что Кесарбаи заснула с приоткрытым ртом. Дхондутаи была не в состоянии оставаться дольше. Она в последний раз коснулась стоп учительницы и выбежала из дома.

Кесарбаи умерла год спустя, в день, когда город праздновал возвращение Ганеши домой. Это был дождливый сентябрьский день 1977 года. Где-то на высоте многих миль над поверхностью Земли звучала трогательная песня, исполненная ею, со словами: “Jaat kahaan hoe”. «Куда же ты?..»

Восемь

В Дели стояла холодная зима, смягчавшаяся только полуденным солнцем, согревавшим плитку на полу и создававшим иллюзию тепла. Бабу и его жена Ратан были на работе, дети – в школе. Дхондутаи суетилась на кухне, заваривая чай для гостя, пришедшего навестить ее отца. Ганпатрао сидел снаружи с посетителем. Он говорил медленно, с некоторым усилием. Ему было уже почти девяносто.

Выпив чая, Ганпатрао сказал, что устал, и, извинившись перед гостем, ушел в комнату, где лег рядом со спящей женой, – и умер.

Когда Дхондутаи вошла, чтобы проведать отца и помассировать ему ноги, как она часто делала, когда тот ложился отдыхать, она сразу все поняла. Тихо помолившись, она вышла на улицу и позвонила сначала брату, а затем семейному врачу.

Когда пришел доктор, Айи зашевелилась, просыпаясь. Она медленно села в кровати и увидела неподвижное тело мужа, лежавшее рядом с ней. Айи медленно легла обратно и закрыла глаза, губы ее задрожали. Врач бросился к ней и приподнял ее запястье. Пульс упал до критического уровня. Ее тело слегка содрогалось. Быстрым жестом доктор указал Дхондутаи растереть ступни матери, чтобы улучшить кровообращение.

Он видел подобное и раньше. Когда умирает спутник жизни, оставшийся супруг может почувствовать, что тоже почти умер. Это не удивило врача. Он знал, что жизни Ганпатрао и Сонатаи были так тесно переплетены на протяжении многих лет, что когда один закрывал глаза, другой засыпал, когда один ушибал локоть, другой чувствовал боль.

Айи привели в чувство, и семья спокойно приступила к необходимым ритуалам. Дхондутаи не показывала свою боль. Ганпатрао не хотел бы этого.

Несколько месяцев спустя Дхондутаи получила письмо от старого друга Кесарбаи – Шантибхая:

1 декабря 1978 г.

Дорогая Дхондутаи!

Я услышал о кончине Ганпатрао и выражаю свои глубочайшие соболезнования. Он был человеком высоких убеждений. Каждому художнику нужна муза, которая поможет ему достичь своих целей. Он был таким человеком для тебя. Удивительно, как он преодолел все социальные барьеры, чтобы привести тебя в музыку. Он постоянно присутствовал в твоей жизни, и я уверен, что тебе будет его ужасно не хватать. Дай Бог сил тебе и Айи выдержать эту потерю. Я также выражаю свое почтение твоему брату и его семье.

Как ты знаешь, нам очень не хватает присутствия Кесарбаи в нашей жизни, и теперь мы должны сделать что-то, чтобы сохранить память о ней. Я призываю тебя подумать о переезде в Бомбей. Мы сделаем все возможное, чтобы помочь тебе получить приглашения на выступления, а также несколько учеников. Я уже поговорил с одним другом, и есть несколько человек, которым будет интересно поучиться у тебя, включая мою подругу Манджутаи, с которой вы уже встречались. Мы также поможем вам подыскать жилье. Если ты решишь привезти Айи, будет еще лучше. Я уверен, что она хотела бы быть с тобой рядом. Просто помни, мы все с тобой.

Мы учредили стипендию имени маи. Любой студент, который соответствует требованиям, будет ежемесячно получать небольшую сумму на обучение. Мы надеемся, что это сохранит ее имя и позволит многим другим заниматься искусством с той же безусловной страстью, как это делала она.

Наши наилучшие пожелания твоему брату и его семье. Еще раз примите наши искренние соболезнования.

С уважением,

Шантибхай

Несколько месяцев спустя Дхондутаи переехала в Бомбей с Айи и пятью тысячами рупий в запасе. Шантибхай с друзьями подыскали жилье, подходящее для двух одиноких женщин. Так они узнали о вдове, которая была образованной медсестрой и имела квартиру, которую хотела бы разделить с другой женщиной. Это было идеально. Она могла бы заботиться об Айи всякий раз, когда Дхондутаи отправлялась на концерт. Они договорились об арендной плате в четыреста рупий в месяц.

Так Дхондутаи и встретила Мози и переехала в небольшую квартирку с бледно-зелеными стенами напротив публичного дома под мостом Кеннеди.

Глава V
Колхапур

Один

Поезд прибыл на станцию в пять пятьдесят утра, на несколько минут раньше назначенного времени. Проводник прошел мимо наших мест, собрав скомканные простыни, и равнодушно объявил, что мы приехали в Колхапур. «Куда ж еще? Может в Калькутту? Хи-хи, – пробормотала, смеясь, Дхондутаи себе под нос. Она повернулась ко мне. – Давай, собери свои вещи».

Она поправила сари, причесала волосы и затем по порядку надела сандалии: сначала левый, потом правый. Мы сошли с поезда последними. Я помогла ей спуститься по ступенькам, придерживая ее сумочку до тех пор, пока ее ноги не коснулись платформы, а затем и сама выпрыгнула, ожидая увидеть обычную грязь и суету, присущие индийским железнодорожным станциям. Вместо этого я была окутана чистым воздухом небольшого городка и увидела пустую широкую платформу. В дальнем углу на скамейке сидел пожилой человек и слушал по радио абханг [40]40
  Абхáнг, или абхáнга, – жанр маратхской поэзии. – Прим. перев.


[Закрыть]. Когда мы проходили мимо него, Дхондутаи остановилась и положила рядом с ним монету в одну рупию.

Она сказала: «Когда ты пересечешь семидесятипятилетний рубеж, придет пора начать отдавать. Уходя, тебе не забрать всего с собой. Мы все стоим в очереди у дверей Ямы, так что час может пробить в любую минуту».

Я быстро обняла ее, в благодарность за двадцать пять лет мудрости. Мы огляделись. Станция выглядела как декорация из старинного фильма. Главное здание было чудным строением в неоготическом стиле, с короткой башней, увенчанной железным флюгером, плавно вращавшимся на фоне кобальтовой синевы неба. Станция носила имя Чатрапати Шаху Махараджи в честь доброго раджи, который когда-то превратил это княжество в музыкальный рай.

Неделей ранее я сидела перед своей учительницей в ее квартире в Боривли, пытаясь выучить рагу Джайджайванти. Это одухотворенная рага, построенная на великолепном сопоставлении двух Га, обычной и пониженной. Это была одна из ключевых раг Кесарбаи, которую она исполняла регулярно. К сожалению, лучшая запись этой раги, в которой Дхондутаи оказывает существенную поддержку Кесарбаи, хранится в пыльном архиве музыкальной академии в Калькутте.

В стихах описываются чувства женщины, которая тревожится из-за того, что у ее мужа появилась любовница. «К кому я могу обратиться и поговорить о разбитом сердце?..» Текст был подписан именем «Саджил», именем, которое фигурировало в многочисленных композициях, которые я слышала и пела.

Я спросила:

– Кто такой Саджил?

– Это псевдоним дедушки Алладии Кхана по материнской линии, который также учил его. Он был представителем Гаухар Бани, стиля дхрупад. Фактически, один из секретов гхараны Алладии Кхана состоит в том, что это слияние трех выдающихся стилей. Дед Кхансахиба Саджил пел Гаухар Бани, его отец – Дагар Бани, а его дядя Джахангир Кхан – Кхандар Бани.

Очевидно, что родителей Алладии Кхана сочетали браком со стратегическим намерением соединить все три музыкальных потока. Человеческое потомство было лишь побочным продуктом, настоящим плодом этого союза стало появление нового музыкального стиля.

Я попыталась представить себе бородатого старика, которому нравилось называть себя «Саджил», восседающего на старом парчовом диване и обучающего молодого, сидящего у его ног внука в перерывах между глубокими затяжками из трубки с гашишем.

Но мой голос не попадал в ноты, звучал устало и хрипло. Я попробовала еще раз, но просто ничего не выходило. Я все время брала ноту на волосок ниже нужной высоты, заставляя наставницу хмуриться. Я посмотрела на нее с отчаянием.

– Ты плохо спала, да? – мягко сказала она. – Что с тобой случилось? Ты отвлекаешься последние несколько дней. Так больше не может продолжаться. Это пустая трата твоего и моего времени… Голос поющего – это точный барометр психического и физического здоровья. Он ничего не скрывает.

– У меня проблемы дома… – я запнулась.

Затем я облегчила душу, и, пока говорила, продолжала мягко играть на тампуре. Мне было тридцать шесть, на десятом году своего замужества, и у меня был сын. Она не стала слишком много расспрашивать и позволила мне опустить детали, но поняла, что я чувствовала, словно моя жизнь трещит по швам.

– Вот почему я так и не вышла замуж. У тебя не может быть двух господ. Это должна быть или музыка, или мужчина. Оба они требуют слишком многого от одной тебя. Я видела, как живет моя сестра и многие другие. Нет конца семейным проблемам. Если не одно, то другое. Муж. Родственники. Дети. Болезни… К счастью, я отвечаю только перед собой – и перед своей музыкой.

Ее голос смягчился.

– Я знаю, что ты не веришь в такие вещи, но поверь мне, если ты прислушаешься к тому, что я тебе говорю, дела пойдут лучше. Давай съездим в храм Махалакшми в Колхапуре. Там ты помолишься со всей искренностью, и я сделаю то же самое для тебя. Поверь мне, если ты обратишься к богине, она позаботится о тебе. Но помни, когда дела наладятся, ты должна будешь вернуться и поблагодарить ее. Мне тоже нужно принести ей благодарность за полученный ответ на вопрос, беспокоивший меня так много дней. Я не говорила тебе, что случилось, не так ли?

Несколько месяцев назад Дхондутаи, вздрогнув, проснулась посреди ночи. Кран в ванной был закручен не плотно, поэтому каждые пять секунд капля воды падала в стальное ведро с громким музыкальным всплеском. Она села и посмотрела на круглые часы со светящимися цифрами на циферблате. Было четыре часа утра. Жара была невыносимой, вентилятор разгонял густой теплый воздух. Дхондутаи решила встать и выпить воды.

Лунный свет освещал кухонный стол, так что ей не пришлось включать свет. Дхондутаи взяла стальной стакан и налила воды. Она подумала о письме брата, которое пришло днем. Брат писал, что пора ей переезжать к нему в Дели. Она была уже в возрасте, почти восемьдесят лет. Здоровье ухудшалось, и ей не следовало больше оставаться одной. Она думала об этом. Да, она чувствовала себя уязвимой. Если она упадет и сломает себе что-нибудь, кто будет помогать ей, купать ее? Дхондутаи вспомнила, как много лет назад ей удалось отбиться от двух грабителей, когда она жила в Газиабаде, и почувствовала, как на нее накатила волна неуязвимости. А как же ее ученики? Будет ли ей с кем поговорить о музыке в Дели? Будут ли внуки брата недовольны тем, что она рядом? Будет ли ей самой тяжело в их присутствии? Мысли скакали быстрее, чем джайпурские тааны, и она почувствовала, что ее шатает. Она ухватилась за гранитную столешницу и взяла себя в руки.

В течение следующих двух недель, никому не сказав, Дхондутаи потихоньку начала сворачивать свои дела в Бомбее. Она с неохотой зашла в офис агента по недвижимости и поведала ему подробности о своей квартире.

– Помните, у нее величайшие вибрации, о которых можно только мечтать, – сказала она немного резко, обращаясь к агенту, который выразил полное профессиональное согласие:

– Конечно, мадам!

Больше всего ее беспокоили ее маленькие боги и богини. Следует ли ей собрать их и взять с собой или лучше бросить в океан? В таком возрасте с ней может случиться все, что угодно, и тогда боги останутся без присмотра и заботы. Она вздрогнула от этой мысли. Божества были с ней более шестидесяти лет и путешествовали с ней повсюду, от Колхапура до Дели и Бомбея. Но после нее никого не останется. Дхондутаи не могла полагаться на членов своей семьи, которые могли разделять или не разделять ее веру. Лучше бы ей выпустить их на свободу в Индийский океан. Ее сердце замерло от ощущения бесповоротности этого.

Агенты по недвижимости начали приводить потенциальных покупателей, которые входили и выходили, равнодушно, назойливо. Дхондутаи относилась к этому с пониманием и не возражала, когда они заглядывали в комнаты, вопросительно смотрели на музыкальные инструменты и задавали ей вопросы о водоснабжении.

Однажды утром она проснулась как обычно на рассвете, когда прокричали петухи. Она начала свою утреннюю практику рагой Бхайрави. Достигнув верхних нот, она заметила свет, проникавший в комнату, увидела богиню и услышала вздох ее удовлетворения. Это был знак. Все встало на свои места. Она поняла, что должна остаться ради своей музыки. Богиня говорила, что защитит ее, и Дхондутаи должна продолжить свою миссию. Время уходить на покой еще не пришло.

Люди, живущие в одиночестве, часто «видят» видения или слышат голоса. Поэтому видение могло быть, а могло и не быть проявлением подсознания Дхондутаи, говорящего ей оставаться верной себе.

Она посмотрела на меня.

– Мне нужно поблагодарить богиню за ответ, а тебе необходимо задать ей свои вопросы. Мы должны отправиться в Колхапур.

Хотя к задабриванию богов обещаниями покаяния я относилась весьма цинично, мне понравилась идея посетить музу моей наставницы. Богиня взращивала и защищала величайших музыкантов. Я спою для нее. И она услышит мою нетвердую веру в недотянутых полутонах.

– Баиджи, я бы очень хотела спеть в храме. Научи меня чему-нибудь подходящему для этого.

Дхондутаи улыбнулась.

– Я не знаю правил, можем ли мы еще петь там. Но давай выучим вот это.

Она научила меня песне, которую я слышала на пластинке Кесарбаи. Это была песня почитания богини в раге Сукхия Билавал: «Деви, защитница хороших людей и истребительница зла…».

В тот же вечер Дхондутаи достала свой лунный календарь. На лицевой стороне были перечислены важные дни. На обороте мелким розовым шрифтом было напечатано детальное расписание всех поездов, курсирующих по Индии. Такой календарь был неотъемлемой частью каждого традиционного дома в Махараштре. На одной стороне была обязательная информация о поездках, другая сторона содержала предупреждение о датах, в которые не следует путешествовать из-за особых фаз Луны и положений звезд. «Нам следует выехать во вторник или в среду на следующей неделе, четверг – неподходящий день», – пробормотала она.

На следующий день мы вдвоем, несмотря на ливень, отправились в турагентство недалеко от дома Дхондутаи, чтобы купить билеты на поезд до Колхапура. После тщательного изучения расписания и лунного календаря Дхондутаи решила, что Махалакшми-экспресс будет наиболее подходящим. Он отправлялся поздно вечером и прибывал рано утром.

В турагентстве бойкая девица в блузке без рукавов с глубоким вырезом пыталась объяснить Дхондутаи, что даже если она не сможет найти ей нижнюю полку, проводник «разберется», попросив кого-нибудь пересесть. Девушка подмигнула мне.

– Милая девочка, не принимай меня за дурочку. Я – классический музыкант. Я путешествую по всей стране с концертами с десяти лет. Мне нужна подтвержденная нижняя полка, – сказала Дхондутаи наигранно строгим голосом.

– О, вау! Певица! Я хочу изучать музыку. Особенно старые песни из фильмов.

Девушка снова подмигнула мне. К счастью, Дхондутаи не заметила. Я отвернулась и стала смотреть, как мужчина с «заячьими» зубами выкрикивает даты в трубку телефона. Девушка сказала, что они доставят билеты на следующий день, и передала нам квитанцию с надписью «Бон вояж».

Когда мы расставались на обочине дороги, Дхондутаи повернулась ко мне и сквозь шум дорожного движения я услышала ее слова: «Иди домой, будь осторожна, дорогая».

Она отступила назад, чтобы не быть обрызганной грязной черной водой, когда мимо нее стремительно промчался сердитый рикша.

«Я должна была сказать ей эти слова, а не наоборот», – подумала я, стыдясь своего безразличия, или лени, или застенчивости, или чего бы то ни было, что мешало мне обнять ее и сказать: «Я так благодарна за ваше присутствие в моей жизни, Баиджи».

По пути домой, все, о чем я могла думать, это о низенькой сутулой фигурке, ожидавшей, пока проедут безразлично несущиеся машины, чтобы перейти дорогу. Какой одинокой она выглядела в мире, который для одинокого эха певицы ростом в пять футов стал слишком нетерпеливым.

Как только билеты были доставлены, Дхондутаи позвонила Бабе и сообщила, что мы приедем к нему. Когда я пришла к ней на следующий день, она сказала: «Сегодня утром я проснулась с икотой. Я уверена, что Баба думает обо мне и с нетерпением ждет встречи с нами. С нашей последней встречи прошло больше десяти лет».

Затем последовал шуточный упрек: «Зачем в билете ты указала мой настоящий возраст? Ты же знаешь, я не выгляжу на свои семьдесят семь. У меня почти нет седых волос. Проводник может засомневаться, что это мой билет».

Я улыбнулась и предложила сказать ему, что она красит волосы, чтобы выглядеть моложе.

Дхондутаи была явно взволнована возвращением на родину. Последний раз она приезжала туда лет пятнадцать назад, на концерт. Это был город, который уговорил ее петь, где она нашла наставничество величайших певцов своего времени, где в возрасте восьми лет дала свой первый концерт на радио, став «ребенком-звездой», и где ей предлагали роли в тогда еще черно-белом кино.

– Давай как следует спланируем эти три дня, чтобы успеть все, что мы намеревались сделать.

– Хорошая идея, баиджи. Выбирайте маршрут. Я полагаюсь на ваш выбор.

– Мы приезжаем утром, так? Сначала освежимся. Ты попробуешь какой-нибудь традиционный для Махараштры завтрак из чая и воздушного риса, – рассмеялась она. – Затем мы отправимся в храм. Если я правильно помню, утренние молитвы начинаются в восемь тридцать. Мы должны успеть. Затем мы можем просто прогуляться по территории храма, я покажу тебе старый дворец и небольшой частный храм Бхавани, где Алладия Кхан пел для царя. После обеда можно немного отдохнуть. А потом пойдем к Бабе…

– И к вашему дому. Я хочу увидеть место, где вы выросли!

– Да, конечно, скорее то, что от него осталось. Срубили все деревья… Но мы можем сходить туда. Может, семья, которая раньше жила через дорогу, все еще там. Я помню, к ним приходил один глупый певец, который оставался с ними только для того, чтобы подслушивать уроки Кхансахиба со мной, – сказала она, хихикнув.

Я разделяла ее волнение. Мне было интересно спустя столько лет снова встретиться с Бабой. Носил ли он по-прежнему сафари-костюмы из акульей кожи? Будет ли он подмигивать мне сквозь толстые стекла своих очков? А храм Махалакшми всегда был для меня источником восхищения.

– Что мне подарить Бабе? Может, шаль и красивый серый костюм?

– Деньги – лучше всего, – ответила Дхондутаи.

Во вторник вечером, в день Ганеши, мы с Дхондутаи сели на поезд в Дадаре. Поезда дальнего следования прибывали на ту же платформу, что и пригородные, к чему мы были не совсем готовы. Был самый час пик. Когда мы спускались, чтобы добраться до четвертой платформы, я услышала звук приближения пригородного поезда. Внезапно из ниоткуда на нас накатила людская волна и с неистовством рванулась вниз по ступенькам. Они бы поглотили маленькую фигуру рядом со мной, если бы я не прижала ее к перилам и не защитила от натиска. К тому времени Дхондутаи уже не была готова справляться с эгоцентричной суетой Бомбея. Лучше всего она чувствовала себя, находясь в защитном коконе, охраняемом тампурами.

Поезд прибыл вовремя, заняв свое место на платформе за полминуты до и сразу после другого пригородного поезда, тем самым чудесным образом, которым транспортная система Бомбея достигает своего шаткого равновесия посреди невообразимого хаоса. Мы благополучно оказались в вагоне и почувствовали себя легче. Напротив нас сидели двое мужчин. Дхондутаи сразу сказала им, что они заняли наши места, но один из них грубо ответил, что они – железнодорожные служащие и выйдут на следующей остановке.

Я взяла у проводника две подушки для Дхондутаи, чтобы она могла устроиться поудобнее, и вскоре мы привыкли к стуку колес и покачиванию вагона. Поездки на поезде зачастую удивительным образом превращаются в долгие часы всевозможных историй, когда всплывают забытые воспоминания и события прошлого, особенно если попутчики совершенно незнакомы друг с другом.

– Расскажите мне немного о Колхапуре, – сказала я.

– Хорошо. Его называли «Калапур» [41]41
  Кала значит «искусство». – Прим. перев.


[Закрыть], потому что он привлекал множество великих художников, артистов и ремесленников. Чем он только не известен? Живопись, ювелирные украшения – разве ты не видела традиционных колхапурских украшений? – ремесла, кинопроизводство, спорт, особенно борьба и, конечно же, музыка и танцы.

– Что ж, в наши дни он более известен как сахарная столица и место, где изготавливают кожаные тапочки, – сказала я.

– Да, времена, безусловно, изменились. Последующие правители не были такими же эстетами, как Шаху Махарадж. Они больше интересовались скачками. Но некоторые продолжали поддерживать музыку, иногда совершенно неожиданно, как, например, человек, управлявший сахарными фабриками в Колхапуре. Его звали Мадан Мохан Лохиа. Несмотря на то, что он был предпринимателем марвари [42]42
  Марвари (мarwari), или марвади, – этническая группа, родом из Раджастана. Их язык также называется марвари. – Прим. перев.


[Закрыть], он был закоренелым меломаном и делал все, что мог, чтобы помочь музыке. Он давал работу безработным музыкантам в своем фабричном магазине, даже тем, кто с трудом мог читать и писать. Если у них был концерт или важный урок, он отпускал их с работы, чтобы они могли практиковаться без помех. Даже Баба проработал кладовщиком на сахарной фабрике в Колхапуре более тридцати лет, когда обнаружил, что не может добиться успеха как музыкант!

Затем Дхондутаи описала ночной концерт, проводившийся на средства сахарной фабрики в форте Панхала на окраине города. Это был на редкость продуманный вечер: Дхондутаи и королеву газелей [43]43
  Газель – лирическое стихотворение, форма арабской и персидской классической поэзии. – Прим. ред.


[Закрыть] и тхумри Бегум Ахтар попросили выступать всю ночь напролет по очереди, час через час.

Мне показалось, что я заметила проблеск интереса у одного из мужчин, сидевших напротив нас. Другой продолжал читать газету.

Дхондутаи покачала головой и коснулась своего уха.

– Что за женщина! Она была заядлой курильщицей. На сцене она держала сигарету в одной руке, а другой играла на гармонии. Это было зрелище, на которое стоило посмотреть. С ее сверкающим кольцом в носу и обольстительным голосом…

– Сколько вам было лет, баиджи?

– Ох, должно быть, около двадцати. Актарибаи была намного старше… уже имела имя, с которым нужно было считаться. Я пела классическую музыку, она исполняла более легкие формы.

– Какая прекрасная идея выступать по очереди всю ночь!

– Да. Это было действительно здорово, хотя мне мешал табачный дым, попадавший в горло. К слову, отец был недоволен тем, что я пою на таком мероприятии, в конце концов, я была девочкой из хорошей семьи. Но Баба убедил его, что это в моих интересах.

Я видела, что человек напротив нас теперь внимательно слушал наш разговор. Он оторвал глаза от книги, которую, очевидно, и не читал, и сказал: «Мой дедушка жил на той же улице, что и Актарибаи в Лакнау. В детстве я слышал ее пение». Он говорил с северо-индийским акцентом, который, казалось, стал сильнее, потому что воодушевился ностальгическими воспоминаниями.

– Дедушка рассказывал мне историю о том, как один адвокат согласился жениться на Актарибаи при условии, что она перестанет петь для всех, кроме него. Это была цена, которую ей пришлось заплатить за респектабельное положение. Более десяти лет никто не слышал ее голоса. Затем она ужасно заболела, болезнь не могли диагностировать лучшие врачи. Наконец, один врач предположил, что Aхтар Бегум страдает депрессией и что единственным лекарством для нее будет вернуться к пению.

– Так мир снова получил Ахтар Бегум, – прошептала Дхондутаи.

– Вот вам и адвокат… – сказала я.

Дхондутаи улыбнулась и повернулась к незнакомцу.

– Так вы любите музыку?

– Ну, я не претендую на звание знатока, но, когда рос в Лакнау, я слушал много полуклассической музыки. Теперь, живя в Бомбее, работая инженером на железных дорогах и путешествуя по три часа в день, я слушаю только звук колес. Однако, думаю, что начну возить с собой небольшой портативный плеер… Встреча с вами вдохновила меня!

Он почтительно сложил руки и встал, чтобы уйти. Скоро была его остановка. Прежде, чем он ушел, Дхондутаи достала из своей сумки кассету. Это был самостоятельно изданный сборник избранных произведений из ее концертных записей.

– Вот. Почему бы вам не начать с этого. Подарок от меня.

Мужчина был явно тронут. Он коснулся ее стоп и вышел, сжимая маленький подарок, который поможет ему снова вдохновляться музыкой, даже сидя в поезде.

Дхондутаи была довольна собой. После того, как мужчины ушли, она положила ноги на сиденье напротив и ненадолго задремала. Я читала.

Когда Дхондутаи проснулась, проводник уже раздавал простыни и одеяла на ночь.

Она улыбнулась:

– Ты не поверишь! Мне приснился бык Нанди, он был у озера, где мы гуляли в детстве. Это гигантская каменная статуя. Говорят, что каждый год он сдвигается на два зерна пшеницы вперед и на одно семя кунжута назад.