Текст книги "Музыкальная комната"

Натан Кхан покинул Колхапур, когда Дхондутаи было восемь лет. Его увезла в Бомбей тогда еще начинающая актриса Дурга Кхоте, которая захотела изучать музыку.

Детство Дхондутаи прошло в прогулках по саду, беготне за бабочками с младшим братом и сестрой или помощи матери на кухне. По вечерам после ужина дети собирались вокруг своей бабушки Аджи, которая рассказывала им истории о богах и богинях, а мерцающий свет масляной лампы отбрасывал тени на стены и оживлял истории.

Между богами и людьми были странные связи. Их жизни часто переплетались, и боги иногда вели себя как простые смертные, а люди временами обожествлялись. Как в любимой детской сказке о Даттатрейе, трехглавом боге-ребенке, который жил в крошечном храме на слиянии пяти рек, в нескольких милях от Колхапура.

– Много лет назад, когда повсюду были только джунгли, и птицы часто являлись посланниками небес, жил благочестивый мудрец по имени Атрея Муни, – прошептала бабушка.

– Он был нашим предком. Мы из рода Атреи, – вмешалась Айи, покачивая младшего Бабу на коленях.

– Твоя мать права, – сказала Аджи. – Жену Атреи звали Анусуя, и она прославилась безоговорочной преданностью мужу. Скучающие богини на небесах устали от постоянных слухов о добродетелях и благочестии Анусуи и решили испытать ее. Поэтому они отправили на землю своих мужей, Шиву, Брахму и Вишну, переодетых в странствующих монахов, наказав им, что делать. Они хотели увидеть, будет ли Анусуя так же добродетельна в отчаянном положении. Боги явились в ее хижину в образе браминов и попросили еды, но потребовали, чтобы жена Атреи прислуживала им обнаженной. Анусуя оказалась в затруднении. Как она могла отвергнуть святых браминов? С другой стороны, как она могла выполнить их требование? Ее муж медитировал у реки и не мог сейчас вернуться. Но сообразительность спасла ее. Она окропила водой троих мужчин, пропела мантру и превратила их всех в малышей – таких как наш маленький Бабу! Затем, не раздумывая, она разделась и подала им вкусную горячую пищу!

Дети сонно моргали, глядя на бабушку, завороженные сказкой.

– Богини пришли в ужас, когда узнали, что случилось с их мужьями, и послали гонца, чтобы вернуть их. Тем временем Атрея Муни, который был вне себя от радости, обнаружив трех величайших божеств вселенной, играющих в его доме, построил храм, посвященный им.

И вот так Даттатрее, трехглавому богу-ребенку стали поклоняться в Нарасимхавади, месте, где встречаются пять рек. Ваш отец отвезет вас туда, чтобы показать храм, – сказала бабушка, зевая. – На этом пока все, дети. Пора спать.

Но все трое детей уже крепко спали, и снились им летающие по небу белые слоны, катающие на себе детей-богов.

В следующий четверг Ганпатрао послал Натану Кхану сообщение, что не нужно приходить на урок, так как он везет семью посетить Даттатрейю. Он уже давно собирался это сделать. Маленький Бабу заикался, и Ганпатрао хотел обратиться к богу-ребенку, чтобы тот помог малышу. В последний раз они были там, чтобы выразить благодарность за рождение Дхондутаи.

Айи завернула сытный обед в банановые листья. Семья ехала на автобусе, за исключением Ганпатрао, который решил отправиться водным путем. В автобусе Айи и дети жевали свежеобжаренный воздушный рис, приправленный солью, семенами горчицы и тертым кокосом. Группа паломников, сидящих впереди, запела красивую песню, восхваляющую Даттатрейю, кто-то играл на кастаньетах, чтобы поддерживать ритм. Айи, которая редко позволяла себе подобное, присоединилась к ним, отчего Дхондутаи и Шакунтала прикрыли рты руками и захихикали.

Как это часто бывает в жизни, не ясно, что возникло первым: святое слияние пяти рек или место поклонения Даттатрейе. Место, где располагался храм, было величественным и безмятежным. Тишину нарушали только храмовые колокольчики, молитвенные песнопения и плеск воды, когда кто-то окунался в реку. От набережной реки к храму вели двадцать одна каменная ступень и длинный парапет. Сам храм скрывался под длинными корнями-щупальцами гигантского баньянового дерева. Внутри находилась статуя трехглавого бога, которого перехитрила находчивая женщина.

Когда Айи с детьми добрались до места, Ганпатрао уже закончил свое речное путешествие и был там. Он разговаривал с Танибаи, певицей, прибывшей из Колхапура на лодке. Семья омыла ноги и руки в реке и пошла к святыне молиться. Ганпатрао рассадил всех перед святыней, сам же встал, сложив руки, и начал петь абхангу – сложный гимн, а его дети хлопали в такт. Танибаи подошла к ним и сказала: «О! Какая музыкальная семья. Это та маленькая девочка, которая учится у Кхансахиба?»

Дхондутаи смущенно улыбнулась в ответ. Что-то в этом месте приводило ее в трепетный восторг, и это чувство возвращалось к ней каждый раз, когда она приезжала сюда.

Когда Солнце уже поднялось высоко, они все заснули под деревом, убаюканные звуками воды, плещущейся внизу у каменных ступеней. Они проснулись ко времени вечерних молитв. Ганпатрао молился за здоровье сына. Айи молилась, чтобы дочери нашли себе хороших мужей. Когда же они собрались уходить, с реки налетел ветерок, кружа в воздухе сухие листья и поднимая их к небу.

Четыре

В Колхапуре находился величественный храм, посвященный Лакшми, изваяние которой было усыпано драгоценными камнями и охранялось грозным каменным львом. Вокруг нее возвышались тысячи колонн. Одни говорят, что древнее сооружение было построено примерно в девятом веке. Другие – что храм был построен за ночь двумя часовыми, которые до сих пор стоят, окаменев, перед храмом, с тех пор как муж Лакшми – Венкатеш – оставил ее, уйдя к другой богине, и отправился на юг. Но он продолжал навещать жену, и каждую ночь перед уходом из храма священник оставлял ему стакан молока с шафраном и несколько листьев бетеля возле алтаря. К утру они исчезали.

Храм стоял на берегу реки Панчаганга за старым дворцом Шаху Махараджи. Когда Дхондутаи была совсем маленькой, она забиралась на спину своего отца, когда тот переплывал реку возле храма. В отличие от других девочек ее возраста, к пяти годам она научилась плавать и могла держаться на воде.

Правитель распорядился, чтобы кто-нибудь из семьи придворных музыкантов каждое утро пел в храме перед началом утренней молитвы. Это было специальным подношением богам, которые любят музыку. Раньше петь в храме Махалакшми было работой Натан Кхана. После его отъезда в Бомбей петь перед алтарем было поручено младшему сыну Алладии Кхана – Бхурджи Кхану. Каждое утро в течение получаса он очаровывал богиню исполнением раг, рагинь, песен о птицах и дожде, и о том, как Кришна осыпал Радху цветами любви.

Преданные собирались там, чтобы послушать его и поучаствовать в молитве, следовавшей далее. Среди них был мужчина в дхоти со светлокожей розовощекой девочкой в блузке и юбке в красно-белый горошек. Девчушка сидела рядом с певцом, скрестив ноги, подперев подбородок руками, и сосредоточенно слушала певца.

Именно в этом храме Дхондутаи полюбила свою музу, хотя тогда она была еще слишком юна, чтобы понять это. Богиня станет ее шакти, силой, которая будет с ней всю жизнь.

Однажды утром после общей молитвы Ганпатрао обратился к Бхурджи Кхану с просьбой: «Не могли бы вы учить мою дочь? Она уже училась у Натана Кхана».

Кхансахиб посмотрел на Дхондутаи и сказал: «Плата составит пятьдесят рупий в месяц». Ганпатрао был разбит. Он не мог позволить себе такую сумму. Он ушел, не сказав ни слова.

За несколько следующих лет, несмотря на то что обучение пению прекратилось, Дхондутаи научилась играть на гармонике, которую часто используют, чтобы аккомпанировать певцу. Кроме того, ее брат начал изучать табла. Таким образом, отец позаботился о том, чтобы слух детей оставался настроенным на музыку. Он продолжал питать надежды на то, что один из Кхансахибов обучит его дочь.

Его мечта сбылась совершенно неожиданно. В один жаркий день 1940 года неожиданный гость появился у дома Кулкарни. Ганпатрао отсутствовал, а Айи спала. Трое детей – Дхондутаи, Шакунтала и Бабу – играли в гостиной. Они остановились, когда гость вошел. Маленький мальчик толкнул старшую сестру. «Смотри, это человек, который поет в храме Махалакшми», – прошептал он.

Дети пригласили его сесть на специальное для гостей место и автоматически из уважения коснулись его стоп. Не зная, что делать дальше, они стояли у противоположной стены, поглядывая туда-сюда, шевеля пальцами ног и поглядывая на уважаемого гостя.

– Как вы называете своего отца? – мягко спросил Бхурджи Кхан у Дхондутаи, которая была уже прелестной тринадцатилетней девочкой.

– Аннá, – прошептала она.

– Где же ваш анна? – спросил певец с улыбкой.

Дети понятия не имели, поэтому они смотрели друг на друга и бормотали что-то невнятное. Бабу нервно ковырял в носу.

В этот момент вошел Ганпатрао. Он увидел Бхурджи Кхана и вздрогнул, как будто только что увидел Бога, сидящего в его гостиной. Он подбежал к нему, встал перед ним на колени и сказал:

– Кансахиб! Вы здесь? Надеюсь, моя семья позаботилась о Вас и Вам предложили какой-нибудь напиток.

Бхурджи Кхан посоветовал ему не волноваться и просто сказал:

– С этого дня я буду учить твою дочь.

Ганпатрао не мог поверить своим ушам. Он засиял от радости, и его глаза наполнились слезами. Но затем его лицо омрачилось, потому что он вспомнил о размере оплаты. Как будто прочитав его мысли, Бхурджи Кхан протянул руку и коснулся плеча Ганпатрао:

– Пожалуйста, платите мне столько, сколько сможете.

Отец Дхондутаи платил Бхурджи Кхану десять рупий каждый месяц. К тому времени у Кхансахиба было несколько учеников, которые уже начали зарабатывать своей музыкой и могли позволить себе хорошо платить учителю. Одним из них был худощавый молодой человек Малликарджун Мансур, который впоследствии стал великим певцом.

– И еще кое-что… – Бхурджи Кхан поставил свое условие. – Вы не должны обручать вашу дочь или выдавать замуж, по крайней мере в ближайшие пять лет. Я не хочу потом услышать, как вы говорите: «Эти мусульмане брали у нас деньги, но ничему не научили». Так что подумайте об этом, и тогда мы начнем.

Ганпатрао сложил руки и сказал:

– Кхансахиб, я даю слово. Пожалуйста, начните ее учить с сегодняшнего дня.

На самом деле Бхурджи Кхан решил, что сделает Дхондутаи своей ученицей в тот самый день, когда отец и дочь пришли к нему. Но в то время он чувствовал, что девочка еще слишком мала. И вместо того, чтобы прямо сказать «нет», он отклонил просьбу, потребовав вознаграждение, которое, как он знал, было для Ганпатрао непосильным. В те времена у людей были иные способы общения. Часто говорили иносказаниями. Нельзя было все понимать буквально, и жизнь была полна скрытых смыслов и зашифрованных посланий. Прежде всего нужно было запастись терпением.

Дхондутаи рассказывала мне о своих первых уроках с Бхурджи Кханом, и я увидела повторяющиеся принципы в обучении, которые сохраняли эту музыку живой. Дхондутаи была примерно того же возраста, что и я, когда начала учиться. У нас обеих были одержимые родители, которые контролировали обучение и поощряли заниматься, хотя мы предпочли бы играть на улице. И нашими первыми гуру были люди щедрой души, заложившие в нас прочные основы знаний. Дальнейшее зависело от судьбы.

Преподавание – столь же важная часть процесса, как и исполнение, поскольку именно это делает музыку достоянием потомков. Из книг вы не сможете узнать с какой раги начать, как удерживать ритм, почему тот или иной таан звучит неправильно. Это секреты, которые может передать вам только учитель, причем выборочно, постепенно и только тогда, когда ученик готов их принять – как секрет двухнотного таана, который был передан мне тем же способом, каким его получила моя учительница.

Во время самого первого урока Кхансахиб сказал Дхондутаи, что ей придется продать свою гармонику. За три прошедших года она привязалась к этому инструменту и знала черные и бежевые клавиши так же хорошо, как собственные пальцы, которыми всегда с любовью играла на ней. Учитель объяснил, почему ей необходимо отказаться от инструмента.

– Человеческая природа такова, что всегда ищет легкий путь. Гармоника облегчает пение, потому что тебе не нужно работать над независимыми связями с нотами. Играя на ней во время пения, ты никогда не научишься с точностью брать нужную ноту, потому что будешь просто копировать высоту тона.

Но такое объяснение не удовлетворило девочку. Юная Дхондутаи плакала целую неделю после того, как инструмент положили в футляр и унесли.

Затем Бхурджи Кхан научил ее играть на тампуре. Ее пальцы были все еще слишком малы, чтобы владеть инструментом, но постепенно она научилась играть и держать кончики пальцев на одной линии со струнами, чтобы не тянуть их, а скользить по ним в движении. Чередование мягкого нажима и отпускания, нажима и отпускания нужно было повторять до тех пор, пока это не станет второй натурой. Он учил ее всегда сохранять спокойное, приятное выражение лица во время пения и не слишком много жестикулировать руками, как делают некоторые музыканты. Кроме того, размахивать руками перед гуру было неучтиво. Нужно было сохранять самообладание.

В конце концов, он научил ее основам аакаара – глубокого звучания, который был особенностью этой гхараны. Певец мог совершать две кардинальные ошибки: одна – петь в нос, другая – петь фальшиво.

Бхурджи Кхан обладал необыкновенно творческим умом. Он находил музыку в самых невероятных местах. К воротам регулярно приходила нищенка и каждый раз восклицала одно и то же: “Mai, Anna-daata…” Она повторяла одни и те же фразы каждый день, каждый раз в одинаковой манере, как заезженная пластинка. Однажды вечером, когда Бхурджи Кхан услышал ее жалобный вопль, он на мгновение остановил урок и сказал:

– Послушай. У нее совершенное попадание в ноты, – добавил он со смехом. – Я полагаю, что практика рождает совершенство!

Однажды, пытаясь объяснить важность такого чистого попадания в ноты, он сказал:

– Бета, за полями сахарного тростника есть ашрам. Ты его знаешь. Твой отец регулярно приносит туда еду и одежду. Сходи и послушай учеников ашрама. Там ты найдешь идеальную ноту Ре.

На следующий день по дороге домой из школы Дхондутаи пошла через поле и остановилась у ашрама послушать. Она знала это место. С отцом они часто бывали здесь, принося еду для бедных детей. Ашрам был похож на то, что гурукул представлял собой тысячу лет назад. Там жили юные мальчики-брамины, которые готовились стать священниками и практиковались в пении молитв.

Они пели, используя ноты, которые были ей знакомы, но они пели их в обратном порядке. Именно тогда она услышала идеальную Ре, которую ее учитель имел ввиду. Дхондутаи вздохнула и вспомнила его слова: «Ты найдешь музыку везде, если откроешь уши и послушаешь. Это универсальный язык, понятный каждому. И это единственный язык, лишенный сарказма или ненависти».

Бхурджи Кхан приходил к ней по вечерам, когда она возвращалась из школы. Он начал обучать ее раге Мултани, которая подходила для этого времени дня. Когда они перешли от нот к песенным композициям, Кхансахиб столкнулся с проблемой. Юная Дхондутаи не знала хинди, а большинство кхаялов написано на диалекте брадж, который близок к хинди. Бхурджи Кхан сначала просто учил ее произносить слова: “Hai re man…” Ей приходилось повторять это сорок, пятьдесят раз, пока она не добивалась правильного произношения. Затем он объяснял ей значение. Постепенно, через музыку, Дхондутаи начала изучать хинди.

Иногда Баба приходил и садился рядом со своим отцом на несколько минут, чтобы послушать наставления, но ему не разрешалось разговаривать с Дхондутаи.

– Да он не стал бы даже смотреть мне в глаза, – рассказывала мне Дхондутаи со смехом. – Если он приходил, чтобы передать отцу сообщение или что-то ему принести, он входил с потупленным взором, говорил с отцом и торопливо уходил. Фактически, я не разговаривала с ним до тех пор, пока мы все не повзрослели. Видишь ли, мало того, что он был юношей. Он к тому же был еще и мусульманином.

Она надолго замолчала, а я терпеливо ждала.

– Когда Бхурджи Кхан почувствовал, что я готова начать изучать секреты гхараны, он научил меня таану из двух нот, – сказала Дхондутаи с загадочной улыбкой. – Это упражнение для голоса, которое заставляет вращаться горловую чакру и готовит тебя к исполнению молниеносных таанов, характеризующих гхарану… конечно, ты его знаешь. Я научила тебя этому.

Я вопросительно посмотрела на нее.

– Когда? Вы никогда не учили меня никакому секретному таану из двух нот.

– Конечно учила, – сказала Дхондутаи, все еще улыбаясь. – Я учила тебя этому, когда мы были еще в Доме конгресса, а ты была очень маленькой. Ты научилась петь его, но не осознала его ценности. Но именно поэтому ты теперь можешь исполнять тааны так, как делаешь это сейчас.

Я была сбита с толку. Я подумала и попыталась спеть таан из двух нот. Как вообще можно построить таан на двух нотах? Я пробовала различные вариации и комбинации и обнаружила, что запуталась. Дхондутаи усмехнулась и пошла на кухню заваривать чай.

– Продолжай попытки, – крикнула она оттуда. – Давай. Используй воображение. Что толку учиться в Америке, если не можешь понять такое, а?

Она вернулась в музыкальную комнату.

– Все еще безуспешно?

Я тянула и тянула ноты, пытаясь спеть двухнотный таан, но получала нелепые звуки, не похожие ни на что, что когда-либо учила. Я стала упрашивать Дхондутаи не томить меня ожиданием и раскрыть секрет. Она сказала:

– Я расскажу, что такое таан из двух нот, но только при одном условии.

Я посмотрела на нее и серьезно кивнула.

– Ты должна дать клятву, что никогда не передашь его никому, кроме ученика. Мы тратим все наши деньги – да что деньги… всю нашу жизнь, – чтобы научиться этим вещам. Это не прасад Сатьянараяны, который можно бесплатно раздавать всем подряд. К тому же, ты никогда не должна отдавать богатство глупцу или тому, кто этого не заслуживает.

Я дала торжественное обещание, слегка ущипнув себя пальцами за шею.

Она спела таан для меня, и я поняла, что всю жизнь пела его, не осознавая этого. Не важно, действительно ли он так ценен, как считала Дхондутаи. Я дала себе слово, что никогда не нарушу обещание и оправдаю ее доверие.

Пять

Дхондутаи дорожила днями, проведенными с Кхансахибами, особенно ценила те несколько лет, которые провела с главным Кхансахибом – Алладией Кханом.

– Он относился ко мне как к внучке и очень любил меня, – рассказала она однажды днем, когда было слишком жарко, чтобы петь, и мы стали беседовать.

Среди последних воспоминаний Дхондутаи об Алладии Кхане был случай, когда он взял ее с собой на конференцию Викрамадитья в Бомбее в 1944 году, незадолго до своей смерти.

Индуистский календарь называется Викрам Самват и исчисляется со времен, когда великий царь Викрамадитья завоевал царство Уджайн в центральной Индии – около 57 г. до н. э. Это ознаменовало начало эпохи, которую некоторые книги по истории называют золотой эрой Индии.

Конференция Викрамадитья ознаменовала 2000-летие победы царя. Это было частью национального культурного возрождения, охватившего Индию незадолго до того, как она добилась независимости от Британии. Идея заключалась в том, чтобы продемонстрировать величайших музыкантов страны, территория которой тогда включала и Пакистан. Артисты приезжали поездами отовсюду – из Лахора, Калькутты, Мадраса и Кашмира, со своими труппами, табла, шалями и плевательницами.

Это было музыкальное событие века. Ничего подобного раньше не было, и с тех пор не случалось ничего более грандиозного. Семь дней воздух вибрировал музыкой. Дневные концерты переходили в вечерние, а поздние ночные раги возвещали рассвет в то время, как первые лучи солнца начинали проникать через стеклянные окна концертного зала. Рассказывают, что люди заболевали от недосыпания, стремясь посетить как можно больше концертов. Фестиваль шел целую неделю в величественном зале Ковасджи Джехангир, который после этого события стал галереей современного искусства.

Огромный частный дом рядом с оперным театром Бомбея – в пятнадцати минутах езды от места проведения – был превращен в круглосуточную столовую, где день и ночь в гигантских чанах готовилась и подавалась еда для музыкантов и их ансамблей. Кто-то предпочитал есть перед выступлением, кто-то – после. Чувство времени у артистов пропадало, когда они переходили от выступления к репетиции, затем снова к выступлению. Огромный котёл с кипящим чаем был постоянно на огне.

Именно на этом фестивале неизвестные музыканты в одночасье становились звездами. Молодой человек из Пенджаба с тыквообразным животом и черными закрученными усами покорил публику своей блестящей интерпретацией кхаяла [32]32
  Кхаял – основная форма классической музыки хиндустани. Название происходит от персидско-арабского слова, означающего «воображение». Кхаял ассоциируется с романтической поэзией и предоставляет исполнителю бóльшую свободу самовыражения, чем дхрупаду. В кхаяле раги богато украшены, и стиль требует больше технической виртуозности, чем интеллектуальной строгости. – Прим. ред.


[Закрыть] и тхумри [33]33
  Тхумри – вокальный жанр или стиль индийской музыки. Термин «тумри» происходит от хинди-глагола thumuknaa, что означает «ходить танцующей походкой так, что звенят колокольчики на лодыжках». Таким образом, форма связана с танцем, драматическими жестами, мягким эротизмом, любовной поэзией и народными песнями, особенно из Уттар-Прадеша, хотя существуют региональные вариации. – Прим. ред.


[Закрыть], а Гулям Али Кхан получил к своему имени приставку «баде» (буквально «большой, великий»), хотя некоторые полагают, что это могло больше относитьлся к его физическим размерам, чем к его музыке. Молодой ситарист из Калькутты Вилаят Кхан прославился и впоследствии стал одним из непревзойденных музыкантов века. Поразительно скромный таблист поразил публику своим виртуозным мастерством. Это был Ахмаджан Тхираква. Но больше всего аплодировали именно вокалистам.

Конференция была похожа на памятный снимок, отражающий все то, что произошло в музыкальном мире за последние пятьдесят лет. Великие артисты выступали, а на следующий день, забыв о самолюбии, аккомпанировали на сцене своим гуру. За кулисами гармонии противостояли столкновения характеров и битвы эго. Самая известная из них произошла между Файязом Кханом и Омкарнатхом Тхакуром – знаменитыми певцами, которые спорили о том, кто будет петь последним, поскольку очередность выступлений отражала старшинство и статус. Лучшие всегда пели последними. Решение о том, кто за кем выступает, приводило к легендарным раздорам, которые порой переходили из поколения в поколение и передавались ученикам. Один музыкант оставил должность придворного певца из опасения, что чудаковатый правитель заставит его петь перед менее известным артистом. В итоге на этом фестивале Омкарнатх победил – и утвердился в качестве одного из лучших певцов своего поколения.

Во время большинства выступлений в первом ряду сидела интригующая пара: старик с белыми усами и миловидная девушка лет восемнадцати-девятнадцати. На ней было традиционное девятиярдовое сари и блузка с короткими рукавами буфами. Все знали, кто он – великий Алладия Кхан, – но не могли понять, что за особа сидит рядом, внимательно слушая музыку, аккуратно сложив руки на коленях. Когда кто-нибудь спрашивал его о ней, он смеялся и отвечал: «Моя внучка!» Но все знали, что этого не может быть. У нее на лбу был бинди – отличительный знак индуисток. Некоторые перешептывались между собой: «Она, должно быть, дочь Манджи Кхана. Он такой современный, он единственный, кто позволил бы юной девушке появиться на публике». И когда Дхондутаи и Кхансахиб-старший слышали это, они просто улыбались друг другу.

Позже Дхондутаи рассказала мне, как Алладие Кхану удавалось посадить ее на лучшие места в зале, которые стоили тысячу рупий каждое – царская по тем временам сумма. Эти передние ряды с диванами с красной бархатной обивкой предназначались для богатой знати и махараджей. Многие из них не пришли, хотя купили билеты – того требовало общественное положение. Алладия Кхан мог посадить Дхондутаи рядом с собой, потому что вокруг были свободные места.

«Из-за своего возраста он не мог долго сидеть. Он оставлял меня сидеть в зале, уходил, а потом возвращался, и я рассказывала обо всем, что происходило», – сказала Дхондутаи. Она послушно сидела там, концерт за концертом, а затем описывала Кхансахибу, кто и какие раги пел. «Был один музыкант, который был так неусидчив на сцене, что начал свое выступление у одного ее конца, а закончил у другого», – вспоминала она со смехом.

«Выступал певец по имени Карамат Кхан, которому предположительно было сто двадцать два года. Я спросила Кхансахиба, действительно ли ему больше ста лет, и он сказал: „Да, Бета. Я не знаю его точного возраста, но знаю, что он намного старше меня“.

Людей, с которыми Алладия Кхан хотел проводить время, было совсем немного, поэтому он часто беседовал со мной. Конечно, темой всегда было только музыка. Он рассказывал мне о днях, когда пытался стать учителем фарси (персидского), чтобы заработать на жизнь, сразу после смерти своего отца, известного певца. Это было до того, как он присоединился к семейному „делу“. После этого он начал серьезно заниматься у своего дяди, который говорил ему, что между артистом и часами не должно быть никаких отношений, и учил его от полуночи и далее. Пока твой голос не научится подчиняться твоему разуму, не следует прерывать занятия…»

Голос Дхондутаи слегка дрожал, когда она вспомнила те свои дни, когда, будучи хорошенькой девушкой, получала благословение великих. Я же не могла избавиться от навязчивых мыслей. У нее было все – подготовка, выдержка, дело, которому она посвятила жизнь. Что пошло не так? Почему они не признали в ней настоящую наследницу этой музыки? Я этого не понимала, и эти вопросы беспокоили меня на протяжении многих лет.

Последним, кто выступил на конференции Викрамадитья, из уважения к его положению, был Алладия Кхан.

– Когда он начал петь, его голос слегка дрожал, и я помню, как мое сердце замирало от беспокойства, что он сорвется, – сказала Дхондутаи. – Ему было больше девяноста лет. Сможет ли он выдержать целый концерт? Через несколько секунд он спел таан, подобный вспышке молнии. Можно было ощутить электрическую волну, проходящую через публику.

Это был последний раз, когда Алладия Кхан пел публично. Сидя позади Кхансахиба, ему аккомпанировали на тампурах два человека, которые стали самыми важными проводниками Дхондутаи в мир музыки. Первый, Бхурджи Кхан, обучал ее уже несколько лет. С другой стороны сидела красивая женщина, которая укладывала волосы на косой пробор и пела, как мужчина, – сильно и уверенно.

Было шесть утра, и Кхансахиб только что закончил петь рагу Рамкали. После короткой паузы, во время которой только звук тампур сопровождал начинающийся рассвет, он запел еще одну рагу раннего утра – Бибхас. Затем повернулся и сказал женщине, сидевшей позади него: «Кесар, эта будет для тебя… Давай, пой».

Не закончив свой рассказ, Дхондутаи встала и сказала:

– Подожди минутку, я сейчас вернусь.

Она прошла в спальню, и я услышала характерный звук – металлический скрип, когда она повернула ручку шкафа. Она вернулась через несколько минут с мешочком из выцветшей красно-золотой парчи, перевязанным золотой тесьмой.

«Я должна рассказать тебе еще одну историю, – сказала моя учительница. – В самый разгар конференции Викрамадитья организаторы устроили параллельную серию концертов в соседнем зале Rohini Hall, куда на выступления были приглашены молодые и менее известные артисты. Я тоже пела там. К тому времени я стала постоянным участником концертных программ и была уже довольно известна…»

В ту ночь на ней было ее обычное белое чандери-сари, которое она берегла для выступлений [34]34
  Чандери-сари – это традиционное сари, изготовленное в Чандери, Мадхья-Прадеш, Индия. – Прим. ред.


[Закрыть]. Дхондутаи сидела на сцене и смотрела на своего отца в поисках поддержки. Она спела рагу Бихаг, ночную рагу, полную свежести, источавшую и воплощавшую всю энергию гхараны. После выступления, в сопровождении отца, оберегавшего дочь своим присутствием, застенчивая Дхондутаи встретилась с несколькими зрителями. К ней подошел мужчина в элегантном костюме и сказал:

– Бета, ты была потрясающей. Увы, мне нечего дать тебе сейчас в знак признательности.

Затем он посмотрел на свой палец и сказал:

– Подожди-ка. Возьми вот это.

Он снял кольцо с жемчужиной и протянул ей. Она посмотрела на отца, и тот поблагодарил за подарок от ее имени.

– Обещай мне, что ты никогда не перестанешь петь, дорогая, – сказал человек.

Ганпатрао смотрел мужчине вслед, когда тот выходил из зала. Его друг прошептал: «Это Сет Гопалдас, близкий друг Кесарбаи и покровитель музыкантов».

Когда Сет Гопалдас подарил Дхондутаи жемчужное кольцо и взял с нее обещание петь всегда, он понятия не имел, что невольно создал связь между прошлым и будущим. Много лет назад Сет Гопалдас сыграл важную роль в сближении Кесарбаи Керкар и Алладии Кхана. Гхарана осталась жива, и именно он сделал это возможным. На этот раз он установил другую связь. Это был один из тех моментов, значение которого можно было оценить лишь много лет спустя.

Шесть

Год спустя Дхондутаи, Шакунтала и их родители ехали ночным поездом из Колхапура в Бомбей. Они собирались провести пару месяцев с сестрой Айи, которая жила в Мазгаоне, старом районе в центре Бомбея, в доме, втиснувшемся между католической церковью и голубой мечетью.

На следующий день после приезда Ганпатрао с Дхондутаи отправились навестить Кхансахибов. За несколько лет до смерти Шаху Махараджа в 1922 году Алладия Кхансахиб переехал из Колхапура в Бомбей и снял небольшую квартирку в здании «Сюрвейор» недалеко от Чоупатти, где пахнет морем. Его сын Бхурджи Кхан, живший на два города – Бомбей и Колхапур, – где он обучал Дхондутаи, также приехал, чтобы побыть с ним.

«Сюрвейор» представлял собой приземистое здание, выкрашенное аэрозольной краской, с ярко-красными пятнами бетелевых плевков на стенах. Он был населен какофонической смесью Кхансахибов всех типажей и возрастов. Там жили пожилые певцы и старики-сарангисты, взрослые музыканты и начинающие вокалисты. Дети постоянно выбегали на улицу, и каждый раз, когда мать выходила, чтобы забрать заигравшегося малыша, она натягивала головной платок ниже носа, чтобы скрыть лицо. В этом сообществе женщины не выставляли себя напоказ, а мужчины не поддавались искушению – по крайней мере, все делали вид, что это так.

Ганпатрао и Дхондутаи шли через все здание, зажав носы, чтобы не дышать едким пряным запахом мясного карри, наполнявшим холлы и коридоры. Дверь квартиры Кхансахибов была слегка приотворена. Они медленно открыли ее и заглянули внутрь. Дхондутаи была ошеломлена тем, что увидела. Комнату наполнял слабый запах застаревшего пота. Баба стоял у окна и смотрел наружу. У одной стены, тяжело дыша, крепко спал Алладия Кхан. Его тюрбан и трость лежали на столе рядом с кроватью. Рядом с ними стоял кальян. У другой стены лежал ее учитель – Бхурджи Кхан. Дхондутаи не видела его несколько месяцев. Она знала, что он болел, но понятия не имела, что все настолько плохо. Его курта была вся в пятнах, лицо – темным и опухшим. Он едва мог говорить. Он слабо ей улыбнулся и спросил:

– Как твоя музыка, дочка? Ты работала над тем тааном в раге Басанти-Кедар? Помни, он должен звучать как фейерверк, взрывающийся в небе в ночь на Дивали!