Текст книги "Музыкальная комната"

Именно тогда, когда меня готовили к моему первому небольшому выступлению для безразличной школьной публики, я впервые погрузилась в понятия ритма и времени в музыке. Музыканта, который заведовал этой частью вселенной Дхондутаи, звали Шридхар Падхай. Это был задумчивый человек с неестественно угольно-черными волосами, носивший белые курты из полиэстера, державший табак за щекой и игравший на табла с закрытыми глазами. Он напоминал спящую черепаху, за исключением моментов приближения к ритмической кульминации, когда его лицо искажали гримасы, а локти дергались.

По вторникам Дхондутаи не преподавала. Вместо этого она несколько часов репетировала в сопровождении маэстро Падхая. Прежде чем приступить к музыке, они обменивались записями о положении звезд на небосклоне, и маэстро Падхай рассказывал Дхондутаи о том, что ждало ее на следующей неделе. После табла астрология была второй любовью Шридхара Падхая. Он упивался чтением гороскопов и использованием невидимых сил, управляющих человеческой судьбой, или уклонением от них. Он воспринимал себя чрезвычайно серьезно и расширял свои интересы до нумерологии и анализа имен, сообщая людям, ждут ли их финансовые трудности, как скоро у них появится ребенок или когда отступит болезнь. Услуги его были бесплатными.

За несколько месяцев до моего музыкального конкурса Дхондутаи попросила маэстро Падхая приходить раз в неделю вечером аккомпанировать мне и настраивать меня на невероятно точные математические ритмы, которые разделяют сцену с мелодией. Дхондутаи подготовила меня к разделу ритмов и научила меня отсчитывать ритм левой рукой, играя правой на тампуре. Наиболее распространенный цикл – шестнадцатиричный, называется тинтал, или тритал. Dha dhin dhin dha. Dha dhin dhin dha. Ta tin tin ta. Ta dhin dhin dha… цикл из шестнадцати долей, разделенных на четыре группы по четыре. Ритмический рисунок начинается и заканчивается, начинается и заканчивается, создавая повторяющуюся цикличность. Мелодия должна приспособиться и уложиться в рамки ритма так, чтобы найти удачный баланс между свободой и ответственностью, правами и обязательствами, выразительностью и сдержанностью. Можно пойти на риск, в пределах разумного, с условием вовремя вернуться к линии контроля ритма и отбить sama – удар барабана, отмечающий окончание одного цикла и начало другого, точку прибытия и отправления. Это музыкальная метафора жизни, как ее, жизнь, следует прожить. Поистине великие музыканты могут свернуть в неизведанные переулки, но все же найти путь к месту назначения. Вовремя.

Когда маэстро Падхай сел справа от меня, где обычно сидят таблисты, первое, что он сказал мне, с большим апломбом и по-английски, было: «Мелодия плюс ритм равняется музыка». Затем, без лишних церемоний, он закрыл глаза и начал играть. Это была единственная фраза, которую он произнес в тот день.

Дхондутаи вела его по ритму и темпу. Перед тем, как мы начали, она сказала: «В наших писаниях сказано: sruti mata, laya pita… – ноты – это мать, а темп – отец. Сейчас я не уверена, кто из них мужчина, а кто женщина, – добавила она со смехом. – Но я думаю, что древние гуру пытались сказать нам, что временнáя структура индийской музыки прекрасно резонирует с природой».

И Дхондутаи разъяснила, что все в нашей жизни – как внутри нас, так и во внешнем мире – вращается в соответствии с циклически повторяющимся ритмом: «Наше дыхание, наш распорядок дня, времена года, движения Вселенной… все подчиняется ритму. Жизнь – это то, что находит свой путь между всеми этими циклами, то же самое составляет и суть музыки. Это способность проживать жизнь в связке с этими структурами и параметрами. Это равновесие трудно поддерживать, но здесь вступает в игру мастерство музыканта. И наша гхарана [22]22
  В музыке хиндустани гхарана представляет собой систему социальной организации, объединяющая музыкантов или танцоров по происхождению или ученичеству и, что более важно, по приверженности определенному музыкальному стилю. Слово «гхарана» происходит от слова «гхар», которое происходит от санскритского слова «гриха», что означает «дом». Обычно это место, где зародилась та или иная музыкальная идеология. – Прим. ред.


[Закрыть] известна своей великолепной координацией мелодии и ритма, где оба играют, опираясь друг на друга, чтобы сотворить сложную, блестящую историю».

Глаза маэстро Падхая оставались закрытыми на протяжении всей этой философской интерлюдии. Но внезапно его тело содрогнулось, плечи затряслись и, прищурив глаза, он начал разыгрываться. Он демонстрировал свои умения в течение двух минут, а когда достиг samа, вовремя открыл глаза, чтобы увидеть наше восхищение.

Дхондутаи, как и полагается, ответила: «Вах». В музыке большое значение имеет само исполнение. Один из лучших таблистов в Индии, поразительно красивый Закир Хуссейн, выступает как рок-звезда. Он привлекает к себе внимание эмоциональными движениями и драматическими жестами. Публика его обожает.

Для меня было испытанием просто успеть прийти к sama вовремя. Именно момент звучания sama – наиболее энергичный акцент в композиции. Меня учили распознавать звук определенной доли, тринадцатой в цикле, что сообщало мне, что пришло время завершать движение и готовиться к sama. Секрет, однако, состоит в том, чтобы удивлять слушателя, подходя к этой доле очень выразительно, держа внимание зала в напряжении до тех пор, пока не достигнешь sama точно в правильный момент.

«Каждый раз, когда ты приближаешься к sama, ты должна вызывать отклик аудитории на пассаж, который только что успешно завершила, – сказала Дхондутаи. – Это был один из талантов Кесарбаи. Она не просто приходила в sama, но величественно снисходила, ведя за собой внимание аудитории».

Музыка, которой меня учили, приобрела другое измерение. Она стала труднее, интереснее, поскольку я училась работать в рамках математических структур, состоявших из ритмических компонентов. Нужно было концентрироваться, потому что, если я пропускала sama, то нужно было вставить целый новый цикл, прежде чем я смогла бы безопасно прийти к моменту, где круг заканчивался и начинался.

Сначала Дхондутаи «кормила меня с ложечки» и обучала пассажам, которые идеально вписывались в цикл, не оставляя мне возможности импровизировать или делать ошибки. Я выучила шесть медленных движений и шесть быстрых. Каждый из них раскрывал новые аспекты раги и ее нот. В том, что вы исполняете, должно быть разнообразие – аудитория не должна скучать. Через четыре или пять уроков я уже могла показать хорошо отработанное десятиминутное выступление. Три минуты длилось начало композиции, три минуты – медленный аалаап и две-три минуты – быстрые тааны.

Естественно, я выиграла. Никто в школе не прошел через тщательную подготовку, которой я занималась последние годы. В течение следующих нескольких лет, даже при том, что руководители школы совсем не понимали мою музыку, я стала выигрышной картой, приносящей баллы дому Савадж. Меня запихнули в эту непрестижную категорию и ожидали соответствующих результатов.

Однако получение первого приза не повысило мой статус в школьной «звездной» системе. Случилось как раз наоборот, потому что меня стали воспринимать отличной от большинства – человеком старых традиций. После того, как я закончила свое маленькое выступление, ко мне подошли два мальчика из моего класса и сказали: «Хе-хе! Ты что, забыла слова?» Я посмеялась вместе с ними, не выказав обиду, и моя жизнь так и продолжила болезненно противоречить образу жизни моих ровесников. Однако после моих успехов в школе Дхондутаи стала смотреть на меня с еще большей любовью.

Два

Урок шел уже больше часа, но я никак не могла преодолеть трудности, возникшие с рагой Тилак Камод. Я постоянно сбивалась на рагу Дэш, потому что они с Тилак Камод столь близкие сестры и имеют много общих черт. Я начинала как следует, а потом внезапно ловила себя на том, что пою фразу из Дэш. В раздражении я спросила Дхондутаи:

– Рага! Гхарана! Почему все это так важно, если фраза звучит хорошо?

Дхондутаи перестала петь и тихо сказала:

– Потому что это священная музыка Свами Харидаса. В нее нельзя вмешиваться. Я расскажу тебе небольшую историю… – Она отложила тампуру и жестом попросила таблиста прерваться.

– Алладия Кхан на самом деле был индуистским брамином.

Я посмотрела на нее в изумлении. Изменять таким образом историю об основателе Джайпур Гхараны было кощунством! Но было непохоже, чтобы Дхондутаи выдумывала. История была такова.

Алладия Кхан родился в семье Натха Вишвамбхара, прямого потомка Харидаса Свами, великого певца и святого, который обучал Тансена.

Натхи Вишвамбхары были верховными священнослужителями при царских дворах. Одним из предков Кхансахиба был придворный музыкант и верховный священнослужитель небольшого княжества Ануп Шахар недалеко от Дели. Во время волны территориальных захватнических войн царь Ануп Шахара был взят в плен императором Дели.

Вскоре после этого придворный музыкант исчез из Ануп Шахара, никому не сказав, куда направляется. Он добрался до окраины Дели, поселился в небольшой гостинице и начал петь. Постепенно люди стали собираться послушать его. Так весть о его музыкальном гении достигла императора. Его пригласили ко двору и попросили выступить. Тронутый до глубины души музыкой, правитель сказал:

– Проси все, что хочешь, и ты получишь это.

– Что угодно? Вы уверены, ваше величество? – спросил музыкант с улыбкой.

Ожидая обычной просьбы о драгоценностях или собственности, император небрежно кивнул.

Тогда находчивый певец попросил отпустить своего царя.

Ошеломленный император немного подумал, а затем сказал: «Отпущу его, но только при условии, что ты примешь ислам». Император посчитал, что певец никогда не сделает этого, потому что вера была для человека важнее всего. Но в те дни верность царю, считавшемуся воплощением Бога, преобладала над всем остальным. Недолго думая, музыкант согласился на данное условие.

Так предок Алладии Кхана стал мусульманином.

Спустя столетия, когда Алладия Кхан рассказал эту историю своему биографу Говиндрао Тембе, тот спросил его:

– Почему ваша семья не обращается обратно?

– Разве в этом есть необходимость? – тихо спросил Кхансахиб. – Да и если бы мы обратились, ты бы дал нам в жены своих дочерей? Стал бы есть с нами хлеб? – Тембе и группа ученых-браминов, сидевших вокруг него, молчали. – Вернувшись в индуизм, я окажусь ни здесь, ни там. Лучше я останусь там, где есть, – добавил он, смеясь.

– Но даже сегодня, когда кто-то серьезно заболевает в их семье, они совершают индуистскую пуджу Сатьянараян, не в своем доме, конечно, а в доме соседей, – добавила Дхондутаи с таинственной улыбкой.

Позже я узнала, что многие музыканты-мусульмане ведут свою родословную от индуистского певца-святого Харидаса Свами, и это обычное явление. Я считаю, что причин для данного ревизионизма [23]23
  Ревизионизм – идейные направления, провозглашающие необходимость пересмотра (ревизии) какой-либо устоявшейся теории или доктрины. – Прим. перев.


[Закрыть] нет, поскольку индийская классическая музыка – это пространство, где происходит чудесное слияние индуистских и исламских идеологий и традиций.

На самом деле, точно проследить генеалогию индийской классической музыки практически невозможно. Нет исторических записей, – только скульптуры, картины и истлевающие рукописи. Исследователь, проведший двадцать лет в попытках составить энциклопедию индийской музыки, был сбит с толку ошеломляющим отсутствием фактической информации. Изобрел ли ситар персидский поэт Амир Хосров или у этого инструмента местные индийские корни? Каково происхождение слова «аалаап», обозначающего медленные каденции, с которых музыкант начинает исполнять рагу? Некоторые мусульмане настаивают, что оно исходит от «Алла аап» (Аллах, о почитаемый). И пришла ли конкретная рага из Персии или она всегда была индийской, учитывая, что одна и та же мелодическая структура может существовать под двумя разными именами в Индии и в Персии соответственно?

По правде говоря, никто точно не знает. Подобно бурной реке, эта музыка на своем пути обросла различными влияниями и смешала их в свой единый поток. Большинство музыковедов сходятся во мнении, что базовая гамма пришла от мудреца Бхарата Муни, который жил где-то между 500 г. до н. э. и 500 г. н. э. В древних ведийских песнопениях использовались три ноты, затем пять, затем семь. Песнопения превратились в организованные группы нот, которые в конечном итоге стали рагами. Как и на Западе, музыка возникла как средство воспевания божественности. В Индии организованную музыку изначально пели в храмах. Композиции прославляли Бога, а аудитория состояла из поклоняющихся. Постепенно, между двенадцатым и четырнадцатым веками музыка проникла в царские дворы и возник печальный и величественный стиль дхрупад [24]24
  Самый старый известный стиль из основных вокальных стилей, связанных с классической музыкой хиндустани, Хавели Сангит из Пуштимарг Сампрадай, а также с южноиндийской карнатической традицией. – Прим. ред.


[Закрыть]. Тексты композиций также начали меняться. Например, музыка, которую пели в храмах, была о богах, в то время как музыка, исполнявшаяся перед царем, восхваляла его самого.

Индийская музыка кардинально изменилась примерно в тринадцатом-четырнадцатом веках, когда ряд мусульманских династий, кульминацией которых стали Моголы, утвердились на севере Индии. Культурная картина начала меняться. Ислам повлиял на архитектурную эстетику, привычки в одежде, еду и, конечно же, музыку, безвозвратно изменив ее исполнение. Музыкант и поэт по имени Амир Хосров, который был по происхождению турком, но жил в Индии, начал добавлять исламские мотивы в местную музыку. Он создал множество новых раг, черпая из источника персидских мелодий. Он также создал новые жанры в стиле дхрупад, заменив традиционные индийские композиции персидскими стихами и куплетами. И индуисты, и мусульмане считают его певцом-святым.

Хотя ислам был основной религией правящего класса на севере Индии, люди не определяли себя по религиозным признакам. Скорее, разделению способствовали классы и касты – побочные плоды глубоко укоренившейся феодальной системы. Многие бедняки-индуисты обратились в ислам, так как это предоставляло им большую социальную свободу; некоторые другие – в поисках покровительства. Среди последних был ряд профессиональных музыкантов, в том числе и предок Алладии Кхана.

Музыка превратилась в необычайно синкретичное пространство. Музыканты-индуисты принимали ислам, но выступали в индуистских храмах. Мусульманские правители становились восторженными покровителями музыкантов, не обращая внимания на то, что композиции, исполняемые при их дворах, могли восхвалять индуистских богов и богинь. Фактически, император Великих Моголов Акбар заказывал сочинения на местном диалекте хинди чаще, чем на персидском. В середине девятнадцатого века наваб [25]25
  Титул правителей некоторых провинций Восточной Индии в империи Великих Моголов. – Прим. ред.


[Закрыть] княжества Ауд, Ваджид Али Шах, эпикуреец, поэт и музыкант, известный своими плюралистическими взглядами, писал:

 
«Hum ishq ke bande hai/ Mazhab se nahin vasta..»
 

 
«Мы рабы любви, не религии…»
 

К концу девятнадцатого века большинство музыкантов обратилось в ислам, в основном потому, что им покровительствовали мусульманские правители и дворяне – по крайней мере, в северной Индии. Легендарный певец Тансен был рожден индуистом, но когда император Акбар принял его в число придворных, он обратился в ислам. Рожденный Рам Тану Мишра, он стал Миа Тансеном, и тексты его сочинений перешли от воспеваний имен индуистских богов к восхвалению мусульманских святых. Но, как и у его космополитичного покровителя Акбара, у него были и индуистские, и мусульманские жены, а также дети, исповедующие обе религии. Но главное, что его музыка оставалась возвышенной.

Итак, была ли эта музыка индуистской или мусульманской? Вопрос неактуальный. В восемнадцатом веке певец по имени Ниямат Кхан, который называл себя Садаранг, представил ряд композиций в стиле кхаял, которые наиболее близки к индийской классической музыке, какой мы ее знаем сегодня. Введение декоративных элементов в кхаял (кхаял буквально означает «мысль, воображение») считается самым важным вкладом мусульман в музыку теми исследователями, которые предпочитают определять музыкальную генеалогию по религиозным линиям.

Начиная с шестнадцатого века, на севере Индии началась постепенная синкретизация музыки. Алладия Кхан мог быть мусульманином, но он или кто-то из членов его семьи каждый день пели в храме Махалакшми в Колхапуре, выполняя свои обязательства перед царем и народом. Другая известная мусульманская семья певцов дхрупад, Дагары, регулярно пела во внутренних покоях знаменитого храма в Раджастане, которые были недоступны для посещения даже для индуистов высоких каст. Их музыка, а не их вера, была их подношением богам.

С растущим участием царственных покровителей музыка превратилась из молитвенного средства в высокое искусства. Музыкант был уже не религиозным певцом, а деятелем искусства. Это изменение также ознаменовало прочный разрыв между Северной и Южной Индией, создав два различных стиля музыки: хиндустани (северной) и карнатик (южной), которые существуют и по сей день. В то время как музыка на севере Индии постепенно меняла свою эстетику и цели, классическая музыка на юге, достаточно удаленная от исламских влияний, продолжала играть религиозную роль и сохранила многие из своих изначальных композиций. Даже сегодня музыка карнатик напоминает храмовую музыку, которую исполняли много столетий назад.

Понятия «индийская», или «наша», музыка появились только в начале двадцатого века. Причиной стали британцы, правившие нашей страной по принципу «разделяй и властвуй». Стремясь задокументировать историю «туземцев», британские этнографы начали записывать культурную историю Индии. Они разделили все на «индуистское» и «мусульманское», игнорируя более неоднозначные связи, которые выражались во всем: в архитектуре, музыке, одежде, даже в новом языке. Определяющим стал момент в 1931 году, когда британцы провели исчерпывающую перепись населения страны и добавили новый пункт в свой опрос – религию.

Таким образом они упорядочили и пересмотрели историю Индии, и религия стала меткой для идентификации личности. Представители новой индийской политической элиты попали в эту ловушку и начали определять себя как индуистов или мусульман. Внезапно идея о том, что необходимо быть индуистом, завладела многими и стала частью нового культурного национализма. Чтобы сохранить положение в обществе, исполнителям пришлось пересмотреть свою религиозную принадлежность.

В конце восемнадцатого века сэр Уильям Джонс опубликовал книгу «Музыкальные формы Индии». Он утверждал, что ничему нельзя научиться у «грязных потоков мусульманского мышления» и что историю индийской музыки сохранили индуисты, и музыка как средство культурного самовыражения вернулась к своим «священным» ведийским корням. Большинство музыкантов в то время были мусульманами. Возможно, что артисты-мусульмане, такие как Алладия Кхан, были вынуждены искать убежище в индуизме в качестве стратегической меры, чтобы сохранить свое положение в обществе.

На рубеже веков два признанных исследователя музыки Вишну Дигамбар Палускар и Вишну Нараян Бхаткханде начали связывать музыку с националистическими настроениями. Палускаром двигала миссия спасения музыки от неграмотных и развращенных музыкантов, «которые исполняли ее для развлечения ленивых и праздных правителей государства», – как выразилась газета, печатавшаяся на маратхи и бывшая рупором правых.

Их идеи вылились в сильнейшую политическую драму. Воинствующие националисты, ведомые идеями разделения, навсегда испортили отношения между двумя сообществами, которые долгое время жили и пели вместе. Не осознавая этого, многие индуисты стали с подозрением относиться к мусульманам, даже если те были их любимыми учителями. В данном случае лучшей стратегией было принять их как «индуинизированных мусульман», что, возможно, произошло и с семьей Алладии Кхана.

«Алладия Кхан носил священный шнур браминов, – часто говорила Дхондутаи. – Он был настолько индуистом, что даже чай пил редко, не говоря уже об отказе от прочих сомнительных привычек».

Дхондутаи и многие другие певцы обычно говорят о «классической музыке хиндустани» как о «нашей» священной музыке и подчеркивают индуистскость своих учителей-мусульман. Даже один высокообразованный ситарист как-то сказал мне, признавая вклад мусульман в этот вид искусства: «Может, это и наша музыка, но живой ее сохранили они».

«Ты пока слишком юна, чтобы понимать такие вещи. Ты хоть представляешь, чего мы от них натерпелись?» – воскликнула Дхондутаи в порыве гнева, вторя миллионам индуистов, для которых миф о ненависти стал больше, чем реальность. Будучи подростком, я любила спорить с авторитетными фигурами в своей жизни, и Дхондутаи была главной из них. Но увидев ее эмоции, я промолчала. «Наш дом могли сровнять с землей, а моя семья погибла бы, если бы не божественное вмешательство!»

Затем она рассказала мне историю о том, как ее дом в Колхапуре был почти сожжен разъяренной толпой. Ей тогда было около двадцати трех лет.

Это был 1948 год. Махатма Ганди только что был смертельно ранен. Убийца, Натхурам Годзе, был правым экстремистом, считавшим, что Ганди разрушил индуистское сообщество в Индии.

Правящая элита Колхапура представляла собой смесь двух индуистских общин – маратхов, которые были потомками царей-кшатриев, и священников-браминов. Долгое время разделение обязанностей между ними было четким. Правили цари, священники молились. Присутствовало взаимное уважение, и обе стороны нуждались друг в друге. Однако в какой-то момент группа коварных священников, пешвы [26]26
  Пешва – маратхский титул, эквивалентный современному премьер-министру. Слово «пешва» происходит из персидского языка и известно с 1152 года. Титул был основан императором Шиваджи в XVII веке, а с XVIII века, с правления пешвы Баладжи Висванатха, должность стала наследственной и фактически означала верховного правителя. Первым пешвой был брамин Моропант Тримпак Пингл. Титул был упразднен с завоеванием маратхов англичанами в 1818 году. Последний пешва, Баджирао II (правил 1796–1818), после роспуска своего правительства получал от англичан ежегодную пенсию. – Прим. ред.


[Закрыть], стала сильнее. Они начали скрыто манипулировать царством. Воины-маратхи стали завидовать растущему влиянию пешва-браминов. Под любыми, даже малейшими, предлогами между ними возникали серьезные конфликты, особенно в таких местах, как Колхапур, который был преимущественно населен маратхами. Поэтому, когда брамин убил Ганди, маратхи вышли со своими пиками и мечами.

Дхондутаи была дома с бабушкой и сестрой, когда вбежала мать с криком: «Они сжигают дома браминов на нашей улице! Что нам делать? Они убьют нас!» Мужчин не было дома. Женщины спрятались на кухне, отчаянно пытаясь решить, бежать ли им или рисковать сгореть заживо в доме. «Что нам делать с зерном в кладовой? – причитала Айи. – Золото для свадеб детей лежит в сундуке наверху. Пойди принеси его!»

Помимо собственного богатства, семья имела в своем распоряжении золото и важные бумаги, принадлежавшие брату Айи, которые он оставил им на хранение, когда переехал в Хайдарабад, чтобы открыть там бизнес по производству лекарств. Наряду с собственным, могло быть потеряно богатство и другого дома.

Перед их домом была маленькая пагода для свадебных церемоний, и Ганпатрао сдавал свою лужайку в аренду для свадебных празднеств. «Если пагода вспыхнет, она сгорит мгновенно, так как сделана из сухой соломы, – сказала Дхондутаи. – Нам лучше побыстрее уйти отсюда».

Женщины похватали все, что попалось им под руку, и выбежали на улицу. Вдалеке они увидели дым, поднимающийся от домов, в которые обезумевшая толпа бросала керосиновые бомбы. Люди из соседних домов тоже выбежали на улицу, но они не были обеспокоены. Почти все они были маратхами. Соседи столпились вокруг напуганной семьи Дхондутаи и заверили их, что с ними ничего не случится. Все они были хорошими друзьями. Они вместе праздновали дни рождения и вместе оплакивали умерших.

Затем произошло чудо. К их дому подбежал мужчина. Он подошел к Дхондутаи:

– Не волнуйся, Таи, – выдохнул он. – Я знаю этих людей. Я позабочусь о том, чтобы ваш дом был под защитой.

Дхондутаи в отчаянии посмотрела на него:

– Будь добр, попробуй что-нибудь сделать, брат.

Этот человек был из маратхов и работал рикшей. В течение десяти лет он возил Дхондутаи и ее отца на вокзал и обратно, когда они уезжали из города на концерт. Он также был меломаном.

Он втолкнул семью обратно за ворота и встал перед домом. Когда толпа приблизилась, водитель крикнул громилам, ведущим толпу: «Это мои люди. Здесь все в порядке. Двигайтесь дальше». Они послушались, и семья была спасена.

Но беспорядки, прокатившиеся по Махараштре, посеяли ненависть и страх, заставили людей замкнуться и сидеть по своим углам. Внезапно соседи, которые раньше питали доверие и любовь друг к другу, стали подозрительными и напуганными. Некоторые браминские семьи потеряли все, и им пришлось обустраивать свою жизнь с нуля. Мужчины, которые когда-то работали учителями или священниками и имели небольшие земельные наделы, в одночасье обеднели и были вынуждены переехать в крупные города в поисках унизительной работы в офисах, где вовсе не интересовались их прошлым.

Жизнь не могла оставаться прежней. Люди стали больше осознавать не только свою религию, но и касту. Вскоре после этого даже семья Кулкарни решила перебраться в Хайдарабад, где брат Айи предложил им руководящие должности в своем успешном аюрведическом бизнесе. И Дхондутаи с сестрой были особенно ценны для него, поскольку для лекарств в качестве сырья часто требовались редкие драгоценные и полудрагоценные камни, и предпринимателю нужны были свои люди, чтобы застраховаться от воровства.

«Но, Баиджи, это сделали твои собственные индуисты из Махараштры, а не мусульмане, – возразила я изо всех своих либеральных сил. – Зачем же обвинять мусульман?»

Я была шестнадцатилетней спорщицей, а наши уроки в те дни часто превращались в долгие дебаты о современности, коммунизме и политике.

«Да, но это произошло из-за мусульман. Именно из-за них Ганди стал слабым, и именно поэтому его убили, – резко сказала она. – Его смерть породила беспорядки. Ты не представляешь, через что прошли мы, индуисты».

Это было так просто. Когда всё идет не так, вы создаете образ предполагаемого врага, особенно когда со всех сторон есть громогласная поддержка. Миф становится больше, чем реальность. Все люди делают так – и в личной жизни, и в политике. Но я упорно пыталась заставить ее взглянуть на все иначе. «Как у Вас могут быть такие жестокие взгляды, когда вся Ваша музыка пришла из мусульманской семьи?» Дхондутаи ответила: «Они не были настоящими мусульманами». И мы вернулись к старой нудной сказке о том, как Алладия Кхан носил священный шнур браминов.

Три

Наконец через два года после подачи заявления у Дхондутаи появилась квартира. Дом находился в Боривли, быстрорастущем пригороде к северу от Бомбея, в огромном жилом комплексе под названием «Прем Нагар». Дхондутаи сама подняла трубку телефона, когда озвучить эту новость позвонил сотрудник отдела культуры. У нее забилось сердце, когда тот сообщил, что ключи будут переданы ей в пятницу во второй половине дня. Звонивший сказал, что квартира находится в пешей доступности от железнодорожной станции. Он знал, что эта, казалось бы, незначительная деталь может привести к сделке с недвижимостью в Бомбее или сорвать ее.

Дхондутаи отменила пятничный урок и собралась уходить сразу после обеда. Она надела часики с черным ремешком, которые носила только когда выходила из дома. Она положила в сумочку свежий носовой платок и медленно застегнула ее. Манджутаи и Дада пожелали ей удачи и пошутили: «Не задерживайтесь, когда будете потом возвращаться в свой другой дом!»

Дхондутаи засмеялась и спустилась по ступенькам из тикового дерева. Сев в поезд, она мысленно начала подсчитывать время, которое потребуется, чтобы добираться от дома Манджутаи до своей новой квартиры.

Она вышла на станции Боривли, медленно поднялась по лестнице, пересекла пешеходный мост и сошла вниз. Выйдя со станции, Дхондутаи огляделась вокруг, оценивая новую обстановку. «Здесь я могла бы покупать фрукты и овощи, – подумала она, – рядом со станцией все обычно дешевле». Она пошла на запад, следуя данным ей указаниям, мимо автобусной станции и кольцевой развязки. Дхондутаи спросила кого-то, как добраться до Прем Нагара, просто чтобы убедиться, что идет правильно, и, наконец, добралась до тихого жилого комплекса, который вскоре стал ее постоянным домом. Она посмотрела на часы. С того момента, как она покинула парк Шиваджи, прошел час. Служащий ждал ее у корпуса Д.

– Мадам Кулкарни?

– Да, это я.

– Добро пожаловать. Сюда, пожалуйста. Корпус Д. Нам на третий этаж…

Он указал на крошечный балкончик, на котором едва мог разместиться один человек.

– Зданию всего один год. Большинство людей, которые здесь живут, – ювелиры и торговцы из Гуджарата. Позвольте мне проводить вас наверх. Осторожно, здесь ступенька.

Он подвел ее к лифту, который при открытии двери издавал пронзительный звон колокольчиков – нехитрое приспособление, чтобы пассажиры не забывали закрывать за собой дверь. Квартира была в самом конце темного коридора, который уже имел признаки обветшания.

В квартире было три комнаты и кухня. Планировка была на удивление простой, так как все комнаты располагались по одну сторону коридора. Вопросы освещения и вентиляции явно не занимали голову архитектора. Но для тех, кто знает, что такое бездомность, такие вещи не имеют значения.

Когда Дхондутаи получила из рук служащего ключи и подписала документы, ее переполнили чувства. Она замерла с ручкой в руке, закрыла глаза и беззвучно произнесла короткую молитву. После многолетних переездов из одного временного пристанища в другое она получила место, которое могла назвать своим. Единственная проблема заключалась в том, что Боривли находился далеко от жизни и от людей, которых она знала, но она найдет способ обойти это.

Дхондутаи переехала не сразу. Она приезжала в квартиру раз в две недели и с любовью протирала подоконники и кухонные поверхности. При этом она каждый раз покупала что-нибудь новое для своей кухни. Потребовалось несколько месяцев, чтобы укомплектовать жилье всем необходимым. Ученики подарили ей различные предметы домашнего обихода. Моя мама подарила настенные часы. Манджутаи – чайный сервиз. Другая ученица, Манджула, купила ткань с цветочным узором, чтобы сшить занавески. И только после того, как Дхондутаи купила себе алтарь, на этот раз более крупный и изысканный, чем тот, который был у нее в районе Моста Кеннеди, и установила его на кухне, она решилась провести ночь в своей новой квартире. Без защиты богов дом никогда не мог называться домом. Она пригласила своего старого знакомого священника провести небольшой ритуал, установила всех своих божеств и была готова к переезду.

Затем она стала проводить в Боривли каждые выходные. В понедельник после того, как заканчивался утренний час пик и станции становились спокойнее, заполненные болтовней домохозяек, прогуливавшихся по магазинам, Дхондутаи возвращалась в парк Шиваджи, где продолжала обучать учениц всю неделю.

Когда я впервые приехала в ее квартиру, мне показалось, что я попала в скудно обставленный игрушечный домик, выкрашенный в пастельные тона. В небесно-голубой кухне были две крошечные полочки, небольшой шкаф и вешалка с тремя крючками на стене. Здесь же, рядом с гранитной столешницей, на видном месте был установлен алтарь. В бледно-розовой гостиной не было ничего, кроме кровати и журнального столика, который был с Дхондутаи в предыдущих двух съемных комнатах в городе и наконец переехал с ней в этот невзрачный пригород.