Текст книги "Манюня"

– Дети, не мешайте, – отодвинул нас банками мой отец, – и вообще, зарубите себе на носу – когда мужчина действует, женщина должна молчать. И трепетать. Ясно?

– Друг, не будем о грустном, – сказал дядя Миша и вцепился руками в оконную решетку.

– Раздватри! – вдохнул он и на выдохе попытался выдернуть оконную решетку. Та обиженно заскрипела, но не поддалась.

– Смотри, как хорошо ее приварили, э? – обернулся к отцу дядя Миша.

– Ты мне зубы не заговаривай, ты решетку отрывай, – не дрогнул отец.

– Раздватри! – вдохнул дядя Миша и по новой вцепился в решетку.

– Как ты думаешь, зачем они отрывают решетку? – шепнула я Маньке.

– Ничего не говори, а то погонят нас, и мы не увидим, что они тут творят, – зашептала она мне в ответ.

Тем временем дяде Мише удалось раскачать решетку, но она все равно отказывалась отрываться.

– Раздватри! – угрожал ей дядя Миша.

– Ииииии! – отмахивалась от него решетка.

– Дай я, – сказал папа, засучил рукава и пошел штурмом на неуступчивую решетку.

Он вцепился в нее руками, уперся ногой в стену и с нечеловеческим «ЫХТЬ» выдрал-таки решетку. С кусочком стены.

– Брат, – только и смог вымолвить дядя Миша.

– Не за тем я в институте учился зубы мудрости выдирать, чтобы перед оконной решеткой пасовать, – хмыкнул папа.

– Полезешь ты, – сказала дядя Миша, – у тебя зад тощий!

– Зато голова большая, – не согласился папа.

– Давай сравним твою голову с моим задом, – внес рацпредложение дядя Миша.

– Не надо! – испугался папа. – Я так полезу.

Дядя Миша, не выпуская из рук банок, встал под окошком погреба и подставил спину отцу. Тот взобрался ему на спину и пролез в раздербаненное окно погреба.

Мы с Маней, затаив дыхание, следили за телодвижениями наших пап. Нам очень хотелось понять логику вещей, которые сейчас творили два самых главных мужчины нашей жизни.

Какое-то время папины ноги торчали из окна, потом он с глухим стуком свалился внутрь погреба. Мы испугались. Но через секунду в окно высунулись папины целые и невредимые руки.

– Банки! – скомандовал он голосом, которым командует на операции – «скальпель»!

Дядя Миша передал ему банки по одной. Папа наполнил их вином из бочонка и передал обратно дяде Мише.

– Вот у нас и есть вино, – возликовал дядя Миша, – а главное, не надо ни к кому на поклон за ключом идти, это во-первых, а во-вторых, пусть знают, кто в доме хозяин!

– Миша, – позвал из погреба отец.

– А то пилят и пилят! – распалялся дядя Миша, не обращая внимания на отца. – Сколько можно пилить? Женщины, хохохо!!! Волос длинный, ум короткий!

– МИША!

– Да, мой брат!

– А как я отсюда выберусь? – промычал отец. – Встать не на что. Можно на бочонок, но я его не приволоку, он тяжелый. Пытаюсь подтянуться на руках, но с трудом дается. Опереться хотя бы на что!

Дядя Миша сразу протрезвел.

– Сейчас принесу табуретку, – ринулся он к дому.

– Складную? – крикнул ему вслед отец.

– Нет! Складных у нас нет!

– Так не пролезет, – взвыл отец.

Далее мы с Маней в гробовом молчании наблюдали, как дядя Миша лихорадочно придумывает способы, чтобы вытащить отца из погреба.

– Пошарь руками кругом, авось что массивное оторвешь, раз отрывать у тебя так хорошо получается!

– Нету!

– Пойду искать веревку!

– Зачем???

– Кину тебе в окно, обвяжешься ею, а я тебя вытащу!

– Брат! (Вопль отчаяния.)

– Хорошо, не буду!

– Дядьмиш! – подала все-таки голос я.

– Подожди, Наринэ, не мешай, – отмахнулся дядя Миша.

– Сейчас приволоку сюда Манин письменный стол! – хлопнул себя по лбу дядя Миша.

– Зачем? – протрубил из погреба отец.

– Взберусь на стол, пролезу по пояс в окно, ты схватишься за меня, и я тебя вытащу.

– Тогда притащи просто стул!

– Он в окно не пролезет!

– Зачем в окно! Встанешь на стул и пролезешь по пояс в окно. Какая разница, на чем стоять?

– Брат, ты умнее, чем я думал! – просиял утренним солнышком дядя Миша. – Сейчас принесу!

– Пап! – не выдержала Маня.

– Подожди, Маня, не мешай, – рассердился дядя Миша.

Мы с Маней переглянулись и продолжили дальше играть в настоящих женщин.

Всего каких-то полчаса, и сильная половина человечества в лице наших доблестных отцов явила миру всю мощь своего аналитического, а местами и пытливого ума. Ради того, чтобы вытащить из погреба два литра домашнего вина, была снесена одна оконная решетка, порушена часть стены и ободрана обивка на практически новом стуле. У отца все руки были в ссадинах, а у дяди Миши на спине по шву треснула сорочка.

Зато от победного сияния их лиц таяли арктические ледники, а перелетные птицы поворачивали вспять свои стаи.

– Видели? – гаркнули они нам.

– Аха! – радостно улыбнулись мы.

– Во-во! – хмыкнули они и пошли домой продолжать прерванный банкет.

Когда наши папы скрылись за углом, мы с Манькой подняли с земли маленький деревянный прутик, поддели им язычок замка и с легкостью открыли дверь погреба. Постояли какое-то время перед открытой дверью. Зашли в погреб, захлопнули дверь. Повернули специальную пимпочку, замок щелкнул, и дверь открылась.

Мы вышли и уставились на Васю.

Вася понуро стоял под открытым небом и прятал от нас свои глаза.

Это был день, когда зерно сомнения во всесилии мужчин дало первый крохотный росток в наших неокрепших душах.

«Бедненькие», – подумали мы и пошли дальше копать клад. Деньги при таком раскладе ведь кому-то надо было зарабатывать.

Глава 21
Манюня и тушеные овощи, или Как мсье Карапет нас к красоте приучал

– Ба, а можно мы пойдем к мсье Карапету?

Ба только что накормила нас тушеными овощами и маялась совестью. Потому что она как никто другой знала – не существует на свете более ненавистного для нас блюда, чем тушеные овощи.

Ба нарезала кубиками картофель, болгарский перец и баклажаны, кружочками – помидоры и репчатый лук и тушила все это добро под крышкой на маленьком огне. Называлось ненавистное блюдо «аджапсандали на скорую руку». Подавалось оно обильно посыпанным свежей зеленью и красным сладким перцем, с кусочком подтаявшего сливочного масла.

– Или вы покушаете овощей, или не встанете из-за стола, ясно? – подбадривала Ба, со стуком ставя перед нами тарелки с псевдоаджапсандали. Мы принюхивались и закатывали глаза.

– Бааааа, ну сколько можно готовить этот ужасный обеееед!

– Сколько нужно, столько и можно, понятно? – отрезала Ба и садилась напротив. – А теперь вы быстренько покушаете, а потом еще протрете до блеска тарелки.

– Ааааааа, – торговались мы, – поедим немного и всеоооо! Пять ложек! Ладно, семь!

– Чтобы тарелки сияли чистотой, – не поддавалась Ба, – иначе если оставите их грязными, то что случится?

– Наши мужья будут некрасивыыыыымииии, – выли мы.

– Ага, – поддакивала Ба, – и каждый раз, просыпаясь с утра и глядя на безобразное, волосатое и клыкастое лицо своего мужа, что вы будете думать?

– Что он такой некрасивый потому, что мы в свое время не доедали тушеныыыые овощиии!

– Вот! – победно хмыкала Ба.

Она умудрилась внушить нам, что если оставлять за собой на тарелке еду, то будущий муж лицом будет напоминать объедки. И мы в это свято верили!

Самосовершенствование – процесс необратимый. А в условиях, приближенных к боевым, – еще и неизбежный. Поэтому мы с Маней находились в постоянном поиске каких-нибудь обходных путей, чтобы облегчить наше горькое существование. Бесконечно эволюционировали, если можно так выразиться.

Сначала мы просто ныли и прикидывались больными. Но Ба не дрогнула перед нашими мелкими инсинуациями и пригрозила добавкой. Тогда мы попытались, не вдаваясь в подробности, заглатывать овощи целиком. Но Маня подавилась кусочком картофеля и, если бы не вовремя подоспевшая Ба, то она таки добилась бы своего. Но Ба не дала Мане спокойно протянуть ноги, она могучим ударом в спину вернула ее к жизни, усадила обратно за стол и пододвинула тарелку.

– Прожевывай тщательнее, – велела.

Наконец я придумала новый метод безболезненного поедания тушеных овощей.

– У тебя на нёбе есть такая точка, которую если мысленно отключить, то можно не чувствовать вкуса, – втолковывала я Мане.

– Покажи, где? – полезла она мне в рот.

– Ну вот смотри, где-то там есть такая точка, которую если отключить…

– А где твои гланды? – перебила меня Маня.

– Тебе гланды или точку? – рассердилась я.

– Точку! И гланды!

– Гланды удалили, когда мне было три года. А точку… Ну вот же она, – ткнула я пальцем куда-то себе глубоко в глотку, и меня чуть не вывернуло: – Буэ!

– Буэ, – с готовность откликнулась Манька.

– Этттто еще что такое! – зашла в кухню Ба. – На минуту отвлеклась, а вы уже устроили марафон, чей муж будет уродливее?

– Ба, а у Нарки гланды удалили в три года, – заюлила Маня.

– Не поешь овощей, и тебе удалим, ясно? И не забудь протереть до блеска свою тарелку!

– А я не собираюсь жениться! – заныла Маня. – Поэтому мне можно не есть овощи.

Ба глянула на внучку поверх очков.

– Мария, если даже ты когда-нибудь решишь все-таки жениться, а не выходить замуж, то и это не спасет тебя от участи поесть сейчас тушеных овощей!

– Покажи еще раз, где там у тебя точка? – снова полезла мне в рот Маня.

– Если вы в течение пяти минут не съедите аджапсандали, то я вам обещаю, что кругом у вас будут одни только болезненные точки! – рявкнула Ба.

Мы молча взялись за ложки.

Как вам объяснить, чем отдают тушеные овощи? Возьмите школьный фартук, разрежьте его на полоски, заправьте мелом и скрипичным ключом. Добавьте двойки по алгебре и геометрии. Томите сутки в молоке с пенкой. Вот так уныло пахнут и выглядят тушеные овощи.

Но любому испытанию приходит конец. Минут пятнадцать мучений, нытья и закатывания глаз – и дело сделано, ненавистное блюдо плещется у нас в желудках.

– Ба, посмотри, какой у меня будет муж, – сунула Маня под нос Ба протертую до блеска тарелку, – скажи красавчик?

– Красавчик-красавчик, – хмыкнула Ба, – все извилины ему стерла!

– Какие извилины? – опешила Маня.

– Да шучу я, – отмахнулась Ба, – посмотрим теперь, какой у Нарки будет муж!

У Нарки муж получался не таким красивым, как у Мани. Нарка с раннего детства не дружила с тушеным луком, поэтому ее муж грозился ходить всю жизнь с полукольцами лука на лице.

– Эх ты, – постучала костяшками пальцев по моей голове Ба, – ладно, так и быть, выручу тебя.

Она взяла кусочек хлебной корочки, протерла им тарелку и запихнула остатки тушеного лука в мой распахнутый от удивления рот.

– Ммыыыые, – замычала я.

Ба ловко зажала пальцами мои ноздри. Мне ничего не оставалось, как наспех прожевать и проглотить остатки обеда.

– Потом мне спасибо скажешь, – буркнула Ба и убрала тарелки со стола.

– Ба, а можно мы пойдем к мсье Карапету? – выползли мы из-за стола.

Ба маялась совестью, и поэтому минут пять была особенно уязвимой.

– Можно, – со скрипом согласилась она, – только ненадолго, на полчасика всего, ясно?

– Ясно! – припустили к выходу мы. Нужно было успеть выскочить из дома до того, как Ба перестанет маяться совестью.

Мсье Карапет жил в большом, утопающем во фруктовых деревьях доме из белого камня. Второй этаж своего дома он превратил в просторную мастерскую, где писал удивительные по красоте картины. Мы с Маней любили, затаив дыхание, наблюдать за тем, как он работает. Мсье Карапет не возражал против нашего присутствия, наоборот, вел с нами долгие беседы «за жизнь» и поил горячим шоколадом из чашек тонкой ручной работы.

– А можно нам простые чашки? – попросила Маня в первый раз, когда мсье Карапет поставил перед нами поднос с горячим шоколадом и печеньем «Курабье».

– Почему? – удивился мсье Карапет.

– Мы обе косорукие и можем легко разбить такую красоту, – потупилась Манька. По тому, как уныло завалился набок Манин боевой чубчик, можно было догадаться, как сильно она волнуется.

– На то они и чашки, чтобы их бить, – улыбнулся мсье Карапет и этим завоевал наши девичьи сердца безоговорочно и навсегда.

Мсье Карапет был сыном чудом спасшихся от резни эрзрумских армян, которых корабль под французским флагом вывез в Нант. Среди нехитрого скарба, который в спешке успели забрать из своего огромного имения родители мсье Карапета, был тяжелый, старинный пояс деда.

Первая волна эмиграции – потерянное племя. Родители мсье Карапета разделили горькую участь многих беженцев – они брались за любую работу, чтобы выбраться из беспросветной нищеты. Спустя десять лет, вместе с семьей русских переселенцев, они открыли кондитерскую «Toutoundjian et Morozъ». Со временем кондитерская стала приносить неплохой доход.

Мсье Карапет родился и вырос во Франции, выучился на художника в парижской Национальной высшей школе изящных искусств, женился на француженке мадемуазель Жюли. В день свадьбы тикин Ануш, мама мсье Карапета, подарила своей невестке потемневший от времени старинный пояс.

– Это единственная память о деде Карапета, храни его как зеницу ока, дочка, – сказала она.

Молоденькая Жюли повертела в руках кожаный, инкрустированный металлическими григорианскими крестами пояс, подивилась странному, обтрепанному подарку и задвинула его в дальний угол антресолей.

– Надо будет потом выкинуть это старье, – дернула она плечом. И благополучно забыла о подарке.

Мсье Карапет и мадам Жюли прожили душа в душу восемь счастливых лет. Она родила ему девочку Ани и мальчика Тарона. Как-то раз, во время уборки, мадам Жюли полезла в дальний угол антресолей и нашла свернувшийся змейкой старинный пояс.

Она вытащила его за металлическую пряжку, повертела в руках. «Тяжелый какой», – удивилась. Взяла маникюрные ножницы и поддела шов на кожаном брюхе пояса. Прогнившие нитки разошлись, и на пол посыпались золотые соверены с оттиском профиля английского короля Георга V и царские червонцы с профилем Николая II.

– Как они похожи, – изумилась мадам Жюли, сравнивая царственные профили на монетах.

– Каро! – поспешила она к мужу. – Каро!!!

Мадам Жюли была беременна третьим ребенком и шла очень осторожно – ступала боком и придерживала большой живот рукой. Но, видимо, радость от находки была столь велика, что в какой-то момент она прибавила шагу, запуталась в длинном подоле юбки и рухнула с высокой лестницы вниз. Там ее и нашел муж – она лежала на спине, раскинув в стороны руки, с внезапно окаменевшим, ставшим колом животом, с распахнутыми глазами, а вокруг нее искрились россыпью золотые монеты.

Обезумевший от горя мсье Карапет бросил все свое имущество, оставил кондитерскую сыновьям Мороз, взял детей в охапку и с первой волной репатриации вернулся в Армению.

Он стремился туда, где, по рассказам родителей, находилась земля обетованная, он возвращался, чтобы пережить немилосердное, разом убившее в нем волю к жизни, горе.

– Карапет, – говорила тикин Ануш, ласково проводя по его щеке своей огрубевшей от постоянной тяжелой работы рукой, – ты не умеешь рисовать Арарат, потому что ты его никогда не видел…

– Карапет, – говорил ему отец, – когда-нибудь мы обязательно съездим домой, и ты поешь настоящих абрикосов…

– Вот я и дома, – мысленно обратился к давно умершим родителям мсье Карапет, спускаясь по трапу самолета в ереванском аэропорту, – я вернулся.

Он возвращался домой, а оказался в Советской Армении.

Сначала его долго подвергали идейной обработке сотрудники какого-то важного учреждения. «Кагебешники», – решил про себя мсье Карапет и брезгливо скривил губы. Потом, когда с бумажной волокитой было покончено, он наконец-то получил возможность поездить по городам теперь уже своей страны. Зрелище, открывшееся глазам мсье Карапета, ввергло его в ужас. Это была совершенно другая, отличная от рассказов его родителей, страна. Здесь школьники ходили в красных галстуках, на всех площадях возвышались статуи вождя революции, а в магазинах не хватало самых необходимых продуктов.

Он продал нумизматам несколько английских соверенов, которые вывез из Франции в поясе своего деда, и купил дом в затерянном высоко в холмах городке Берд.

– Чем дальше от центра, тем меньше кагэбэшников, – справедливо решил он.

Мсье Карапет дружил с моим дедом, таким же, как он, беженцем из Западной Армении. Только если родителей мсье Карапета корабль под французским флагом вывез в Европу, то моего деда спасли отступающие русские солдаты. Они вытащили его из-под груды зарубленных трупов – испуганного, вымазанного в чужой крови пятилетнего мальчика.

– Один из солдат завернул меня в свой тулуп, разжал зубы и влил туда немного вина, – рассказывал дед, – и приговаривал: «Голубчик, голубчик». А я ни слова на русском не понимал, только помнил, как мама говорила: русские – они хорошие, они обязательно нас спасут. И я вцепился руками ему в шею, этому русскому солдату, «рус, рус», – говорю я ему, а он мне в ответ – «голубчик, голубчик», и я почему-то решил, что его так зовут, и всю дорогу я его упорно называл Голубчиком. А в Эчмиадзине он меня сдал в наспех организованный при церкви сиротский приют, оставил мне все свои припасы, перекрестил и пошел дальше. И я никогда больше его не видел.

Уже потом, будучи при достаточно большой должности, дед пытался разыскать своего спасителя, но так и не смог его найти.

Мы с Маней очень любили ходить в гости к мсье Карапету. Он давно уже жил один. Ани и Тарон выросли, уехали в Ереван, получили высшее образование и осели жить в столице. Они звали отца к себе, но тот отказывался уезжать из Берда.

– Здесь так мало этого чудовищного советского вранья! – кричал он в телефонную трубку. Операторы междугородной связи каждый раз, наверное, падали в обморок, когда слышали антисоветчину, которую выкрикивал мсье Карапет. – Живите среди этих товарищей кагэбэшников и не трогайте меня!

– Папа, – всхлипывала Ани, – ты там совершенно один, и мы не можем к тебе часто приезжать…

– Я не один, дочка. Со мной мои картины, – успокаивал ее мсье Карапет.

* * *

Идти до дома мсье Карапета было минут пять неспешным шагом.

– После этих отвратительных тушеных овощей так и хочется какао, – мечтательно протянула Маня.

– Не какао, а горячего шоколада, – поправила ее я, – ты же помнишь, как правильно нужно называть этот напиток?

– Помню! Это я при тебе говорю какао, а при мсье Карапете буду называть его горячим шоколадом, – заверила меня Маня.

Скоро мы уже были на месте. Я хотела толкнуть калитку, но Маня схватила меня за руку.

– Подожди!

– Чего тебе?

– А парижская осанка?

– Ах да! – хлопнула я себя по лбу. – Парижская осанка!

Мы плотненько прижались спиной и пятками к забору, задрали к ушам плечи, завели их назад и плавно опустили. Постояли какое-то время, привыкая к «парижской осанке», и наконец отколупались от забора.

– Ну, как я выгляжу? – скосилась я на Маню.

– Шикиблеск! – шепнула уголком рта моя подруга. Она вышагивала так, словно аршин проглотила, и выглядела как истинная француженка.

Мы толкнула калитку и вошли во двор.

Шли рядышком, гордо задрав головы и отклячив назад попы. Шеи были вытянуты сильно вверх, ключицы воинственно торчали вперед, ноги мотались где-то далеко внизу и даже чуточку, кажется, позади. Обе от напряжения косолапили и дышали с большим напрягом.

– Я так долго не выдержу, – пожаловалась я Мане.

– Главное – до стульев добраться, а там можно и расслабиться, – подбодрила она меня.

Когда мсье Карапет открыл нам дверь, мы уже практически были на последнем издыхании. – Здравствуйте, мадемуазели, – расплылся в улыбке мсье Карапет.

– Здравствуйте, – каркнули мы и шаркнули ножкой.

Мсье Карапет любезно посторонился, пропуская нас в дом. Мы прошли мимо него и прямиком направились на кухню.

– Хотите посмотреть мои картины? – поинтересовался нам вслед мсье Карапет.

– Нет! – выдохнули мы. – Нам бы чуточку за столом посидеть.

– Ну и ладно, – рассмеялся мсье Карапет, – тогда сделаю вам горячего шоколада.

– Хорошо, – милостиво согласились мы, сели за стол и наконец расслабили мучительную французскую осанку, – фух!

– Как у вас дела? Какие новости? – галантно поинтересовался мсье Карапет.

– Мы поели сегодня тушеных овощей!

– Какой ужас, – всплеснул руками мсье Карапет, – вы же их ели на той неделе!

– Так и мы о том же говорили Ба, но она не стала нас слушать! Нет чтобы картошечки пожарить, – пригорюнились мы.

Мсье Карапет сочувственно покачал головой. Потом он открыл холодильник и долго вглядывался в его содержимое, пытаясь вспомнить, что ему там надо было взять.

– Что-то в горле пересохло, – не вытерпела Маня.

– Ах да, молоко! – воскликнул мсье Карапет и вытащил из холодильника бежевый молочник. Он налил в эмалированный ковшик молока и поставил его на маленький огонь. Когда молоко разогрелось, он добавил туда плитку горького шоколада и две чайные ложки какао. Выставил на поднос вазочку с вафлями и сахарницу. Мы, затаив дыхание, следили за его движениями.

– Наринэ, вчера вечером я имел долгий разговор с твоим дедом, – нарушил молчание мсье Карапет.

Мы с Манькой переглянулись. Мой дед был партийным работником, идейным и кристально честным коммунистом, и всю жизнь верой и правдой служил стране, благодаря которой он, круглый сирота, беженец из Западной Армении, получил образование и смог устроиться в жизни.

– Если бы не русские, то нас бы уже давно не было, – любил повторять он.

– Ты не видел настоящей жизни, – мгновенно вскипал мсье Карапет, – и настоящих русских ты не видел!

– А ты видел! – вспыхивал в ответ мой дед.

– А я видел! Весь Париж был наводнен настоящими русскими! – бушевал мсье Карапет. – Настоящие русские уехали из этой страны после позорной революции, а здесь остались одни конформисты!

– И эти конформисты выиграли Вторую мировую войну! – восклицал дед. – Полетели в космос и придумали самолеты вертикального взлета!

Мы с Маней нередко присутствовали при этих перепалках и знали все аргументы противоборствующих сторон наизусть. Слово «конформисты» нас сильно пугало, и мы каждый раз втягивали головы в плечи, когда дед с мсье Карапетом начинали обзывать людей конформистами. Спросить, что это означает, нам не хватало смелости. «Убийцы, наверное», – предполагали мы.

Вот и сейчас, когда мсье Карапет сказал нам, что вчера имел разговор с моим дедом, мы сильно напряглись.

– Снова поссорились, – шепнула мне Манька.

– Ага, – пригорюнилась я.

– Мы поговорили о Стендале, – продолжал мсье Карапет.

«Красное и черное», – мелькнуло в наших головах.

– О Гюго.

– Поругались, великий он писатель или шарлатан.

– О Бунине.

– Восторгались.

– О Маяковском.

Маня вцепилась мне в руку.

– Сейчас скажет про Маркса, – шепнула она одними губами.

– «Капитал» обсудили.

Все! Можно было собирать свои манатки и уходить. Ясно было одно – вчера мой дед с мсье Карапетом рассорились в пух и прах. Потому что мы отлично знали, что после «Капитала» они переходили на Ленина, и тут начиналось самое страшное.

– Самозванец и убийца! – грохотал мсье Карапет.

– Великий мыслитель и запутавшийся человек! – не соглашался мой дед.

– Разбазарил наши земли!

– Восточную Армению спас!

– Расстрелял царскую семью!

– Он хотя бы имел смелость признавать свои ошибки!

И т. д. и т. п.

Нужно было срочно отвлекать мсье Карапета от опасных воспоминаний, а то, того и гляди, он передумает поить нас горячим шоколадом.

– А вы потом покажете нам картину, которую сейчас рисуете? – заблеяла я.

– Покажу, конечно, – легко отвлекся мсье Карапет и поставил перед нами поднос с дымящимися чашечками.

Мы с Маней взяли по вафле и обмакнули в горячий шоколад. Мсье Карапет поморщился.

– Некрасиво макать вафли в шоколад, – сказал он.

– А сухари? – живо поинтересовалась Маня.

– И сухари некрасиво. Вообще некрасиво что-либо макать в напитки.

– А моя прабабушка в своем чае нагревает помидоры, – пошла ва-банк я.

Мсье Карапет чуть не поперхнулся.

– Как это помидоры?

– Ну, я сама видела. Она сделала себе чаю, потом взяла помидор, сказала, что он холодный, и бросила его в чашку с чаем. А когда я спросила, зачем она это сделала, она сказала, что помидор все равно чистый, и чаю ничего не будет. Она вообще старенькая и много чего делает такого, от чего потом волосы на голове шевелятся!

Мсье Карапет закрыл глаза и сделал такое выражение лица, словно у него резко разболелся зуб.

Пока он сидел с закрытыми глазами, Манька быстро допила свой шоколад, протерла коричневые усы ладонью и облизала ее. Я задохнулась от восторга – надо же, какая у меня подруга догадливая, вот как можно получить еще больше горячего шоколада! Но последовать ее примеру я не смогла, потому что мсье Карапет оправился от шока и открыл глаза. Пришлось допить шоколад по всем правилам этикета, и даже последний протяжный «фьююють», которым я осушила чашку, не утешил меня – шоколадные усы пришлось вытереть салфеткой.

Потом мы встали из-за стола и поблагодарили мсье Карапета за угощение.

Он повел нас в свою мастерскую и показал картину, которую писал. Это был портрет очень красивой женщины. Она сидела в кресле, на коленях ее свернулся калачиком рыжий кот, она улыбалась одними уголками губ и смотрела куда-то нам за спину. Взгляд ее был таким живым и проницательным, что мы обернулись посмотреть, чего она такого интересного увидела за нашими спинами.

– Шикиблеск! – выдохнула Манюня.

– Ага, – с трудом кивнула я. Мы снова вытянулись во «французскую осанку» и дико страдали от этого.

– Спасибо, – улыбнулся мсье Карапет и вытащил с полки большой альбом, – сегодня мы будем знакомиться с Модильяни.

В каждый наш визит мсье Карапет рассказывал нам о художниках, показывал их работы и объяснял технику рисования. Мы мало чего понимали в том, что он нам объяснял, и уроки эти воспринимали как данность, считая их неизменным приложением к горячему шоколаду.

– Вот покупаешь в магазине мясо, а тебе еще сверху костей накидают, – объясняла я Маньке, – такая же история и с мсье Карапетом. Попили горячего шоколада – пожалуйте послушать про Пик… Пикассу!

– Не Пикассу, а Пикасса, – поправляла меня Манька, – страшный человек, все на кубики раздробил.

– А эта странная тетка? Как ее там, «Любительница асбеста»?

– Не говори! Какой нормальный человек станет есть асбест? – разводила руками Манька.

Модильяни нас поразил до глубины души. Сначала мсье Карапет напугал нас словом «экспрессионизм».

– Икс… чего? – шепнула мне Манька.

– Пырсонизм какой-то.

– С ума сойти!

Потом мсье Карапет показал нам голых женщин. Они лежали на кушетках и выставили на всеобщее обозрение пышные груди и треугольнички волос на срамных местах.

– Ню, – втолковывал нам мсье Карапет, – Модильяни – первый певец обнаженного женского тела.

Мы с Маней усиленно отводили глаза.

– Вот что такое ню! – сконфуженно протянула я.

– Тьфу, срамотища, – рассердилась Манька.

А потом мсье Карапет показал нам портреты жены художника. Она нам очень понравилась – у нее были светлые, чуть раскосые глаза, рыжие волосы и длинная-предлинная шея.

– Он сильно любил ее, поэтому оставил так много ее портретов, – сказал нам мсье Карапет.

Внезапная догадка пронзила наши сердца. Мы подняли головы от альбома и окинули взглядом мастерскую. Почти со всех полотен мсье Карапета на нас смотрела одна и та же женщина. У нее были каштановые вьющиеся волосы, она улыбалась одними уголками губ и смотрела чуть рассеянно нам за спину.

– Вы тоже очень любили свою жену, да? – спросила Маня.

Мсье Карапет обернулся к своим картинам, вздохнул.

– Я до сих пор ее люблю, – глухо вымолвил он. Он тяжело встал и подошел к окну, и мы вдруг сразу осознали, какой он старенький и одинокий.

– Ты его расстроила, – шепнула я Маньке.

– Я не хотела!

Манька встала, пригладила ладошкой боевой чубчик, подошла к мсье Карапету и, как в дверь, постучалась ему в спину согнутым пальцем.

– Вы извините меня, я не хотела вас расстраивать, – сказала она.

– Ну что ты, детка, – обернулся к ней мсье Карапет, – ты меня ничуть не расстроила.

– А я бы на вашем месте все-таки расстроилась, – глянула на него укоризненно снизу вверх Манька, – и долго потом бы горько плакала.

Я вскочила с места.

– Нам пора! – Нужно было уводить Маню до того, как она доведет до слез мсье Карапета.

– Приходите еще, – улыбнулся нам мсье Карапет.

– Обязательно придем, – заверила его Манька, – у вас такой вкусный горячий шоколад!

– Хахахааааа, – затрясся в смехе мсье Карапет, – вот она, детская непосредственность!

– И картины у вас замечательные, – поспешно добавила я.

Мы сбежали вниз по лестнице и вышли на улицу.

– Мань, ну ты даешь! Зачем ты ему про горячий шоколад сказала? Теперь он подумает, что мы только за этим к нему и приходим!

– А за чем еще? – спросила Манька.

Мы крепко задумались.

– За икспырсонизмом, что ли? – неуверенно спросила я.

Манька вздохнула. Заправила мои волосы за уши и, склонив голову набок, долго разглядывала меня.

– Ты чем-то даже похожа на жену Мудульяно, – протянула она задумчиво.

– Чем?

– Глаза такие же. Светлые и смотрят в разные стороны, – заключила Манька.

– Спасибо, – растрогалась я.

Что может быть желаннее хорошего комплимента от любимой подруги? Практически ничего. Если только еще одна чашечка горячего шоколада!