Текст книги "Семеро детей Ялакай. Алтайские сказки"

Семеро детей Ялакай. Алтайские сказки

© Ю. Прохоцкая, иллюстрации, 2023

© Оформление серии. АО «Издательство «Детская литература», 2023

* * *

О празднике Дьылгая́к

Дьылгаяк – древний алтайский праздник весеннего равноденствия. Он – языческий и очень похож на русскую Масленицу. Дьылгаяк празднуется в марте, когда на Алтае начинается пробуждение природы, зимняя стужа уходит и потихоньку наступает весна. Что же делают алтайские народы в эти дни? Как празднуют?

Конечно же, готовят много угощений. Чем обильнее и вкуснее еда в эти праздничные дни, тем богаче будет год – и урожай взойдёт, и скот будет хорошо пастись и приносить приплод, и охота будет удачной. Блюда, которые готовят в Дьылгаяк, называются кочо (мясной суп), боорсок (кусочки теста, обжаренные в масле), курут (кислый сыр), быштак (национальный алтайский сыр), чегень (напиток из кислого молока).

А ещё во время празднования Дьылгаяка играют в алтайские народные игры – алтай куреш (борьба) и токпок чачыш (метание булавы).

Хан Ер-Боко и пастушок Тойпынак

Каких только людей не повидал на своём веку Алтай! Вот и про Ер-Боко настала пора рассказать.

Жил на Алтае очень богатый хан. Звали его Ер-Боко. Широкий, как кедр, огромный, как алтайский медведь. Добра у него было – видимо-невидимо, ни в одном аиле[1]1
  Аил – Жилой шалаш, юрта.


[Закрыть] не скроешь. Скота – как пчёл в улье, не сосчитаешь. Сундуки с сокровищами вокруг его аила громоздились до самого неба, горы алтайские закрывали.

Ер-Боко был прожорлив, как горностай, – губы и усы его были в масле от жирной пищи. Он спал на мягком меху, нежил свои бока. Днём носил овчинную шубу, обшитую чёрным шёлком, цеплял на пояс острый нож в золотых ножнах, и подвешивал мешочек, украшенный чёрным бисером. Ноги прятал в сапоги из красной кожи, на голову нахлобучивал чёрную баранью шапку с серебряной кистью.

Ер-Боко любил хвастаться своим могуществом и богатством – выйдет из аила, встанет перед народом, упрёт руки в бока:

– Разве живёт на Земле ещё один такой же могучий хан, как я?

– Что ты, что ты, – отвечали все кругом.

Однажды мимо стойбища Ер-Боко проезжал на маленьком кауром[2]2
  Кау́рый – Рыжий. Так говорят о масти лошадей.


[Закрыть] коне такой же маленький старичок Содойбаш, сухой, как тростник.

– Эй, Содойбаш, – крикнул ему Ер-Боко, – живёт ли на Земле ещё один такой же могучий хан, как я?

– Видеть не видел, а только слышал, – ответил ему Содойбаш. – У истока пяти рек, говорят, у подножья пяти гор есть глубокая пещера. В ней живёт диковинный медведь. Спереди он белый, как день, а сзади – чёрный, как ночь. Вот кто силён, вот кто могуч!

Стегнул Содойбаш хлыстиком своего маленького коня и поехал дальше. Не по нраву пришёлся хану такой ответ. Вернулся он в свой аил и завопил оттуда своему войску:

– Э-э-э-эй! А ну-ка, все ко мне!

Воины столпились в аиле.

– Садитесь на коней и отправляйтесь искать пещеру! Привезите мне сюда этого медведя. Я посажу его на цепь в моём белом аиле. Что захочу, то и сделаю с ним – будет у меня вокруг костра бегать-плясать! Изжарю его, если пожелаю! А вернётесь без медведя – всем головы прикажу отрубить, и жён-детей ваших не пощажу!

Вздрогнули могучие воины, зазвенели их тяжёлые доспехи. Побоялись повернуться спиной к хану и, пятясь, вышли друг за дружкой из белого аила.

Ездили они по горам алтайским, по лугам и тайге, вот только не нашли истока пяти рек. Не заметили и подножья пяти гор и пещеры глубокой не отыскали. Каждый камень подняли, каждую птицу окликнули, у своего эха спрашивали – не повстречали медведя, спереди белого, как день, сзади чёрного, как ночь. Подожгли они от досады лес и отправились обратно в стойбище.

Когда появился на горизонте ханский аил, то спешились они с лошадей, на колени опустились, ползком поползли. Впереди них ползут их дети малые и жёны молодые, плетутся позади старики в овечьих шубах, боятся слово вымолвить, боятся пощады у хана просить.

Понял Ер-Боко, что не удалось его войску медведя отыскать. Разозлился, глаза от гнева засверкали, как молнии. Распахнул он дверь своего аила, только выйти хотел, чтобы головы рубить, как вдруг споткнулся и упал. Это ему под ноги кинулся Тойпынак, пастушок-сирота.

– Великий хан Ер-Боко, пощади своих воинов и детей их малых! Жён молодых не тронь, отпусти!

Подбежали к Тойпынаку два стражника, схватили парнишку за обе ноги.

– В кипящий котел его бросить! – завопил разъярённый хан. – Кровь из него выпустить! Голову ему отрубить! Хочешь жить, Тойпынак-пастушок? Тогда приведи сюда медведя чёрно-белого!

И пошёл Тойпынак сам не знает куда. Смотрит – а впереди подожжённый лес горит, тайга полыхает.

Птицы улетают из полыхающей тайги, лягушки спешат в воде схорониться, змеи в норы уползают от огня, звери несутся прочь, куда глаза глядят. И вдруг видит мальчик – медвежонок сидит на кедре, вцепился всеми четырьмя лапами в ствол и плачет от страху. Спрыгнуть боится.

Тойпынак снял медвежонка с кедра, вынес его на руках из пылающего леса и отпустил восвояси, а сам дальше пошёл. Шёл он, шёл, пока не потерял все силы от голода и жажды. Прилёг отдохнуть на мягкий мох, смотрит в небо, а над ним ветка еловая качается. На иголочке висят три росинки. Открыл рот Тойпынак, росинки скатились с иголочки ему на язык. Только он их проглотил – сразу понял, о чём между собой два ворона говорят.

– Кар-р-р, кар-р-р, что ты тут делаешь, друг мой?

– Кар-р-р, кар-р-р, я во-о-он того человека сторожу. Умрёт он скоро, будет мне пожива!

– Кар-р-р, кар-р-р! А я на болото полечу, там жеребёнок по шею увяз! Умрёт он скоро, будет и мне пожива!

И полетел второй ворон на болото.

«Ну уж нет, не дам я жеребёнку сгинуть», – решил Тойпынак. Собрал последние силы, встал и побрёл к болоту.

А впереди коростель[3]3
  Коросте́ль – Небольшая птичка.


[Закрыть] бежит, дорогу ему указывает.

Привёл коростель Тойпынака к болоту, бегает по бережку, кричит, охрип даже:

– Тойпынак, башинан тарт! Чадынан тарт! Тарт-тарт-тарт! Тойпынак, за голову тащи! За хвост тащи!

Ухватил Тойпынак жеребёнка за гриву и вытянул!

– Кар-р-р, кар-р-р! – закричал ворон. – Этот молодой конь теперь долго будет жить, Тойпынаку служить!

Мальчик погладил жеребёнка:

– Ты спасён! Беги теперь, куда хочешь!

Но жеребёнок уходить отказался:

– Твой путь, Тойпынак, отныне и моим будет. Куда ты идёшь? – Я иду к истоку пяти рек, к подножью пяти гор, к глубокой пещере. Говорят, медведь там живёт, спереди белый, как день, сзади чёрный, как ночь.

– Если пошёл – надо идти, если идёшь – надо дойти.

И пошли они дальше вместе.

Путь их длился семь дней. Совсем Тойпынак потерял надежду медведя отыскать.

На восьмой день, на рассвете, жеребёнок вдруг громко заржал. Перед ними возвышались пять снежных вершин, как пять могучих великанов в белых шапках.

И вот из глубокой-глубокой пещеры вышли мохнатые, как семьдесят туч, семьдесят медведей. В лапах несли они деревянные подносы с угощениями и кожаные ташауры[4]4
  Ташау́р – Сосуд-бутыль, сделанный из кожи.


[Закрыть] с питьём.

Впереди всех медленно шёл самый огромный зверь. Его лапы были как могучие кедры, на спине у него десять медведей могли бы уместиться. Шерсть его спереди белая, как день, сзади чёрная, как ночь. Все медведи на задних лапах ступали, этот шагал на четырёх. Близко-близко он к Тойпынаку подошёл, низко-низко склонил к нему огромную голову.

– Ну, здравствуй, мальчик Тойпынак, – проревел медведь-великан. – Ты сына моего младшего из горящей тайги спас. Пока солнце по небу ходит днём, а луна светит ночью – не забуду я о тебе. Проси, чего пожелаешь, угощенья нашего медвежьего отведай.

– Угощенья вашего отведать не смею, а пришёл я к тебе вот зачем – хан Ер-Боко тебя в своём аиле видеть хочет. Там он тебя на цепь посадит, заставит вокруг костра бегать-плясать, на вертеле изжарит, – со слезами на глазах ответил ему мальчик.

Разозлились медведи, бросили на мягкий мох подносы с угощеньем и ташауры с питьём. Да как заревут:

– Р-р-разор-р-рвём Ер-Боко! Р-р-разор-р-рвём!

Медведь-великан поднял правую переднюю лапу, и медведи замолчали. – Я пойду к Ер-Боко! – объявил великан.

Никто с ним спорить не посмел.

– Садись-ка ко мне на спину! – приказал медведь-великан Тойпынаку.

Мальчик перекинул жеребёнка через плечо и вскарабкался с ним по лапе медведя, как по толстому кедру, на его чёрную спину.

Быстрее ветра побежал медведь. Деревья в тайге к земле клонились, птицы в стороны разлетались, барсы за буреломом прятались. Вихрем ворвался он в стойбище хана Ер-Боко.

– Выходи! – зарычал медведь и понёсся к ханскому аилу. – Выходи!

Волосы зашевелились на голове хана, чёрная баранья шапка на пол свалилась, сердце чуть не лопнуло, руки от страха задрожали.

– Выходи! – проревел медведь в третий раз и вошёл в аил.

Прямо посреди ханского аила, на утоптанном земляном полу был разведён большой костёр. Над костром на железной цепи висел медный котёл, для медведя приготовленный. Кинулся хан к костру, горящую головешку схватить хотел, чтобы медведя напугать, да не тут-то было! Медведь ринулся за ним. Семь раз вокруг костра хан обежал, а медведь всё ближе, ближе! Хан подпрыгнул, ухватился за железную цепь, повис на ней над костром и заплакал-запричитал:

– О-о-о, Тойпынак, смерть ли моя пришла? Спаси меня, сынок, уведи ты отсюда этого чёрно-белого зверя…

Спрыгнули Тойпынак с жеребёнком с медвежьей спины, медведю поклонились.

– Будь счастлив, мальчик, – сказал медведь и ушёл.

Отпустил Ер-Боко цепь, на землю упал, вскочил, баранью шапку нахлобучил, усы рукой пригладил, упёр руки в боки и на Тойпынака глядит. Смотрел, смотрел хан, глаза у него выпучились, усы поднялись. «Под худым седлом ходит добрый конь, в худой шубе растёт богатырь непобедимый», – подумал хан. Рука его к золотым ножнам потянулась, глаза кровью налились:

– Мне, могучему хану Ер-Боко, и тебе, убогому Тойпынаку, из одной чаши кумыс не пить, в одном стойбище не жить. Уходи туда, где на своём соловом[5]5
  Соловый – Желтоватый, со светлым хвостом и светлой гривой.


[Закрыть] коне не бывал я никогда!

Выскочил из белого аила Тойпынак и, не оглядываясь, побежал к своему маленькому берестяному[6]6
  Береста Кора берёзы.


[Закрыть] шалашу. Жеребёнок, часто-часто перебирая ногами, постукивая копытцами, ни на шаг от него не отстал, ни на шаг вперёд не забежал.

Нашёл Тойпынак в шалаше ремённую узду для жеребёнка, в последний раз посмотрел на свой родной шалаш и пошел искать место, в котором Ер-Боко не бывал.

Едет Тойпынак на жеребёнке. Вдруг навстречу им сухой, как тростник, старичок Содойбаш на своём маленьком кауром коне:

– Куда путь держишь, Тойпынак-богатырь?

– Да какой из меня богатырь? Скачу на своём маленьком жеребёнке туда, где Ер-Боко не бывал никогда.

– Слыхал я о таком месте. Говорят, там овцы пасутся без хозяина, коровы ходят без пастуха, кони резвятся, не зная узды. Там белый шатёр поставлен тому, кто, других спасая, себя не жалел, кто ни зверю, ни человеку никогда не солгал, кто много работал, да мало спал. Иди, Тойпынак, куда жеребёнок пойдёт, и остановись там, где жеребёнок как вкопанный встанет.

Сказал – и нет его. Как сквозь землю провалился.

И опять они ехали семь дней, ни днём ни ночью не отдыхая. На восьмую ночь жеребёнок встал – не сдвинешь его, будто в землю врос. У ног Тойпынака прозрачный ручей с травой переговаривается, над его головой звёздные россыпи переливаются. Мальчик зачерпнул воды из ручья, сам напился, жеребёнка напоил, под чистым звёздным небом спать они легли.

А утром проснулся – сам себя не узнал. Вместо леса – белый шатёр. Вместо рваной рубахи на нём шуба, крытая красным шёлком, ноги обуты в красные кожаные сапоги. Смотрит на постель – та устлана серыми волчьими шкурами, подушки на ней из бобрового меха. На деревянном столе кушаний в золотой посуде видимо-невидимо.

Вышел Тойпынак из шатра и увидел золотую коновязь. У коновязи – переминается с ноги на ногу жеребёнок. Сбруя на нём обшита жемчугом, седло украшено серебряными бляшками.

Тойпынак огляделся кругом – повсюду белые отары овец, вся долина в них, будто белым снегом покрыта. На холмах пасутся коровьи стада, в горах щиплют траву табуны лошадей.

Тойпынак выпрямил спину, вскинул голову и издал орлиный клич. Приложил к губам маленький железный комус[7]7
  Комус – Музыкальный инструмент с железным язычком, за который дергают пальцем.


[Закрыть], и алтайская песня через все долины полетела.

Двухструнный топшур[8]8
  Топшур Музыкальный Инструмент с двумя струнами, напоминающий русскую балалайку.


[Закрыть] взял – пастушья песня по холмам разлилась. Эту песню услыхали пастухи Ер-Боко, и мигом в чудесное стойбище прискакали. Увидели они стада, белый шатёр и жеребёнка в затканной жемчугом сбруе. Повернули коней, помчались обратно к своему стойбищу.

Как услышал Ер-Боко о Тойпынаке, забурлил от злости, как горная река. Спать на своей меховой постели перестал, стала она ему как раскалённый камень. Ни пить, ни есть не может, от зависти будто ухо коровье застряло в горле. Маялся, маялся да и решился – сел на своего коня и как буря, как вихрь помчался в стойбище Тойпынака. Увидел мальчика и заревел:

– У коровы хвост длинный, да только шерсть на нём короткая! Убогий Тойпынак хитростью добыл себе богатство, да не жить ему здесь! Завтра на восходе солнца мой лук покажет свою мощь, мои могучие руки силу свою испытают. Выходи, Тойпынак, на смертный бой! Твой шатёр сожгу, твой скот заколю, в котлах сварю, своим воинам на забаву. Мне, великому хану, и тебе, жалкому мальчишке Тойпынаку, на одной земле не жить!

Сказал и, не дожидаясь ответа, ускакал.

Тойпынак лука и стрел в руках отродясь не держал, воевать и подавно не учился. Горько заплакал пастушок-сирота.

И вдруг, будто откуда-то с неба, послышался тихий шёпот медведя-великана:

– Возьми, Тойпынак, свой бронзовый топор, свой стальной нож. Нарежь крепких гибких веток, согни их в тугие луки, стяни их звенящей тетивой. Заостри топориком стволы пихт – они будут нам копьями, наломай веток орешника – они будут нам стрелами.

Весь день и всю ночь работал Тойпынак. Смотрит на восток – вот уже и солнце медленно встаёт над алтайской землёй. Тут-то пастушок и увидал медведя-великана. Вместе с солнцем он на стойбище шёл.

Но шёл он не один. За ним следовали сурки в овечьих дохах, за сурками – барсуки в серых шапках, за барсуками – росомахи со щитами, за росомахами – семьдесят медведей с бронзовыми клинками.

Сурки взяли в лапы луки и стрелы, барсуки и росомахи вооружились копьями.

Как огненный бубен шамана, выкатилось на небо солнце. Вместе с солнцем выдвинулся к стойбищу Тойпынака Ер-Боко со своим грозным войском.

– Ложись! – приказал зверям медведь-великан.

Впереди залегли сурки-лучники, за сурками укрылись в высокой траве барсуки и росомахи, позади встали наготове семьдесят медведей.

Справа от них медведь-великан встал, слева – Тойпынак на жеребёнке.

Медведь-великан подождал, пока войско хана поближе подойдёт, да ка-а-ак рявкнет:

– Ичкери-и-и! Вперё-ё-ёд!

Приготовились алтайские звери. Вскочили на лапы, начали стрелы во врагов пускать, копьями через кольчуги их колоть. Ни один не промахивается!

– Ичкери! Вперёд! – приказал медведь.

Засвистели-зарычали-заревели алтайские звери, ринулись на ханское войско.

– Кайра! Назад, назад! – завизжал Ер-Боко.

Алтайские звери не отступали. Тогда Ер-Боко пришпорил коня и пустился наутёк, и за ним побежали его струсившие воины.

Куда исчез ханский аил, куда сгинули его сундуки с сокровищами, никто не знает. А уж на какой край земли сбежал Ер-Боко, где он смерть свою встретил или жив до сих пор – и подавно никто не скажет.

Но хорошо помнят на Алтае: в беде пастушку-сироте Тойпынаку помог медведь-великан. С той поры, память о нём храня, медведя на Алтае зовут дедушкой. Добрым словом поминают и старика Содойбаша, сухого, как тростник, и называют его праотцом алтайцев.

Семеро детей Ялакай

Когда ни ты, ни я ещё не родились, жила на Алтае Ялакай – чудо-зверь. Она была большая, как вековой кедр, пушистая, как снег, диковинная, как алтайская сказка. Ялакай бродила по горам, по лесам, по долинам – и нигде похожего на себя зверя не находила.

«Когда я умру, как умирает всё живое, – думала Ялакай, – никто на Алтае меня не вспомнит. Некому будет рассказать людям, что жила большая и пушистая Ялакай. Вот бы родился у меня детёныш…»

И вот, прошла зима, настала весна, и родился у Ялакай котёнок, её первенец.

– Расти, мой малыш! – говорила ему Ялакай. – Расти большим.

Вырос котёнок, но так и остался мелким – не догнать ему свою огромную мать.

Вторым родился барсук. Он вырос крупнее кота, но вот только нравом пошёл не в Ялакай. Вечно недовольный, днём из норы не выходил, ночью по лесу угрюмо бродил, головы не поднимал, ни звёзд, ни луны не видя.

Третья – росомаха – любила лазить по деревьям. Однажды она сорвалась с ветки, упала на лапы, и лапы у неё сделались кривыми.

Четвёртая – рысь – была очень красивой, но такой пугливой, что даже на мать поднимала свои чуткие уши с нарядными кисточками.

Пятым у Ялакай родился барс. Барс был храбр и очень красив. Охотился высоко в горах, перелетал с камня на камень легко, будто лесная птица.

Шестым родился тигр. Он был отличным пловцом, как Ялакай, бегал быстрее барса и рыси. Подстерегая добычу, был терпелив – мог от зари до заката лежать затаившись.

Седьмой – лев – был гордым, ходил высоко подняв свою голову с роскошной гривой. От его рыка деревья колыхались, как трава.

Из семерых детей Ялакай лев был самым могучим, но и его мать валила на траву играючи и подкидывала вверх, к самым облакам.

Собрала однажды всех своих детей Ялакай и сказала им так:

– Никто из вас на меня не похож, но вы всё-таки мои дети. Когда умру, будет кому обо мне поплакать, пока жива – есть кому обо мне позаботиться. Я голодна. Принесите мне добычу!

Побежал охотиться старший сын. Три дня кот где-то пропадал. На четвёртый притащил матери синичку.

– Синичкой я не наемся, – улыбнулась Ялакай, – ешь её сам, сынок.

Кот играл с мёртвой синичкой, подкидывал её и так, и эдак, и лишь к вечеру вспомнил, что её можно съесть.

– Сын мой, – сказала Ялакай, – с такими повадками ты не выживешь в диком лесу. Ступай-ка к человеку.

И убежал кот из дикого леса навсегда. – Я голодна, – сказала Ялакай барсуку.

Тот молча вытащил из-под камня змею и принёс её матери.

Разгневалась Ялакай:

– За то, что принёс мне змею, будешь кормиться лягушками и червями!

Барсук убежал в лесную чащу, угрюмо хрюкая. Вырыл себе просторную нору с семью входами и семью выходами, натаскал туда сухих листьев, чтобы спать было мягко, да и стал жить в этой норе. В гости он ни к кому не ходил и к себе никого не звал.

Обратилась Ялакай к росомахе: – Накорми меня, дитя моё.

Семь дней рыскала по лесу росомаха на своих кривых лапах. А на восьмой день принесла Ялакай обглоданные кости оленя. Мясо-то она съела сама!

– От тебя, дочь моя, угощенья не дождёшься, – сказала ей мать. – За то, что на семь дней исчезла, теперь твои дети и дети твоих детей будут по семь дней добычу выслеживать и есть с голоду всё, что придётся.

Росомаха побрела на своих кривых лапах в кедровую рощу, и с тех пор Ялакай её не видела.

Четвёртой отправилась на охоту рысь и в мгновение ока притащила матери косулю.

– Твои уши с кисточками чуткие, дочь моя, твои янтарные глаза зоркие. Ты чуешь добычу издалека, ты видишь лес насквозь. Ты слышишь, как капля росы падает на землю, ты видишь, как под землёй прячется мышь. Будешь ты жить в чаще и растить своих рысят в дуплах поваленных деревьев, – так сказала дочери Ялакай.

Рысь обрадовалась и бесшумно скрылась в чаще алтайского леса.

Не успела Ялакай попросить барса принести ей добычу, как он уже оказался на вершине скалы и одним ударом мощной лапы завалил тэки – горного козла.

Восхитилась Ялакай.

– Сынок мой, спи на высоких недоступных скалах, охоться там, где осторожно ступают тэки.

В два прыжка взобрался барс на скалы, устроил себе жилище между камней.

А вот куда отправился тигр – Ялакай не знала.

И когда она увидела, какую добычу он принёс ей, – сердце сжалось от боли. Это был убитый человек, охотник.

Рухнула Ялакай на землю от горя.

– Ох, сынок, твоя шкура теперь навеки окрашена кровью человека! Посмотри на эти тёмные полосы! Что же ты натворил, зачем поднял свои когти на род людской? Беги из лесу, беги жить туда, где твои полоски не заметят – в камыш, в тростники, в высокую траву. Охоться на зайцев, на кабаргу, на кабанов, но молю – не трогай человека!

Опечалился тигр, да ничего не поделаешь – ушёл жить в густой тростник.

Дошла очередь и до седьмого дитяти Ялакай. До льва. Лев не стал охотиться в лесу, а направился прямиком в долину, к людям. Из долины он принёс и положил к ногам матери загрызенного всадника и его мёртвую лошадь.

Снова рухнула Ялакай на землю от горя.

– И ты, сын мой, оказался кровожадным, как твой полосатый брат! Нельзя тебе оставаться на Алтае, беги отсюда прочь! Беги туда, где не бывает зимы, не бывает снега, а лишь палит беспощадное жаркое солнце! Может быть, оно согреет твоё жестокое сердце?

Вот так и отправила семерых своих детей, кого куда, большая и пушистая Ялакай – кота, барсука, росомаху, рысь, барса, тигра и льва. Говорят алтайские старики, что, умирая, ни одного из них Ялакай к себе не позвала. Но о чём мечтала, то и сбылось – память о Ялакай-звере жива, ведь её дети по всей Земле расселились.