Текст книги "Антихрупкость. Как извлечь выгоду из хаоса"

Опровергнем сложившееся мнение о том, что Франция живет неплохо, потому что это государство, основанное на принципах картезианства с его рационалистическим и рационализирующим началом и управляемое «сверху вниз». Французам, как и русским, повезло: давние попытки других построить такое государство обычно проваливались.

Последние 20 лет я удивляюсь тому, что Франция – страна, управляемая «сверху вниз» непомерно огромным госаппаратом, – добилась стольких успехов в стольких областях. В конце концов, это страна Жан-Батиста Кольбера, великого мечтателя, грезившего о государстве, которое сует нос всюду. К тому же современная политическая культура подразумевает тотальное вмешательство: «Давайте чинить то, что не ломалось». Однако Франция каким-то образом выживает, причем живет лучше, чем другие страны; неужели она может служить доказательством того, что централизованная бюрократия, подавляющая муниципальный хаос, благоприятна для роста, счастья, умной науки и хорошей литературы, прекрасной погоды, по-средиземноморски разнообразной флоры, высоких гор, замечательной инфраструктуры, привлекательных женщин и изумительной кухни? Я задавал себе этот вопрос, пока не прочел «Открытие Франции» (The Discovery of France) Грэма Робба и не узнал нечто, что заставило меня посмотреть на эту страну совсем другими глазами и заняться поиском книг, дабы произвести ревизию своих познаний о французской истории.

На деле истина у нас под носом: национальное государство во Франции было по большей части номинальным, невзирая на попытки Людовика XIV, Наполеона и Жюля Ферри с его государственной образовательной программой добиться централизации. В 1863 году Франция говорила не на французском (этим языком владел лишь каждый пятый), а на множестве языков и диалектов (удивительный факт: в 1904 году Нобелевскую премию по литературе вручили французу Фредерику Мистралю, который писал на провансальском, языке юга Франции, уже переставшем быть разговорным). Отсутствие лингвистического единства – как и разнообразие сыров, которых во Франции насчитывается около четырех сотен, – означает, что централизовать страну трудно. Регионы не объединяли ни язык, ни этнос, общего у них было только то, что все они находились в собственности у короля и слабой аристократии. Дороги были кошмарны, бо́льшая часть страны оставалась недоступной для путешественников. Взыскание налогов было опасным занятием и требовало упорства и сообразительности. Париж постепенно «открывал» провинцию, но часто более важными целями для него были колонии в Северной Африке и других местах. В захватывающей толстой книге «Французский бунт» (La rebellion française) историк Жан Николя показывает, как развита была в стране культура восстания. Исторически мятеж во Франции – это самый настоящий национальный вид спорта.

Сам Париж управлялся Францией примерно в той же степени, в какой трущобы Рио, называемые фавелами, управляются сейчас госаппаратом Бразилии. Людовик XIV, «король-солнце», перевел правительство в Версаль, подальше от парижских толп. Власти получили контроль над Парижем, только когда в 1860-х годах барон Осман уничтожил многоквартирные дома и узкие улочки, чтобы построить на их месте широкие проспекты, позволившие полиции контролировать толпу. По сути Франция тогда равнялась Парижу, а остальное было «пустыней» – провинция столицу интересовала мало. Страна была централизована посредством долгосрочных программ и «пятилетних планов»; были созданы инфраструктура, железнодорожная сеть, государственные школы, распространилось телевидение, – воплощением наполеоновской мечты о единой Франции занялся после войны де Голль, а завершился процесс лишь в правление Валери Жискара д’Эстена в конце 1970-х, после чего началась децентрализация[44]44
  Еще одно открытие: контроль над самым органичным, наиболее хаотичным явлением в мире – языком. Франция в лице Французской академии может официально решить, какой язык является настоящим французским языком, а какой нет, будь то школьные сочинения или письмо мэру какого-нибудь городка с жалобой на мусоровозы, которые начинают шуметь слишком рано по утрам. Итог очевиден: если сравнить французский с английским, мы увидим запутанную, сложную грамматику и небогатую формальную лексику (научная, книжная и т. д. – Ред.). Между тем расширенный разговорный французский, неверно называемый сленгом, по богатству не уступает английскому. Есть даже писатели вроде Селина и Дара, которые использовали литературную лексику параллельно с изысканно точным и богатым «сленгом» – и создали уникальный разговорно-литературный стиль.


[Закрыть]. Франция извлекала выгоду из централизации в течение всего двух десятилетий – но можно рассудить и по-другому: стране сказочно повезло, поскольку централизация пришпорила рост и удалилась, не злоупотребляя французским гостеприимством.

Меня терзала загадка не только Франции, но и Швеции и других северных стран, которые часто приводятся в пример как образцы «работающего» государственного доминирования – государство в них распоряжается большой долей экономики. Как может самая счастливая страна в мире, Дания (если предположить, что счастье измеримо и желанно), обладать столь огромным госаппаратом? Может быть, все эти страны по площади меньше, чем Нью-Йорк с пригородами? Я думал об этом, пока мой соавтор, политолог Марк Блит, не доказал мне, что и здесь имеет место миф: на деле северные страны похожи на Швейцарию (только климат хуже и нет хороших горнолыжных курортов). Государство собирает налоги, но деньги тратятся в общинах и направляются туда, куда община сочтет нужным, скажем, на профессиональное обучение работников, которые нужны в данном районе. Экономическая элита обладает в Скандинавии большей свободой, чем в большинстве демократических стран, что совсем не похоже на засилье государственности.

Кроме того, Швеция и другие северные страны показывают, как можно извлечь выгоду из беспорядка: с 1990 года, когда закончилась холодная война, они вошли в фазу чудовищной рецессии и отреагировали на нее достойно, повысив налоги, благодаря чему обрели защиту от сурового финансового кризиса, разразившегося двадцать лет спустя.

Когда жестко регулируемые системы, из которых вытравили естественный беспорядок, разрушаются, а рано или поздно они разрушаются, потому что хрупки, никто не скажет, что причиной катастрофы стала хрупкость. Скорее вам скажут, что виной всему неверные прогнозы. Когда не выдерживает песчаная свая, неразумно винить в разрушении хрупкого моста последний проехавший по нему грузовик – и уж совсем глупо пытаться предсказать, какое именно транспортное средство обрушит мост. Тем не менее люди часто заняты именно этим.

В 2011 году президент США Барак Обама свалил на разведку вину за то, что правительство не предвидело революции в Египте, произошедшей той весной (точно так же экс-президент США Джимми Картер обвинил разведку в том, что его администрация не предвидела исламскую революцию 1979 года в Иране), упустив из виду, что тут важен скрытый риск в статистических «хвостах», а не то, что ты не заметил последней песчинки, склонившей чашу весов на сторону революции. Я проведу аналогию с экономикой: после начала финансового кризиса в 2007–2008 годах многие думали, что все могло быть иначе, если бы кто-нибудь предсказал банкротство ненадежных заемщиков (которые, как считается, спровоцировали кризис). Ничего не изменилось бы, ради Баала; это был симптом кризиса, а не его причина. Вот и Обама, когда он переносит вину за неспособность предсказать восстание в Египте со своей администрации на «плохую разведку», расписывается в том, что не понимает ни устройства сложных систем, ни слабых мест своей политики. Сверхдержавы в этой истории – сущие индюшки.

Ошибка Обамы показывает нам, что такое иллюзия локальных причинно-следственных связей. Проще говоря, Обама путает катализатор с причиной и считает, будто знает, что данный катализатор породит такое-то следствие. Финал египетских беспорядков был непредсказуем для наблюдателей, особенно для тех, кто оценивал ситуацию изнутри. Обвинять ЦРУ или другие разведывательные структуры так же неуместно, как финансировать их ради того, чтобы они прогнозировали такие события. Правительства тратят миллиарды в попытке предсказать явления, которые, будучи продуктами взаимозависимых систем, не являются статистически очевидными для отдельного человека.

Люди, объясняющие возникновение массовых беспорядков, чаще всего путают катализатор с причиной. Взять «арабскую весну» 2011 года. Восстания в Тунисе и Египте изначально связывали с ростом цен на товары, а не с душными и непопулярными диктаторскими режимами. Однако Бахрейн и Ливия – это богатые страны, они могли позволить себе импортировать зерно и другие товары народного потребления. За пару лет до того в Америке цены были значительно выше – и никто не взбунтовался. Опять же, даже если логика нас утешает, в центре внимания оказывается ложная предпосылка. Изучать надо систему и ее хрупкость, а не события. У физиков есть «теория перколяции», изучающая свойства хаотической среды, а не отдельные элементы этой среды.

Как сказал о Египте Марк Абдоллахян из Sentia Group, в числе прочих поставляющий правительству США прогностическую аналитику (ту самую, которая не сбывается), правящие круги должны «вообразить, что это Лас-Вегас. Игрок в блек-джек может заработать огромные деньги, если играет на четыре процента лучше среднего игрока». Но это ложная аналогия, с которой я и пытаюсь бороться. Когда мы говорим о Египте, нет никаких «четырех процентов». Одно дело, что на аналитиков тратятся деньги, другое – что они торгуют ложной уверенностью, которая базируется на ошибочном понимании ситуации. Иными словами, аналитики разведки совершили ту же ошибку, что и системы риск-менеджмента, не сумевшие предсказать экономический кризис, после чего оправдались теми же доводами. Маловероятные события в политике и экономике непредсказуемы, так что их вероятность нельзя измерить научными методами. Не важно, сколько долларов вы тратите на исследования; предсказывать революции – совсем не то, что играть в карты. Нам никогда не удастся превратить политику и экономику в послушную случайность блек-джека.

Глава 8.
Предсказание как дитя нового времени

Никогда не ругайтесь по-французски. – Мадам ясновидица становится уважаемым человеком. – Территория Черного лебедя

Осенью 2009 года я оказался в Корее в компании «шишек» в костюмах и галстуках. На обсуждении присутствовал некто Такатоси Като, занимавший тогда должность заместителя генерального директора авторитетной международной организации. До того как началась дискуссия, Като с помощью PowerPoint наскоро познакомил нас со сделанным им и его отделом экономическим прогнозом на 2010, 2011, 2012, 2013 и 2014 годы.

Тогда я еще не пытался идти по более сложному пути, говорить медленно и важно, как проповедник, чтобы лишь пристыдить людей, а не оскорблять их. Во время презентации Като я не смог сохранить контроль над собой и впал в бешенство на глазах двух тысяч корейцев; я был так зол, что чуть не начал орать на французском, позабыв, что я в Корее. Взбежав на трибуну, я сказал, что когда в следующий раз кто-нибудь в костюме и галстуке будет давать прогнозы на будущее, пусть слушатели спросят, что он предсказывал в прошлом, в данном случае – какие именно прогнозы давал на 2008 и 2009 годы (когда разразился кризис) за два-пять лет до того, в 2004, 2005, 2006 и 2007 годах. Тогда аудитория удостоверится, что Весьма Уважаемый Като-сан и его коллеги, мягко говоря, не очень хороши в том, что касается предсказаний. И дело не в одном мистере Като: список важных и редких событий в политике и экономике, предсказанных кем-либо, не просто мал – он ужасающе пуст. Я на месте предложил свое решение проблемы. Мы не можем бросить всех лжепророков за решетку; мы не можем заставить их перестать делать прогнозы; мы не можем приказать людям не нанимать кого-то, кто обещает то или иное будущее. «Все, чего я хочу, – это жить в мире, где предсказания таких субъектов, как мистер Като, никому не вредят. У такого мира есть уникальное свойство: он не хрупок».

Именно тогда в качестве реакции на раздражитель у меня возникла идея Триады: Хрупкость, Неуязвимость и Антихрупкость как альтернатива прогностическим методам.

Гнев обуял меня потому, что я осознал: прогнозы – штука отнюдь не безобидная. Они порождают ятрогению. Предсказание может быть откровенно губительным для тех, кто принимает риск; это все равно что давать страждущим чудо-пилюли вместо антираковых препаратов или же пускать кровь, как это было с Джорджем Вашингтоном. Тому есть доказательства. Дэнни Канеман – справедливо – не уставал журить меня за вспышки гнева и нападки на уважаемых членов общества (пока еще уважаемых), не подобающие мудрому интеллигенту, которым я предположительно стал. Однако тот же Дэнни подлил масла в огонь моей ярости, указав на свидетельство ятрогении. Имеются обширные эмпирические данные, доказывающие: когда человека снабжают случайным прогнозом с какими-то числами, риск увеличивается, даже если человек знает, что этот прогноз случаен.

Я все время слышу одни только жалобы на предсказателей, а вот на следующий, очевидный шаг решаются немногие: следует избегать ятрогении, которой чреваты прогнозы. У нас есть «защита от дурака», но нет защиты от спесивого предсказателя.

Нашу жизнь существенно упрощает то обстоятельство, что неуязвимое и антихрупкое в отличие от хрупкого не нуждаются в точном понимании мира – а значит, и в предсказаниях тоже. Чтобы понять, почему избыточности не нужны прогнозы, а точнее, нужны, но в меньшей степени, вспомним пример из главы 2: если у вас есть счет в банке (а также ходовые товары вроде консервированного колбасного фарша, гумус и золотые слитки в подвале), вам не нужно совсем уж точно знать, какое событие потенциально затруднит вашу жизнь[45]45
  Исходя из опыта, полученного во время войны в Ливане, а также в моменты аварий системы электроснабжения в Уэстчестере, округе штата Нью-Йорк, я могу предложить запасаться беллетристикой: мы склонны недооценивать скуку, которая наполняет долгие часы, пока ситуация исправляется. К тому же книги, будучи неуязвимыми предметами, не страдают при отключении электричества.


[Закрыть]. Это может быть война, революция, землетрясение, рецессия, эпидемия, атака террористов, отделение штата Нью-Джерси, что угодно; точный прогноз вам не нужен – в отличие от тех, у кого нет запасов, а, наоборот, есть долги. Они ввиду своей хрупкости должны предвидеть будущее куда точнее.

Вам под силу контролировать хрупкость в большей степени, чем вы думаете. Рассмотрим три соображения:

(1) поскольку выявить (анти)хрупкость – точнее, вынюхать ее, как Жирный Тони покажет нам в следующих главах, – намного легче, чем предсказать и понять динамику событий, главная задача: понять, что именно нужно сделать, чтобы минимизировать вред (и максимизировать пользу) от прогностических ошибок, иначе говоря, добиться того, чтобы положение дел становилось не хуже от наших ошибок, а только лучше;

(2) мы не хотим менять мир прямо сейчас (оставим это советско-гарвардским утопистам и другим хрупкоделам); сначала нам следует сделать положение дел более стойким (неуязвимым) по отношению к повреждениям и ущербу от прогностических ошибок, а то и научиться использовать эти ошибки и превращать лимоны в лимонад;

(3) что до лимонада, вся история – это, по сути, процесс изготовления его из лимонов; антихрупкость – необходимое условие движения вперед под давлением главного стрессора, времени.

После того как событие произошло, нам нужно понять: мы виноваты не в том, что не смогли что-то предсказать (скажем, цунами, арабо-семитскую весну или иные мятежи, землетрясение, войну, финансовый кризис), но в том, что не смогли уразуметь (анти)хрупкость. Нам нужно спросить себя: «Почему мы создали нечто столь хрупким в отношении данного типа событий?» Не увидеть приближение цунами или экономического краха простительно; создать хрупкий дом или хрупкую экономическую систему – преступно.

В отличие от наивных утопистов, которые не помнят истории, мы не можем позволить себе рационалистически выводить за скобки жадность и другие людские пороки, делающие общество более хрупким. Человечество пыталось избавиться от этих пороков на протяжении многих тысячелетий, но люди остаются прежними, плюс-минус плохие зубы, так что еще более опасные морализаторы (выглядящие так, будто их перманентно мучают болезни желудочно-кишечного тракта) – это последнее, в чем мы нуждаемся. Для того чтобы мир стал более защищенным от жадности, а то и извлекал пользу из алчности и других потенциально опасных человеческих пороков, нужны скорее разумные (и практические) действия.

И хотя пресса обрушивает на энергетиков-атомщиков массу критики, можно утверждать, что среди них появились те, кто уяснил вышесказанное и работает в этом направлении, пусть таких людей и совсем немного. После аварии на «Фукусиме» разумные специалисты по атомной энергетике не рассуждают о вероятности новой аварии; они сосредоточились на опасности катастрофы — что делает наличие или отсутствие самого предсказания не таким уж и важным. В результате решено строить маленькие реакторы и значительно углублять их в землю с использованием многоуровневой защиты, чтобы авария, если она случится, не затронула нас так сильно. Дело дорогостоящее, но это лучше, чем ничего.

Другой пример, на этот раз из области экономики: после бюджетных неурядиц 1991 года власти Швеции сосредоточились на том, чтобы бюджет был полностью сбалансирован, и это решение сделало страну куда менее зависимой от экономических прогнозов. Позднее оно позволило Швеции легко пережить кризис[46]46
  Похожую идею выражает высказывание, приписываемое финансисту Уоррену Баффетту. Он старается вкладывать средства в компании, которые «настолько чудесны, что ими может управлять даже идиот. Потому что рано или поздно такой идиот найдется».


[Закрыть].

На трезвую голову всякий понимает, что мы в состоянии отправить на Луну человека, семью и деревню с маленькой мэрией, предсказать траектории движения планет и самые тонкие эффекты квантовой физики, но при этом правительства, имея в распоряжении столь же сложные модели, не в состоянии спрогнозировать революции, кризисы, дефицит бюджета и изменения климата. И даже уровень цен на бирже в ближайшие несколько часов.

Есть две разные сферы жизни: одну из них мы можем предсказать (в какой-то мере), другую, сферу Черного лебедя, должны оставить индюшкам и людям, которые стали индюшками. Граница между этими сферами так же очевидна (для не-индюшек), как и граница между кошкой и стиральной машиной.

Социальная, экономическая и культурная жизнь входят в сферу Черного лебедя, наше физическое существование – как правило, нет. Идея в том, чтобы разделить области жизни на те, где Черные лебеди непредсказуемы и существенны, и на те, куда они залетают редко и не чреваты серьезными последствиями – или потому, что предсказуемы, или потому, что несущественны.

В Прологе я упомянул, что случайность присуща сфере Черного лебедя изначально. Я буду повторять это, пока не лишусь голоса. Предел наших возможностей – математический. Точка. Обойти его не может ни один человек. Неизмеримое и непредсказуемое остается неизмеримым и непредсказуемым, и не важно, сколько докторов наук с русскими и индийскими фамилиями вы взяли на работу и сколько писем с угрозами я получу. Там, в сфере Черного лебедя, существует предел знаний, за который нам не выйти, каких бы успехов ни добились статистики и специалисты по риск-менеджменту.

Моя скромная заслуга состоит не в том, что я настаиваю на невозможности знать все об этих вещах – это общая проблема скептицизма, которую изучал на протяжении истории длинный ряд философов, включая Секста Эмпирика, аль-Газали, Юма и многих других скептиков и скептически настроенных эмпириков; она состоит в формализации и осовременивании этого положения в качестве предпосылки и комментария к проблеме анти-индюшки. Я показываю, в чем именно следует быть скептиком – и в чем им быть не следует. Другими словами, сосредоточьтесь на том, как выбраться из распроклятого Четвертого квадранта. Четвертый квадрант – таким термином я назвал сферу Черного лебедя, где мы совсем не защищены от редких, «хвостовых» событий, причем эти события совершенно непредсказуемы[47]47
  Специальная сноска (пропустите): что такое квадранты? Комбинируя незащищенность и типы случайности, мы получим четыре сочетания: случайность Среднестана, где мы защищены от исключительных событий (Первый квадрант); случайность Среднестана, где мы не защищены от исключительных событий (Второй квадрант); случайность Крайнестана, где мы защищены от исключительных событий (Третий квадрант); случайность Крайнестана, мы не защищены от исключительных событий (Четвертый квадрант). В первых трех квадрантах знание или его отсутствие влечет за собой несущественные ошибки. «Обретение неуязвимости» – это модификация защищенности, которая позволяет перейти из Четвертого квадранта в Третий.


[Закрыть].

Плохо то, что сегодня, в новое время, доля Крайнестана увеличивается. Ситуации, когда «победитель получает все», становятся все опаснее: писатель, фирма, идея, музыкант, атлет могут обрести успех в масштабах планеты – или не обрести ничего. Значит, предсказуемость событий уменьшается, так что в социально-экономической жизни ныне почти всюду доминируют Черные лебеди. Усложняя все на свете, мы неизменно бежим впереди самих себя и создаем вещи и явления, понять которые нам все труднее и труднее.

При этом несколько лет назад мир увидел другой путь – с того момента, как мы открыли Черных лебедей. Теперь конъюнктурщики пророчат, предсказывают и прогнозируют Черных лебедей при помощи все более сложных моделей на основе теорий хаоса, сложности, катастроф и фракталов. Но, опять же, ответ прост: меньше – значит больше; говорить нужно об (анти)хрупкости.

Книга III
Мир без предсказаний

Читатель, познакомься с миром, где нет предсказаний.

Глава 10 представляет стоицизм Сенеки как точку отсчета для понимания антихрупкости – с применением в самых разных областях, от философии и религии до инженерного дела. Глава 11 рассказывает о стратегии штанги и объясняет, почему двойная стратегия смешивания высокого риска и очень консервативных действий предпочтительнее, чем обычная стратегия среднего риска.

Но откроем мы Книгу III историей двух друзей, которые развлекаются, как могут, и зарабатывают себе на жизнь, распознавая хрупкость и обращая себе на пользу несчастья хрупкоделов.