Текст книги "Мама, я жулика люблю!"

40

Он уехал. Бросил меня. Но разве я вещь, чтобы меня бросить? Узелок он бросил!

Был день. Июньский. Вот-вот и годовщина нашей встречи. Пусть некрасивой тогда, но со временем изменившейся, окрасившейся в другой цвет. Шестого июня Пушкин родился…

Даже недолюбливающие друг друга женщины заодно в чем-то. В борьбе с мужиком. Скорее – за мужика. Даже если ты «за», то все равно в том, за кого ты, надо что-то переломить в свою сторону. Значит, «с»?…

Быстрым голосом, слышно было, что прикрывает рукой трубку, Людка нашептывала мне:

– Он уезжает. Самолет через два часа. Мы в аэропорту.

– Куда-а?

– На Север. На год. Он не знает, что я звоню. Мы стоим у главного входа в аэропорт.

Я надела старинные бабкины бусы из янтаря. Взяла такси. В сумке у меня лежала косыночка.

Он так любил, когда я ее надевала. Красное, белое, синее. Вместо звезд, как на американском флаге, – якоря… Больше всего я боялась, что он изругает меня, наоскорбляет, скажет: «Ты все думаешь, это бесконечно? Все утоплено, моя любимая де-во… блядь».

«Бей свалившуюся в воду собаку».

Боясь встретить его глаза, я вошла не через центральный вход. Поднялась на балкон. Увидела внизу яркий, химически-голубой плащ Людки. И потом его. Какая длинная у него шея! Он подстригся. Стоял и улыбался своей американской улыбкой. Нельзя ему жить в Америке – будет, как все. Американцы все время улыбаются.

Людка заметила меня. Я спряталась и стала ее ждать.

Как намного трудней быть оставленной! Оставленной там же, где вы вдвоем были. Среди всего, что вас двоих окружало. Идешь по городу, не замечая ничего, думая о своем, – и вдруг очнешься – там же. На Львином мостике. На мосту, по которому бежали вприпрыжку под дождем вместе. И он, оставивший тебя, пел: «Какой большой ветер напал на наш остров…» И, засмеявшись: «Унес он мой зонтик! Унес мою Наташку!» Это ты себя унес!

На балконе, где я пряталась, был бар. Людка ахнула стакан винища, не поморщившись. Я проглатывала слезы вместе с белым вином. Людка бегала и требовала салфеток. Торопила меня.

Как изменился он, увидев меня. Я не видела его рук, но наверняка они были сжаты в кулаки. Захарчик, разодетый, как павлин, и даже с мундштуком, дежурно улыбался.

Как хочется всегда самой куда-нибудь удрать, находясь в аэропорту, на вокзале. Но ты ведь – оставленная. Ну и вот на, иди по своей любимой улице Росси. Но это ведь там, где эхо. Вот именно – эхо. Обернешься в надежде… Одна. Иди и саму себя слушай.

Он взял меня под руку и повел. Повел через зал аэропорта, так, будто хотел отдать меня, сдать. Как багаж. И билетик от багажа навсегда потерять.

– Не волнуйся, я тебя никогда не забуду. Ты к этому все усилия приложила. Что ты еще хочешь от меня?

Мы сидели на бетонном парапетике, отделяющем нас от летного поля. Я боюсь открытых пространств, у меня голова начинает кружиться. Высоты я не боюсь. Ведь внизу есть конечная точка. А тут – бесконечность.

– Я только хотела попрощаться… Ты меня ненавидишь?

В носу стало мокро. Всегда так, перед тем как заплачешь.

– Если бы! Как я был бы счастлив…

Зачем он всегда давал мне надежду? Он всегда уходил и говорил, что любит меня. Даже если и не говорил, я это видела, чувствовала. Я стала плакать. Он достал большой платок, как всегда, отутюженный. Никогда меня не станут снимать в кино в плачущей роли – сопли, нос, как картошка, все лицо в пятнах. Он все просил меня не плакать. Какое твое дело! Это мои слезы!..

Прибежала Людка и сказала, что его ищут. Меня затрясло, и я вцепилась в его рукав. Мы пошли внутрь. К его рюкзаку. К бородатому человеку, который уже махал рукой, подгоняя. Что такое полчаса? Перед экзаменом – учащенный пульс в желудке. Полчаса любви. Украденные. Сколько, сколько их было… Полчаса перед разлукой…

Александр стал грустным и озабоченным. Заглядывал в мои лужи слез. Захарчик был смущен и, казалось, хотел бы убежать, чтобы не видеть такого прощания. Людка бегала между нами, подшучивала. И вот мы пошли вниз. Туда, откуда он не вернется. Инферно. Но оказалось, что это не самый еще конец. Там еще был эскалатор, по которому он должен был спуститься уже совсем к конечной точке. К взлетной полосе. К финишной ленточке. И мне туда было нельзя. Его звали снизу, торопили. Будто говорили, да брось ты ее!.. Стюардесса! Богиня! «Не положено!»

Я держалась за него обеими руками. Я всем существом, всем нутром своим за него держалась. И опять соломинка: «Я люблю тебя. Да». Людка просила стюардессу:

«Девушка, ну что вы в самом-то деле? Ну дайте вы ей спуститься с ним вниз. Ну вы же видите, какая трагедия…» Оклик снизу: «Саня! Давай спускайся!» Я вытащила из сумки платочек. Красное, синее, белое… Он поцеловал его и засунул под свитер. И побежал, схватив свой рюкзак. Побежал вниз по эскалатору. «Саааашааа!» Внизу он обернулся. «Жди меня!»

Захарчик удрал. Мы простояли с Людкой у высоких столов бара два часа. Она болтала с пьяным мужиком. Я бегала в туалет – меня рвало. Я врубалась локтями в высокий стол и пыталась понять, о чем говорил мужик, но слышала только: «Жди меня, жди меня жди меня ждименя-ждименя…» Зачем он это сказал?

Людка поехала ко мне. Вот – сейчас прийти домой, включить громадный магнитофон и… Ах, да, я помню. Но вспомнить только на последних словах: «Любовь прошла, любовь прошла, и ничего нет впереди. Лишь пустота, лишь пустота, не…»

* * *

Я проснулась в бабушкиной комнате. На ее кровати. Людка спала на новом диване. Первые ее слова были о пиве. Я стала одеваться и заметила, что на брюках нет пуговки. Ах, это он, оставивший тебя, оторвал. Тогда, давно, когда, забежав в подъезд, вы целовались. И он просовывал руку в твои брюки. И он трогал твою пипиську. И она плакала под его рукой. И слезинки ее на трусиках, спрятанных тобой в самый дальний угол шкафа от матери…

Ларек на канале Грибоедова закрыт. На площади продают квас. Покупаю три литра кваса. Какая разница!.. Сколько людей вокруг. Куда вы все несетесь, даже если и плететесь? Жизнь продолжается. А кто-то, может, вены себе утром перерезал. Но другой зато, выругавшись и затянув ремень на штанах, пошел на завод.

Людка ругалась: «Что ты купила, дура? Мне лечиться надо. Опохмелиться…» А меня кто вылечит? Зачем-то продала Людке бабкины бусы. Вылила квас. Взяла бидон и вышла на улицу.

1983–1985 Париж