Текст книги "Вера"

***

Пока Вера допивала чай, а вернее, заканчивала прерванный вызовом ужин, дядя Митя всё думал о неожиданном Верином наследстве. И, наконец, изрёк:

– Теперь к тебе гость повалит, по одному и группами. Причём с обеих сторон. Так что готовься к осаде.

– К осаде?

– А ты думаешь, только та, отцовская, сторона родни решила, что тебе рано дом-то иметь? Вторая решит точно так же. Как только узнает.

И, немного погодя, добавил:

– Ты вроде как самая младшая?

– Да.

– Тем более!

– Что тем более?

– Старше тебя – без домов, а ты – с домом. Непорядок! Не продумала что-то твоя бабушка.

– А я думаю – продумала. Видимо, была за отца, а не за тех, кто с ней остался.

– А почему он уехал?

– Официально – учиться поступил. А если подумать, то сам факт того, что он, кроме родителей, ни о ком не вспоминал, вроде бы объясняет, что не всё было ладно в датском королевстве.

Дядя Митя хмыкнул и кивнул согласно.

Завтра предстоял урок немецкого. Вера решила рассказать Фриде о визите адвокатов, о завещанном ей доме, об их странных угрозах. И спросить совета.

Ситуация заваривалась круче кипятка.

Не успела Фрида поздороваться, как Вера подняла руку. Фрида кивнула: вижу, мол, и Вера руку опустила. Фрида вызовет её к доске и они поговорят. А поскольку при всём честном народе, никто и не подумает, что обсуждается тайна.

Фрида Генриховна, как все эмоциональные и искренние люди, почти никогда не владела собственным лицом. Она и сейчас явно волновалась, выслушивая сведения, которые ей скороговоркой рассказывала, вместо урока, Вера.

Время от времени Фрида только восклицала «kann nicht sein, unglaublich» (не может быть, невероятно), хотя обрадовалась, узнав, что Вера теперь богатая наследница.

– Однако, у всего есть две стороны. Ты теперь в опасности. И самый верный способ избегнуть её – самой немедленно завещать этот дом кому-то ещё.

– Зачем?

– Чтобы тебя… – Фрида Генриховна с трудом протолкнула в горло последующие слова – не убили…

– Убили?!! Кто?!?

– Те, кто хотел бы этот дом иметь. Кто считает, что он должен бы принадлежать ему. Или ей.

– Им придётся соревнование устроить, охотников, похоже, будет много! – Вера пыталась шутить.

– Не придётся. В любой группе кто-нибудь обязательно бегает быстрее остальных.

Остальное время урока Вера сидела, не слушая, что происходит в классе. Она думала. Вспоминала, что во многих книгах читала, как наследники обычно оказываются той мишенью, в которую целятся и часто попадают все те, кто считает себя наследником более достойным. Или более нуждающимся. Особую ненависть к ней у претендентов на дом должен вызывать тот факт, что они о её, Веры, существовании, вовсе не подозревали. И даже не догадывались, что о ней отлично знает бабушка. Да не просто знает, а знает с точностью до почтового индекса города, где именно в данное время живёт её таинственная внучка. И, не исключено, знает, почему живёт именно тут.

Бабушка должна была знать наперечёт и всю родню с обеих сторон. Уж коли она не забыла своего сына, которого не видела многие годы, то должна была иметь о нём какие-то сведения. Она должна была многое знать из того, о чём в её окружении даже не догадывались.

Вера с огромной радостью отказалась бы от подаренного дома, если бы появился хотя бы минимальный шанс повидаться с бабушкой и пообщаться с ней. Теперь уж не увидеться, конечно. Так пусть дом остаётся. Может, в доме том есть что-то, что расскажет Вере о бабушке, её мыслях и о том, что она знала, да не имела возможности Вере рассказать.

– Вера, а ты останься, – велела Фрида Генриховна после того, как сказала общее «до свидания», после которого все ушли из кабинета немецкого языка.

– Я хочу сказать тебе две вещи, – сказала Фрида. – Во-первых, если тебе понадобится друг, ты всегда можешь придти ко мне. Ты ведь знаешь, где я живу?

– Нет, не знаю.

Фрида продиктовала ей адрес.

– Не записывай, просто запомни. Там ещё на углу магазин тканей, а в соседнем доме хозяйственный. А в моём доме – арка.

Во-вторых, я попрошу мужа найти юриста по завещаниям в сфере недвижимости. Если хочешь, он всё узнает про завещанный тебе дом и про то, как тебе войти в права наследства.

– А мне не слишком мало для этого лет?

– Это он тоже выяснит.

– Спасибо.

– Иди. И будь осторожна.

– Спасибо. До свидания.

Вера не оглянулась, потому что знала, что у неё есть большой шанс расплакаться от внезапной доброты человека, на чью заботу у неё не было абсолютно никаких прав. Это ведь не дядя Митя, для которого детдомовцы практически вторая семья. Это просто учительница, для которой Вера ничем бы не должна отличаться от других детдомовцев с более сложными судьбами и характерами.

К дяде Мите вечером она не пошла. Ей надо было подумать. И она сидела на своём читальном месте, держала в руках книгу, но читалось ей плохо. Она думала: почему неизвестная, ни разу не виденная бабушка подарила ей этот дом, именно ей, а не кому-то другому, ведь было же кому. Почему при жизни ни разу не дала о себе знать, ни разу не приехала, даже письма ни одного не написала. Что там творится, в семье с отцовской стороны, что она таилась столько лет?

***

И Фрида Генриховна, и дядя Митя оказались просто провидцами. Гость пошёл косяками: поштучно, попарно, группами, ежедневно, всю неделю и весь месяц Веру то и дело вызывали к директору, поскольку к ней приехали гости. Правда, эти гости на Веру обращали внимания мало, вопросы у них были, преимущественно, к директору. Но каждый из незваных гостей окидывал Веру столь оценивающим взглядом, что она чувствовала себя преступницей, которой уже светил эшафот или костёр. Причём без права на помилование.

– Что же ты молчала, Григорьева, что у тебя такое огромное количество родственников? – полушутливо, полу-встревоженно попенял Вере Ростислав Романович.

– А я понятия не имела об этом, – вполне серьёзно ответила она. – Не подозревала даже.

– Теперь будешь знать. Это просто цыганский табор какой-то! Едут и едут: я уже со счёта сбился. И все хотят непременно с тобой познакомиться. Ты как, тоже хочешь знакомиться?

– Не очень, если честно. Отца уже скоро десять лет, как нет, но все эти годы что-то их моя участь не тревожила.

– Думаешь, дело в наследстве?

– Уверена. – И, поколебавшись, добавила:

– Некоторые умные люди даже предупредили меня, что так и будет: объявится тьма родственников, которые начнут меня убеждать в своей жаркой любви. Чтобы я подарила дом им.

– Ты не обязана встречаться ни с кем. Не хочешь, скажи. И я буду отправлять их обратно прямо от ворот.

– Я не знаю, как правильно. Я только знаю, что не будь этого дома, они обо мне ещё сто лет не вспомнили бы. А то и двести.

– Очень на то похоже.

И, задумавшись, директор сказал решительно:

– Иди к себе. Нечего им тут делать!

Вера с облегчением поблагодарила его и ушла: РОР вполне мог отправлять всех не званных и нежданных визитёров восвояси, поскольку номинально видеться с Верой было позволено лишь людям, указанным в её личном деле. То есть отцу, матери и братьям с сестрой. Но родителей уже не было, а братья и сестра сами были немногим старше Веры, жили в другом детдоме, в другом городе, путешествовать им в одиночку тоже не разрешалось, так что лелеять коварные замыслы по отъёму у нее наследства они могли вряд ли. Разве только материна сестра попробует. Хотя тоже сомнительно – у неё свой дом есть.

Отцова же родня должна была относиться к ней плохо. Настолько же плохо, как и к самому отцу. Вера подозревала, что отец так и не привозил к родным своей супруги, поскольку сам к родителям за неполных пять лет Вериной жизни не съездил ни разу. Да и раньше ездил вряд ли. А если и ездил, то ничего ни разу об этом не говорил.

Просто поразительно, сколько у Веры нежданно-негаданно родственников объявилось. Повод вот только для этого массового их появления нехороший.

Как следовало бы поступить людям, узнавшим о существовании племянницы? Допустим, действительно они о Вере не знали. А узнали как раз и именно из-за завещания. Как поступила бы Вера? Она бы объединила этих родственников и отправила бы к новообретенной племяннице самых достойных, чтобы пригласить её в гости. Не с целью отъёма дома, а именно для восстановления родственных связей. Погостила бы она у них неделю, со всеми бы и перезнакомилась. Ну, или с большинством. А ведь они едут в детдом не знакомиться, не родство возобновлять…

В подобном же русле, видимо, мыслил и директор. Из-за всей этой истории РОР вдруг обнаружил, что не столь формально, как он привык считать, относится к своим служебным обязанностям. Он вдруг догадался, что, кроме него, некому детдомовцев защищать от всяких «гостей» с нехорошими умыслами. А у него в этом плане есть огромные права и возможности. И он решил, что все эти свои права и возможности он реализует.

И не потому, что он как-то по-особенному относился именно к Вере. Он ко всем этим детям, не имевшим иного, кроме него самого, защитника и руководителя, оказывается, относился, как относился бы хороший генерал к своей армии. Он вдруг понял, что мало их одеть-обуть, накормить, в школу отправить и потом спать уложить. Они должны ещё быть уверенными в том, что вместо отца и матери у них есть он, директор. И воспитатели. Среди которых попадаются, конечно, разные, но в последнее время их штат был стабильным. А выдры уходили очень быстро. Но он надеялся два вакантных места заполнить хорошими людьми.

Назавтра он вызвал к себе помощника шеф-повара дяди Мити, то есть Дмитрия Николаевича, молодого и крепкого мужчину, и объяснил ему возникшую ситуацию.

– Не кажется ли Вам, Геннадий Сергеевич, что надо бы установить какой-то контроль за входом на территорию?

– Кажется. Уже давно кажется. И не мне одному! А сделать это легко. Оборудуем замками и ворота, и обе калитки. Ставим обыкновенный дверной звонок. Но звонить он будет в холле административного корпуса. А также пишем табличку, что посторонним вход воспрещён.

Кому действительно нужно войти – позвонит. А выходить на звонки будут старшеклассники – по два человека. Я подберу. Или я. Или дежурные воспитатели. Это нетрудно.

– Уж очень тут родственники повадились кое-кого навещать.

– Веру?

– Такое впечатление, что последним всё узнаю я.

– Не всё. Кое-что узнаёте первым.

Директор грустно улыбнулся:

– И это обычно не самые радостные вести.

Помощник дяди Мити развил бешеную деятельность, ринувшись к слесарю, а вернее – на все руки мастеру, которого детдомовцы называли дядей Ваней, хотя в лицо величали Иваном Тимофеевичем. Вдвоем они за час навесили замки на калитки и ворота и провели звонок. Один из старшеклассников принёс вывеску, как раз когда довинчивался последний шуруп. Её повесили прямо над кнопкой звонка, так что не заметить было никак невозможно.

Но со всем этим можно было и не возиться. Потому что прямо завтра, когда детдомовцы возвращались из школы, к их группе подошёл незнакомый человек и окликнул Веру, пребывая в совершенной уверенности, что приехал именно к ней.

– Ты ужасно похожа на отца, прямо копия. А я его родной брат, а твой, значит, дядя. Дядя Павел. Есть ещё дядя Иван и тетя Мария. Но она живёт в Питере. А мы там, под Ростовом. Там, где у тебя теперь есть дом. Так что приезжай.

– А чего это вы все зачастили ко мне? Не знали, что ли, раньше о моём существовании.

– Знаю, что не поверишь, но не знали.

– А бабушка откуда знала?

– У неё теперь не спросишь. Но если подумать, то, видимо, отец твой с ней связи какие-то поддерживал. Но очень редко. А почему она нам не сказала – тайна для нас.

Вера промолчала. Наверное, были у бабушки причины для этого молчания. Весомые причины.

Дядя Павел, в отличие от предыдущих визитёров, ей понравился. Он был довольно сильно похож на отца. И если бы Вере довелось увидеть их рядом, она без всяких расспросов знала бы, что это брат отца. Может быть, что он и характером схож с отцом.

С ним бы она поговорила. Расспросила бы его о родне с отцовской стороны. О том, что там происходит сейчас и происходило раньше, из-за чего отец так отдалился от семьи и не желал возвращаться.

***

Дядя Павел не двигался и невольно стояла и Вера, хотя группа детдомовцев уже сделала несколько шагов по направлению к дому. Вера смотрела на дядю Павла и ждала, что он скажет.

– Может быть, стоит всё-таки поговорить. Когда-нибудь ведь всё равно придётся.

Вера согласилась.

– Но не на улице же нам разговаривать. Пойдём в детдом, где-нибудь устроимся.

И, конечно же, надо бы обратиться к директору, чтобы он знал о госте. Или сначала к дяде Мите пойти посоветоваться?

Когда они вошли на территорию, Вера всё-таки сначала пошла к РОРу и попросила позволения остаться дяде Павлу на некоторое время:

– Он прав, поговорить мне с ними когда-нибудь всё-таки придётся. И дело даже не в доме. А в том, что я ничего не знаю о родственниках со стороны отца. А хотела бы узнать. Доброе или плохое – но лучше знать. Не всю же жизнь мне от них бегать.

– Поговори.

– Можно, мы у дяди Мити чаю попьём? Гость всё-таки.

Директор только хмыкнул. Гость, как же!

Когда дядя Митя накрыл им стол, Вера попросила его присесть к ним и послушать, что будет говорить дядя Павел.

– Я, дядь Мить, хотела бы, чтобы ты мне потом разъяснил то, чего я, возможно, не пойму. Ладно?

Дядя Митя остался. И принялся старательно пить чай, давая понять, что третьим собеседником не будет, а только усердным слушателем.

– Вот что я тебе скажу, Вера, – начал Павел. – У нас в семье испокон веков принято безпрекословно слушаться старшего в роду. Отцом же нашим установлено было так, что каждый из детей сначала, после школы, где-нибудь учится, приобретает профессию. А потом женится или выходит замуж. А чтобы молодые жили в ладу и мире, им, пока учатся, строится отдельный дом и выделяется участок земли при новом доме. Ну, о «приданом» говорить не стану, и так понятно.

Отец же твой, после окончания медучилища, эту, так сказать, программу не принял, а настаивал на желании пойти в мединститут – уж очень ему хотелось быть хирургом.

Все остальные выбрали такие профессии, что можно было высшее образование получить заочно. Но быть хирургом, понятно, заочно не выучишься. Так что нашла коса на камень: отец требует жениться, а потом хоть что хочешь делай, а отец твой отказывается брать жену, а хочет уехать на учёбу. Ну и уехал…

А дом-то ему отец уже выстроил. И невеста для отца у него уже была на примете. Из хорошей, уважаемой семьи. Кстати, именно этот дом тебе бабушка и отписала. Она сама в нём жила после смерти деда. А в родительском доме теперь я живу. У меня, кстати, двое сыновей, так что у тебя, следовательно, два двоюродных брата. Да и не только два. У Ивана – сын да дочь, да у Марии ‒ две дочери и сын.

Это получается, что у Веры полным-полно двоюродных, а возможно, и троюродных братьев-сестёр, а они друг о друге ведать не ведают? Не странно ли всё это?

Дядя Павел продолжил:

– Дед отца твоего так и не простил, не хотел его даже и видеть. Хотя если бы приехал, помирились бы, небось. Да характером отец был весь в деда – такой же упрямый и суровый: выгнал, так выгнал. Не за проступки плохие, а за упрямство да непослушание. Но отец твой, видимо, был уверен в своей правоте, а потому обида в нём горела до самой смерти.

Не знаю, сообщили ли ему о смерти деда. Но на похоронах его не было. Даже телеграммы не прислал.

Но с матерью, с бабушкой твоей то есть, отец твой, видимо как-то связь поддерживал, хотя мы о том не знали ничего. Теперь можно догадываться, что она, вероятно, попросту звонила ему иногда с почты. Потому что писем она не получала точно. Поначалу она перед дедом скрывалась, что о твоём отце (да и о тебе, как видишь, тоже) знает, где он и что с ним, а потом уже, видимо, по привычке. Или потому, что отец-то умер вскорости за дедом, как мы потом узнали. Такие вот пироги.

Помолчав, дядя Павел как-то несмело спросил:

– О себе ничего не хочешь мне рассказать?

– А нечего. Живу, учусь, много читаю. Учусь хорошо. О братьях и сестре знаю только, где они учатся. Пишу им редко, как и они мне. Родственники по матери не пишут и не приезжают.

Но тут же поправилась:

– Не приезжали до последнего времени. А тут заявились: и дядя, и тётя. Правда, со мной разговаривали минут пять, даже гостинца не привезли. Больше у директора в кабинете просидели. И сразу же уехали.

– Хороший у вас директор?

– Замечательный.

– Что, и все остальные – тоже замечательные?

– Большинство. А так – всякие попадаются. Но они быстро уходят. У нас, у детдомовцев, отношения как в семье. Друг друга не сдаём, не предаём, в беде не оставляем.

Так что чужому человеку у нас трудно приходится. Поэтому не задерживаются.

Некоторое время Вера колебалась, задать или нет самый главный вопрос. Но если не ответит Павел, то кто ответит?

– А какая всё-таки причина такому массовому паломничеству? Ну, не знали вы обо мне. Неожиданно узнали. И вдруг все, независимо друг от друга решили меня навестить? А если бы бабушка мне дом не подарила, тоже все бы решили съездить? Расстояние ведь приличное…

Он смутился.

– За других отвечать не могу. За себя скажу. Подленькая мыслишка, что дом-то тебе и ни к чему, может быть, была. Хотя меленькая. Основное всё-таки желание увидеться, посмотреть на дочку Гришину. Мы же с ним погодки, вместе росли, да и не чужой он мне.

Обижался я, правда, на него сильно, да и не только я, что он как уехал, так словно в воду канул. Уж мне-то, брату, мог бы весточку подать. Он ведь только с отцом поругался, а мы-то никто ему ничего плохого не сделали. Нет, ни разу никому не написал…

Я, что он умер, узнал буквально перед бабушкиной смертью. В связи с тем, что она вдруг завещание стала составлять. Я её к нотариусу и возил. Так вот на обратном пути домой она мне о тебе и сказала. И о Григории, отце твоём, тоже. Негусто, правда, сведений было. А она мне в ответ: хотел бы ты или ещё кто узнать о нём, о Григории, то есть, узнали бы давно. А то на блюдечке вам всё принеси. Я вот захотела, так и узнала.

Сердилась она на всех нас за это. Поэтому тоже молчала. Если спросил бы, ответила бы, небось. А коли не спрашивал, так она и не говорила. Молчаливая была.

«Как я», – подумала Вера.

***

«Надо было попросить у дяди Павла фотографию бабушки. И деда. И отца». У Веры была только одна отцова фотокарточка, но маленькая, какую делают для документов. Куда девались все остальные фотографии и документы, если они и были, Вера не знала. А теперь и спросить было не у кого. Вера фотографию держала в маленьком чемоданчике, с которым приехала в детдом. А он хранился в кладовке. Куда, конечно, можно было зайти и посмотреть фото, но Вера лицо отца помнила и так. А получить чемоданчик, почти пустой, Вере предстояло только в случае, если она вдруг соберётся куда-то уезжать. На каникулы. Или совсем.

Но до окончательного отъезда времени должно было пройти ещё много. А на каникулы ехать ей было некуда. Не к кому.

К родственникам по матери Вера ехать отказывалась, поскольку помнила, насколько она пришлась там не ко двору. Зачем людей собой обременять, у них своя жизнь, свои дети, свои дела.

Вера не знала, что стало с тем домом, где они жили до смерти родителей. Вряд ли его могли получить братья или они с сестрой, когда вырастут. Хоть все вместе, хоть кто-нибудь из них. У дома, вероятнее всего, уже есть новые хозяева.

Правда, было известно, что детдомовцев по выходе во взрослую жизнь жильём должно обеспечивать государство. Но это было не всегда вероятно. А если и получал кто-то жильё, то доставалось оно детдомовцу после долгих мытарств. Если вообще доставалось.

Некоторые из повзрослевших бросов так и продолжали жить в детдоме, хотя уже учились не в школе, а в других учебных заведениях. Или даже где-то работали. Но практически никто к моменту получения аттестата своего жилья не получал.

Иногда она пыталась представить, как выглядит подаренный ей дом, но понимала, что все её фантазии могут совершенно не соответствовать тому реальному дому, который стоит где-то далеко. Хотела она в нём жить? Вера в этом не была уверена. Она плохо представляла, что такое станица, а потому сходила в библиотеку и посмотрела в толковом словаре, что означает это слово. Получалось, что это большое село, в котором живут казаки.

Явно у них какие-то свои порядки, не такие, как в обычных сёлах. И, уж тем более, не такие, как в городах. Уживётся ли она там? Очень сомнительно. Хотя, по родству, получалось, что и она, по отцовской линии, казачка. Но ничего казачьего она в себе не чувствовала, никаких наклонностей к жизни по таким уставам не имела. Да она, собственно, особо и жизни деревенской не видела. С родителями они жили в городе, потом она сразу оказалась в детдоме, который тоже размещался в городе. Получится ли из неё деревенская жительница? Неизвестно.

Как жаль, что бабушка так ни разу ей не прислала хотя бы письма. А ещё лучше было бы, если бы она к Вере – приехала. Мать отца ведь ближайшая родственница. Даже ближе сестры или брата. Почему она таилась с тем, что о Верином существовании знала? Вера даже догадалась спросить у РОРа, не писала ли бабушка в детдом, не узнавала ли о ней. Нет, не писала.

Как странно всё это! Если она с отцом связь всё-таки поддерживала, то почему ею, Верой, после его смерти за столько лет не поинтересовалась? А если не интересовалась, то почему всё-таки подарила ей отцов дом? Какие-то же были у неё для этого причины? И как-то ведь она себе представляла Верину на это реакцию?

Ещё страннее поступили родственники по отцу, после обнародования завещания. Почему все они немедленно ринулись в детдом, причём самой Верой интересовались мало, но зато директора осаждали часовыми допросами? Что они хотели выяснить, какими вопросами мучили Ростислава Романовича? Ведь были же у них какие-то цели: не сорвёшься просто так почти за тысячу километров. А уж коли срывались, да не один кто-то, а почти все, значит, был у них какой-то сильный интерес к такой поездке. Каким мог быть этот интерес, кроме как отнять у Веры подаренный дом, она измыслить не могла.

– Может быть, тебе подарен не только дом, – вдруг предположил дядя Митя, когда они вдвоём обдумывали причины и результаты родственных визитов, – но и что-то ещё? Причём ценнее дома. Они, небось, сами не бездомные, коли там такие правила: каждому перед свадьбой строить дом. А, значит, есть что-то ещё, что они хотят у тебя отнять. Давай-ка дождёмся, когда ты узнаешь точный текст завещания. И, кстати, может быть и другое завещание – от деда. Ведь и он мог тебе что-то подарить.

– Почему мне? Есть же ещё братья и сестра.

– Потому, наверное, что ты была отцовой любимицей. Или потому, что самая младшая. Или потому, что это была попытка примириться с сыном: он мог не знать, что отца твоего больше нет. Но напрямую дарить – словно собственную неправоту признавать. А подарить тебе он имел полное право. И мог надеяться, что отец твой, узнав о подарке, его простит и приедет, наконец, в отчий дом.

– А что ценнее дома мог завещать мне дед?

– Трудно сказать. Тут можно гадать сто лет и не угадать. Давай подождём. Ведь должны же они когда-нибудь тебе его прочитать. Когда ты дорастёшь до того, чтобы вступить в права наследства.

Если дядя Митя хотел Веру успокоить, то он не только не достиг этой цели, а, наоборот, встревожил её. Неизвестно, что там такого ценного и важного для каждого (или для всех вместе?) могло быть Вере завещано, чтобы вызвать такое массовое паломничество?