Текст книги "Бокал кардинала Ришелье"

Наталья сказала, что бриллианты нужны ей как воздух и что она готова ворваться к старухе, связать ее и допросить с пристрастием, на что я ответила, что бабка стойкая и ничего не скажет. Да еще и вооружена. А сдавать ее Ламии и ее напарнику как-то не хочется, к тому же мне не видать тогда бокала.

Про бокал я добавила мысленно. И представила, как я держу его в руках и провожу пальцем по краю и слышу тихий звук… Нет, надо что-то делать.

И тут меня осенило.

– Нужно сделать так, чтобы старуха сама вынесла бриллианты из дома! – выпалила я.

– И как ты это себе представляешь? – прищурилась Наталья. – Будешь кричать на лестнице про пожар? Она не поверит, а соседи еще и полицию вызовут.

– Если кричать – конечно, не поверит, а если дым пустить – поверит. И понесет из дома самое дорогое, а это что? Правильно, шкатулка с бриллиантами.

– Что, и правда хочешь квартиру ее поджечь? А если другие люди сгорят?

– Спокойно! Мы достанем дымогенератор! Знаешь, на сцене вдруг дым идет? Так вот это дым-машина работает.

– И откуда ты ее возьмешь?

– Ты даже не представляешь! – теперь настал мой черед хмуриться и вздыхать.

До сих пор я мало что рассказывала о своей матери. Ну не ладили мы с ней, оттого я и ушла. То есть не ладили – это мягко сказано, мы бесконечно ругались. Скорее ругалась мать, это ее обычное состояние. Дома было тихо, только когда ее не было, только когда она на работе, потому что больше она никуда не ходила. Не было у нее подруг, с которыми одинокие женщины среднего возраста устраивают посиделки, где ругают своих бывших и начальников, сплетничают об отсутствующих, а в конце вечера поют жалостливые песни.

Помню в детстве, что какие-то тетки приходили, но потом она со всеми переругалась.

Думаю, что не стоит объяснять, что после моего отца не было у нее никакого близкого мужчины. Да не то что близкого, а хотя бы просто знакомого.

С соседями мать перессорилась уже давно, так что не только подъезд, а весь двор ее сторонился. Если деньги какие собирать на общественные нужды или на собрание звать, то всегда ко мне обращались, даже когда я в начальных классах училась. То есть просили передать матери, что нужно. Потому что по телефону слушать ее хамство желающих находилось мало.

Однако мне тоже это надоело, потому что, не дослушав, мать начинала орать на меня. В конце концов, все общественные личности отступились, учителя, кстати, тоже.

В пятом классе мы с Сонькой Черемыхиной намазали клеем стул Петьки Роликова за то, что он обзывал меня сушеной селедкой, а Соньку – тумбой под телевизор. Мне-то что, а Сонька жутко разозлилась на тумбу, потому что у них в квартире такая тумба и стояла – широкая, совсем без ножек.

Идея была моя, но клей достала Сонька, ее отчим, второй муж матери, работал на мебельной фабрике. Уж не знаю, какую они там делали мебель, но клей оказался выше всяческих похвал, после того, как Петька просидел на нем целый урок, он так схватился, что штаны прилипли намертво.

Петька был парень упрямый, поэтому он дергал сильнее и сильнее, и наконец сумел встать, только задняя часть штанов осталась на стуле. И трусы, кстати, тоже.

Сами понимаете, от такого зрелища класс впал в неистовство, уроки были сорваны, и даже учительница едва сдерживала улыбку.

Петька был парень противный, никто не стал его выручать, и он добежал до туалета, прикрываясь ранцем. Потом нянечка принесла ему чьи-то спортивные штаны, забытые в раздевалке.

В общем, узнала вся школа, Петьку дразнили неимоверно, мы чувствовали себя отомщенными, но на следующий день завуч вызвала наших родителей. В этом и заключалась ее ошибка.

Сонькина мама пришла пораньше, выслушала завуча, но оправдаться не успела, потому что в кабинет ворвался тайфун в виде моей мамаши.

Что тут началось! Завуч у нас была тетка горластая и крепкая, но куда ей против матери.

В общем, Сонькина мама потихонечку покинула кабинет, и с тех пор, я так понимаю, начала тихо капать дочке на мозги на предмет нашей дружбы. И к восьмому классу в этом преуспела, а потом они вообще переехали.

С тех пор у меня не было близких подруг, потому что мать запретила приводить кого-либо в дом. Вы можете спросить, отчего я не проводила время в свое удовольствие, пока она была на работе? Вот в этом и заключается загвоздка, потому что вы не поверите, но моя мать работает в ансамбле «Семицветик», может, кто-то слышал про эту группу, она очень старая и была популярна задолго до моего рождения.

Не подумайте, что мать поет или танцует, она – технический персонал, заведует светом, спецэффектами и еще много чего делает. Потому что группа, как уже говорилось, явно прошла свой пик популярности очень давно, и теперь персонала требуется немного.

Сколько себя помню, мать всегда там работала. Не верю, что она сумела совладать со своим отвратительным характером, просто сейчас на такую зарплату, что она получает, вряд ли «Семицветик» найдет нужного человека.

А раньше работы было больше. И главное – график у матери ненормированный был. То у нее с утра репетиция, то вечером концерт, то его отменят… в общем, никогда толком не известно, дома она или нет.

А если придет и застанет кого-то у меня, то крику не оберешься.

В общем, нет ничего удивительного, что я сбежала из квартиры, как только закончила школу. Но про это я уже рассказывала.

– О чем задумалась? – окликнула меня Наталья.

– Да так… я знаю, где можно достать дым-машину. Попробую договориться.

Сначала Наталья помогла мне наложить макияж. Аиде я в этом смысле не слишком доверяю.

Затем она отвезла меня к моему дому, то есть туда, где теперь жила мать одна.

В квартире горел свет, так что я не стала звонить в домофон, поскольку мать давно уже поменяла замок на двери, якобы он сломался. Ключей мне она не дала, сказала, чтобы я приходила только при ней. Ну ее не переспоришь…

Трубку она взяла не сразу, видно, раздумывала над телефоном. Потом все же ответила.

– Привет, мам! Я зайду?

– Не сегодня, – последовал холодный ответ. – Сегодня я допоздна работаю.

Ну что вам сказать? Я уже ничему не удивляюсь. Ни тебе «здравствуй, дочка!», ни «Как дела?», ни «Приезжай скорей, я соскучилась!». Все это не про мою мать, она таких слов не знает. Но так открыто врать – это что-то новое.

– Мам, я уже внизу стою, открой дверь, пожалуйста! – с этими словами я позвонила в домофон.

Очевидно, мать поняла, что я знаю, что она дома и так просто ей от меня не отвязаться. Дверь открылась.

Я махнула Наталье, чтобы уезжала, и поднялась на лифте на наш седьмой этаж. Мать стояла в дверях, и лицо ее при виде меня не изменило своего обычного выражения.

Обычно лицо ее мрачно, губы сжаты в плотную нитку, глаза прищурены.

– Привет, мам! – повторила я. – Я по делу!

Она скривилась – мол, какие у нас с ней могут быть дела, а я невольно увидела нас со стороны и ужаснулась. Мать и дочь, у которых больше никого нет, да что же это такое?

Мать нехотя посторонилась, и я вошла в нашу квартиру. Нашарила свои тапочки на галошнице, а когда выпрямилась, то встретила ее немигающий взгляд.

– Ну? – спросила она. – Что у тебя за дела?

– Слушай, за что ты меня так ненавидишь? – не выдержала я. – Что я тебе плохого сделала? Если ты так против детей, то не рожала бы меня, вообще не беременела! А если хочешь одна жить, то не выходила бы замуж!

– Не твое дело, – ответила она, и снова я ничуть не удивилась, именно такого ответа я и ожидала.

И упрекнула себя мысленно за невоздержанность. Нет, мою мать нужно брать железным терпением. И ни в коем случае не реагировать на ее провокации. Однако я не могла остановиться.

– Вроде бы твоей личной жизни я не мешала, – продолжала я, – потому что ее у тебя не было. Как я школу закончила – сразу и ушла. Так чем тебя не устраивает такая дочка?

На этот раз у нее в глазах что-то мелькнуло, потом она отвернулась и сказала глухо:

– Ты очень на него похожа.

– На кого? На своего отца? Это естественно, я же его дочь, – я пожала плечами.

– Ты называешь его отцом? – закричала она. – Он тебя бросил! Он о тебе вообще забыл!

Ага, будто я не знаю, что первое время отец пытался со мной увидеться и посылал подарки. Но мать была начеку, перехватывала подарки и возвращала их поломанными и изрезанными, так что отцу это очень скоро надоело.

Об этом мне наболтала Нита, говорила же, что сестрица моя единокровная ужасная болтушка.

Резкий ответ застыл у меня на губах. Если я сейчас это скажу, то мать так разорется, что ее никакими силами не остановишь. А я вообще-то по делу пришла.

– Давай не будем о нем говорить, он давно умер, – примиряюще сказала я. – Но у меня для тебя хорошие новости. Ты знаешь, что бабушка тоже умерла?

– Бабушка? – заорала она. – Ты называешь эту… – далее последовала куча нелицеприятных эпитетов, которые я, естественно, не стану повторять. – Она меня ненавидела! Она всегда была против меня!

– Ну ладно, ладно… – я замахала руками, – остановись уже и посмотри сюда! – Я показала ей свидетельство о собственности на квартиру.

Мать схватила его недоверчивой рукой и пробежала глазами.

– Видишь? Бабушка оставила мне квартиру. То есть половину квартиры.

– Вот именно, что половину! – мать не хотела сдаваться. – Ничего ты с них не получишь, такие сволочи!

Тут я впервые подумала, что у меня ничего не получится, ну не достучаться до нее совсем!

– Уже получилось, мы с Анитой обо всем договорились, продаем квартиру, деньги пополам.

– Анита… – фыркнула мать, – Анита и Виталия. Только и годился на то, чтобы имена несуразные дочкам придумывать.

Я промолчала: тут она, пожалуй, права.

– Значит, так, – я уселась на стуле поудобнее, – вот какое у меня дело. Мне нужна дым-машина.

– Что-о? – похоже, что мне удалось ее удивить.

– Ты не ослышалась, мне нужна она. Дым-машина, она же генератор дыма. Взаймы и ненадолго, обещаю вернуть в целости и сохранности. У вас она еще функционирует?

– Ну да, но с чего это я должна тебе ее давать?

– А вот смотри! – я помахала перед ней свидетельством. – Я покупаю квартиру и выписываюсь из этой навсегда. Только представь: ты никогда больше меня не увидишь! Стоит это дым-машины?

Что-то такое мелькнуло в ее глазах, но потом взгляд снова стал немигающим, и губы плотно сжались.

– Ну я знаю, у вас завтра концерт в клубе, так я приеду за ней?

– Но… – она с трудом разомкнула губы, – зачем она тебе?

– Не твое дело! – ответила я и вежливо улыбнулась.

На следующий день мы подъехали к Клубу работников пищевой промышленности заранее. Концерт был дневной и начинался в двенадцать часов. Перед входом в концертный зал висела афиша, на которой красовались несколько длинноволосых добрых молодцев с гитарами наперевес и разбитная девица.

Над ними вилась яркая зазывная надпись:

Зал был наполовину полон – или наполовину пуст, кому как больше нравится. Публика была в основном среднего пенсионного возраста, некоторые, особо продвинутые зрители – глубокого пенсионного, граничащего с возрастом преданных поклонников Альцгеймера и Паркинсона.

В зале ощутимо пахло нафталином.

Видно было, что ради этого концерта зрители вытащили из шкафов и сундуков наряды своей бурной молодости – на дамах были разноцветные кримпленовые платья, на их немногочисленных спутниках – брюки-клеш и пиджаки с плечами.

На сцене выстроилась команда таких же престарелых артистов – четыре жизнерадостных старика с электрогитарами наперевес, в розовых приталенных пиджаках со стразами, с длинными крашеными волосами, ниспадающими на плечи, и блондинка в розовом мини-платье, с навеки застывшей улыбкой на лице, носящем следы бесчисленных пластических операций.

Один из артистов, отличающийся от прочих длинными ухоженными усами в форме подковки, видимо, предводитель этой музыкальной банды, стоял чуть впереди, и выводил высоким, немного дребезжащим голосом, слегка пришепетывая:

 
Мой адрес – не город, не улица,
Не дом деревенский пустой…
 

Соратники дружно вступили:

 
 Мой адрес – Смоленское кладбище,
Мой адрес – участок шестой!
 

И весь зал дружно подхватил песню своей молодости:

 
Мой адрес – Смоленское кладбище,
Мой адрес – участок шестой…
 

В это время на сцену выплыло густое облако розоватого дыма, в котором скрылись нижние половины музыкантов.

Я подумала, что на этом спецэффекте настояла солистка ансамбля, чтобы скрыть свои не слишком стройные ноги. Хотя чего проще – надела бы платье подлиннее или вообще брюки. Но нет – ей нужно было хранить образ полувековой давности… она все еще воображала себя секс-символом своего поколения…

Как бы то ни было, этот декоративный дым – именно то, что мне нужно для задуманной операции.

Я не стала дальше слушать шлягеры прошлого тысячелетия, пробралась к самой сцене, нашла дверь с надписью «только для персонала» и уверенно вошла в нее.

За дверью сидела тетенька лет семидесяти в круглых очках и что-то вязала. Сдвинув очки на кончик носа, она строго посмотрела на меня и проговорила:

– Ты что, читать не умеешь? Там же человеческим языком написано, что только для персонала!

– Извините, только мне очень нужно поговорить с Валентиной Грачевской.

Ну да, вы не ослышались, мать мою зовут Валентина, а отца звали Валентин. Они на этой почве и познакомились. Был такой спектакль «Валентин и Валентина», тоже сошел со сцены до моего рождения. Там вроде герой с героиней полюбили друг друга, и все у них было хорошо. Так это не про моих родителей.

– С кем? – удивленно переспросила тетка. – Ах, с Валентиной! Она у тебя что – мужика увела?

– Да вы что! Я ее дочь!

– Дочь? – тетка поправила очки, внимательно и недоверчиво посмотрела на меня, очевидно, она хорошо знала мою мать, и у нее в голове не укладывалось, что у нее может быть дочь.

Если есть дочь, то, стало быть, и муж когда-то был или хотя бы мужчина. И вот тут она терялась в догадках, как это нашелся такой мужчина, который сумел продержаться сколько-то времени рядом с моей мамашей. А про то, что она у меня мужика увела, бабуся, ясное дело, пошутила от скуки.

– Ладно. Сейчас я ее позову!

Она ушла, слегка прихрамывая.

Из-за неплотно закрытой двери доносилось бодрое пение ветеранов отечественной попсы:

 
Мир не прост, совсем не прост,
Важно, чтоб был у нас виляющий хвост…
 

Наконец через несколько минут появилась моя дорогая мамочка – как всегда, неумеренно накрашенная, в обтягивающих джинсах и открытой кофте. Наряд этот шел ей как корове седло, но, очевидно, у них тут такой дресс-код.

Я знаю, что мать терпеть не может краситься и одеваться к выходу, может, поэтому она такая злая?

– Это ты?! – удивленно проговорила она, разглядев меня. – Ты чего пришла? Знаешь же, что я работаю!

Здрас-сте вам! Договаривались же вчера! А она делает вид, что первый раз меня видит!

– Да я насчет вчерашнего…

– Говори, чего надо. У меня всего две минуты…

Не помнит или нарочно вид делает?

– Говорю же тебе – я по делу! Одолжи мне дым-машину.

– Что?! – глаза матери полезли на лоб. – Я не ослышалась?

– Не ослышалась. У тебя же есть дым-машина. Только что я видела на сцене результат ее работы, – терпеливо повторила я.

С матерью моей не соскучишься, у нее есть тысяча способов, как человека вывести из себя.

– Да ты понимаешь, что говоришь? Эта машина мне нужна во время концерта!

– Ой, да ладно тебе! Эта твоя нафталиновая группа выступает хорошо если раз в год, а мне машина нужна всего на один день.

– Что ты говоришь! Как это раз в год! Мы очень востребованы! У нас плотный график!..

– Ну да, концерты в домах престарелых… самое большее – три раза в год.

– Все, разговор окончен. Я не могу дать тебе машину, а даже если бы могла…

Черт, ну снова-здорово! Неужели я зря проторчала у нее вчера целый вечер?

– Но я же говорила, что я тебе предложу взамен этой несчастной машины, я же показывала тебе бумаги! И вообще, ты меня слушаешь? Я тебе предлагаю отказаться от всех прав на нашу квартиру. И ты меня после этого вообще никогда не увидишь!

Ее глаза вспыхнули. В них пробудился настоящий интерес. Такой не подделаешь!

Надо же – как она хочет, чтобы я навсегда ушла из ее жизни! Вчера мне показалось, что она колеблется. Но нет, обдумала за ночь и решила, что дочь ей не нужна.

Мать молчала, раздумывая.

Из зала доносился дребезжащий голос солиста:

 
Увезу тебя я в Сочи, увезу тебя одну,
В олеандровые ночи мы пойдем с тобой ко дну…
 

– Ладно, – сказала наконец мать. – Дам я тебе эту машину после концерта. Но только ты отдашь ее не позднее четверга.

– Не вопрос.

– И немедленно подпишешь официальный отказ от права на жилплощадь.

– Уже! – Я показала ей бумагу, заверенную у нотариуса, с утра там побывала, у Аиды нотариус знакомый есть.

Комната была обставлена с чрезмерной, бьющей в глаза пышностью.

Кроме того, она была жарко натоплена.

Несмотря на это, полная бледная женщина с властным, высокомерным лицом зябла.

Она сидела в глубоком резном кресле у пылающего камина и тянула руки к огню.

Напротив нее, в таком же кресле, сидел смуглый худощавый человек средних лет в строгом черном камзоле.

– Слава богу, Марийяк, сегодня с этим ужасным человеком будет покончено.

– Вы уверены, ваше величество?

– Сын мне это определенно обещал. И обещал назначить вас на его место первым министром.

– Я всем обязан вам, ваше величество, и никогда этого не забуду! Можете не сомневаться!

– Я знаю вашу преданность, Марийяк… хорошо знаю и высоко ценю ее!..

Вдруг за дверью раздались шаги и голоса, дверь распахнулась.

На пороге сперва возник дворецкий Бельфлор, за ним – несколько вооруженных гвардейцев.

– Опомнитесь, господа! – кричал Бельфлор, пытаясь перегородить гвардейцам дорогу. – Вы знаете, в чьи покои вламываетесь?

– Мы прекрасно знаем, куда идем! У нас приказ арестовать господина Марийяка!

– Я отменяю этот приказ! – воскликнула властная женщина, поднявшись с кресла. – Я, вдовствующая королева…

– При всем уважении, ваше величество, вы не можете его отменить! – проговорил командир гвардейцев с поклоном.

– Я все могу! Чей это приказ? Этого выскочки Ришелье?

– Нет, ваше величество. Это приказ его величества короля.

Вдовствующая королева ахнула и без сил опустилась в кресло.

Гвардейцы подошли к Марийяку и взяли его за локти.

– Прошу прощения, ваше величество, – капитан гвардейцев подошел к королеве и снова поклонился. – На ваш счет у меня тоже есть предписание.

– Что?! Какое еще предписание?!

– Препроводить вас в аббатство Сен-Жюс, в Оверни.

– Что?! В такую глушь?

– Таков приказ короля.

– Но он мой сын… и он знает, что я ему предана…

– Простите, ваше величество, но он велел сказать вам, что преданность и высокие стены лучше, чем просто преданность.

Вот так получилось, что через три часа мы с Натальей сидели в машине, а на заднем сиденье лежала металлическая коробка с несколькими кнопками и круглым отверстием. Это был генератор дыма, в просторечии – дым-машина.

Мы подъехали к дому Аглаи Михайловны.

Нам предстояло подняться на четвертый этаж…

Мы вошли в подъезд, и тут увидели роковое объявление:

«Лифт не работает».

Поскольку нам нужно было не только самим подняться по лестнице, но и втащить на четвертый этаж эту чертову дым-машину, подъем превращался в проблему.

Конечно, можно было в очередной раз позвонить бывшему мужу Натальи, но не хотелось его подключать по такой ерунде.

Тут мы увидели бредущего по улице, выписывая ногами восьмерки, подвыпившего бомжа.

Мы переглянулись.

Наталья вышла из машины и пошла навстречу бомжу.

Когда до встречи с ним оставалось меньше метра, она негромко проговорила:

– Мужчина, заработать не хотите?

– Заработать? – переспросил тот с сомнением. – Я принципиальный противник работы, которая является формой эксплуатации человека человеком.

– Значит, не хотите… – вздохнула Наталья, – что ж, поищем кого-нибудь менее щепетильного.

– Я не сказал, что не хочу. Я сказал, что это противоречит моим убеждениям и моральным принципам, а это значит… что это значит? – Он поднял грязный палец, подчеркивая свой вопрос.

– Что?

– Это значит, что оплата должна быть повышена. В качестве компенсации за моральный урон.

– Ладно, об оплате договоримся.

– А в чем заключается работа?

– Нужно поднять тяжелую штуковину на четвертый этаж.

– Без лифта?

– С лифтом мы бы и сами справились.

– Ладно, сойдемся… – и он назвал несусветную сумму.

– Мужчина, возьмите себя в руки! За такие деньги можно доставить эту штуку во Владивосток.

– Не прошло, и ладно! Но попытаться стоило! – и он снизил цену ровно в десять раз.

Мужчина оказался крепкий, и он одним махом поднял чертову машину на четвертый этаж.

Тут мы остановились перед дверью, обитой рваным дерматином.

За этой дверью явно никто не жил.

По нашему замыслу, именно здесь нужно было разместить дым-машину, чтобы осуществить наш коварный план.

Вопрос был только в том, как открыть дверь. На ней висел ржавый навесной замок.

Опять-таки, нам не хотелось лишний раз привлекать Натальиного бывшего мужа.

Но тут наш бомж проявил недюжинную смекалку.

Заметив растерянность в наших глазах, он проговорил:

– Замок, что ли, открыть не можете?

– Ну да, вообще-то… – протянула Наталья.

– Ох, женщины, женщины! – вздохнул он. – Ничего-то вы сами сделать не можете!

– Я бы попросила… – начала заводиться Наталья, но я схватила ее за руку и пролепетала жалобным тоном:

– Да, такие уж мы беспомощные… вся надежда на вас… только вы нас можете спасти…

– Ладно, сделаю и денег за это лишних не возьму, пусть это будет бонус! Учитесь, пока я жив!

Он продемонстрировал нам длинный, прокуренный желтый ноготь, вонзил его в скважину замка и поковырялся в нем. Замок щелкнул и открылся.

– Видали? – произнес бомж с гордостью. – Учитесь!

– Такому не научишься! – Я сделала непроницаемое лицо. – Это же еще такой ноготь нужен…

Мы расплатились с бомжом, и он ушел тратить свой неожиданный заработок.

А мы втащили дым-машину в чужую квартиру.

Внутри царило запустение. Пол был густо усыпан опилками и известкой. Стены когда-то были оклеены старыми обоями в мелкий розовый цветочек, половина которых пошла пузырями, как кожа обгоревшего на солнце подростка, а другая половина вообще отклеилась и свисала со стен неаппетитными драными клочьями.

Тут и там валялись обломки мебели – ломаные тумбочки, вспоротые диванные подушки, дверцы от шкафов, трехногие стулья, кресло с продранной обивкой. Ясно, что в квартире никто не жил уже очень давно.

Я огляделась.

Меня интересовала единственная вещь – выход в вентиляционный канал. И я нашла этот выход в прихожей.

Это было квадратное отверстие в стене, забранное пластмассовой решеткой.

Для начала я отвинтила эту решетку, затем подтащила туда относительно целую тумбочку. Потом мы вдвоем с Натальей взгромоздили на эту тумбочку генератор дыма, подсоединили к нему гофрированную трубу, примерно такую, как у пылесоса, и запихнули второй конец этой трубы в вентиляционное отверстие.

Наконец я подключила дым-машину к сети и нажала кнопку включения.

Машина загудела, затряслась, и из трубы в вентиляцию повалил густой дым.

Мы с Натальей переглянулись.

Мы сделали большую часть работы, теперь нам нужно было терпеливо ждать развития событий. Хотелось только надеяться, что наш хитроумный план сработает и Аглая Михайловна вынесет из квартиры шкатулку с бриллиантами.

Некоторое время ничего не происходило, затем хлопнула дверь соседней квартиры, и на лестнице раздался истошный крик:

– Пожар! Горим!

Я прильнула к дверному глазку (как ни странно, он был на положенном месте и даже не замазан краской, так что сквозь него можно было видеть лестничную площадку).

Открыта была та дверь, на которой красовался целый набор дверных звонков, то есть дверь соседней коммунальной квартиры.

По полу стелился густой серый дым.

На площадке перед распахнутой дверью, по колени в дыму, стояла пышная женщина лет пятидесяти в кое-как запахнутом шелковом халате, расписанном разноцветными попугаями, с огненно-рыжими волосами, накрученными на розовые бигуди.

Какое-то неизвестное науке шестое чувство (а может быть, даже седьмое) подсказывало мне, что это – Е. П. Сипухина, чье имя красовалось на дверном звонке.

Она вертела головой, принюхивалась, потом опустила глаза, округлила рот и закричала истошным голосом:

– Горим! Пожар!

С этими словами она кинулась было вниз по лестнице, но, пробежав несколько шагов, всплеснула руками, бросилась обратно в квартиру и через минуту снова появилась, прижимая к себе чрезвычайно пушистую белоснежную кошку.

Мой хитроумный план начал работать – женщина вынесла из дома самое дорогое…

Теперь я схватила телефон, набрала номер экстренной службы и выпалила взволнованным, задыхающимся голосом, даже закашлялась для правдоподобия:

– Горим! Пожар в жилом доме! – и я торопливо продиктовала диспетчеру адрес.

– Нам уже об этом сообщили! – ответил диспетчер. – Пожарный расчет выехал!

– А «Скорая помощь» выехала? А то тут есть пострадавшие, есть отравления дымом…

– Выехала, выехала!

Убедившись, что все идет по плану, я вернулась к глазку.

По лестнице уже бежали жильцы с других этажей – кто прижимал к себе сумочку с деньгами и документами, кто – целый чемодан, кто переноску с котом или морской свинкой…

Одна старушка несла старый бархатный фотоальбом с металлическими застежками, молодые парни, как один, тащили компьютеры, ноутбуки и жесткие диски памяти…

И наконец открылась дверь соседней квартиры.

Аглая Михайловна, в отличие от Е. П. Сипухиной, успела полностью одеться и несла в левой руке довольно объемистую черную сумку, а в правой…

Правой рукой она бережно прижимала к груди цветочный горшок с невзрачным, корявым зеленым растением.

Я отступила на шаг, чтобы Наталья могла выглянуть в глазок.

– Алоэ… – сказала она, рассмотрев растение в руках Пашиной тетки. – Самое никудышное из ее комнатных растений…

Я в комнатных растениях не очень понимаю, потому что у матери их не было. Если кто дарил (когда-то давно и такое бывало, но редко) или я из школы приносила отросточек, то цветы тут же вяли и сохли, хоть я их и поливала. А которые не засыхали, то покрывались пятнами, и листья опадали. Помню, соседка тетя Надя только вздыхала и говорила, что климат у нас в квартире для цветов неподходящий, при этом косилась на мать. Потом мать и с ней разругалась.

Так что в цветах я полный профан, но алоэ и правда выглядело уж больно неказисто.

– То-то и оно! – проговорила я торжествующим тоном. – И тем не менее именно его она взяла в первую очередь! Это значит…

– Ты думаешь?

– Я уверена! Наверняка она взяла самое ценное! И в любом случае нам пора действовать. Начинается вторая часть операции!

Я достала из своей сумки заблаговременно приготовленный бледно-голубой хлопковый костюм – стандартную медицинскую униформу, которую позаимствовала у Аиды. Говорила я или нет, что она работает сменной медсестрой в больнице, что рядом с домом.

Я натянула костюм поверх одежды, на лицо надела маску, и мы вместе с Натальей выкатились на улицу.

Возле дома толпились перепуганные жильцы – кто вполне одетый, кто в пижаме или тренировочном костюме, мадам Сипухина – в своем неподражаемом халате.

Перепуганную кошку она прижимала к обширной груди.

Все жильцы возбужденно переговаривались и смотрели на окна третьего и четвертого этажей, из которых валил густой дым.

Долговязый парень в черной водолазке снимал этот дым и одновременно что-то наговаривал в камеру – видимо, делал выпуск своего видеоблога.

Аглая Михайловна со своей сумкой и цветочным горшком держалась особняком, опасливо оглядываясь по сторонам.

Тут завыли сирены, из-за угла выкатилась пожарная машина, из нее тут же высыпали бойцы пожарного расчета. Двое из них начали разматывать шланг, еще двое вбежали в подъезд, чтобы найти основной очаг возгорания.

Тут я заметила, что дым, валивший из окон, начал окрашиваться то в розовый, то в голубой цвет – видимо, в дым-машине были предусмотрены такие цветовые эффекты.

Я понадеялась, что этого не заметит никто, кроме меня.

Как раз в это время в переулок въехала белая машина с красным крестом. Она остановилась рядом с пожарной, из нее выбежали два санитара в такой же, как у меня, голубой униформе.

Они оглядывались в поисках тех, кто нуждался в их помощи.

Я торопливо проскользнула между жильцами, поравнялась с Аглаей Михайловной и озабоченно спросила ее:

– С вами все в порядке?

– Со мной? – переспросила она удивленно. – Конечно, все в порядке! А почему вы именно меня спрашиваете?

– По причине возраста! – ответила я, и встряхнула перед ее лицом платок, в который заранее насыпала щепотку приправы для шашлыка – на самом деле это была смесь перцев (опять-таки взяла у Аиды, у нее каких только приправ нет).

Аглая Михайловна закашлялась, из глаз ее полились слезы. Я замахала рукой медикам:

– Скорее, скорее сюда! Здесь у женщины определенно отравление дымом!

Санитары бросились к нам, на ходу разворачивая носилки.

– Нет… нет у меня никакого отравления… – пыталась возразить Аглая Михайловна, но ей мешали говорить непрерывные приступы мучительного кашля.

– Скорее, у нее может развиться анафилактический шок! – проговорила я озабоченно и попыталась забрать у нее горшок с алоэ.

Она, однако, вцепилась в него мертвой хваткой, и отбивалась от санитаров, пытавшихся уложить ее на носилки.

– Отпус-стите! – визжала она, давясь приступами кашля. – Отда-айте! Отдайте немедленно!

– Женщина, да отдайте вы этот чертов горшок! – процедил санитар. – Не могу я вас с ним погрузить в машину!

– Я его не остав… лю… ни за что не остав-лю… – прохрипела она, и снова закашлялась.

– Видите, она уже задыхается! – проговорила я. – Нужно ей срочно дать наркоз, иначе возможна обструктивная реакция!

– Какая? – удивленно переспросил санитар.

– Не важно! Дайте ей наркоз, а то вы видите, она неадекватно реагирует на попытки оказать ей помощь!

– Неадекватно! – подтвердил санитар, безуспешно пытаясь уложить упирающуюся Аглаю Михайловну на носилки. – Но наркоз по протоколу не положен…

Горшок с алоэ, который она прижимала к себе, он попытался отнять – и тут старуха укусила его за руку…

Санитар вскрикнул, выругался и поднес к лицу женщины тампон, смоченный в остро пахнущей жидкости.

Аглая Михайловна охнула – и застыла, закатив глаза.

Санитары уложили ее на носилки, закатили в машину.

Я осторожно взяла горшок с алоэ и скользнула в сторону, где меня уже поджидала Наталья.

– Это оно? – проговорила она, не сводя глаз с горшка.

– По крайней мере, я на это очень надеюсь!

– Пойдем проверим…

Мы выбрались из толпы погорельцев, нашли нашу машину, забрались внутрь.

Наталья нашла в машине большой полиэтиленовый пакет, вытряхнула в него содержимое горшка…

В пакет упало вялое, уродливое растение, высыпалась земля…

И туда же упал увесистый замшевый мешочек.

– Вау! – воскликнула Наталья.

Она вытащила мешочек из пакета, осторожно развязала тесемки…