Текст книги "Бокал кардинала Ришелье"

В это время у него в кармане зазвонил телефон.

Он достал трубку, послушал и повернулся к блондинке:

– Лама, это Хозяин. Хочет нас с тобой немедленно видеть. Сама знаешь где.

– Но мы сейчас заняты…

– Ты что? Это же Хозяин! Если он сказал, нужно исполнять! Он шуток не любит!

– Черт! Как не вовремя! А с этими что делать? – Она кивнула на меня и Горыныча.

– Этих пока Феденька посторожит.

– Феденька? – Блондинка с очевидным сомнением посмотрела на здоровяка.

– Думаешь, не справится?

– Справится, если я с ним поговорю…

С этими словами блондинка подошла к Феденьке, хищно усмехнулась и процедила:

– Феденька, если ты меня разочаруешь… если ты их упустишь… я тебе горлышко-то перегрызу! – И она сделала вид, что примеривается к его толстой шее.

Феденька ойкнул, попятился и испуганно проговорил:

– Я справлюсь… я не упущу…

– Смотри у меня! – Ламия оскалилась, щелкнула зубами и переглянулась с длиннолицым: – Он справится, справится! Иначе…

Длиннолицый кивнул:

– Ну, тогда пошли…

К моему удивлению, они направились не к двери, через которую я сюда попала, а в дальний конец комнаты.

Там на стене висел рекламный плакат мультфильма – на нем мальчик в чалме и шароварах держал в руках медную лампу.

Длиннолицый взял плакат за край, приподнял его.

Под плакатом на стене оказался маленький пульт с цифрами, вроде домофона. Длиннолицый встал так, чтобы закрыть собой этот пульт, набрал на нем код.

Раздался щелчок, и часть стены плавно отъехала в сторону, как дверь купе.

Длиннолицый вошел в открывшийся проем, блондинка последовала за ним. В самый последний момент она задержалась, повернулась к Феденьке и угрожающим тоном проговорила:

– Ты помнишь, что будет, если ты их упустишь?

– Помню… – испуганно выдохнул тот.

– Вот то-то!

Блондинка исчезла, напоследок яростно сверкнув глазами, и дверь встала на место.

Мы остались втроем – я, Горыныч и Феденька.

Горыныч внимательно взглянул на меня, и в глазах его мелькнуло узнавание:

– А, это ты мне цепочку принесла?

– Я, я.

– А кто ты вообще такая?

– А тебе зачем? – огрызнулась я, потому что была сильно зла.

Собственно, злиться можно было только на себя, за то, что не заметила, как сзади подходит этот, с длинными руками.

А если честно, то вообще не нужно было сюда приходить. Сдался мне этот Горыныч!

Однако, что сказала эта психованная блондинка? Что Горыныч якобы куда-то спрятал камешки. Какие камешки – это мы выясним потом. А вот зато теперь я знаю, кто убил Павла Сыроедова.

Во всяком случае, подозреваю, что эта ненормальная блондинка приложила к убийству руку, вон как ножом-то размахивает. А Сыроедова точно убили ножом. Зарезали, в общем.

Так что с Горынычем сейчас ссориться не с руки.

– Давайте уже оставим выяснения на потом, – мирно сказала я. – Сейчас нам нужно думать, как отсюда выбраться. Лучше не дожидаться возвращения той страшной блондинки…

– Эй, эй! – подал голос Феденька. – Вы что это там задумали? Имейте в виду, пока я тут, никак вы отсюда не выберетесь!

Я переглянулась с Горынычем и знаками показала ему, чтобы отвлек нашего сторожа.

Горыныч закашлялся, выпучил глаза, схватился за горло и начал сползать на пол.

Феденька нахмурился, шагнул к нему:

– Ты чего, дед? Окочуриться вздумал? Смотри у меня! Если что, Ламка рассердится…

Пока он разглядывал Горыныча, я скользнула к двери, ведущей в коридор…

Но оказалось, что эта дверь не открывается изнутри.

А Феденька уже подскочил ко мне, схватил за плечи и встряхнул, как тряпичную куклу:

– Ты что это себе вообразила?! Думаешь, меня можно обмануть? Мимо меня и муха не пролетит!

– Не пролетит, не пролетит! – проговорила я примирительно. – Я просто так… проверила…

– То-то, что просто так! – фыркнул он, успокаиваясь, и снова повернулся к Горынычу.

Тот сидел на полу, обхватив колени руками.

Феденька сел на единственный в комнате табурет, мрачно поглядел на нас и процедил:

– Смотрите у меня! Я пока добрый, но, если вы меня разозлите, увидите, что будет!

Тут я вспомнила про свой заветный бокал.

Правда, я не была уверена, что он мне чем-нибудь поможет: ведь этот бокал помогает проникнуть в чужие мысли, а у Феденьки никаких мыслей нет и никогда не было. Это и без бокала ясно.

Тем не менее я открыла сумочку, нашарила там бокал. Доставать его из сумки я не решилась – как бы Феденька не отобрал его или, того хуже, не разбил.

Он и так насторожился:

– Что это ты там ищешь?

– Да салфетки ищу… глаза что-то слезятся… то ли что-то попало в глаз, то ли аллергия… Не бойся, пистолета у меня нет. Можешь проверить, если хочешь.

Он вроде успокоился.

А я тихонько провела пальцем по краю бокала, не зная, сработает ли это.

И тут со мной случилось что-то странное.

На меня напали сонливость и голод.

«Ну сколько можно здесь торчать! Есть очень хочется… Оставить этих двоих нельзя – Ламка разозлится… А когда она злится, лучше с ней дела не иметь, загрызть-то, может, и не загрызет, но сильно покусать может…»

Эта нехитрая мысль отняла у меня столько сил, что на какое-то время я вообще перестала думать.

Где-то в глубине сознания мелькнула мысль, что это думаю не я, а Феденька…

Тут у меня в голове снова всплыли слова:

«Шесть – девять – четыре – семь… не забыть бы… шесть – девять – четыре – пять… нет, не пять, семь».

Что это было? Что за странные цифры, которые этот кретин боится забыть? Тоже мне, математик нашелся!

И тут в голове шевельнулась новая мысль – если, конечно, это можно назвать мыслью.

«Вот бы сейчас что-нибудь вкусное съесть… хорошо бы двойной чизбургер… или хот-дог с горчицей… ну, если не хот-дог, так хоть батончик… батончик шоколадный, с ореховой карамелью… такой вкусный…»

И снова:

«Шесть – девять – четыре – семь…»

Я отдернула палец от заветного бокала – и снова вернулась, стала сама собой.

Конечно, то, что шевелится в голове Феденьки, трудно назвать мыслями. Точнее, мысль у него только одна – что бы такое сожрать. Но все же что-то мне удалось подслушать. Может, попытаться этим воспользоваться… чем черт не шутит…

– Феденька, – проговорила я сладким зазывным голосом. – А у меня что есть!

– Что там такое у тебя может быть? – отозвался он без особого интереса. – Ерунда какая-нибудь…

– А вот и не ерунда! У меня тут шоколадный батончик… и не простой, а с ореховой карамелью… такой вкусный!

Услышав слово в слово о батончике своей мечты, Феденька сглотнул, глаза его заблестели.

– Правда? С ореховой?

– Зачем мне врать?

Он соскочил с табурета и медленно побрел ко мне – как будто против сильного ветра. Как будто не хотел идти и сопротивлялся, но желание было сильнее его…

Наконец он подошел ко мне и протянул:

– Ну где твой бато-ончик?

Я тем временем нашарила в сумочке невесть как завалявшийся там спрей от комаров.

Дело в том, что в нашем доме (там, где я снимаю комнату), в подвале, развелись злющие комары, и только этот спрей дает возможность существовать.

И не спрашивайте, как он очутился у меня в сумке, наверно, от Витьки спрятала, ведь в прихожей оставить ничего нельзя.

Так вот, вместо батончика я вытащила баллончик.

Всего две буквы другие, а какая большая разница!

Феденька сунул нос прямо в сумку.

Я брызнула ему в лицо.

Он охнул, закашлялся, попятился, выпучил глаза, но тут же пришел в себя и заревел, как разбуженный медведь:

– Ах ты, зараза! Опять меня обмануть пытаешься? Да я же тебе голову оторву!

Лицо у него покраснело от ядовитого спрея, глаза слезились, но ярость его переполняла, и он бросился на меня, схватил за горло и начал его сжимать…

Я почувствовала, что сейчас задохнусь. В моих глазах потемнело, я начала уже терять сознание…

Но тут железные руки Феденьки разжались, он охнул и грохнулся на пол, как мешок картошки.

Я кое-как отдышалась и попыталась понять, что произошло, что спасло меня от неминуемой смерти.

Моим глазам предстала следующая картина.

Феденька без чувств лежал на полу, а над ним стоял Горыныч, держа в руках ту самую табуретку, на которой недавно восседал неподражаемый Феденька.

Я легко восстановила события, для этого мне даже не понадобился красный бокал.

Когда Феденька начал душить меня, Горыныч схватил первое, что попалось ему под руку – эту самую табуретку, – и с размаху опустил ее на Феденькину голову…

– Крепкие, однако, вещи делали раньше! – проговорил Горыныч, разглядывая табуретку.

– Вы его не того? – спросила я боязливо. – Не убили?

– Это вместо благодарности? – обиженно проговорил ювелир. – Вот так и спасай после этого людей…

– Нет, конечно, большое спасибо… – спохватилась я. – Вы меня, конечно, спасли, но все же хотелось бы знать, жив ли он. Вы можете думать, что я капризничаю, но я никогда раньше не имела дело со свежими покойниками…

Уже произнеся эту фразу, я сообразила, что это неправда.

Буквально накануне я видела мертвого риелтора Сыроедова.

Но его все же убили не на моих глазах…

– Да не переживай! – усмехнулся Горыныч. – Жив этот гигант мысли. Ничего ему не сделалось. У него голова – самое крепкое место организма, там ведь сплошная кость. Монолит!

С этими словами он наклонился над Феденькой и прикоснулся к его шее.

– Пульс есть, можешь успокоиться!

Тут Феденька застонал – так что я убедилась, что он жив, зато у меня появилась новая причина для беспокойства: он может прийти в себя, и наше положение станет еще хуже, чем прежде.

Кроме того, вполне могут вернуться его более смышленые сообщники…

– Нужно скорее отсюда удирать! – проговорила я взволнованно. – Пока те двое не вернулись…

– А вот это точно! – согласился Горыныч, и шагнул к двери.

– Здесь не выйти, – сообщила я, – эта дверь открывается только снаружи.

– А тогда что делать?

– Есть второй выход, тот, через который ушли его дружки.

– А мы там с ними не столкнемся?

– Риск, конечно, есть, но ничего другого предложить не могу. В любом случае это лучше, чем остаться здесь.

Мы подошли к рекламному плакату с Аладдином, я осторожно подняла его край.

Под плакатом было, как я уже говорила, небольшое табло с цифрами, как у домофона.

– Ну и что теперь? – нахмурился Горыныч. – Я кода не знаю, ты тоже не знаешь. Если перебирать все возможные комбинации, на это уйдет не один день…

– А может, и нет, – ответила я.

У меня была одна мысль.

Когда я при помощи бокала подключилась к сознанию Феденьки, в его, с позволения сказать, голове несколько раз прокрутились четыре цифры: шесть – девять – четыре – пять… нет, кажется, последняя цифра не пять, а семь…

Что это могут быть за цифры?

Очень вероятно, что это – тот самый код, открывающий потайную дверь в стене. Иначе зачем бы Феденька стал эти цифры запоминать? Склонности к математике у него явно нет…

В конце концов, попытка – не пытка…

Я одну за другой набрала три цифры: шесть, девять и четыре.

Перед четвертой цифрой я на мгновение задумалась: нужно решить, пять или семь?

В конце концов, нажала на семерку.

И не ошиблась: раздался негромкий щелчок, и часть стены плавно отъехала в сторону.

– Как это тебе удалось? – удивленно спросил Горыныч.

Мне совершенно не хотелось посвящать его в тайну бокала, и я отмахнулась:

– Сейчас не время задавать вопросы. Нужно скорее уходить, пока не очнулся Феденька и не вернулись его сообщники!

– Что-то ты, девка, слишком сообразительная… – прищурился Горыныч, и снова стал похож на старую черепаху. – Что-то я не пойму, кто ты такая…

– Не хотите – можете здесь с Федей оставаться, а я уж пойду! – прервала его я. Очень мне не понравился его взгляд.

– Да нет, я с тобой… – Горыныч кивнул и решительно шагнул в темный проем.

Я последовала за ним.

Дверь у нас за спиной вернулась в прежнее положение, и мы оказались в глубокой темноте.

Я не растерялась, достала свой телефон и включила подсветку.

И очень вовремя это сделала: мы находились на узкой площадке, с которой уходила вниз крутая железная лестница. Так что, если бы я шагнула вперед, запросто могла бы сверзиться с этой лестницы и сломать себе ноги, а то и шею.

Теперь же я стала осторожно спускаться по лестнице, светя перед собой телефоном – другого пути здесь просто не было.

Горыныч, кряхтя и охая, брел за мной.

Вскоре лестница кончилась.

Теперь мы находились в узком темном коридоре с отсыревшими кирпичными стенами и потолком, которым на вид было не меньше полутора веков.

– Где это мы? – проговорила я, невольно понизив голос и боязливо вглядываясь в темноту.

– А, я знаю где! – отозвался из темноты Горыныч. – Ведь этот торговый центр перестроен из старого склада знаменитого дореволюционного виноторговца, купца первой гильдии Савелия Бочкарева. У него здесь были большие винные погреба и другие помещения. Я слышал, что в них можно попасть, но видеть прежде не приходилось. Кстати, говорят, что Савелий Бочкарев где-то в этих погребах спрятал клад и он до сих пор не найден.

– Клад меня сейчас не очень интересует, – проворчала я, – мне бы найти какой-нибудь выход наружу, к свету и воздуху…

Действительно, здесь было не только темно, но сыро и душно. Что, собственно, неудивительно.

Пока у нас не было вариантов, и мы пошли вперед по коридору.

При этом я очень беспокоилась, что мы можем столкнуться с Ламией и ее длиннолицым приятелем… Хотя времени прошло порядочно, они далеко впереди. А вот если Феденька за нами устремится…

Но будем надеяться, что после удара табуреткой цифры кода выветрились у него из головы.

Мы шли и шли по коридору.

Казалось, прошло уже больше часа, но, когда я взглянула на время, которое показывал тот же телефон, с удивлением увидела, что прошло всего пятнадцать минут с тех пор, как мы покинули комнату в торговом центре.

Ну да, в экстремальных обстоятельствах время удивительным образом растягивается…

В какой-то момент я задумалась и вздрогнула от крика Горыныча, который шел за мной, буквально дыша мне в затылок и чуть не наступая на пятки:

– Стой!

Я застыла на месте, моргнула… и только тогда поняла, что в полу коридора передо мной зияет глубокий провал, и, если бы мой спутник не остановил меня, я упала бы туда…

Я посветила в провал телефоном – но он был такой глубокий, что голубоватый свет не достиг дна.

– Спасибо, – проговорила я внезапно охрипшим голосом. – Похоже, вы опять меня спасли…

– Похоже, – усмехнулся Горыныч.

Провал занимал почти всю ширину коридора, по сторонам от него оставались только два узких карниза шириной в один кирпич. А в конце карнизов кирпичи обвалились, и у каждого был узенький мостик шириной в одну доску и сбоку приделаны перильца.

Если мы хотели двигаться дальше, нужно было перебраться через пропасть по одному из этих карнизов.

Мне ужасно не хотелось это делать – но другого выхода просто не было.

– Главное, не смотри вниз! – проговорил Горыныч, который думал о том же, что и я.

Я закусила губу и осторожно шагнула на правый карниз, который показался мне немного надежнее.

Все равно, он был такой узкий, что нога едва помещалась.

Прижалась спиной к кирпичной стенке и медленно-медленно двинулась вперед – боком, отставляя правую ногу и затем приставляя к ней левую.

Горыныч, к моему удивлению, не стал дожидаться меня и таким же манером двинулся по второму карнизу.

«Главное, не смотреть вниз!» – мысленно напоминала я себе слова Горыныча.

Но глаза сами норовили скосить в темноту…

Я увидела… точнее, я как раз ничего не увидела внизу, кроме бездонной темноты.

Зато от испуга чуть не потеряла равновесие.

Левая нога чуть не соскользнула с карниза… при этом я нечаянно столкнула маленький камешек. Он полетел вниз, в темноту, и бесследно исчез там.

Я уже думала, что он упал на что-то мягкое и поэтому не издал при падении ни звука… но в это время откуда-то из глубины до меня донесся плеск.

Выходит, камешек так долго летел… какая же там страшная глубина!..

Вот уговаривала же себя не смотреть вниз и уж тем более не прислушиваться, но не смогла себя преодолеть. Против воли я представила, как оступаюсь и лечу вниз. А лететь долго, стало быть, я успею понять, что меня ждет внизу (ничего хорошего) и…

Вот за каким чертом я потащилась искать этого Горыныча? Скучно мне было, зато теперь ох как весело!

Думая так, я двумя большими шагами достигла конца карниза, схватилась за перила, и тут слабая гнилая палка надломилась и выскочила у меня из рук, я едва успела прислониться к стене и удержать под мышкой сумку. Собственно, там не было ничего ценного, что не подлежало бы восстановлению, кроме бокала.

Когда восстановилось дыхание и ноги перестали дрожать, я заставила себя посмотреть на мостик. Нечего было и думать перейти его без перил, возможно, он такой же гнилой.

Я посмотрела на Горыныча, который деловито выламывал перила со своего мостика, бормоча, что ничего палка, крепкая.

Потом он обошел провал с противоположной стороны и встал так, чтобы мне было не дотянуться до палки.

– Да давайте же ее скорей сюда! – крикнула я.

Но Горыныч смотрел на меня как-то странно, потом убрал палку подальше и спросил свистящим, «змеиным» голосом:

– Как, говориш-шь, ты меня наш-шла?

– Что за шутки? – возмутилась я, нашел, понимаешь, время выяснять отношения, когда я вот-вот в пропасть упаду.

– Это не ш-шутки… – сказал он, и до меня дошло, что он и правда не шутит, что, если ему не понравятся мои ответы, он запросто бросит меня тут и уйдет.

А мне теперь и с другой стороны через провал не перебраться, перил-то там тоже нет! Значит, либо я буду стоять тут, пока не кончатся силы, и тогда я свалюсь в пропасть, либо я сумею откатиться назад и тогда попаду в лапы Феденьки, который небось уже очухался и поспешает за нами, злой как черт.

Ну надо же, какая сволочь этот Горыныч! Я ему, можно сказать, помогла, Феденьку отвлекла вовремя, а он…

Я поскорее опустила глаза, чтобы он ничего не заметил, но, очевидно, до него все же что-то дошло.

– Ты за кого меня держишь? – начал он, постепенно распаляясь. – Думаешь, я работу свою не узнаю? Да я на такое барахло, как эта цепочка, и смотреть не стал бы! А ну говори, как ты меня нашла! Откуда про меня знаешь?

– Случайно… – промямлила я, – я случайно…

– Будешь врать – уйду! – пригрозил этот старый негодяй. – И брошу тебя тут. Тогда либо Федька тебя найдет, либо крысы съедят. Тут, в старых подвалах знаешь сколько крыс…

– Ой, дяденька, не надо! – заверещала я. – Ой, боюсь крыс, боюсь, боюсь!

Кажется, получилось правдиво. Дело в том, что крыс-то как раз я и не боюсь. И вообще никого не боюсь: ни пауков, ни змей, ни ящериц. Нельзя сказать, что я их люблю, но в обморок не падаю, если вижу кого-нибудь хвостатого. Вот такое вот свойство у моего организма.

Так что, когда Витька принес живую серую крысу и сказал, что будет ее держать у себя в комнате, Аида, конечно, ругалась, но он не слушал. Крыса естественно, сбежала из его комнаты на следующий день и разгуливала по квартире, как хозяйка. Вот тогда Аиде было плохо, она разбила три чашки, сорвала голос от крика и едва не сломала ногу, поскользнувшись на разлитом ею же супе.

Я выгнала крысу веником на лестницу, там она и живет, небось, в компании себе подобных. А Аида завела кошку Мусю, которая сумела внушить Витьке, что не потерпит в доме никаких грызунов.

Так что крыс я и правда не боюсь, но Горынычу знать про это необязательно.

– А ну говори, откуда ты знаешь Пашку Сыроедова? – наседал на меня Горыныч.

– Ну-у… – тянула я.

– Хахальница его, что ли? Говорил он мне, что все бабы на него вешаются!

– Ну… ну да… – Я снова опустила глаза, решив рассказывать этому типу как можно меньше.

– И чего ты от меня-то хочешь?

– Дело в том, что он…

– Пропал, что ли?

– Ага. Телефон отключил, и дома его нету…

Я понятия не имела, где Сыроедов жил, но телефон его был у Ниты.

– Так, значит, пропал Пашка, – пробормотал Горыныч, – значит, решил меня кинуть… ну этот номер у него не пройдет. Слушай, а ты всех его девок знаешь? – спросил он у меня.

– Ну кое-кого знаю, – соврала я.

Пусть он думает, что могу быть ему полезной, а то и помогать не станет.

– Ладно, – он протянул мне палку, – вылезай уж…

Ежесекундно ожидая, что старый негодяй столкнет меня в пропасть, я ступила на твердый пол и перевела дыхание.

И подняла глаза на Горыныча.

Он за это время успел отойти от меня подальше. И правильно сделал, поскольку была у меня мысль стукнуть его той же палкой. А что, я девушка молодая, сильная, а из него песок сыплется, так что мы еще посмотрим, кто кого…

– Ну что, пошли, что ли, дальше! – проговорил он, увидев, что я перебралась через пропасть и пришла в себя.

И мы пошли.

Коридор сделал крутой поворот налево, потом довольно заметно пошел под уклон.

Казалось, мы шли по этому коридору бесконечно долго, но на самом деле прошло чуть больше часа с тех пор, как мы попали в это старое подземелье.

Коридор сделал еще один поворот, на этот раз направо.

Я завернула за угол, посветила перед собой – и увидела, что оказалась на распутье, как пресловутый витязь. Коридор отсюда расходился на три стороны.

Как там было? Налево пойдешь – коня потеряешь, направо пойдешь – голову потеряешь, прямо пойдешь – тоже ничего хорошего…

Ну и куда теперь идти?

Мне хотелось одного – выйти к людям, к свету, к свежему воздуху… и еще мне очень не хотелось столкнуться на этом пути с Ламией и ее напарником. И от Горыныча поскорее надо сбежать, потому что ничего хорошего я от него не жду.

Но как узнать, который из этих коридоров приведет меня к желанной цели?

Я повернулась к Горынычу:

– И куда нам теперь идти?

Но ювелир только пожал плечами: ему прежде не приходилось бывать в этом подземелье. И вообще, выглядел он сейчас плоховато: дышал с присвистом, опирался на ту же палку от перил, потом прислонился к стене и опустил голову. Я смотрела на него, едва умудрившись скрыть злорадство во взоре. Вот так и надо старому змею, за то, что хотел меня в пропасть сбросить.

Так, поскольку толку от него нет, оставалось полагаться только на себя саму.

Я заглянула в один коридор, в другой, в третий…

Мне показалось, что из левого коридора тянет более свежим воздухом. Может быть, там и есть выход наружу?

Других разумных соображений все равно не было, и я пошла по левому коридору. Горыныч с тяжким вздохом потащился за мной.

Вскоре коридор начал понемногу забирать вверх.

Воздух с каждым шагом становился свежее, и я подумала, что сделала правильный выбор.

Коридор снова сделал поворот.

Я свернула за угол, и увидела, что коридор упирается в глухую кирпичную стену.

– Ну и что теперь делать? Неужели возвращаться?

Горыныч догнал меня и озадаченно уставился на стену.

А я думала…

Я свернула в этот коридор, потому что мне показалось, что в нем немного свежее воздух. И пока мы шли по нему, воздух становился еще свежее.

Даже сейчас, когда мы стояли в тупике, перед глухой стеной, здесь не было душно, мое лицо овевал свежий ветерок.

Но откуда дует этот сквозняк, если перед нами сплошная кирпичная стена?

Я вспомнила простой способ, каким определяют направление ветра: послюнила палец и провела им вдоль стены справа налево, а потом сверху вниз.

И в правом углу ощутила поток свежего воздуха.

Ощупала в этом месте стену – и нашла то место, откуда проникал воздух. В этом месте кирпичи стены были неплотно подогнаны друг к другу. Я надавила на один из них, он поддался и ушел в стену…

И тут же часть стены со скрипом опустилась вниз, и передо мной оказалось что-то вроде окна, достаточно широкого, чтобы в него мог пролезть человек.

Других вариантов все равно не было, и я пролезла в это окошко.

Там, куда я попала, было заметно холоднее, чем прежде, и стоял какой-то непривычный запах.

Я посветила вокруг телефоном – и увидела, что нахожусь в просторном подвале с высоким сводчатым потолком.

Справа и слева от меня были ряды каких-то странных сероватых сот, словно я оказалась в огромном осином гнезде.

Тут рядом со мной послышалось пыхтение – и из проема в стене вылез Горыныч.

– Это что такое? – проговорила я, показывая на странные соты по сторонам.

Горыныч ничего не ответил.

Он протянул руку, взялся за одну ячейку и потянул на себя…

В руке у него была бутылка, покрытая толстым слоем слежавшейся пыли, как серым мехом.

Только теперь я поняла: то, что показалось мне сероватыми сотами, были донышки запыленных винных бутылок…

А Горыныч протер бутылку рукавом, освободив ее от пыли, и прочитал надпись на этикетке:

– «Шато Марго»… год 1901… так вот он, клад купца Бочкарева!

– Клад? – переспросила я удивленно.

– Ну да, клад! Все думали, что он спрятал здесь золото или драгоценности, а у него здесь просто винный погреб.

– Разве это клад?

– Еще какой! Ты представь, сколько может стоить каждая бутылка такого возраста? К тому же не какая-нибудь… «Шато Марго» даже небольшого возраста стоит очень дорого, в зависимости от года урожая до нескольких тысяч долларов за бутылку, а уж столетней выдержки… это настоящее сокровище!

– Но, может быть, все это вино давно скисло.

– Вряд ли. Драгоценные вина потому и ценятся, что хорошо сохраняются, и с возрастом становятся только лучше, – наставительно произнес Горыныч. – Эх, молодежь, ничего-то вы не знаете… а главное, и знать не хотите!

Я бросила на него взгляд из-под ресниц. Ишь, как заговорил – ну прямо добрый дедушка! Смотрит покровительственно, говорит вкрадчиво… Как будто не он всего час назад угрожал мне!

А этот тип достал с полки еще одну запыленную бутылку, протер ее и присвистнул:

– Ух ты! «Шеваль Блан» более чем столетней выдержки… это вино может быть еще дороже…

– Ну это, конечно, очень интересно, – перебила я его, – но мне бы хотелось для начала выбраться из этого подземелья на свежий воздух, к солнечному свету… Так что давайте не будем задерживаться.

– Свежий воздух – это, конечно, хорошо, – протянул Горыныч задумчиво, – но я никогда себе не прощу, если не попробую это вино. Когда еще у меня будет такой шанс! Так всю жизнь проживешь, и не узнаешь его вкуса!

– А что я буду с вами делать, если вы напьетесь и не сможете дальше идти? Имейте в виду, на себе я вас не потащу! У меня на это просто не хватит сил!

– Да ты что? За кого меня принимаешь? Чтобы я отключился от глотка хорошего вина?

Я хотела возразить, но он посмотрел на меня волком и проговорил:

– Даже не начинай! Я шагу не сделаю, пока не попробую хоть что-то из этих бутылок!

Я поняла, что спорить с ним бесполезно, и обреченно огляделась по сторонам.

Здесь были тысячи запыленных бутылок… надеюсь, он попробует одну-две и успокоится на этом… В конце концов, если напьется, оставлю его здесь. Только знать бы, как отсюда выбраться…

А Горыныч подошел к делу основательно.

Где-то в углу погреба он нашел несколько ящиков из-под вина, поставил их в удобном месте. На один ящик сел, на другой поставил запыленную бутылку, на третий ящик показал мне:

– Садись, в ногах правды нет!

Я вздохнула и села.

Если уж придется ждать, пока Горыныч закончит дегустацию, так хоть сидя…

Он достал из кармана складной нож с десятком всевозможных лезвий, срезал сургуч, которым была запечатана пробка, потом извлек из того же ножа штопор и вытащил пробку.

Как заправский сомелье, вдумчиво понюхал эту пробку и горлышко бутылки.

На лице Горыныча появилось глубокомысленное выражение, как будто он задумался о смысле жизни.

Он поднес горлышко к губам, сделал осторожный глоток, еще один…

Задумчивость в его лице усугубилась. В следующую секунду его лицо скривилось от отвращения, и он выплюнул вино.

– Кислятина! – проговорил Горыныч, отплевавшись. – Чистый уксус! Пить невозможно!

«Так тебе и надо!» – мстительно подумала я, а вслух сказала просительно:

– Ну так, может, пойдем уже дальше?

– Нет, ни за что! Не может быть, чтобы все вино скисло! Попробую открыть еще одну бутылку…

Я пригорюнилась.

Похоже, он не успокоится, пока не перепробует все бутылки в этом погребе… И как назло, такое помещение огромное, в этом лабиринте можно заблудиться.

Горыныч снял со стеллажа еще одну бутылку в сером футляре слежавшейся пыли, срезал сургуч, вытащил пробку, принюхался…

Наконец поднес бутылку к губам, сделал маленький глоток.

Глаза его загорелись…

Когда-то в детстве у меня был игрушечный плюшевый медведь. Медведь был не простой, он держал в лапах маленький бочонок меда, и, когда этот бочонок поднимали к его морде, в глазах медведя загорались красные огоньки.

Так вот, после глотка из второй бутылки маленькие глазки Горыныча загорелись, как у того медведя.

– Нектар! – проговорил он, неохотно оторвавшись от бутылки. – Амброзия!

– Эй, вы не очень-то увлекайтесь! – напомнила я ему. – Я вас отсюда на себе не потащу!

– Да я знаю… – Он сделал еще один глоток, с сожалением отставил бутылку и посмотрел на меня: – Ну, попробуй и ты! Потом всю жизнь будешь вспоминать. Как первую любовь… И вообще, грех оставить такое вино недопитым! Смертный грех!

Я хотела отказаться – черт его знает, как подействует на меня это столетнее вино, – но тут у меня мелькнула интересная мысль.

Дегустация старинного вина – самый удобный случай воспользоваться моим заветным бокалом…

Я полезла в сумочку, достала бокал, протянула Горынычу:

– Ну налейте, только чуть-чуть… это же все-таки дегустация, а не пьянка!

Он уставился на бокал, потом поднял глаза на меня:

– Это что у тебя?

– Что – не видите? Бокал! Сами ведь говорили, что это особенное вино. А особенное вино грех пить из горла!

– Конечно, грех! Но почему же ты мне не дала этот бокал? Мне пришлось пить из горла, как бомж в подворотне…

– Э, нет! Я свой бокал никому не даю. Бокал – это вещь индивидуальная, как зубная щетка. А вдруг вы чем-то больны? Тем более здесь и вымыть его нечем.

– Ну ты даешь! – протянул он обиженно, но все же налил мне вина на два пальца.

При этом он осмотрел бокал цепким профессиональным взглядом. Но я была начеку и особо его не показывала, решив, что ни за что не выпущу его из рук. Знаю уже, что этот тип вечно подбирал из квартир все мало-мальски ценное, не зря его Пашка приводил. Нет уж, бокал мой, этот тип его не получит.

Я посмотрела на бокал.

С густым и темным старинным вином он заиграл еще ярче, чем прежде.

Я понюхала вино, как это делают знатоки…

Конечно, я не разбираюсь в старых винах, но запах этого вина и правда был замечательный. От него пахло летним полднем, цветами, дальними странами…

Я сделала маленький глоток… никогда прежде мне не приходилось пробовать ничего подобного!

В этом вине был аромат лесных ягод, цветущего луга, над которым жужжат пчелы, и еще что-то, что нельзя передать словами…

– Ну как? – осведомился Горыныч.

– Нектар! – подтвердила я.

– Я же говорил!

Я не удержалась и сделала еще один глоток.

Но тут же одернула себя, мысленно напомнив себе, для чего собственно достала этот бокал.

Я подняла бокал, взглянула через него на Горыныча, провела пальцем по его ободку…

Хотя это произошло со мной уже не первый раз, я все еще не могла привыкнуть к тому, как вдруг меняется точка зрения, к тому, что я смотрю на себя саму со стороны, а в моей голове начинают звучать чужие, посторонние мысли…