Текст книги "Дендрофобия"

Приснится какой-нибудь динозавр, хотя где я их могла увидеть наяву, чтобы знать, как они выглядят. Страшно, конечно же, увидеть этакое чудище во сне. Но встретиться с трицератопсом или стегозавром в реальной жизни всё-таки страшней. Вы только представьте себе, какой крик поднимется, если наяву вылезет откуда-нибудь страшенный 23-метровый маменьчизавр и спросит человеческим голосом: «Вы не скажете, как пройти в библиотеку?». Упали бы все замертво, и не верьте голливудским фильмам! У современного малоподвижного человека, питающегося полуфабрикатами и медикаментами, слишком слабое сердце, чтобы пережить такое потрясение, а то ещё и сражаться с его источником. Во сне тоже содрогнёшься в такой ситуации – не без этого. Но всё-таки подскажешь дорогу и даже не задумаешься, мало ли зачем ящеру надо в библиотеку. А что вид его ужасен, то каждый имеет право быть таким, каким его создала природа. Понятно, что не может такого быть наяву, но даже мысли такой не допускаешь, когда видишь об этом сон.

А тут стали сниться страшные сны, что живём мы теперь в пустыне, где нет ни садов, ни цветов. Но все так же чихают, кашляют и жалуются на аллергию от песка. И никто не знает, что делать и о чём говорить с этими вечными страдальцами. Проводятся нескончаемые субботники по уборке нового аллергена – песка, из которого, собственно, и состоит пустыня. Ничего другого там нет. И вот мы его убираем-убираем, а он всё есть и есть. Сон без динозавров, а очень страшно. Зато хорошо после таких снов просыпаться, когда понимаешь, что вокруг ещё остались деревья. Всё-таки правду говорят, что в каждом несчастье есть капля счастья, и наоборот.

Но мне хочется, чтобы снова приснился тот красивый сон про город у тёплого моря, только без утонувшего Петербурга. Счастье без несчастья, прекрасный сон без травматизма и трагизма хочу увидеть я. А где его взять? Для таких снов нужна прекрасная реальность, но она нынче в большом дефиците.

Хотя чего же это я вру? Парк пока не тронули, так что есть какая-то надежда. Парк не тронули, зато вырубили тополиную аллею у детского сада – кому-то показалось, что они сильно качаются при ветре. Попутно спилили ещё пару берёз перед входом. Деревья свалили на территорию сего учреждения дошкольного воспитания.

 
И тополя уходят,
Но след их озёрный светел.
И тополя уходят,
Но нам оставляют ветер…[8]8
  Отрывок из стихотворения Федерико Гарсиа Лорки.


[Закрыть]
 

Лет двадцать тому назад мы, будучи пионерами, сажали эти деревья под руководством нашего бессменного Арнольда Тимофеевича. И зачем он только додумался посадить такие высокие деревья рядом с детсадом? Посадили бы акацию или ещё какой невысокий кустарник, и не было бы нынче мороки. А вообще не удивлюсь, если завтра объявят посадку деревьев на месте спиленных, чтобы через несколько лет их опять валить, создавая новую свалку.

Заведующая детским садом Варвара была вне себя от гнева! Если к её мягкому характеру вообще употребимо такое выражение. Она ходила за мэром и пыталась скандалить, что у неё плохо получалось. Ей никак не удавалось донести до государственного ума простую мысль, что у детей нет нормальной детской площадки с качельками и карусельками. Мало того, что уже несколько лет у детсада нет даже элементарного забора, а тут ещё навалили на его территорию несколько кубометров древесины.

Забор, правда, был. Если это, конечно, можно назвать забором. Его предшественник сгнил ещё лет десять тому назад. Потом он благополучно рухнул и догнивал уже на земле. Лежал лет пять, а то и больше. Девчонки-воспитательницы прошлой весной собственноручно наколотили каких-то колышков в землю по периметру, и натянули самую дешёвую капроновую сетку. Вскоре её местами порезали хулиганы, где-то она оплавилась от поджогов травы. Да и сами детсадовские дети воспринимали её как аттракцион за неимением ничего другого на площадке. Раскачивались в ней, как в гамаке, отчего местами она порвалась, вытянулась и стала похожа на что угодно, но не на ограждение. Когда на неё рухнули высокие тополя, колышки упали, и со стороны это напоминало сеть, в которой запутались гигантские рыбы.

Из построек на площадке детсада можно было отметить только каркасы давно сорванных качелей да огромную деревянную катушку от кабеля, которую оставили связисты, когда прокладывали телефон. Воспитательницы сделали подобие горки, настелив на неё доски. Ещё было несколько старых покрышек разного диаметра, в которых разместились клумбы и песочницы. А те, что поменьше, дети надевали на себя и играли в черепашек-ниндзя.

– Арнольд Тимофеевич, – не давала мэру прохода Варвара. – Нам нужны мужики! Но только нормальные…

– Что-о?! – пугался мэр и бормотал: – Господи, как вам ещё детей-то воспитывать доверяют с такими наклонностями?

– Хотя бы парочку мужичков, чтобы всё это безобразие разгрести, – переходила Варя на скороговорку, пока Арнольд Тимофеевич не скрылся из виду. – Сами посудите: детский сад есть, древесины – бери не хочу, а забора нет. Нам бы парочку хозяйственных мужиков с руками, чтобы они распилили хотя бы несколько деревьев на дощечки. Мы бы сами сделали, но тут мужчина нужен. Только с руками. Мы как кура лапой натыкали колышки, а надо, чтобы настоящий мужик обстоятельно всё сделал.

– Ах, вот оно что? – мэр сделал усталое лицо, оттого что их представления о настоящих мужиках не совпали. – Где ж я вам найду таких обстоятельных и хозяйственных? Из-за границы, что ли, выпишу?

– Найдите! – заканючили и другие воспитатели. – Вы же всё можете!

– С чего это вы взяли, что я всё могу? – мэр распушил хвост от такого комплимента и обречённо согласился: – Ла-адно, найду я вам кого-нибудь… с руками. Парочку.

* * *

«Парочка с руками» объявилась через пару дней. Варькиной радости не было предела! Она даже свои инструменты принесла из сарая: пилы, два топора, какие-то ножовки, отвёртки и прочие детали «мужского маникюрного набора».

– Нас Тимофеич прислал, – хором доложили два мужика из бывшего леспромхоза.

– Ой, радость-то какая! – Варвара аж прослезилась.

– Только вот что, хозяйка, – сказал один из них. – Нам бы покушать, а то мы со вчерашнего дня не жрамши.

– Конечно-конечно, я вас сейчас на кухню отведу, там у нас каша есть…

– Да нет, хозяйка, – остановил её другой. – Какая каша? Зачем мы станем детишек объедать? Ты нам червонец-другой дай, а там мы уж сами сообразим.

Внезапная радость лишила Варвару способности соображать, и это мужское «сообразим» не насторожило. Она, правда, удивилась, как можно нормально поесть на двадцать рублей по ценам того времени, но всё-таки вынула из своего кошелёчка последний полтинник и протянула мужикам с руками:

– Нате.

– Ой, хозяйка, вот спасибо! Щас мы скоренько, щас! Одна нога здесь, а другая – там. Щас мы вернёмся и всё тут перелопатим за полчаса! Работа-то плёвая!..

Приползли они только к вечеру, что называется никакие: на полтинник в подпольной точке розлива им налили дешёвого пойла неизвестного происхождения. Хорошо налили. Варвара выбежала и оторопела: мужики сидели на поваленном тополе и спорили про политику Буша-младшего на Ближнем Востоке. Она в свои сорок лет знала, что нашего мужика от такого «сурьёзного» разговора отвлекать бесполезно. Сначала очень расстроилась, а потом выловила Арнольда Тимофеевича, когда он навещал свою Викторию Васильевну.

– Арнольд Тимофеевич, кого же Вы мне прислали? Я только замешкалась, а они уже… никакие!

– Что значит «никакие»?

Мэр был в хорошем расположении, поэтому позволил Варваре отвести себя за рукав к месту дискуссии несостоявшихся столяров-плотников. Один из них уже крепко спал на куске натянувшейся между двумя упавшими деревьями капроновой сетки, как в гамаке. Другой при этом втолковывал какому-то невидимому собеседнику причину прорыва линии Маннергейма.

– Уже надрались, мастера? – покачал головой мэр.

– Мы-ы? Не-ет! – мужик был не согласен с такими обвинениями. – Мы то-только для создания душевного рав-рав-равновесия, для сти-сти-мула к-к-к ра-бо-те, так сскзть.

– Да мне ваще пить нельзя! – вдруг икнул спящий и открыл один глаз. – У меня же эта… ик, как её… ал-лер-ги-я на алкоголь, ик. Сыпь по всему телу и дышать не могу. Этта вота она нама дала зачем-та полтинник! Мы десятку просили, а она нам полтинник, – он открыл другой глаз, указал перстом на Варвару и снова вырубился.

– Да, – подтвердил другой и тоже закемерил.

– Тут уж ты сама виновата! – обрушил гнев Арнольд Тимофеевич на Варю. – Зачем ты им деньги дала до начала работы?! Ничего нельзя доверить, шагу без меня не могут ступить, всему учить надо! Как ты будешь жить, если вдруг замуж выйдешь? У тебя мужик так и будет день-деньской валяться вдрызг! Жди теперь, когда они проспятся. А я могу только тебе сказать, что это будет не скоро.

– Так я же… Они же сказали, что кушать хотят, со вчерашнего дня не ели, – у Варвары закапали слёзы из глаз.

– А ты уши и развесила, да? Ты посмотри на их рожи! Не ели они… Когда вы уясните себе, что мужиков вообще слушать нельзя?.. В смысле, вот таких слушать нельзя, – и он щёлкнул себя пальцами по горлу.

Мэр удалился, а Варвара разревелась. Так ей стало обидно, что её чистая и наивная вера в людей опять оборвалась столь пошлым образом. А она-то уж размечталась, какую краску купить для нового забора, какую красивую калитку можно будет сделать напротив входа! Хотела, как лучше, а получилось, как всегда.

Но слёзы имеют свойство заканчиваться. После полезной процедуры плача, которая очищает организм от углекислого газа и насыщает мозг кислородом, в Варваре закономерно проснулась активность и решительность. Она сама себя отругала за сопли и бабью слабость и не сразу заметила, как решила обратиться за помощью к своей бывшей подруге, которая много лет тому назад работала с ней в этом самом детском саду. А потом вышла замуж и посвятила себя семье, так как муж сразу сказал, что теперь он – её главная работа. Муж её был человеком, мало сказать, что влиятельным, а был он тем самым ужасным Авторитетом, которого боялся сам Арнольд Тимофеевич. Боялся, но за помощью к нему всё-таки тоже обращался.

Я помню жену Авторитета, когда она работала воспитательницей в нашей группе. Была она высокая и стройная как колосок, хотя детям все взрослые кажутся великанами. А ещё у неё была длинная пушистая коса. И нам, малявкам, почему-то казалось, что коса эта приделана специально для нас, чтобы по ней мы могли залезать на шею к нашей обожаемой Елене Георгиевне. В таких случаях она мило ахала и закалывала косу на затылке, отчего становилась старше и ещё краше, потому что выглядеть старше – это большой плюс в глазах карапузов, мечтающих поскорее вырасти. Воспитательницы все казались нам взрослыми тётями, хотя это были девчонки, только что окончившие школу или училище. Мы их обожали! Наша Елена Прекрасная знала, наверно, миллион всевозможных игр, шарад, считалок, загадок, сказок. Владела в совершенстве искусством сочетания труда и забавы, и ходила на работу каждый день как на праздник. Так обычно и бывает, если человек в выборе профессии попадает в самое яблочко, то есть выбирает ту деятельность, для которой он и был рождён. Хотя некоторым мрачным невеждам и покажется, что воспитатель детсада – это не работа, а пустые и неразумные игры. А настоящая работа – это когда люди камни ворочают или совершают ещё что-нибудь более натужное и рвущее жилы. Они никогда не согласятся с тем, что одинаковой славой осенён и тот, чьей доблестью и силой сохранены и приумножены материальные владения человечества, и тот, кто проник во владения духовные и улучшил их.

Наша воспитательница была из тех взрослых, которые не смотрят на детей как на олицетворение глупости только потому, что ребёнок всеми силами пытается понять и осмыслить окружающий его сложный мир, но не всегда у него это получается. Возрастные шовинисты любят произносить фразы: «Ты глуп, как дитя», «У тебя детская логика» или ещё что-нибудь в таком роде. Она же к нам относилась так, словно детский разум обладает самыми высокими качествами. Ведь люди за своё короткое детство выполняют такую колоссальную работу, какую не осилил бы ни один взрослый ум за всю жизнь. И это тем чудесней, что сами дети даже не подозревают об этом.

К ней на работу иногда заходил мальчик Костя, её сосед. Тот самый, за которого она потом и вышла замуж. А тогда он был учеником старших классов, но тоже казался нам совершенно взрослым дядей из другого поколения. Он умел играть на пианино, которое стояло в танцевальном зале. Для нас это было почти таинством, что кто-то умеет извлекать настоящую музыку из этих клавиш, по которым мы умели только нестройно стучать ладошками, создавая гвалт и какофонию. Даже наш музыкальный руководитель Злата Васильевна так не умела! Она исполняла привычные нам, незатейливые детские мелодии в два прихлопа и три притопа или какой-нибудь «Собачий вальс», который мы все умели «бацать» по точнейшей инструкции: дави только на чёрные клавиши. Сначала на две по очереди надави, а потом на соседние три переходи, потом ещё вот туда, и так повторяй снова и снова, пока не надоест. Нам-то не надоедало, но вот взрослые вскоре хватались за голову.

А он играл какие-то красивые и печальные мелодии, похожие на Таривердиева. И никто тогда предположить не мог, что этот тихий молодой человек скоро будет держать тут весь район в страхе. Хотя именно так всегда и бывает: серые кардиналы рулят миром, а внешне крутые и шумные люди часто оказываются пусты, растратив себя на зрелищные жесты. Мы всегда окружали его со всех сторон и зачарованно слушали, безуспешно пытаясь понять, как же он это делает. А он играл для неё, для нашей воспитательницы-красавицы. Мы это понимали, хотя взрослые почему-то думают, что дети не способны понять таких вещей. Потом она заботливо кормила его на кухне котлетами и пирожками, оставшимися с обеда, и он провожал её домой. Уже в свои школьные годы встретила их неразлучную пару на общем семейном празднике, где вдруг выяснилось, что Елена приходится мне какой-то четвероюродной кузиной – у нас общий прапрадед или ещё какой далёкий предок.

Один раз Злата Васильевна заболела и не смогла провести какой-то детский утренник. Позвали этого мальчика, и он пришёл. Мы заглушили его игру нестройным ором «пусь сигда будит сонце» и «Антоска-Антоска, падём копать калтоску!». Он терпеливо учил нас попадать в ноту, что изначально было обречено на провал: нам почему-то казалось, что чем громче мы орём, тем в большей степени это похоже на настоящее пение. Всем было очень весело. Родители-зрители смеялись до слёз.

Когда перед отправкой в школу мы покидали свой первый в жизни коллектив – детский сад, то ревели в три ручья, повиснув на шее воспитателей. Потому что в школе, как нам поведали побывавшие там старшие братья и сёстры, уже не так весело. Но задолго до этого события на дороге за детским садом машина сбила лесного зайца, и мы все побежали посмотреть на него. Он лежал, вытянувшись в струнку, и прерывисто дышал. Я почему-то решила, что зайца надо взять на руки, и ему станет легче. Взяла, а он так пронзительно закричал! Если бы мне кто раньше сказал, что зайцы так кричат – громким голосом ребёнка! Он кричит, я тоже ору и чувствую, что зверёк внутри весь изломан от удара машины. Куда он потом делся, я не знаю. Помню только, что наша воспитательница силой уводит меня с того места и успокаивает, что зайчик убежал в лес к своим зайчатам. Я хочу оглянуться на него, но мне не дают смотреть туда. Я много позже поняла, что заяц никуда не убежал, а уже умирал. Но детство – это такой отрезок пути человека, когда не веришь в существование смерти, потому что не можешь понять, что это такое. Всё твоё существо настроено самой природой на жизнь, и только на неё. В детстве как-то совсем не задумываешься о конечности жизни, о том, что её можно прервать, разрушить, уничтожить…

После того случая я заболела и дня три лежала в бреду. Мне снился умирающий заяц, как он кричит, как плачут его осиротевшие зайчата и прочие ужасы, которые взрослому человеку ужасами не и покажутся. Наша Елена Прекрасная навещала меня, как всегда в сопровождении своего серьёзного ухажёра. Они подарили мне симпатичного плюшевого зайца, который не кричал, когда его брали на руки. И это больше всего в нём нравилось.

* * *

Пошла, стало быть, Варвара на Лесную улицу, где жила её лучшая когда-то подруга. Теперь подруг у неё не то, чтобы совсем не было, просто дружба, как и всё на свете, требует к себе участия и времени. А жена Авторитета всё время отдавала семье.

Никогда Варя не обращалась к ней с просьбами, но в данной ситуации больше не к кому было. Уже почти дошла до самого конца Лесной, и вдруг испугалась смелости своей, подумала: «А не повернуть ли назад?». И повернула бы, но жена Авторитета сама её заметила, затащила домой, угостила чаем, и разговорились они обо всём на свете. Так долго болтали, пока Варвара не опомнилась, что скоро сам Авторитет заявится, а тут непрошенная гостья сидит: уж очень он не любит чужих в своём доме. Поэтому она быстро изложила суть проблемы и добавила, что просто не знает, кого ещё просить о помощи.

– Ты представляешь, вдоль железной дороги навалено столько берёз и лип, и всё сжигается! Теперь повсеместно валят деревья, на «железке» боятся, что они от ветра на пути или контактные провода упадут. Но зачем же сжигать? Это берёзу-то! Которая во всём мире ценится как идеальный материал для мебели. А какие раньше наличники мужики из неё делали – прямо-таки кружево! Где сейчас такие мужчины – одна пьянь кругом осталась!.. Не соображает, что ли, совсем никто. Путейцы берёзу мазутом обливают и сжигают! А если сделать из неё горки для детей, качели, скамеечки, шкафчики, стульчики? Для забора-то у нас лежат деревья по периметру, но почему бы не сделать красивую площадку у сада? Надо только древесину вдоль путей собрать и привезти, пока всё не сожгли. Уж не знаю, кого и просить. Депутату какому-то звонила – он меня отфутболил к своему помощнику. Помощник посоветовал обратиться к своему заместителю. Заместитель послал в какой-то экологический комитет. В этом комитете сказали, что деревья вдоль путей относятся к железнодорожному хозяйству, а там столько начальников, что можно два года ходить, нужного искать. Им толкуешь про кубометры варварски сжигаемой древесины, а они только зевают: «Нам всё равно её негде хранить и некому обрабатывать». Так создайте производства, рабочие места, пока мужики не все спились от безработицы – люди вам только спасибо скажут. А они опять зевают: «Экономическая модель не позволяет». Что толку к ним ходить? И досадно, и противно, честно говоря. Пока буду ходить по инстанциям, древесину-то всю сожгут, и снова мой детский сад без элементарного забора останется! Я поговорила с бабкой Валерьяновной – на станции её младший брат работает. Он сказал, что ремонтники каждый день ездят туда-сюда. А если к их вагону с автомотрисой платформу прицепить и нагрузить её срубленными деревьями? Ведь из липы делают карандаши, музыкальные инструменты, из берёзы – мебель, паркет, из ольхи делают игрушки и сувениры. У нас же такие сокровища годами гниют на земле под дождём, а власти только отмахиваются: «Недосуг нам всякой ерундой заниматься». Уж могли бы сообразить, что, к примеру, у многих пенсионеров денег на дрова нет, а тут чем тебе не дрова? Мне выделили денег на новую капроновую сетку для ограды, а где это видано, чтобы у детсада такая хлипкая и некрасивая ограда была? Это же детский сад, а не вытрезвитель какой-нибудь! И так обидно, что вокруг столько пиломатериалов даром валяется и гниёт. Тут надо мужика с руками и головой. Твой-то сечёт в таких делах? Если он наш Деревообрабатывающий комбинат попросит посодействовать, ему ведь не откажут, а?

Жена Авторитета обещала поговорить со своим благоверным, хотя не было у неё уверенности, что муж станет заниматься этими детсадовскими делами. Он, как и многие люди, наделённые властью, по его же словам «не страдал гуманизмом». И в отличие же от многих наделённых властью людей, совершенно этого не скрывал. Не любил Авторитет, когда его просили о помощи, потому что такие «сделки» никогда не приносили прибыли. Да его самого и не просили никогда, а обращались «со всей этой глупостью» к жене. А уж она искала к нему подход, что не всегда удавалось. Но тут она решила, что обязательно поможет Варваре, потому что в случае чего она может рассчитывать на своего младшего брата Феликса, который скорее умрёт, чем откажет своей сестре.

Феликс Георгиевич был на все руки мастер. Умел работать и по дереву, и по металлу, и по камню. Был он когда-то кадровым военным, боевым офицером. Много где побывал, много чего повидал, но несколько лет тому назад на Кавказе лишился ноги после тяжёлого ранения. После этого, как обычно в нашей стране бывает, списали его за ненадобностью «на гражданку». Как отработанный материал. Хотели, правда, перед списанием повысить в звании и наградить хоть какой-нибудь медалькой, но потом передумали. В госпитале Феликс Георгиевич отколол очень нехорошую шутку: макнул в ведро с парашей старшего по званию. Да мало сказать, что старшего – какого-то весьма высокого армейского чиновника-снабженца! Этого несчастного чёрт дёрнул огненными речами поднимать боевой дух у раненных, которые в это время рвали зубами подушки и кричали от полученных увечий, как новорожденные беспомощные младенцы, отнятые у матерей в карантин. И вот приспичило снабженцу раззявить бессмысленную пасть там, где людям не до героизма. Они уже перешагнули в другое измерение, где смерть не кажется злом. Где она является ласковой и доброй избавительницей от невыносимых мук. Где как раз мысли и планы о дальнейшей жизни и таких глупых теперь подвигах кажутся верхом абсурда.

Врачи попросили этого чиновника о необходимых медикаментах для лечения обширных ожогов, а он чего-то ляпнул про дедовские методы лечения мочой. Ещё стал распаляться, мол, наш солдат, панимашь, и в огне не горит и в воде не тонет! Дескать, среди нас сопливых хлюпиков нет, и всё такое в том же духе. То есть подтвердил лужёной глоткой неизменную закономерность, что о доблести и героизме больше всего кричат те, кто надёжно и гарантировано защищён от попадания на передовую. Это был представитель той самой армейской элиты, которая менее всего стремится жертвовать жизнью и благосостоянием ради победы, так как для этого всегда можно найти кого-то попроще.

Феликс Георгиевич слушал-слушал, потом вдруг какая-то неведомая сила подняла его с койки. И хоть был он уже без ноги, но умудрился схватить оратора за горло и предложил проверить, не утонет ли он сам в моче. Коли наш человек в воде не тонет, так может и в других жидкостях продержится? Несколько раненных вошли в такой же кураж, наполнили тут же целое ведро, сами догадайтесь, чем, и… Эксперимент показал, что в экскрементах жизнь для человека, пусть даже военного, невозможна. Снабженец, правда, не утонул, но очень уж обиделся.

Феликса Георгиевича хотели даже под трибунал отдать, а потом решили: шут с ним – в тюрьме совсем бандитом станет. Понизили в звании за недостойное поведение и отправили домой в чине капитана с дешёвым протезом на обрубке ноги. Ему бы покаяться, но этого он делать совсем не умел, и уметь не собирался. Наоборот, сказал: «Жаль, что не утопил».

Так неожиданно для себя оказавшись на гражданке, по мужскому обыкновению он сразу раскис и запил, что называется, по-чёрному. Жена его, по женскому обыкновению пыталась «бороться за мужа». Но однажды она ему так надоела с этой борьбой, что чуть не порешил благоверную. Запомнил только её испуганное лицо, как она хватает детей и убегает от него. А у него в руках – нож. Как?! Откуда? Сам испугался больше жены. Понял, что дошёл до ручки, до края. Пора останавливаться. У жены его возникла совершенно недопустимая по мужскому мнению для истинной женщины мысль: «На кой чёрт мне это надо? Я имею полное право на элементарное женское счастье, а великомучениц в русских святцах и так слишком много». Она сгребла двоих детей в охапку и укатила к маме в Псков. Феликс Георгиевич на неё, против обыкновения мужей, у которых всегда жена виновата, не обижался за такой фортель, а очень даже понимал. Тем более, благодаря её поступку, он вовремя опомнился и нашёл в себе силы остановить это медленное самоубийство. Понял, что не просто ногу потерял на войне, а всего себя там оставил. И с этим надо что-то делать.

Зачем он продолжает воевать, создавая сложные условия жизни для самых близких, хотя им и так не сладко? Легко жене было мотаться с ним всю юность по точкам службы? И должна ли женщина подыгрывать и прислуживать этим завоевавшимся дуракам? Что для её мира все эти бессмысленные войны, где они так остервенело молотят друг друга ради какой-то им самим непонятной цели?

За что ты там воевал? «Ради Родины», как лениво блеют избитые слова языки тех, для кого эта самая Родина ничего не значит? Нет, не за свою страну ты воевал, не за благополучие собственных детей, а за обогащение и бесконечное благоденствие чуждой тебе и совершенно чёрствой к таким, как ты, верхушки – различать надо. Если бы ты воевал ради СВОЕЙ страны, в твоём городе по идее не должно быть нищеты и бездорожья, твои дети должны учиться в лучшей школе. А здесь до сих пор нет ни одной нормальной дороги! Двадцать первый век на носу, а кругом бродят какие-то оборванцы, которые по пятьдесят лет непонятно на кого отпахали на заводах и в колхозах, и теперь на бомжей стали похожи. Любой мент по незнанию в кутузку может упечь как «асоциальный элемент». Что они обрели, когда ты якобы ради них свою кровь проливал где-то на чужбине? Ни-че-го.

Собрался он поехать к сестре, но потом передумал. Не захотел её расстраивать своим растерзанным видом. Старшую сестру он обожал и всегда тайно жалел. Была она замужем за матёрым бандитом, хотя при этом умудрялась быть счастливой, так как очень любила своего мужа. Из трёх её младших братьев Феликс Георгиевич был средним. Старший из них – Всеволод Георгиевич был физиком-ядерщиком и ещё в Перестройку уехал с семьёй в Иран. Младший состоял одно время в банде свояка и несколько лет тому назад был убит в уличной перестрелке. Так что из всего некогда большого их семейства сестра осталась самым близким ему человеком. Неугомонный свояк тоже звал в свою банду-команду, но Феликс Георгиевич отказался. Сказал, что навоевался и настрелялся в людей до боли в руках.

Поехал куда-то на Урал в заброшенный монастырь, так что некоторые решили, будто стал он отшельником. Но на самом деле Феликс освоил там кузнечное ремесло, да так виртуозно и самозабвенно стал им заниматься, что от заказов отбоя не было. Он делал непередаваемой красоты решётки для особняков новорусской элиты и такой же непередаваемой изящности оградки на кладбища. Для тех же новых русских. А поскольку и особняков, и богатых могил в последние годы стало появляться всё больше и больше, то и работа стала приносить хороший доход.

Феликс Георгиевич вернулся в родной город, поселился в опустевшем родительском доме и стал выполнять самые разные работы на заказ. Одному банкиру он выковал для усадьбы в Подмосковье точную копию ограды Летнего сада с такой же точной копией ворот Екатерининского дворца в Царском Селе. И хотя классицизм ограды и рококо ворот плохо сочетались друг с другом, но такие нелепые заказы не обладающих вкусом и стилем богачей были нормой. Да и отчего же не выковать, раз человек платит за свой каприз такие безумные деньги? Другому заказчику, финансовому директору солидной столичной фирмы, Феликс сделал копию ограды Фонтанного дома для особняка в Испании. Когда того нашли убитым в этом самом особняке, уже его родственники заказали ограду на могилу в виде решётки Певческого моста в Петербурге. Так же ему заказывали чеканку и травление для отделки богатых гробов.

Благодаря родству с Авторитетом, на него никто никогда не «наезжал», как на других граждан, занимающихся успешной индивидуальной трудовой деятельностью. Третью часть заработанных денег Феликс регулярно и без каких-либо дрязг отсылал бывшей жене в Псков, хотя она даже на алименты не подавала, испытывая перед ним определённое чувство вины. Но он сам так по-мужски распорядился своими доходами. Купил хороший импортный протез с имитацией суставов, научился на нём ходить. Женился на вдове с двумя детьми, через три года родили ещё двоих. Жил, в общем-то, тихо и размеренно. Недостатка ни в чём не испытывал, но и к излишеству себя не приучал. Пить бросил ещё до поездки в монастырь, а теперь выпивал только 23-го февраля на День Советской Армии «боевые» сто грамм. Других праздников не признавал. Так же не признавал он называть этот день Днём Защитника Отечества. Функция армии – выполнять приказ командования, а что взбредёт в голову командованию – защищать или атаковать своё Отечество – никто не знает. Военная тайна. Но присяга не должна исчезать вместе с уходом полководца, а что касается командования, то теперь каждый сам себе генерал.

Целыми днями он пропадал в своей мастерской. Редко кто видел, чтобы он что-то рассказывал или смеялся. Потом прикупил ещё пилораму и увлёкся работой по дереву. По учебникам сам освоил столярку, резьбу, мозаику и многие другие способы обработки древесины. Даже научился готовить липу для выделки шкатулок и матрёшек, а также наловчился вытачивать эти изделия на токарном станке, что является высшим пилотажем в токарном искусстве, если кто не знает. Его жена, учительница рисования и внучка потомственного богомаза, виртуозно их расписывала и даже наладила сбыт в сувенирный магазин в Петербурге.

Символы Советской России уже стали ностальгией, а символы новой России – успех и богатство – всё ещё являются недостижимыми для большинства россиян. И несамобытными в глазах сытых иностранцев, так как позаимствованы они были у того же Запада. Вот и вышла на арену старая новая матрёшка. Не участвовал в её производстве после Перестройки разве что ленивый. Эта румяная Матрёна с именем от латинского mater, означающего мать многочисленного семейства, возможность создать которое для многих современных россиянок стало непозволительной роскошью, с дородной фигурой в виде груши на фоне поджарых и бледных фотомоделей, всегда приветливая и яркая, стала производиться в огромных количествах, пользуясь таким же огромным спросом у иностранцев. Появился и новый вид матрёшки с царями или президентами в чёрно-коричневой гамме мужских костюмов и при постных лицах. Но иностранцы обожают именно матрёшек «старой формации» в образе румяных стопроцентных баб, которые могут и обедом накормить, и развлечь игрой на балалайке или гармошке, и кур с гусями выпасти, и детей нарожать. Для цивилизации западных бизнесвумен такой символ является даже более экзотичным, чем театр Кабуки.