Текст книги "Следующая станция – смерть"

– Братья-хохлы! – забасил капитан, едва прикрыв за собой дверь, – спасайте, а то за эти «глухари» мне уже светит должность участкового Анискина на Земле Франца Иосифа с предварительным разжалованием до младшего лейтенанта!

– А с полярным коэффициентом или без? – поинтересовался кто-то из наших эрудитов. – Потому, что если с полярным, так это еще ничего.

– Нечего смеяться над чужим несчастьем, – вмешался Старик. – Кличут вас как, товарищ капитан?

– Кличек не имею, а фамилия наша – Царев, – отозвался несчастный.

– И как это вы в эпоху развитого социализма да с такой монархической фамилией до капитана дослужились?

– А что? В Сталинграде в свое время был генерал-особист, тоже Царев – и ничего!.. Только не спрашивайте насчет родства, а то меня уже этим задолбали!

Тут и я вставил свои пять копеек:

– Лишь бы человек был хороший. Вот у нас в Киеве на телевидении генеральный директор – Власов. И тоже ничего…

– Лишь бы не Бандера, – буркнул Старик. – Хватит трепаться, пошли к Генералу.

Начальник наш, как мы и предполагали, широкий жест самарских коллег оценил высоко. Потому что немедленно позвонил в буфет и велел накрывать стол. Давненько наши оперативки не проходили так оживленно.

Назавтра мы проводили капитана Царева с его «багажом», затащили в самолет ящик киевского «алаверды» и вернулись в Управу догрызать вчерашнюю тарань.

– И вообще, – подвел итог наш Генерал, прихлебывая «Жигулевское», – да здравствуют мир и дружба между легавыми!

Затем он развил свою мысль:

– У нас, товарищи, как учил великий Ленин, должно быть две программы. Программа-минимум: найти, опознать, задержать и передать мадам в Россию за совершенные ею преступления. Мне говорили в парткоме министерства, что скоро декада украинской культуры в Москве, – было бы очень кстати. Программа-максимум – не просто выявить эту сволочь, а взять ее на горячем, но так, чтобы клиент не помер. Кстати, сколько на ней эпизодов?

– Десять, товарищ генерал. И все – со смертельным исходом.

Генерал захлебнулся пивом:

– Ни-и-ичего себе! Это ж я представляю, как натягивают самарских ментов в ихнем обкоме! Пожлобились волгари! Могли бы для активизации нашей оперативно-разыскной деятельности и балычок подбросить.

Вдохновленный таранью и пивом «на шару», я поднял руку и сказал:

– У меня есть план.

Старик нарушил субординацию и прореагировал раньше Генерала:

– Сирота, когда ты заявляешь, что у тебя есть план, я начинаю гадать – отправят меня в отставку со всем почетом или просто выкинут с работы к чертовой матери. От твоей инициативы нормальные люди очень быстро устают.

– Спокойно, товарищ подполковник, – утешил его Генерал. – Выбрасывать будем инспектора Сироту. Под духовой оркестр Киевской милиции. А мы с вами еще повоюем. Сирота, вы еще не передумали касательно своего плана?

– Не передумал! Предлагаю создать зону видимой оперативной тишины.

Тут уже застонал Полковник:

– Сирота, отставить! В прошлый раз в результате вашей «видимой тишины» обосрались один подозреваемый в момент задержания и еще половина Куреневки в своих квартирах. Поскольку мы, по вашей милости, выстреляли месячный лимит боевых патронов. И это называется «тишина»! Хорошо, что друг друга не перебили! Кстати, вы не подскажете, какая это сволочь визжала тогда явно измененным голосом: «Немцы Фастов взяли!», а? Что-то больно знакомые были интонации!

От автора: История относительно «зоны видимой оперативной тишины» будет, со всеми подробностями описана в повести «Отлов бандитов по-научному». Из нее вы узнаете, что и в жизни легавых случается минутка для веселой дружеской шутки, даже если ради этого выстреливаются на ветер боевые патроны.

Ну, а если серьезно, то «видимая оперативная тишина» – это форма оперативно-разыскной работы, которая применяется преимущественно с целью выявления и задержания вооруженных грабителей и сексуальных маньяков. Для этого в районе предполагаемой дислокации подозреваемых прекращается внешняя, видимая деятельность милиции, а чтобы отвлечь внимание преступников, где-нибудь в противоположном конце города устраивается громкая, демонстративная акция. Как правило, прием достаточно эффективный. Бандиты попадают в хорошо подготовленные засады.

Алексей Сирота:

К счастью для меня, у Генерала была иная точка зрения:

– Напрасно вы кипятитесь, товарищ полковник! Естественно, имели место недоработки, тут я с вами согласен. Зато были масштабность и размах! Старшие товарищи это отметили. Главное, что после этого на Куреневке не зафиксировали ни одного факта уличных ограблений. А если кто-то не добежал до унитаза, так это его проблема. Докладывайте, Сирота, ваш план.

Полковник вынужден был согласиться, но сделал это с таким выражением лица, с каким Понтий Пилат говорил: «Этого, как его там, фамилию забыл, отдайте ихним первосвященникам. Пускай судят. Кстати, когда же, наконец, горячую воду дадут, а то негде руки умыть?»

– Что я предлагаю? Подозреваемая действует в районах аэропортов и вокзалов. Точнее, в ресторанах на их территории. Загибаем пальцы: в Жулянах ей светиться не с руки, в Борисполе она прокололась и назад не возвратится. Не знаю, как насчет железнодорожного вокзала, но думаю, что как раз там нам стоит устроить хорошенький «хамишуцер». Пусть считает, что мы ее ждем именно там. Теперь о том, где будем делать засаду. Ресторанчик автовокзала на Московской площади отпадает – тесно, грязно, вдобавок туда постоянно заскакивают хлопцы из райотдела. А главное – клиент не тот! Автобусами пользуются люди несостоятельные. Следовательно, в прикупе у нас только Речной вокзал. Для того чтобы летом, не торопясь, прогуляться пароходом по Днепру вниз и обратно, нужны деньги. И немалые. К тому же, ресторан на Речном очень даже неплох. С точки зрения нашей брюнетки… Там нет верхнего света, сплошной интим…

Мое начальство переглянулось и мгновенно нашло идеальное решение:

– Операцию проводит Подольский райотдел, мы координируем. Ответственным будет Сирота.

Коллеги с Подола вначале даже заплясали:

– Мы с нашими дамами займем большинство столиков так, чтобы и муха не проскочила. А несколько мест для нормальных клиентов оставим подальше от входа. Давайте начнем уже сегодня!

– Парни, халявы не будет! Во-первых, бухгалтерия не утвердит смету на такую широкомасштабную пьянь. Разве что – за счет будущих премий ко Дню милиции.

Перспектива выпить в долг почему-то не согрела. Не прошла и идея скромно посидеть «на свои». Мне объяснили, что районный уголовный розыск – это не ГАИ. Потом, у каждого семья, дети…

– Это хорошо, что вы насчет семей напомнили. Давно хотел поинтересоваться, с чего это жены некоторых подольских милиционеров жалуются нам в Управу, якобы их мужья заявляются домой в чужой помаде? Я не ослышался, это вас в трамвае случайно задевают, когда вы к выходу проталкиваетесь? Любопытно, любопытно! Наверно, это у вас на Подоле легавые катаются в трамваях, разоблачившись до семейных трусов, поскольку помада зафиксирована не на одежде, а на теле. В других-то районах города форма одежды традиционная… Ладно, теперь по сути! Свободных мест будет с точностью до наоборот: два столика наши, остальные – клиентам. Иначе интересующая нас брюнетка нарвется на табличку «Свободных мест нет» и скажет своему кавалеру: «Любимый, давай через швейцара возьмем бутылочку и посидим на лавочке у Днепра. Студенческую юность припомним». Затем любимый случайно оказывается в воде, а мы с вами – в большой… неприятности. Единственное утешение – операцию начинаем сегодня.

Подольские пинкертоны взревели «Ура!» и в сей момент разбежались занимать места. Пришлось их останавливать и объяснять, почему Речной вокзал – это не Жуляны и не Борисполь. На Речном, чтобы угробить клиента, нужны сумерки, а еще лучше – ночь. Договорились начинать дежурство с восьми вечера.

Я отпустил коллег, сел верхом на стул и снова принялся рассматривать три фотографии на стенке. Знаешь, когда-то в студенческие годы я полдня простоял в Эрмитаже перед «Портретом Жанны Самари», пока ноги не заболели. Так вот, портреты пятидесятилетних упитанных транзитников, отравленных уже известной нам дамой, я рассматривал с неменьшим вниманием. Теперь я понял, что определенное сходство между ними существует. Одинаковый возраст, фактура, лица – высокие залысины, консервативная прическа, хорошо откормленные шея и щеки. И еще – выражение собственной значимости во взгляде. С такой харей сидят в президиуме торжественного собрания и фотографируются для районной доски почета.

Что там говорил Старик во время нашего ночного выжидания дезертира? Месть как мотив? Но пути этих троих пересеклись в одной-единственной географической точке всего лишь однажды, когда они, юными пионерами, отдыхали в Артеке. Но и то – в разных сменах и в разных отрядах. Вот, если бы убийца была их ровесницей… Но это уже версия из разряда «бред сивой кобылы».

Чтобы мне не мешали, я повесил с наружной стороны двери табличку, сворованную с трансформаторной будки. Череп и соответствующее текстуальное предупреждение должны были намекать коллегам, что меня лучше не трогать.

В Управе знали, что я не шучу. Особенно после того, как пришлось откачивать лишенного чувства юмора коллегу из ОБХСС. Когда он как-то в третий раз подряд проигнорировал табличку и мои устные предупреждения, я выстрелил в него из стартового пистолета, заряженного капсюлями от охотничьих патронов. Получил выговор и блаженное спокойствие.

Значит, месть… Кому – понятно. Вот они, передо мной, на стеночке. Но как это увязывается с семью старыми одинокими женщинами, которых брюнетка отравила на просторах Российского Нечерноземья? Логика отсутствует. Хорошо, оставим бабушек в покое, будем считать, что она на них технологию отрабатывала. Сосредоточимся на наших покойничках. Возможно, ей не нравятся немолодые, лысоватые мужчины с физиономиями для доски почета. Тогда почему не рыжие или не веснущатые? Гитлер, например, не переносил евреев и цыган… Все, приехал! До полного счастья нашему Генералу не хватает только версии касательно расистского мотива.

Мои философские размышления прервал звонок от Старика.

– Привет долбанутому инспектору от старого легавого. Зайди, покажу кое-что. Пригодится на старости лет.

Оказывается, Подполковник созвал общественный экспертный совет швейцаров ресторанов, в которых появлялась или могла появиться наша дама. Чрезвычайно интересный народ! Во-первых, почти все – бывшие менты в отставке или на пенсии. Исключение – дядька Черномор из Борисполя. Он, оказывается, в КГБ работал, нажил там язву и лечился на свежем воздухе аэропорта. Во-вторых, профессиональные рефлексы у швейцаров остались на уровне. После внимательного изучения фотографии подозреваемой почти все ее опознали. Оказывается, в последние дни она вертелась и на железнодорожном вокзале, и в Жулянах. Правда, в аэропорту она всего лишь заглянула в дверь ресторана, увидела там сержанта, который запамятовал ее фамилию, и вырулила куда-то на исходную позицию. Придурок с лычками вытаращился на нее, как баран на новые ворота, а вот швейцар запомнил – как сфотографировал. В ресторан аэрофлотовской гостиницы, который через дорогу, она не рыпалась. Почему – непонятно. В Бориспольский ресторан, естественно, дама тоже не совалась. Я думаю! После того шума, который она там подняла, на это не решилась бы даже сумасшедшая. А вот в Речной она не просто заглянула. Расспросила у швейцара, как заказать столик, с которого часа играет оркестр и кто из метрдотелей работает завтра, точнее, уже сегодня. Купила пачку дорогих сигарет «Киев» в картонной упаковке, оставила сдачу и ушла.

Старик сиял:

– Сирота, запомни: старого пса интуиция еще не подводит! Размах размахом, техника техникой, скоро этих ваших роботов повсюду наставите, но и я чего-то стою!

И вдруг помрачнел:

– Сразу надо было насчет швейцаров догадаться! Эх, не тот уже нюх и годы не те…

Оркестр на Речном начинал играть как раз с двадцати ноль-ноль. Раньше публика при деньгах не приходила, а если и приходила, то не упивалась до состояния острой необходимости послушать любимые мелодии и ритмы советской и зарубежной эстрады. Спецгруппа из райотдела прибыла со скоростью хорошо смазанной молнии. Все блистали отполированными штиблетами и выбритыми физиономиями. И все, не сговариваясь, надели модные рубашки терракотового цвета. Я загрустил: даже слепой, завидев этих инкубаторских, сообразит, из какой они птицефермы.

– Вы что, сговорились? – прошипел я на ухо старшему.

– Так это же самый писк! В такой рубашке майор Томин в последних «Знатоках» ходил.

Я, кажется, обещал когда-то рассказать о вожделенном антураже для идеального преступления: сиреневый туман над мокрой набережной, фонари, под которыми, в соответствии с классической шуткой, темнее всего, тихое сопение пароходов, которые настраиваются через месяц-другой закрыть навигацию и залечь в затонах до весны. Это по ту сторону окон, а по эту – характерный шум ресторана, соло саксофона в оркестре (кому-то приспичило «Вишневый сад» послушать), вспотевшая бутылка шампанского почивает в ведерке со льдом… последний глоток коньяка в рюмке мужчины: «За любовь пьют исключительно крепкое!» Неосторожный жест дамы, косметичка падает под стол, взмыленный кавалер лезет туда же. Там ему дают полюбоваться зрелищем голых женских коленок, которые пикантно раздвинулись… фривольный ракурс! Стоит задержаться несколько лишних секунд. А тем временем подруга добавляет в его рюмку к неповторимому аромату армянских гор непредвиденный Госстандартом ингредиент. Без цвета, запаха и вкуса – идеальная штука для аналогичных ситуаций. Партнер вылезает из-под стола, удовлетворив эстетические запросы и возбудив сексуальные…

«За любовь – до дна и стоя!» Несчастный! Пока ты высматривал в полумраке фасон трусиков, она уже вытерла нож и вилку и подала знак официанту убрать приборы. Через несколько минут гусара снова тянет под стол, но уже не из эстетических соображений. Заботливый женский голос: «Тебе плохо, милый? Здесь духота, выйдем на воздух. Нет-нет, давай я рассчитаюсь, а то ты посеешь деньги по всему ресторану». А некоторое время спустя – всплеск воды в заливе, и стук женских каблучков постепенно затихает где-то в полосе тумана, который очень кстати укрывает место вынужденного приводнения кавалера.

Утопитесь в своей Сене, товарищ Сименон! А вы, гражданка Агата, отправьте ему венок! Потому что даже в государстве плановой экономики и стихийного дефицита есть место для утонченного, рафинированного преступления!

Голос официанта перетащил меня из мира сладких грез в реальность советского ресторана:

– Вас к телефону! Вот сюда, за буфетом. Говорят, очень срочно! Мол, позовите старшего той засады, которая в вашем ресторане.

Поливая матом вслух ту неизвестную падлу, которая меня засветила, я осмотрел зал. Нашей дамы, кажется, еще не было. Швейцар от двери отрицательно покачал головой. В этот раз он был проинструктирован не только на реальную Курощапову, но и на приметы ее гипотетического спутника. В телефонной трубке трещало и квакало, так что до меня не сразу дошло, кто и откуда говорит. Оказалось – бывший чекист, швейцар ресторана аэропорта «Борисполь»:

– Если вас все еще интересует та дама, чью фотографию мы сегодня рассматривали, так она только что зашла в наш ресторан. С ней солидный, как для Кривого Рога или Белой Церкви, клиент. Немолодой, с животиком, скорее лысый, чем с волосами. Вас ждать?

Вот так, Сирота, умойтесь вашей философией! Вы для убийцы «зону видимой оперативной тишины» на Подоле приготовили, а она вас вычислила. И не просто вычислила, а приготовила свою «оперативную видимость». Засветилась для милиции на Речном, а сама пасет следующего покойничка за тридцать четыре километра от городской зоны. Так кто кого перехитрил? Или, как любит говорить наш Старик, кто кого держал за фраера?

Мой непосредственный начальник грустил в каморке администратора, потому, что в зале мог бы перепугать кое-кого из посетителей, которые его хорошо знали. Я заскочил туда и заорал дурным гласом:

– Шеф, она в Борисполе!!!

Господи, как мы мчались в тот вечер через туман по мокрому асфальту – сначала вдоль Набережной, потом через мост Патона, Ленинградскую площадь, Красный хутор и, от КПП – по трассе! Сто раз рисковали навернуться, последними словами крыли собственную самоуверенность и умоляли судьбу, чтобы выдержали покрышки наших машин и хватило коньяка в графине на ресторанном столике. Мы даже не позвонили ребятам из авиаподразделения, только приказали по рации гаишникам:

– Полную блокаду аэропорта «Борисполь» со всех сторон до особого распоряжения! И вызовите подмогу для нас!..

Когда мы, истекая горячим потом, были у цели, то чувствовали себя так, будто эти полсотни километров пробежали собственными ножками на рекорд. Однако это не помешало нам с первого взгляда оценить профессионализм бывшего конкурента из Конторы. Швейцар уже успел переодеться в официантский смокинг и позвать на помощь ментов с крылышками. Он стоял в зале возле колонны и невозмутимо протирал полотенцем фужеры со служебного столика. Коренастые коллеги из роты сопровождения рейсов блокировали главный вход, удачно прикидываясь нефтяниками в отпуску. Служебный ход через кухню, понятно, тоже был перекрыт.

А за метр от «нашего человека» удобно устроилась на стуле та, которую мы страстно желали увидеть собственными глазами. Ее клиент соответствовал описанию – морда, хоть орехи щелкай или цепляй на доску почета. Он как раз вытряхивал в свою рюмочку последние капли коньяка, а она незаметно подталкивала свою косметичку на край стола. Я так понял, что швейцару нашему и во время службы в КГБ не раз приходилось прикидываться официантом. Ни один его жест не вызывал ни малейшего подозрения и, в то же время, ни один жест тех, кто сидел за столом, не избежал его внимания.

Мы облегченно натянули на наши озабоченные физиономии маски беззаботных гуляк и, будто высматривая свободные столики, двинулись по проходу на боевую позицию. И в этот момент случилось то, о чем долго говорили в высоких инстанциях, что имело серьезные последствия, а главное – повлекло за собой очень принципиальные выводы. Правда, к нашей операции этот инцидент имел весьма посредственное отношение. Нет, в зал не вошел Магомаев с женой или Алла Пугачева со своим Орбакасом. Все было намного хуже!

Возле эстрады с оркестром еще в момент нашего появления в дверях была какая-то непонятная суматоха. Когда же до нужного столика оставалось сделать всего несколько шагов, чей-то властный голос с явно командирскими интонациями рявкнул:

– Молчать! Всем встать! Господа офицеры!..

Шум смолк, народ повернулся к эстраде и увидел там, в самом центре, пьянющего в зюзю капитана Советской Армии в полевой форме. В руках он держал отнятую у музыканта трубу, а перед эстрадой заканчивали строиться в шеренгу по одному еще пять храбрых защитников Отечества со стаканами коньяка в десницах. Дабы не упасть от излишне выпитого, левой рукой каждый крепко уцепился за соседа.

– Гимн! – заорал тот, с трубой, и поднес инструмент к губам.

Все, с нашей группой включительно, оцепенели. Потому что товарищ капитан заиграл не «Союз нерушимый» и не «Живи, Україно, прекрасна i сильна», и даже не «Ще не вмерла…», хотя последнее представить очень трудно: мы же не в Мюнхене и не в Торонто!.. Офицер начал, оркестр дружно подхватил… «Боже, царя храни!» А пятерка патриотов, трезвея от благородных чувств, заревела, каждый в своей тональности: «…сильный, державный, царствуй на славу, на славу нам!» Челюсти у всех отвалились, все вытаращились на эстраду – кроме двоих людей, которым не изменила выдержка. Первой была наша брюнетка, ей не надо было уже сталкивать косметичку со стола, потому, что ее партнер и так отвернул голову на 180 градусов. Женская рука молниеносно протянулась к стакану, из которого пил мужик. Но в это время в развитие событий так же молниеносно включилась хладнокровная особа номер два, старый чекист в смокинге официанта. Рефлексы его не подвели. Он уронил на пол фужер и полотенце и, прежде чем они упали на коврик, его руки крепко, как тиски, зажали ладонь отравительницы вместе с флакончиком. Да так крепко, что она чуть не потеряла сознание от боли. Ее дикий визг заставил опомниться нашу группу, и мы в считанные секунды в прямом смысле этого слова на руках вынесли парочку из-за стола в фойе. Мужчина, правда, при этом случайно приложился причинным местом об угол стола, но это даже лучше – не смог оказать сопротивление. Шуточки пьяных офицеров обошлись дорого им, зато очень помогли нам, потому что почти никто не обратил внимания на мгновенную акцию Киевского уголовного розыска.

Уже в вестибюле я вдруг громко расхохотался. Старик удивленно взглянул на меня:

– Ты чего?

– Несем, как икону Казанской Божьей Матери: на руках и под «Боже, царя храни»! Репина на нас нет!

– Креста на тебе нет, а не Репина, – отреагировал Старик, который, хоть и считал себя атеистом, но никогда не поминал всуе ни Господа, ни Матерь Божью.

От автора: Конечно, в историю с исполнением царского гимна в советском ресторане поверить трудно. Но когда я узнал из достоверных источников фамилию этого бравого капитана, всяческие сомнения сразу же отпали. Потому что Александр Александрович Гуртовенко, сын, внук, правнук и праправнук офицеров Советской и дореволюционной армий, мог и не такое! Мы познакомились с ним в Золотоноше, где он, изгнанный из воздушно-десантных войск за «оскорбление словом и угрозу действием генералу П.», дослуживал комбатом в бригаде противовоздушной обороны. А я тянул там срочную после Университета.

Действительно, Сан-Саныч, повторяю, мог и не такое. Как-то комендант гарнизона проснулся после могучей черной выпивки и увидел у себя на груди собственные хромовые сапоги. Он швырнул их куда подальше и в сей же момент дикий комендантский вопль поднял на ноги офицерское общежитие и прилегающую к нему территорию. Потому что сапоги кто-то привязал веревочкой к предмету мужской гордости горемыки-офицера. Поговаривали, дескать, это капитан Гуртовенко, но он спокойно объяснил, что, действительно, в три часа ночи, когда все уже лежали под столом, лично дотащил коллегу до его комнаты и положил на койку. А кто уже потом, что именно и за что коменданту привязывал, это не его, Гуртовенка, морока. Пить надо было меньше!

А вы говорите – гимн!

Алексей Сирота:

Музыкальные импровизации ансамбля под управлением А. А. Гуртовенко получили достойную оценку в специальном постановлении Главного управления культуры Киевского горисполкома «Про недопустимые нарушения репертуарной политики отдельными коллективами Киевского объединения музыкальных ансамблей (КОМА)». Наиболее употребляемыми словами в постановлении, как водится, были: указать, предупредить, освободить, объявить… и, наконец: «создать межведомственную комиссию для углубленного изучения с целью дальнейшего недопущения…» Насколько мне известно, дело поручили комсомолу и он его, как водится, блестяще завалил. Но это уже не наша, ментовская, забота. Мы свое сделали. Личность преступницы установлена, она сама выявлена и задержана. В придачу – упреждено еще одно убийство. Остальное – это уже для прокуратуры, которая начинает бить копытом, когда всю грязную работу сделали остальные. Мальчикам и девочкам с Ризницкой достанутся все лавры – и на голову, и в суп. А с нас, возможно, снимут наложенные раньше взыскания. И дадут догулять три недели прошлогоднего отпуска.

Догулять мне не дали. Хотя и прокурорские ямщики в этот раз не гнали лошадей. Еще бы – десять эпизодов убийств и одна попытка. Все это – особо коварным способом, с заранее обдуманными корыстными намерениями. К тому же, преступник – дама. Только не пиковая, как у Пушкина, а трефовая. За такой пасьянс летят большие звезды с погон или прокурорских петличек и перевыполняется лимит по смертным приговорам. Боюсь, что в нашей стране плановой экономики существует и такой норматив.

От автора: Прошу прощения, что опять перебиваю рассказ Алексея. Аналогичная криминальная история с большим количеством жертв случилась в Киеве лет через десять. И опять преступником оказалась женщина, а орудием убийства – яд, таллий… Правда, эта отравительница не относилась к криминальной среде. Она работала в обыкновенной столовой рядовой средней школы на Куреневке. Мотивы – вначале корысть, а потом месть (не так кто-то посмотрел) и, наконец, патологическая зависть (почему «они» живут лучше, чем я?).

Алексей Сирота:

Сразу после возвращения в Управу Генерал приказал мне подготовить все необходимые бумаги, как можно тщательнее и не торопясь. Слова «не торопясь» начальник подчеркнул интонацией. Я понял – и на Ризницкой, и на Богомольца сейчас лихорадочно накручивают междугородные телефонные коды. Потому что одно дело – свалить братской республике несколько «глухарей», а совсем другое – успеть в очередь за наградой, которую не ты добывал. Последнее, что я услышал, когда затворял дверь генеральского кабинета: «Москве мы первыми доложили!»

Я спустился в подвал к КПУ, сиречь, «камерам предварительного уединения». Не путать с аббревиатурой Компартии Украины! Возле двери, за которой сидела наша Курощапова, сопели, толкались и матерились за право заглянуть в глазок несколько старшин и сержантов ночной смены.

– А ну, кыш отсюда! – рыкнул я. – Это вам что – женский душ на пляже? Извращенцы недоделанные! Чтоб духу вашего тут!..

Любопытных сдуло, как бумаги со стола на сильном сквозняке. Остался пристыженный дежурный, к которому я обратился уже без крика:

– То, что я сейчас войду в камеру, ничего не значит. Есть там кто-то, кроме задержанной, или нет – не твое собачье дело! Стоять лбом в дверь и не моргать! Не спускать глаз, пока не сдадим в Лукьяновку. Будет плевать в глазок – терпи! Прижмет по малой нужде – надуешь в штаны, но с места не сдвинешься. На бабе десять убийств, а вы тут комнату смеха устроили. Открывай дверь!

Женщина сидела спиной ко входу. При моем появлении взглянула через плечо, но не встала.

– Извините, что в ресторане я не поздоровался и не представился. Я Сирота, фамилия такая, старший инспектор Киевского уголовного розыска. Позвольте сесть, а то сегодня изрядно набегался по вашей милости. Она смерила меня взглядом, но промолчала.

– Поскольку в «зону» вы уже ходили, не буду петь вам песенку о чистосердечном признании, которое смягчает наказание.

Женщина иронически улыбнулась, но я понял, что ирония касается не меня лично, а самой институции «чистосердечного признания».

– Я уже не говорю о явке с повинной. Хотя при определенной доле фантазии можно представить, что опергруппа вынесла гражданку Курощапову из ресторана на руках исключительно из-за ощущения огромной радости от факта готовности вышеупомянутой гражданки добровольно прекратить свою преступную деятельность и сотрудничать с Органами в интересах следствия.

И тут женщина впервые с момента задержания заговорила. У нее был низкий с легкой хрипотцой голос, который хорошо звучит по телефону и очень возбуждает некоторых мужчин:

– С «Боже, царя храни» вы здорово придумали. И заныкались, как надо. Потому, что на Речном я вашу легавскую мышеловку сразу просекла.

– Интересно, как?

– Нормальный мужик красивую бабу с ног рассматривает. Потом грудь оценивает и, уже в последнюю очередь, лицо. А мент на «шесть на девять» немедленно таращится, сопоставляет – та или не та. В железнодорожном ресторане тоже вами смердело, даже креозот не перебивал. И в Жуляны нечего было соваться, хоть сержант тот и тупой, как сибирский валенок, зато у официантки глаз змеиный. Точно, что запомнила! А в Борисполе было чисто, потому и рискнула, взяла клиента. И вы меня – тоже взяли, да еще и под оркестр! А я-то вначале обрадовалась, что не надо косметичку на пол ронять и фраеру под столом промежность показывать! Думаю, пока он лыбится, я ему в рюмку накапаю. Вот и накапала! На свою голову!

Я помыслил и решил не делиться славой с армейским капитаном. Если уж, выражаясь на языке преступников, «инспектору горбатого не слепишь», то пускай так и будет. Поэтому я только молчал и сочувственно кивал головой. Женщина жалобно вздохнула:

– Допрашивать пришли, или просто рассмотреть?

– Спасибо, насмотрелся. Мне ваше, как вы говорите, «шесть на девять» каждую ночь снится – в паре с Дзержинским.

– А он тут при чем?

– Его портрет у меня в кабинете перед глазами висит. А под ним – ваше фото на кнопке. Допрашивать вас я тоже не собираюсь – вот они, мои ручонки: ни блокнота, ни ручки. Но посидите вы до утра тут, потом в Лукьяновке парашу понюхаете, соскучитесь по мне, тогда, может быть, и пообщаемся через протокол. А сейчас я пришел исключительно, чтобы углубить вашу эрудицию. Вы слышали, что за последние годы практически всем женщинам-убийцам высшую меру заменили пятнадцатью годами?

– Говорили. Хотя, тоже не мед, особенно, если первые пять лет в тюрьме. Там или с ума сойдешь, или чахотку сразу подхватишь. Та же «вышка», только в рассрочку.

– Вижу, вы проинформированы, хотя после отсидки вас ни на одной «малине» не засекли. Впрочем, как говорит мой старый подполковник, разве сейчас «малины»? Дешевый бардак! Тем не менее, как говорили вам в школе, почти из каждого правила есть свое исключение. Когда я говорил, что женщин практически не расстреливают, это не значило – ни одну женщину не казнили! Об Анке-Пулеметчице вам рассказывали?

– Это что – кликуха, или та, которая в кино про Чапаева?

– Извините, я забыл, что эта история раскручивалась, когда вы свой срок мотали. К тому же, проходила эта пулеметчица не через милицию, а через КГБ. Вы угадали, это совсем другая Анка. Была такая, нежная, удивительная, отличница и, кажется, даже комсомолка. Перед самой войной. Когда немцы пришли, пошла к ним служить – в карательный отряд, и то не секретаршей. Ну, каратели, они и есть каратели – полное собрание всякой швали, по которой петля плачет. А наша барышня туда по идейным соображениям пошла, можно сказать – из любви к искусству. Потому что очень ей нравилось людей расстреливать. Из пулемета, отсюда и кликуха. Убивала наших пленных, партизан, евреев, просто заложников. Для нее – что ребенок, что калека на костылях, что беременная женщина – разницы не было. Всех косила!

– Сучка! – сказала Курощапова и выругалась. Кто бы говорил…

– Не возражаю. Войну она пережила, вышла замуж за инвалида Советской Армии, родила детей, дождалась внуков. Вот тут ее и взяли. Чекисты хвалились в прессе, что они, мол, искали ее долго и настойчиво. Да я думаю, взяли случайно, когда совсем другое дело раскручивали. Это уже роли не играет. Главное, хоть и была уже наша «пулеметчица» на заслуженном отдыхе, все равно ее расстреляли. Иначе народ бы не понял нашу самую гуманную в мире Советскую власть.