Текст книги "Чудо и чудовище"

– И ты посвящена в тайны Мелиты?

– В некоторые.

– Владычица всех обманов… Так ты обманывала моих родителей?

Бероя сделала охранительный знак.

– Адина и Тахаш были добры ко мне. И все, что я делала до сих пор, было для пользы моих хозяев.

– Но сейчас пришли иные времена, – с горечью сказала Далла.

– Нет! Моя хозяйка ты, а не Ксуф. И ради тебя я готова на все. Ты – дитя моего сердца.

– Тогда помоги мне! После того, как Фратагуна отказала, мне больше не на кого надеяться.

– Фратагуна? О чем вы с ней говорили?

Выслушав Даллу, нянька грустно покачала головой.

– Не обижайся, дочка, но она сказала тебе правду.

– Но почему? Разве это невозможно? Моя мать не могла забеременеть целых двадцать лет, и все же родила. И ты помогла ей, не отпирайся!

– Я и не отпираюсь… У бесплодия бывают разные причины. Иногда от него можно вылечить – целебными снадобьями, или иными средствами. Но здесь не тот случай. Ты здорова, тебя не от чего лечить. Дело не в тебе, а в Ксуфе.

– Так излечи его!

Бероя вздохнула.

– Можно приготовить зелье, от которого мужчина расслабленный станет крепок в чреслах и способен в постели не только спать. Правда, если он будет часто прибегать к этому средству, его здоровье пошатнется, его может постичь удар и даже смерть. Но…

– Неважно! Сделай такое зелье!

– Но если он не способен иметь детей, он и не будет их иметь, сколько бы зелья не выпил. Ксуф – не способен. Из рук богов он вышел недоделанным, и не сможет посеять свое семя ни в одной женщине. Но он никогда этого не признает.

– Что же делать, Бероя! Если я не дам ему наследника, он убьет меня, чтобы жениться на дочери Маттену!

– Это возможно. Он стареет, а таким, как он, с годами нужны девчонки. Они беспомощнее перед подобными скотами, чем зрелые женщины.

– Ты так спокойна, а у меня разрывается сердце! Чем ждать смерти от его рук, лучше мне броситься из окна, или удавиться!

– Не говори так, детка. Ты знаешь – твоя жизнь мне дороже собственной.

– Но что же делать, если нет никакого средства, чтобы спастись!

– Есть. И в этом Фратагуна сказала тебе правду. Только всякие зелья и снадобья здесь не при чем.

– Какое же это средство?

Бероя встала и подошла к окну. Полнолуние осталось позади, но нынче луна нисколько не уменьшилась и висела все так же низко.

– Разве ты не догадалась?

ДАРДА

К началу зимы они вернулись в Кааф.

То, что Паучиха связалась со слепым, особого удивления в отряде не встретило. Должно быть, люди и раньше догадывались, к чему идет дело. Без насмешек, правда, не обошлось. И, поскольку смеяться над Паучихой не решались – зачем зря рисковать жизнью? – ехидствовать пытались над Харифом. На свою же голову, ибо у него язык был подвешен лучше, чем у всех остальных, вместе взятых. Злобы, однако, в этом не было, и в город вернулись в хорошем расположении духа. А почему нет? Рейд был удачен, они никого не потеряли, притом что взяли добычи и врагов перебили изрядно. В Каафе уже было об этом известно от караванщиков, и люди Паучихи знали – их примут как героев и будут всячески ублажать.

По прибытии следовало поставить лошадей на конюшню, переправить часть добычи, вместе с долей, причитавшейся Иммеру, в храм Никкаль, и получить деньги у почтенного Шмайи по векселям Дипивары.

Занимался этим Лаши, и справился он со своими обязанностями отлично. Прочая добыча была поделена на всех. Оставалась еще плата от князя за службу, но ее должна была получить Дарда. Затем обычно собирались и вместе решали – что делать с наличностью: делить или откладывать на хранение под сенью Никкаль. Как правило, большая часть денег уходила в хранилище.

Дарда не думала, что ее связь с Харифом продлится дольше, чем прежние связи с женщинами. Главное для мужчины – свобода, полагала она, а Хариф, несмотря на свое увечье, вовсе не был беспомощным калекой, которому нужна забота. Он без страха пускался в путь по опасным дорогам пограничья, и тем более был способен выжить в большом городе. Но когда члены отряда, попрощавшись, стали расходиться по домам и временным пристанищам, он спросил у Дарды:

– А мне что делать?

– Хочешь, уходи, а хочешь – оставайся, – ответила она.

– Я бы предпочел остаться, – сказал Хариф. И добавил: – Если ты не против.

И они пошли к ней домой. В самом деле, глянуть со стороны смешно, думала Дарда. Оба с посохами, у нее на лице открытыми оставались одни глаза, у него – наоборот. Еще в дороге Хариф попросил Лаши достать ему чистую тряпицу и стал завязывать ее так, чтоб она закрывала его пустые глазницы. На вопрос Дарды, зачем это нужно, ответил: "чтоб тебе не было неприятно смотреть".

Когда они свернули на улицу, где стоял дом Дарды, Хариф пробормотал:

– А, старые гончарные ряды…

– Как ты узнал?

– Я много ходил по Каафу. Научился распознавать улицы – по поворотам, по запахам, по шуму…

– Странно, что мы с тобой ни разу не встретились.

– Такова была воля богов…

Она провела его в дом, объяснила, что где стоит. Сама, скинув плащ и положив оружие, вышла принести воды и сказать соседке, чтоб готовила обед.

Вернувшись, она застала Харифа стоящим у стола. Длинные пальцы слепого перебирали сложенные свитки.

– Ты умеешь читать? – спросил он, заслышав шаги Дарды.

– Тебя это удивляет? В Каафе немало грамотных женщин.

– Да, но это жрицы или знатные… хотя… с тобой пора бы перестать удивляться. К тому же это неважно. Я тоже умел читать. Много это мне сейчас помогает?

И потянулась зима, короткая зима Каафа. В это время небо было обложено облаками, дули пронзительные ветра, и веселый торговый город приобретал весьма унылый вид, но никто особенно не огорчался, потому что только зимой в Каафе шел дождь. По непостижимой воле Хаддада, Пастуха Облаков, эти самые облака, бегущие со снежных гор, почти не изливались над пустыней, зато над Каафом хлестало, как из открытого шлюза, и это было большим подспорьем для города, удаленного от рек, и питавшегося в основном из подземных источников. Недаром на крыше почти каждого дома в Каафе стояли чаны для дождевой воды.

Дарда посетила храм Никкаль, встретилась с князем и рассказала ему о купце из Паралаты. Иммер принял это к сведению. Они посчитали приход и расход, Паучиха получила плату, судьба которой была такой же, как обычно. Но большую часть времени она проводила дома с Харифом. Они занимались любовью и разговаривали. Такой у нее был отдых в эту зиму.

С Харифом было легко. С ним можно было не бояться, что его оттолкнет ее лицо, не надо доказывать, что она лучше, храбрее и умнее всех. И он был старше и опытней ее. Не настолько старше, как Ильгок, вообще годившийся ей в деды, но намного. Какой-нибудь высокоумный мудрец, ознакомившись с жизнью Дарды, сделал бы из историй с Ильгоком и Харифом далеко идущие выводы, заявив, что причиной всему – несчастное детство, где она не нашла в отце защитника и друга, а молодые мужчины, с которыми Дарда принуждена сражаться, представляются ей врагами… Дарда, выслушав это, назвала бы мудреца полным дураком, и вероятно, была бы права. Между этими историями не было ничего общего. Она предложила себя Ильгоку из гордости, не чувствуя к нему никакого телесного влечения. С Харифом было совсем не так.

Выразить это словами она не умела, да и не слишком хотела, хотя давно оставила в прошлом отроческое косноязычие. Лишь однажды она, то ли с одобрением, то ли с удивлением, заметила:

– А ты аскетом-то не жил все эти годы…

– Да. Не жил. – Угадав невысказанный вопрос, он усмехнулся. – Ты бы удивилась, если б знала, сколько женщин, иногда богатых и именитых, в отсутствие мужей водят к себе слепых, или посылают за ними старух. Они думают, слепой их потом не узнает и не ославит.

– Но ты бы мог узнать?

– Мог. Если бы захотел.

Дарда едва не спросила, не было ли среди этих именитых женщин госпожи Хенуфе, но передумала. Ей не хотелось посвящать Харифа в свои дела с градоначальницей и ее семьей, да и вообще в подробности своей жизни. Он и не настаивал. Единственное, что его, казалось, интересовало в прошлом Дарды – детство, Илай, родительский дом. Постепенно он вытянул из нее и историю с изгнанием из дома. Поскольку она случилось давно, Дарда могла рассказывать об этом без боли. Иногда Хариф рассказывал о себе. Дарда слушала с интересом, но не увлекаясь. В его сверхъестественные способности и в общение с богами она не верила. Хариф был умен, хитер, а долгая бродячая жизнь научила его проницательности. И все.

Она не скрыла от него скептического отношения к рассказам о пророчествах, предсказаниях и чудесных превращениях, вроде истории о той девочке, дочери князя Маонского.

– Может, чуда и не было, – отвечал Хариф, – а девочка была. Я ее помню. Ведь ее лицо было последним, что я видел в жизни. – И помолчав некоторое время, сказал: – Я был тогда молод и счастлив. Маон был для меня лучшим городом в свете.

В его словах было столько горечи, что Дарде захотелось его утешить, чего с ней в жизни не случалось.

– Тахаш давно умер, а тебя наверняка забыли. В Маоне больше нет княжеской власти. И ты бы мог вернуться туда.

– Нет, – жестко произнес он. – Этот город меня обманул. Я брожу с детских лет, и обошел многие города и царства. Но лишь в Маоне почувствовал себя дома. Здесь, подумал я, мне нужно остаться. А Маон меня предал. Я не хотел бы туда вернуться, даже если в Маоне мне ничто не угрожает. – Обернув невидящее лицо к потолку, он заключил: – Об этом я прежде никому не говорил. Только тебе. – Затем его настроение переменилось. – Ты – иное дело. Ты правильно выбрала город. В другом ты считалась бы злым демоном, а здесь – любимица богов. В другом тебя сочли бы предательницей за то, что бросила разбой и пошла на службу князю, а здесь ты героиня. И пусть горожане не смогли полюбить тебя – ты заставила их собой восхищаться. И если дело дойдет до обмана, скорее ты обманешь город, чем город – тебя.

Так проходила зима. Но зима в Каафе короткая, и отряд Паучихи снова должен был отправляться на службу.

На сей раз не могло быть и речи, чтобы взять Харифа с собой.

– Тогда нам невероятно повезло, что после нашей встречи не пришлось ввязываться в бой, – сказала Дарда. – Больше такое не повторится. И мы не можем бросить тебя в пустыне, а в городе ты сам справишься.

– То есть сразу скажи – я вам мешаю.

– Да. Мешаешь. Кому другому надо бы объяснять, а ты умный, ты и так понимаешь. Впрочем, если хочешь жить в этом доме – живи.

Он, безусловно, понимал. Но, хоть он и не показал виду, Дарда чувствовала, что сильно обидела его. Жаль, но и эта связь оказалась обрубленной. Однако ради его и своей прихоти она не могла рисковать жизнями всех остальных.

Дальнейшие события подтвердили ее правоту. Это был тяжелый рейд… Ожидаемые мстители из Фейята прорвались через границу большим числом, и приходилось всячески изворачиваться, чтобы дробить их силы, подстерегать и заманивать. Они почти не сходили с седел. В довершение всего попали в песчаную бурю. Три человека погибли в бою, еще пятерых довезли до Каафа ранеными. При подобных обстоятельствах это были не такие уж большие потери, но для Дарды, ценившей жизнь каждого из своих людей, это был не довод.

Дарда была уверена, что никогда больше не увидит Харифа. Но, к ее искреннему удивлению, он оказался дома, и приветствовал ее так, будто они расстались без взаимных обид. Значит, ей тоже не стоит помнить об этом, решила Дарда.

– Не оголодал тут без меня? – спросила она.

– Нет. И даже не слишком донимал твою соседку. Это только ты не хочешь знать будущего, большинство людей к этому стремятся, причем готовы платить. А я не жадный, много не прошу. И отец Нахшеон меня со ступеней храма не прогоняет.

– А был бы ты жадный, согнал бы, так? Чтобы храм не обирал? Ладно, пусть сегодня соседка потрудится…

За ужином Хариф расспрашивал Дарду о том, что было с ней за эти месяцы, потом вдруг, отвернувшись к стене (они оба сидели на кровати), сказал:

– Совсем забыл. Приходила девушка по имени Ахса.

– Ахса? Что ей нужно было?

– Повидать тебя.

(Сначала он услышал позвякивание ножных браслетов и запястий, шелест одежды. Запахло мускусом и розовым маслом. Потом женский голос спросил:

– А где… Дарда?

– Ее нет сейчас в городе. Кто ты, девушка?

– Меня зовут Ахса.

– Я слышал о тебе.

– Я о тебе тоже слышала. Ты – тот слепой, с которым она живет ).

– И чем она теперь занимается?

– Она – танцовщица в храме Мелиты.

(– Скажи ей, что я молюсь за нее Мелите.

– Дарда не чтит Мелиту. Ее богиня – Никкаль.

– Я знаю. Но Мелита – владычица красоты. Она может совершить чудо, как в Маоне и сделать Дарду красивой. И еще скажи ей, что я по ней скучаю. )

– Она сказала, что скучает по тебе.

– Просто в храме ей приелись мужчины.

– Наверное, так.

(– Ты не обидишь ее, слепой?

– Она сильная женщина, сама кого хочешь обидит.

– Не прикидывайся дураком. Ты прекрасно понял, о чем я. )

Дарда нахмурилась, раздумывая. Она не говорила Ахсе, где живет. Следовательно, ей сказал об этом кто-то другой. Кто-то, кого Дарда близко знает. И князь прознал об этом от кого-то из ее окружения. Или все же Иммер лгал и держит в отряде лазутчика?

Впрочем, пока что были другие заботы.

Они вернулись в Кааф не в срок, и не затем, чтоб отдыхать. Нужно было восполнить потери. Но Дарда все-таки выкроила время, чтобы побеседовать с матерью Теменун.

Хариф спал, когда она вернулась, и Дарда решила без помех заняться делом. Она развела во дворе огонь, вскипятила воду в котелке, отсыпала туда часть содержимого из свертка, который ей вручила жрица, и отнесла в дом – настаиваться.

Однако Хариф к тому времени проснулся. Принюхался.

– Полынь, спорынья… что еще?

– Кое-какие травы и листья, – недовольно сказала Дарда. Она почувствовала, что неприятного разговора не избежать.

– Ты беременна?

– Нет. Но это может случиться. Я была беспечна, и мать Теменун поделом выбранила меня.

– Ты не хочешь иметь детей?

Ей не понравилось, как это прозвучало, но она постаралась ответить без резкости.

– Я не могу себе этого позволить. Что, если ребенок будет похож на меня? Особенно, если это будет девочка? Я, правда, на своих родителей ничуть не похожа, но зачем рисковать?

– По-моему, ты вполне свыклась со своей наружностью и неплохо себя чувствуешь.

– Верно. Но никому не пожелаю пережить то, что испытала я в детстве. Не знаю, уж чем отец с матерью так прогневали богов…

– Думаю, что боги здесь не при чем. Иногда хворь, которой когда-то переболели родители, сказывается на ребенке. Еще такое случается, если женщина рожает поздно…

– Откуда тебе это известно?

– Я беседовал с опытными лекарями и повитухами. До нашей встречи на границе, задолго до нее… Надеюсь, госпожа Теменун знает, что делает и точно отмерила дозы. Настойкой спорыньи можно отравиться…

– Или сойти с ума, – закончила Дарда. – А еще спорыньей бывает, пользуют мужчин. Но тебе без надобности… А вот ты слишком много знаешь о женщинах и их делах.

– Удивительно, сколь много нового узнаешь после того, как ослепнешь, – отозвался Хариф.

Снова ее царапнул его тон. И не зря. Но по крайности, он не помешал ей выпить настой. Однако Дарда не сомневалась, что он был оскорблен. Слепой мужчина – все равно мужчина. Если женщина не хочет иметь от него ребенка, это удар по его гордости, даже если ему самому ребенок без надобности. А Дарда оскорбляла самолюбие Харифа не в первый раз. Никакого удовольствия ей это не доставляло, но и обманывать его она не хотела. По ее разумению, Хариф должен был затаить обиду – то, как он говорил о Маоне, выдавало, что человек он злопамятный. Но он вел себя так, будто ничего не изменилось. Дарда этого не понимала, и однажды спросила его, как он выносит ее поступки? Он рассмеялся.

– Потому что я люблю тебя, глупая женщина.

– Врешь ты все. Меня нельзя любить.

– Опять ты заводишь песню про свое лицо. Ты забываешь, что я его не вижу. То, что не нравится другим, я – не вижу. А то, что я чувствую и слышу… Мне нравится, например, твой голос.

– Деревянный.

– Ровный. Ты не визжишь и не пищишь, как другие женщины. В твоем голосе есть покой, а это важно. Или ты ждешь, чтобы я похвалил твое тело? Сказал про твои груди, небольшие, но упругие и соразмерные, как раз такие, какие приятно охватить ладонью? Про твои длинные стройные ноги? Изволь…

Она слушала – и не верила ни на грош. Женщину проще всего подкупить лестью, и это тоже была лесть, хотя и не такая грубая, какую приходится обычно слышать. Но все равно, слушать было приятно.

И в чем она могла упрекнуть его? Слова Харифа о любви Дарда считала лживыми, но любила ли она его сама? Сомнительно. Ей было с ним хорошо и многое в нем вызывало у нее искреннее уважение. Но если бы она его любила, то не стала бы покидать ради службы на границе. И забыла бы о своих страхах, и решилась родить. И, конечно, ничего бы от него не скрывала, и не знала сомнений.

Но с тех пор, как Дарда стала взрослой, она не перед кем не раскрывалась полностью, и не доверяла ни одному человеку, невзирая на самое доброе и дружеское отношение. Ни мать Теменун, ни Лаши, ни Шарум не стояли для нее выше подозрений. Она не могла забыть о визите Ахсы. Возможно, за этим не крылось ничего. Возможно кто-то из людей расслабился в удовольствиях, предлагаемых храмом Мелиты. Но и это было плохо. А что, если Ахса в действительности не приходила, и Хариф все выдумал с какой-то непонятной ей целью. Проще всего было бы прийти в храм Мелиты и попытаться выяснить у Ахсы. Но если тот (или та), кто затеял интригу, от нее именно этого и ждет?

Меж тем снова пришло время возвращаться на границу. Пока она собиралась, Хариф спросил:

– Вы заключили договор с Иммером на какой-то определенный срок?

– Нет. Границы нужно защищать всегда, и пока здесь не будет достаточно солдат, обученных не хуже моих людей, налеты не прекратятся. Но, возможно, если б я захотела уйти, Иммер бы меня отпустил. А не отпустил бы – я бы и так ушла.

– Однако ты не уходишь, и не строишь никаких планов. Думаешь, ты уже достигла своего предела?

– Не знаю. Пока что ничего иного мне не хотелось.

– Уверен, что ты способна на нечто большее, чем гоняться по пескам за преступниками.

– Наверное. Ну и что?

– Странно, что при такой дьявольской целеустремленности ты совсем не честолюбива.

Дарда не ответила. Она думала о другом.

Теперь она не говорила Харифу, что он может остаться в ее доме. Это подразумевалось само собой.

Перед уходом она сказала ему:

– У меня к тебе просьба… не так, чтобы неприятная… Сходи в храм Мелиты. Это не храм Хаддада, слепой может прийти туда, как и всякий другой. Повстречайся с Ахсой. И спроси у нее – от кого она узнала, где меня искать?

ДАЛЛА

Царь Ксуф не взял штурмом крепость Маттену. Но и князю надело сидеть в осаде. Он заплатил Ксуфу изрядный выкуп, после чего правители заключили договор, поклявшись быть вечными союзниками. Так что можно было считать предсказание Булиса сбывшимся, и войну – завершившейся победой зимранского оружия.

Прогрохотали по улицам боевые колесницы, протопали пешие воины – в меньшем количестве, чем уходили, ибо заключению договора предшествовало немало стычек. Но какой славный полководец считает, сколько полегло пехоты? Знатные воины сражаются в колесницах. Ксуф был доволен, как не был доволен уже давно, и его начищенные до блеска доспехи, казалось, излучали сияние, исходившее непосредственно от его персоны. Криос, сопровождавший своего государя, был скорее мрачен, но он вообще веселостью нрава не отличался, и его угрюмость не портила Ксуфу настроения. Царь сожалел лишь об одном – не удалось захватить таких пленников, чтоб их можно было с честью сразить на ритуальных поединках. Всех знатных пленных пришлось по договору вернуть Маттену. А от простолюдинов – ни чести, ни пользы, ни удовольствия.

А удовольствие он был намерен получить. В первую очередь от пира. На заднем дворе резали свиней и телят, котлы на кухне бурлили, как вулканы над жаром преисподней. Погреба стояли распахнутые, и слуги ,таская оттуда наверх всяческую снедь и кувшины с вином, падали с ног от усталости. А от запахов, распространявшихся из кухни, даже не слишком голодный человек мог бы захлебнуться слюной. Так что Ксуф пребывал в предвкушении, когда появился Рамессу, и, кланяясь, сообщил, что госпожа царица почтительно просит своего повелителя почтить ее посещением.

Ксуф озадачился. Он посещал жену, когда считал нужным, и она покорно принимая его, никогда не выражала желания видеть его чаще. Кстати, это Ксуфа ничуть не оскорбляло. Проявлять какие-то желания пристало только продажным женщинам, законным женам полагается быть скромными. Далла полностью отвечала этому требованию. Посему Ксуф был более чем удивлен. К тому же время до пира еще оставалось… Он проследовал за евнухом на женскую половину.

Далла встретила мужа, сидя в кресле, закутанная в длинное лазурное покрывало. Но стоило Ксуфу переступить порог, она встала, и, пройдя несколько шагов, склонилась в поклоне. При этом покрывало как бы случайно соскользнуло с ее плеч и упало на ковер. Платье фиалкового цвета из тонкого виссона плотно облегало ее, не скрывая ни одного изгиба тела. На Далле почти не было драгоценностей, только чеканное ожерелье из белого золота, словно бросавшее отсвет на ее блестящие волосы, собранные в высокий узел, точно так же, как цвет платья подчеркивал редкостный оттенок ее глаз.

Конечно, царица всегда хорошо и богато одета, а для парадных выходов в распоряжении Дарды было множество нарядов и украшений, к этому Ксуф привык. Но все равно, сегодня она выглядела как-то не так.

– Приветствую моего господина, – сказала она, и голос ее трепетал. Он часто трепетал в присутствии Ксуфа, но сейчас, казалось, вовсе не страх был тому виной.

– Ну, здравствуй, – Ксуф обнял ее и сел в кресло. – С чего это тебе неймется?

– Я виновата, что потревожила тебя. – Далла опустилась на колени у ног Ксуфа. – Но я осмелилась прервать покой государя, чтобы сообщить тебе нечто важное.

– Вот как? – По разумению Ксуфа, женщина могла сообщить только одну достойную внимания весть. – Ты беременна?

– Еще нет, но…

– Что значит, "еще нет?!" Голову мне морочить вздумала?

– Не гневайся, господин мой! – Далла умоляюще протянула к мужу руки. Однако не заплакала. И слезливые ноты, так раздражавшие его обычно, не звенели в ее голосе. – Выслушай меня, молю.

Ксуф пробурчал что-то неопределенное, но прерывать не стал.

– Во дни, когда ты сражался с врагами, я нередко посещала храм Мелиты, и там молила богиню даровать мне сына, а тебе – наследника. Я плакала и осыпала богиню дарами. Лучшие благовония возжигала я ей, чтоб она склонила ко мне сияющее лицо. И вот однажды, утомившись от рыданий и молитв, я заснула в храме у подножия статуи. И во сне мне явилась Мелита, красивее всех смертных женщин. Голосом, нежным, как у горлинки и сладким, как мед, она сказала мне: "Твой господин сейчас одерживает победу над врагом, ибо снискал он благоволение Кемош-Ларана, ярого в сражениях. Когда вернется он в дом свой, омойся, умастись маслами и жди супруга на ложе. Если он в ту же ночь придет к тебе, еще исполненный духа Кемош-Ларана, непременно зачнешь и понесешь во чреве".

Проговорив все это, Далла склонила голову, так что Ксуфу стал виден ее затылок.

Никогда царь не слышал, чтоб его жена говорила так длинно и так красно, не хуже, чем жрица какая-нибудь. Это удивило его не меньше, чем содержание ее слов.

– И это тебе приснилось? – недоверчиво спросил он.

– Да, господин. А всем известно, что сны, которые посылаются в храмах – вещие.

Она прижала руки к вздымавшейся груди. Отливающие золотом пряди, выбившиеся из прически, падали на стройную шею.

Ксуф смотрел на жену. Ее тело, обтянутое прозрачной тканью, выглядело безупречным, а поза, выражавшая полную покорность, была более, чем притягательна. Но… У него ужасно заурчало в брюхе. Голод заглушал в нем все иные желания. Он поворочал головой в поисках какой-нибудь еды, не увидел ничего, кроме блюда с финиками, и скривился. А время пира приближалось. Ксуф всхрюкнул, встал, отодвинул кресло, и буркнул:

– Там посмотрим.

Когда он вышел, из-за колонны появилась Бероя и помогла Далле, у которой от неудобной позы затекли ноги и спина, подняться и сесть.

Далла сглотнула. Оттого, что пришлось долго говорить, горло у нее пересохло.

– Он не придет, – прошептала она.

Бероя вынула гребни из ее прически, высвободила волосы, и, пригнувшись к уху воспитанницы, тихо произнесла.

– Придет, не бойся. У меня есть доступ на кухню, и я его так напою-накормлю, он не то что придет, прибежит, как пес бешеный. Ты все сделала правильно. Говорю тебе – ничего не бойся. Отдыхай пока.

Легко сказать – отдыхай! Но Далле и в самом деле нужно было набраться сил. Кто бы мог подумать, что она будет обольщать ненавистного мужа и зазывать его к себе на ложе? Она сама не была уверена, что сумеет это сделать. Даже вчера. Даже час назад… Сил ей придало известие, что дочери князя Маттену не было в обозе, прибывшем в столицу. Значит, Ксуф не собирается расправляться с женой немедленно… Значит, время еще есть.

Оставалось верить, что Бероя сможет исполнить то, что обещала. И Далла верила. Ведь в том, что она сделала, она никак не обошлась бы без Берои. Да и не решилась. Бероя выбрала подходящий день, когда Рамессу выехал в одно из загородных царских имений. Она добыла платье служанки, платок и грубую обувь, она загрузила служанок тяжелой работой, так что им было не до прогулок по ночам, а кое-кого, наказывая за оплошность, закрыла в подвале. И, наконец она, сжимая под покрывалом нож, несла стражу у входа в каморку конюха.

Но, сколько бы ни сделала для нее Бероя, главное все равно пришлось на долю Даллы. Главное и худшее. Не то, чтоб это оказалось так уж больно. Ксуф приучил ее терпеть боль. Но Ксуф имел на нее право, он был ее законный муж и царь. И, пусть он бил ее и мучил, он ее, по крайней мере, замечал. Пусть ему было наплевать на ее чувства. Онеат о том, что существуют какие-то чувства, просто не подозревал. Он был таков, каким мечтал, но не мог быть Ксуф – могучим и неутомимым животным. И тупым. Даже если бы Далла не закутала лицо платком, не полагаясь на ночную темноту, вряд ли бы он опознал ее. Скорее всего, он даже не в состоянии был определить, одна ли женщина была с ним в эту ночь, или несколько. Для Даллы это было спасительно, но усиливало унижение. Унижение – вот это было хуже всего. То, что она, дочь и наследница князей Маонских, царица Зимрана, любимица Мелиты, ради спасения жизни вынуждена – рядом с конюшней, на грязной соломе – отдаваться темному скоту, который никогда не поймет, на какую жертву она пошла. И все-таки она это терпела – чтобы больше не приходить сюда.

Она вернулась к себе перед рассветом. Того, что она получила от конюха, Ксуфу хватило бы на год. Но полной уверенности, что ей удалось забеременеть, быть не могло.

Бероя согрела воды и помогла своей госпоже вымыться и переодеться в чистое. И от этого стало только хуже. Оцепенение, в котором Далла пребывала душой и телом, ушло, и царица содрогнулась от омерзения. И не могла оправдаться тем, что стала жертвой насилия. Разве бывает насилие у скотов? Они скоты и действуют по-скотски, как им и подобает.

Но как могли служанки получать от этого удовольствие, – от темной, тупой, безличной мужской силы? Ведь самой развратной из женщин хочется, чтоб ее любили и ласкали, а не драли, как кобылу на случке. А это значило, что невольницы, окружавшие Даллу, и сами были такими же похотливыми животными, как Онеат. Они были ей отвратительны.

Далле было невдомек, что именно безличность происходившего и привлекала этих обездоленных женщин. Сознание того, что ты используешь мужчину для собственного развлечения, в то время, как все другие используют тебя, было сильнее, чем похоть.

Последующие три дня Далла пролежала в постели. Бероя заявила, что госпожа царица дурно себя чувствует, и не позволяет ходить за собой никому, кроме старой няньки. Далла и впрямь чувствовала себя не лучшим образом, но Бероя держала ее в постели, чтоб никто не видел синяков на теле царицы.

И сколько бы мучений не вынесла Далла, неизвестно, был ли от этого прок. Она не могла заставить себя повторить опыт. Бероя и не уговаривала ее. Рамессу прибыл из поездки, и при нем нянька не хотела рисковать жизнью своей воспитанницы.

И потянулись дни, полные томительного ожидания и страха перед будущим. Те самые дни, когда Ксуфу прискучило бестолку осаждать Маттену, и он приступил к переговорам. Оставалось только молиться всем богам, чтобы переговоры продлились в меру долго.

И тут померещилось, будто боги или демоны услышали мольбы. Спустя две недели после ночи с Онеатом у Даллы не пришли месячные очищения. Конечно, срок был слишком мал, чтобы утвердиться в уверенности, но появилась надежда.

А еще через неделю вернулся Ксуф. И если Далла была беременна, ей следовало немедленно залучить мужа к себе в постель. Тогда ребенок появится на свет в срок, который не вызовет сомнения Ксуфа. Далла с трепетом ждала, что муж нашел ей молодую преемницу. Однако и здесь боги, столь долго остававшиеся глухими к ее молитвам, отвели опасность. Дочь Маттену оказалась слишком молода – даже для Ксуфа. Ей было всего десять лет, и отец пока что не желал, чтобы она оставила родительский дом. И Далла, затвердив придуманную заранее речь, послала Рамессу за Ксуфом.

Ей казалось, что она потерпела поражение. Ксуф был удивлен ее рассказом – и только. Но Далла недостаточно ценила себя – или возможности зелья, приготовленного Бероей. Или Ксуф в самом деле возомнил, будто в него вселился Кемош-Ларан. Кто знает? Еще пир не кончился, еще гремели внизу пьяные хоры под свист флейт, когда царь появился в заляпанной свиным жиром и вином праздничной пурпурно-алой одежде, со всклоченной бородой и налитыми кровью глазами.

Наверное, впервые в жизни он ощущал себя тем, кем приказывал именовать – буйным быком. Или, по крайности, бешеным псом, как сказала бы Бероя. Как и тогда в конюшне, Далла снесла все безропотно. Но утром, после ухода Ксуфа, она сказала няньке:

– Ненавижу мужчин. Всех.

Бероя никогда не слышала от воспитанницы ничего подобного. Да и голос ее звучал непривычно – сухо и ломко. Поэтому Бероя не стала ни возражать, ни увещевать. Лишь спросила:

– А Регем? Разве он был плохим?

– Регем был слишком хорош. Оттого боги и забрали его к себе.

И все же, путем унижений и мук Далла добилась того, чего желала. Многие скажут, что это единственный путь к победе для женщины. Но Далле не хотелось об этом думать.

Месяц спустя она могла с уверенностью считать, что беременна. И лишь тогда рискнула объявить об этом Ксуфу. Присланные царем опытные бабки-повитухи, осмотрев Даллу, подтвердили ее слова.