Текст книги "Чудо и чудовище"

– Я-то все думаю, почему ты не захватываешь город, хотя это в твоих силах. А у тебя вот, значит, какие планы. Одного Каафа тебе недостаточно!

Дарда промолчала.

– Что же, если ты не собираешься выдергивать из-под меня мое кресло, позволь дать тебе несколько советов. По-дружески. – Он усмехнулся. – Как князюь – княгине. Кааф ты можешь подчинить. Тебя здесь знают, тебя здесь ценят. Но как только ты выйдешь за стены Каафа, все изменится. Это будет война, Пау… Дарда. А ты даже не представляешь себе, что это такое. Не спорю, с оружием ты хороша. Лучше всех, наверное. Но война не сводится к тому, чтобы махать мечом. И тебе никогда не приходилось командовать отрядом больше чем в тридцать человек!

– Когда ты направлял меня защищать границу, тебя не очень беспокоило то, что я не умею воевать.

– Я направлял тебя против разбойников, а не против армии. Ты имеешь хоть малейшее представление о действиях тяжелой пехоты, о боевых колесницах? У Криоса все это есть, и сверх того, что бы о нем не думали, у него многолетний опыт! И сколько бы горожан и пастухов не увязалось за тобой, это тебе не поможет!

– Верно. Но в Каафе, помимо купцов и ремесленников, есть люди, чей воинский опыт не уступит опыту царского полководца. И которые знают, как справляться с тяжелой пехотой и боевыми колесницами. Если они будут на моей стороне, удача от меня не отвернется.

Иммер сморщился. Пропустил сквозь пальцы заплетенную в косички бороду. Дарда. не называя вещи своими именами, достаточно прямо предложила ему, царскому наместнику, принять участие в восстании против правящей царицы. И, удивительное дело, это его не оскорбило. Напротив – он только сейчас это ощутил – его оскорбляло то, что до сих пор ему не предлагали поучаствовать в том, что затевается. И вообще затеяли без него. Но сразу решиться он не мог. Не так это было просто.

Дарда молчала, не торопя его. У нее в запасе был веский довод: "я когда-то спасла твое состояние, честь твоего дома, и, может быть, жизнь" – и далее рассказ, как именно. Но она не хотела его использовать. Потому что этот довод, сделав Иммера ее союзником, одновременно превратил бы его во врага. Он бы никогда ее не простил. А мстительность – это сила, не признающая преград. Теперь она узнала это по себе.

Иммер перестал мучить бороду и посмотрел ей в лицо.

– Я не могу ответить сразу. Я должен посоветоваться со своими людьми.

У него была отличная память. У Дарды – тоже.

И двое негодяев, делившиех власть в Каафе, рассмеялись.

ДАЛЛА

– Откуда она взялась, эта самозванка? – брюзгливо спросил Рамессу.

Далла отвернулась. Она прекрасно знала ответ, но ничто на свете не заставило бы ее заговорить.

Катастрофа в Маоне оказалась лишь прелюдией к новому обвалу бедствий. Никому ничего нельзя поручить, все подвели ее, и безмозглый дурак Бихри, трус и предатель… но Далла все же верила, что, обрубив концы, обеспечила себе некоторую безопасность. Так нет же! Пришло известие о восстании в Каафе. И о той, которая его возглавляет…

– Какая разница? – сухо ответил Криос. – Мне наплевать, существует ли она вообще. Этот жирный негодяй Иммер – вот кто главный виновник. Всегда был хитер. Его затея, не сомневайся.

Рамессу кивнул.

– Доселе никто из градоправителей не рискнул посягнуть на верховную власть. Они все бы тогда перегрызлись. Но с этой историей о законной наследнице Иммер получает сильное преимущество. Он ведь как бы не за себя сражается, а за справедливость. Нирцы просто помешаны на справедливости.

Далла взглянула на своих советников почти с благодарностью. Объяснение Рамессу звучало правдоподобнее самой правды. И если в Зимране примут на веру то, что говорит царский казначей – а они примут, столица привычна к интригам – то она спасена. Если только…

Если мятежники не победят.

– Неважно, что он придумал, – Криоса гражданские рассуждения Рамессу не волновали, – Важно, что Кааф – пограничное княжество. Иммер со своим дурацким восстанием открывает Дебену и Хатралю дорогу в Нир. Ему бы сидеть за городскими стенами, тогда б он хоть сколько-то продержался. А он в наступление решил поиграть…

– Иммер не может воспользоваться обходной дорогой? – осторожно полюбопытствовал Рамессу.

– Через горы? Он не настолько глуп. Вот те, из долины Корис, – вполне могут.

– А что, у Кориса опять мятеж? Ты не говорил нам об этом.

Криос раздраженно сдвинул седеющие брови.

– Какой смысл? Там всегда кто-нибудь бунтует. Раздавить этот гадюшник еще никому не удавалось, но и опасности настоящей от них нет. Пастухи – они и есть пастухи. Пусть себе рвутся на соединение с Иммером. Вместе их и раздавим.

– Скажи мне, храбрый Криос… Только не надо от меня ничего скрывать, лучше мне сейчас узнать правду… – Далла стиснула пальцы – Есть у мятежников возможность… – она едва не сказала "победить", но вовремя спохватилась, – … преуспеть? Хоть самая малая?

Во взгляде Криоса явственно читалось презрение. Впрочем, снисходительное. Какого еще вопроса он мог ждать от женщины?

– Никакой! – отчеканил он. – Если все же Иммер двинется по обходной дороге, как князь Хатральский, это будет для него самоубийством. А если по прямой… Путь к Зимрану лежит через полдюжины городов, в каждом из которых стоит верный нам гарнизон. Мятежники будут разбиты в первом же сражении.

– А если нет? – вмешался Рамессу. – Что, если они вообще не станут штурмовать царские города, а пройдут мимо? В истории подобные случаи известны…

Всякая снисходительность во взгляде Криоса исчезла.

– Это лучшее, на что мы можем надеяться! Тогда царские гарнизоны, с нетронутыми силами, останутся у них в тылу. А сами мятежники, не имея возможности возобновить запасы провианта, будут ослаблены. Мы возьмем их в клещи и уничтожим. Но, скорее всего, на такое они не пойдут. Однако, даже если бунтовщикам и удастся захватить один или два города, силы свои они бесповоротно измотают. К Зимрану подойдет жалкая кучка бродяг…

– То есть ты собираешься встретить их на подходах к Зимрану? – спросил Рамессу.

– Да, – помедлив, сказал Криос. – Или даже в самом Зимране.

От внимания Даллы не укрылось это промедление. И что отвечал Криос с неохотой. Может, он далеко не так уверен в победе, как он пытается показать? Внезапно на Даллу снизошло озарение. Победа, поражение, бунтовщики, хатральцы – все это Криосу безразлично. Он не хочет воевать. Не потому что боится, вовсе нет, и не из-за старости – у таких людей нет возраста. Он не хочет воевать за женщину. Это ниже его достоинства.

– Следовательно, навстречу бунтовщикам ты не выступишь?

– Не вижу в этом необходимости. Это покойный Ксуф – да упокой его Кемош-Ларан среди лучших – мог бросаться, не разбирая дороги, туда, где слышится звон оружия. Я – не царь, я такого позволить себе не могу.

Далла все больше убеждалась, что ее догадка верна. "Ксуф мог позволить себе совершать глупости, поскольку он был мужчиной" – так следовало понимать его слова.

– Мы собрались не для того, чтобы обсуждать достоинства моего покойного супруга, как полководца, – медленно сказала она. – Тебе они прекрасно известны. Равно, как и то, что нынешний царь, мой сын, возглавить армию не в силах. В этом все и дело. Речь идет о достоинстве царской власти в Зимране…

– Вот именно, – подхватил Рамессу. Он понял, куда клонит Далла, мгновенно все просчитал, и счел за лучшее присоединиться. – Представь себе, как это будет выглядеть. Армия мятежников – а это все-таки армия, поскольку ядро ее составляет воинский гарнизон Каафа, движется через все царство. Прямиком к столице. Будто мы так слабы, что не можем оказать сопротивления.

– И отлично, если мятежники так подумают.

– Да, отлично, если так подумают Иммер и его присные. А если хатральцы и прочие дикари, тем более, что по твоим словам, граница остается открытой? Хуже того, подобное поведение властей может подтолкнуть к бунту тех князей и наместников, что пока еще сохраняют верность присяге. После того, что случилось из-за хлебных поборов, мы узнали цену этой верности. К тому ты сам сказал – беспокойно не только в Каафе, но и в других пределах Маона.

– Осторожность – достоинство казначея. А для воина – позор.

– О благородный Криос! Не сам ли ты всегда порицал покойного нашего царя за неосторожность и опрометчивость в решениях? И коли уж у нас речь зашла о позоре… Никто не сомневается в твоей победе. Но мятежники у стен Зимрана – это ли не позор для царской столицы?

Далла могла бы аплодировать своему управителю. Сама бы она ни за что не сумела бы привести таких убедительных доводов – и столь красноречиво. Она видела, что слова Рамессу возымели на полководца несомненное действие. Как видела и то , что Криос не намерен соглашаться. Пусть в душе он будет десять раз уверен, что Рамессу прав. Просто потому, что полководец никогда не признает правоту евнуха. Так же, как не признает правоту женщины.

Женщины…

Вот где главный довод.

– Ты ошибаешься, Рамессу, – сказала она.

Дряблые щеки евнуха дрогнули в недоумении – что он пропустил? А как же, подумала Далла с некоторым злорадством, этого ты сообразить не можешь, не так ты устроен.

– Речь у нас не о том, что мятежники подступают к Зимрану. А о том, что на царскую власть покушается женщина. Я ношу царский титул, но я – всего лишь вдова царя и правительница при сыне. Это не подрывает основ власти. А самозванка хочет править сама.

– Это затея Иммера. Иммер и хочет власти.

– Верно. Но ты сам сказал – без самозванки он ничего бы не предпринял. Бунтовщики идут за ней, а не за Иммером. Ты понимаешь, что это значит? Это не только бунт против царя. Это Хаддад и Никкаль поднялись против Шлемоносца и Мелиты.

– Об этом пусть заботятся жрецы, – возразил Криос. Но Далла видела, что его удалось задеть. Ей в сущности, сейчас было все равно, старая вера или новая, и какие нравы будут господствовать в Зимране. Ей было нужно, чтобы Криос уничтожил эту женщину, угрожавшую лично ей. Но Криосу покушение на исконно зимранские ценности было не так безразлично.

– Нирцы! – пробормотал он сквозь зубы, – Эти возомнившие о себе ублюдки … жалкие твари… Среди них испокон веков не было ни одного достойного воина. Зато они злопамятны…

– И опять ты прав. Злопамятны и злоязычны. И я больше всех страдаю от их грязной клеветы.

– Войну языками не выиграешь.

– Ты совершенно справедливо напомнил мне, благородный Криос, что не стоит много разговаривать… Я оставлю вас, советники мои. Здоровье царя требует моего присутствия.

Распрощавшись с Криосом и Рамессу, Далла вернулась к себе. Она не сомневалась, что Криос быстро дозреет до нужного ей решения. Его презрение к женщинам не раз играла царице на руку. Так, Криос не стал доискиваться до того, что именно произошло в Маоне. Женщинам положено делать глупости – они их и делают. Если до Криоса дошли разговоры о том, что царица – ведьма и отравительница, он наверняка не потрудился это опровергать. Он просто отмахнулся, процедив сквозь зубы: "А, бабьи бредни". Рамессу – другое дело. Он сунул нос везде, где можно и где нельзя. Но покуда они нужны друг другу, он будет молчать. Происхождение царицы, до тех пор, пока она занимает свой трон, для управителя не имело значения. А вот для Криоса… нет, пожалуй, для Криоса тоже. Какая удача, что в Зимране принимают в расчет только родство с отцовской стороны! Мятежники могут сколько угодно надрывать глотки насчет того, что Далла – не дочь Тахаша, верность Криоса это нисколько не поколеблет. А вот если кто-то из них заикнется, что Пигрет – не сын Ксуфа, тогда неизвестно еще, кто для нее будет хуже – Криос или этот приграничный Иммер. До сих пор никто из мятежников до такого не додумался, но Далла уже привыкла к тому, что самые страшные ее опасения имеют обыкновение сбываться. Поэтому мятеж нужно уничтожить в зародыше. До того, как бунтовщики приблизятся к Зимрану. У Криоса достаточно сил и опыта, чтобы это сделать.

Но он никогда не будет воевать за царицу. Только за царя.

Увы, утверждение, что здоровье царя требует присмотра матери, не было отговоркой. Пигрет, который всегда был слабым ребенком, после возвращения Даллы из Маона беспрерывно болел. Его лихорадило, тошнило, и он не мог даже сидеть. Лекарь из Дельты постоянно потчевал его своими снадобьями, но единственное, что ему удавалось – на несколько часов сбить жар. Тогда ребенок забывался сном. А потом все начиналось сначала. Даллу это бесило. Почему Пигрет так слаб? У него нет для этого никаких оснований. Она, его мать, никогда не болела, и не была в тягость родителям, за что же ей такой позор и поношение? Но главное – у него нет права быть слабым. После всего, что Далла ради него вынесла, он обязан жить и служить безопасности матери. О, вышние боги! Она – мать этого уродца! И нет при ней Берои, которая бы заменила его здоровым мальчиком, не мучая госпожу, и не возлагая на нее тяжесть решения.

Об этом нужно было подумать сразу после рождения Пигрета. А теперь где она найдет подходящего ребенка? В сокровищнице достаточно золота и серебра, чтобы купить сотню детей, но кому доверить такое предприятие? Мир, лежащий за порогом царской цитадели, слишком страшен и жесток, чтобы ступить туда самой, а те, кто служит царице, слишком глупы. Разве что Рамессу… но если Далла прибегнет к его помощи, она даст хитрому евнуху чрезмерную власть над собой. Достаточно того, что ее власть уже шатается.

Все. Хватит об этом. Сейчас главное – подавить мятеж и уничтожить самозванку.

Уничтожить самозванку…

Нужно было поспать. Иначе рассудок не выдержит. Лучше всего было бы выпить сонного зелья. Но после того, что случилось в Маоне, Далла почему-то боялась прибегать к этому средству. Лучше пить вино. Просто вино. Неразбавленное. И побольше.

Сколько бы ошибок Далла не совершила в жизни, на сей раз она угадала точно. Криос спокойно относился к мятежам против царской власти, хотя мятежников уничтожал безжалостно. Но возвращение старых нирских обычаев уязвляло его гордость. Предки Криоса вместе с боевыми товарищами мечами утвердили право называться в этой земле господами, и больше ста лет никто не осмеливался подвергать его сомнению. И вдруг выясняется, что все это время замиренные нирцы лишь притворялись, что живут по закону победителей, а сами таили злобу и искали подходящего случая, чтобы ударить. И дождались. У власти женщина и ребенок, чего уж лучшего просить у богов? Маон, это сонное болото, откуда вся зараза и поползла, восстал. Наместник убит, дворец разграблен. гарнизон, не оказав сопротивления, разбежался. Впрочем, чего еще было ждать – гарнизон набирали из местных.

Но проклятый скопец оказался прав: мятеж разрастается. Бездействие властей выглядит слабостью, а слабость подталкивает к бунту.

Когда они вновь собрались на совет, Криос уже придерживался мнения, противоположного вчерашнему.

– Мятежников не следует допускать к столице. Мы нанесем ответный удар, и раньше, чем они того ожидают. Я не стану выводить пехотинцев из Зимрана. Колесницы преодолеют расстояние до стана бунтовщиков втрое быстрее. Мы уничтожим их до того, как они объединятся с маонцами.

Рамессу был достаточно умен, и тактичен, чтобы останавливать внимание на том, что главнокомандующий менял решения еще быстрее, чем передвигались боевые колесницы. Вместо этого он осторожно сказал:

– Безусловно. мятежным толпам нельзя позволить объединиться. Но ты уверен, господин мой, что колесниц будет достаточно? У бунтовщиков наверняка имеется пехота…

– Там почти что одна пехота и есть. Нирцы от природы плохие наездники и предпочитают сражаться пешими. Этим я и собираюсь воспользоваться. А если мне нужно будет подкрепление, я призову пехотинцев из верных царю гарнизонов. Но вряд ли они понадобятся. Единственная настоящая армия в этой стране – это наша армия. Все остальное, сколько бы их ни собралось, и как бы они ни были вооружены – это бессмысленная толпа, не знающая правил войны, порядка и дисциплины. Нирцы легко впадают в ярость и столь же легко – в панику. В них нет упорства, потребного настоящим воинам. И они всегда были такими. Кто это знает, справится с ними голыми руками. Ты, управитель Рамессу, пытался потчевать меня примерами из военной истории. Но я лучше тебя помню историю завоевания Нира. Знаешь, как Ликайс, предок нашего царя, сломал сопротивление нирцев? Он нанес им поражение в долине Корис. Другой полководец, меньшей силы воли и проницательности, этим бы и удовольствовался. Но Ликайс понимал, что разбитый враг – не всегда побежденный враг. Он захватил несколько деревень, где оставались женщины и дети, приказал их всех порубить на куски, а мясо бросить в котлы и поставить на огонь. Затем по приближении нирцев, он со своими отрядами притворно отступил. И нирцы, заняв оставленные нашими позиции, уверились, что враги их настолько свирепы, что питаются человечиной. И ужас, который вселил в них Ликайс, был таков, что нирцы уже не оказывали сопротивления.

Не без удовольствия Криос отметил, что пухлое лицо евнуха побледнело, даже, пожалуй, приобрело зеленоватый оттенок. А вот царица выслушала историю, и бровью не поведя .

– И не сомневайся – если понадобится, для устрашения врага я сумею сделать то же, и более того, – закончил Криос.

– Тогда – в добрый путь, – сказала Далла. – Сколько времени тебе понадобится на сборы?

– Дней пять. Воины могли бы выступить хоть завтра, но нужен провиант для людей и коней.

– Надеюсь, Рамессу проследит, чтоб вы ни в чем не знали нужды.

– Если он не будет мешкать, мы выступим на четвертый день.

Криос был убежден, что Рамессу мешкать не будет. Хитрый скопец понял, что командующий в случае необходимости если не съест его живьем, то порубить на куски не поленится.

Это случилось вечером третьего дня. Далла успела выслушать сообщение о том, что происходит в Зимране. Самым неприятным было то, что в столицу прибыли первые беженцы из Маона. Числом немногие, за помощью в царскую цитадель они не обращались. Это вроде бы хорошо, но внушало подозрение. Они что, не верят, что царица в состоянии им помочь?

О продвижении мятежников пока ничего не было слышно, возможно, они действительно застряли, осаждая один из верных городов.

Вернувшись к себе, Далла отпустила служанок и приготовилась отдохнуть, когда вбежала растрепанная Удма.

– Госпожа! Госпожа! – проскулила она, и больше ничего не смогла сказать. Рот ее съехал на сторону, глаза набрякли слезами.

– Что тебе? – раздраженно произнесла Далла. Но раздражение было лишь слабой попыткой отгородиться от страха.

Пигрет был совсем плох. Его ломали судороги, глаза закатились. Постель была вымазана рвотой.

За годы жизни Пигрета, которые одновременно были и годами его болезни, Далла кое-как научилась справляться с судорогами. Но сейчас, когда она принялась растирать руки и ноги мальчика, то едва не отшатнулась – такими они были холодными. Первым ее побуждением было согреть ребенка – она схватила все валявшиеся покрывала и принялась кутать Пигрета. А потом, повернувшись через плечо, бросила Удме:

– Беги за лекарям!

Рабыня была уже у дверей, когда ее догнал голос царицы:

– Нет! Не за лекарем. Позови Рамессу. Ты поняла?

Черная дура только хлюпнула в ответ.

Далле не так часто приходилось видеть смерть, но это всегда была смерть ее близких: Адины, Тахаша, Берои. Маленький Пигрет сейчас словно проживал десятилетия за час, он выглядел изможденным дряхлым старичком. И на его лице была та же печать близкой смерти, что Далла видела у князей Маонских и у няньки. Лекарь ничем не мог помочь Пигрету. А вот разнести роковую весть он был в состоянии.

Далла, несмотря ни на что, сделала все, дабы привести сына в чувство. И поглощенная этими усилиями, не заметила мгновения, когда он перестал дышать. А когда наконец, поняла, что случилось, ноги ее подкосились.

Он умер, несчастный слабоумный ребенок. Ублюдок раба и самозванки. Законный царь Зимрана и всего Нира. Его жизнь была непрерывным мучением, и для него, безусловно, лучше, что смерть прервала его дни. Для него.

Но не для той, которая столько вынесла, чтоб он родился и жил!

Рамессу, не замедливший явиться, понял все, едва ступил на порог.

– Не выходи! – бросил он сопровождавшей его Удме. Рабыня, сжавшись в ком, забилась в угол.

Евнух подошел, чтобы удостовериться в смерти мальчика. Далла, бледная, окаменевшая, стояла в изножьи кровати. Несомненно, управитель просчитывал сейчас дальнейшие действия. Если он немедленно объявит о смерти царя, это может стать началом смуты в столице и гибелью для Даллы. А для него? Может быть, нет. Будущий правитель Зимрана, вероятно, оценит слугу, хранящего в памяти немало дворцовых тайн. А может. и нет. При гибели правителя приближенные обычно следуют за ним. И уж хранителем казны он точно не останется.

Рамессу выпрямился, посмотрел в лицо царицы, в ее сухие глаза.

– Если об этом станет известно, войско не выступит, – сказал он.

Далла отчетливо понимала все то, что таилось за этой скупой фразой. При отсутствии законного представителя династии зимранские аристократы схватятся за власть. И нет гарантии, что к ним не присоединится и Криос. До сих пор он был верен, но его верность имеет пределы. Однако, если Криос уйдет на войну, с ним неминуемо уберутся и все возможные претенденты. Выступление войска из Зимрана превращалось в насущную необходимость, и не только потому, что следовало подавить мятеж. Прежде всего следовало не допустить нового, худшего мятежа.

– Нам нужно продержаться по меньшей мере два дня. Лучше три. К тому времени Шрага получит власть над городским гарнизонам, а он тебе предан.

– А может быть… – начала Далла и осеклась.

На сей раз Рамессу угадал ее мысли. Скрыть смерть Пигрета совсем? Найти замену? Никто в городе не знает, как выглядит юный царь… Это было заманчиво, но слишком, при нынешних обстоятельствах, рискованно.

– Если все выйдет наружу, это откроет широкую дорогу для… – он помялся, – самозванцев. Ты знаешь, госпожа, как это опасно.

Еще бы ей не знать! Мертвые царские дети не должны воскресать. Но не следовало напоминать ей об этом. Она промолчала.

– После того, как войско уйдет, мы закроем все городские ворота. И лишь после этого сообщим о кончине царя.

– Лекаря казнить, – тихо обронила Далла.

– Это необходимо? – Рамессу поднял брови. С лекарем его роднило то, что они оба были евнухами и соотечественниками. И потому лекарь, испытывая к управителю определенное доверие, как-то обмолвился, что наука его не поможет малолетнему царю – дети с такими врожденными болезнями редко доживают до зрелых лет.

– Необходимо, – подтвердила царица.

Рамессу неохотно кивнул. Он понимал, что она права. Людям нужно представить виновного, и лучше пусть это будет лекарь.

– Но этого недостаточно, – сказал он. – Госпожа, когда князья начнут тягаться за власть, тебе нужно будет избрать между ними мужа. Они должны помнить: кто владеет тобой, владеет и царством.

Помнят, с горечью подумала Далла. Но она сомневалась, что теперь кто-нибудь в это верит. Так или иначе, сговор над постелью умершего ребенка был заключен, и вступил в действие незамедлительно.

Криос выставил против мятежников тысячу боевых колесниц – втрое меньше, чем Ксуф против Маттену. В каждой колеснице, кроме воина, обученного сражаться копьем, мечом и топором, находились возница и щитоносец. Благородных воинов сопровождала в походе конная обслуга, так что из Зимрана выступило свыше пяти тысяч человек. По меркам Дельты и Шамгари, где под царскими знаменами сбирались сотни тысяч воинов, это была маленькая армия, но Нир был небольшим государством, а Зимран, как снова стало ясно, отнюдь не представлял все царство.

Городской гарнизон – шесть тысяч человек, возглавил на время отсутствия Криоса Шрага, мрачный полукровка, принявший начальство над царской стражей после гибели Бихри.

Криос, пожалуй, был рад, что принял решение о выступлении. В отличие от Ксуфа, бездумно бросавшегося в каждую военную авантюру, он был холодным и трезвомыслящим человеком, но все же война была его стихией. Находиться при дворе Криос не любил, и в случае необходимости покидал его с легким сердцем.

Когда войско, отправляющееся в поход, возглавлял не сам царь, по обычаю командующий и знатнейшие воины в главном дворе цитадели перед выступлением клялись царю в верности. Обычай был старый, и, хотя соблюдался неуклонно, до некоторой степени выродился в формальность. Так, личное присутствие царя было не обязательно, достаточно было той персоны, которая его замещала. Присягу принимала Далла, более бледная, чем обычно, с темными кругами под глазами. Это никого не удивляло. Все знали, что царица проводит бессонные ночи у постели сына.

Криос, напротив, был хорош. Он рядился менее ярко, чем Ксуф, и цеплял на себя меньше золота, но зимранский обычай требовал от воинов, идущих в бой, чтобы они одновременно украшали себя и устрашали врагов, ради Кемош-Ларана. Особенно служили для этой цели шлемы, которые украшались бычьими рогами, гребнями, султанами или изображениями чудовищ. Гребень шлема Криоса являл собой изогнувшего спину дракона, держащего в зубах большой хатральский рубин из царской сокровищницы.

На нем был бронзовый доспех, плащ заменяла накинутая на плечи шкура пантеры. Бронзой была обшита и его колесница, запряженная двумя серыми конями (не белыми – эта масть была царской). Он был в полном вооружении. Возница, стоявший, рядом с ним сжимал двуххвостый бич, а помещавшийся позади оруженосец придерживал высокий медный щит.

Примерно так же, как Криос, выглядели и другие знатные воины, явившиеся на смотр.

Запрокинув голову, так что подстриженная седая борода задралась кверху, командующий лающим голосом прокричал слова присяги. Следом за ним повторили клятву и остальные. Эхо катилось по притихшей цитадели. И Далла, стоя на высоком крыльце, слушала, как сотни голосов клянутся в верности царю Зимрана, который, завернутый во множество покрывал, мертвый лежал в сумраке опочивальни. На следующий день тело Пигрета пришлось перенести в погреб, чтобы спасти его от разложения. Точно так же в свое время поступили и с Ксуфом, и если бы Пигрет в самом деле был его сыном, можно было сказать, что зимранских царей преследует родовое проклятье.

Рамессу принял все возможные меры предосторожности, и от имени царицы приказал Шраге перекрыть выходы из города и ограничить доступ туда же в Зимран. Шрагу это не удивило – в стране был мятеж, столицу следовало охранять.

Далла была страшно измучена. Еще неизвестно, кто проявит больше храбрости и твердости, думалось ей, – Криос на войне или она. И вернее всего, не Криос. А ведь Далла не наделена от природы силой мужчины.

Ее грызло подозрение, что страшная весть уже просочилась за пределы дворца. Кроме того, царице донесли, что беженцы из Маона приняты в храме Мелиты, и это внушало новые опасения. Проклятая Фратагуна! Далла давно подозревала, что у жрицы есть шпионы в цитадели, а то и в самом дворце. Какие еще козни она строит? И тут царицу осенила блестящая мысль. Теперь она сможет защититься от происков Фратагуны. Ей известно, в чем слабость верховной жрицы. Точнее, в ком. Та слабость, которой Далла отныне была лишена.

Если она возьмет в заложники сына Фратагуны, жрица Мелиты ничего не сможет ей сделать. Этим замыслом Далла не поделилась с Рамессу. Сказала лишь, что собирается помолиться. Но взяла с собой большую охрану. И никаких даров. Расчет был прост. Жрица выразит неудовольствие, ибо к Мелите с пустыми руками не приходят. Это можно будет расценить как оскорбление, и арестовать Диенека. Разве не хорошо придумано? Можно обойтись и без хитрости евнуха.

Они подгадали к началу ежедневной службы. Народу в храме было меньше, чем обычно, в основном женщины. Далла отметила, что в случае сопротивления охрана легко с ними управится.

Она обратила взгляд к статуе Мелиты . И здесь ее подстерегала неожиданность. Мужчина, сопутствующий жрице у подножья кумира, не был Диенеком. Это был жрец из Маонского храма. Далла моргнула, надеясь, что обман зрения рассеется. Но нет – это был тот, запомнившийся Далле развеселый жеребчик. Только теперь он не выглядел веселым, не сиял улыбкой и вообще потускнел.

– Что делает здесь этот человек? – возвысившийся возмущенный голос Даллы прервал чинное течение службы. – Где Диенек?

– Этот человек – посвященный жрец Мелиты, – Фратагуна оставила без внимания последний вопрос. – После твоего посещения Маона, царица, город бунтует, а храм разгромлен. Служители его бежали, успев спасти лишь малую часть достояния богини. Жрица тяжко больна от того, что ей пришлось испытать, а ее брат в служении помогает мне.

– Какое мне дело до того, кто чем болен, и в чем этот мужчина тебе помогает! Я спрашиваю тебя, где твой сын? Где ты его скрываешь?

Дерзость Фратагуны уязвила Даллу, и ей было все равно, что она публично выдает тщательно хранимую тайну жрицы.

– Я могла бы о том же спросить тебя, царица, – спокойно произнесла Фратагуна, – но не стану. Отвечу только – Диенека здесь нет.

Она знала! Мерзавка все знала и еще смела издеваться. Ярость обдала Даллу, точно кипятком.

– Пусть стража обыщет храм и вытащит на свет этого ублюдка! – приказала она. – Кто воспротивится – убить!

Фратагуна низко поклонилась.

– Никто сопротивляться не будет. Я с радостью провожу людей царицы во внутренние покои храма.

Такая покорность казалась подозрительной. И Шрага, отправляясь вслед за Фратагуной, большую часть своих людей оставил охранять царицу, и предупредилв их, чтоб были наготове. Толпа меж тем не делала попыток остановить святотатство, и наблюдала за происходящим с отстраненным и злым любопытством, свойственным столичным жителям. Кто-то крикнул:

– Эй, царица, зачем тебе этот заморыш? Для твоей постели не хватает царского гарнизона?

Визгливый голос, непонятно кому принадлежащий -то ли мужчине, то ли женщине – тут же смолк, так что стражникам не удалось наказать виновного. Далла же про себя поклялась, что за оскорбление ответит Диенек.

Но его не было, когда стража вернулась. Фратагуна шла между стражниками, держа в руках что-то большое и тяжелое, завернутое в ткань.

– Мы не нашли его, госпожа, – доложил Шрага. – Хотя обыскали все.

– Значит, плохо искали! Нужно допросить эту…

– Не стоит стараться, – Фратагуна говорила мягко, но уверенно. – Я же сказала – его здесь нет. Пять дней назад я отослала своего сына из города. Что бы со мной не случилось, он будет в безопасности. Но прежде мне следует кое-что вернуть . – Она развернула ткань, и глазам собравшихся предстала драгоценная чаша с изображением голубей. – Моя сестра из Маона верит, что их святилище постигло несчастье после того, как она приняла дар преступницы. И я не хочу, чтоб то же случилось с нашим храмом. – И она пихнула чашу ближайшему стражнику.