Текст книги "Стамбульская мозаика"

Легенда о Шахмеран

Читая за завтраком последние культурные новости Стамбула наткнулась на заметку – на улицах города установили 34 фигурки существа по имени Шахмеран, символа, пришедшего из Мардина, фигуры простоят до августа, после чего будут проданы, а деньги пойдут на образование девушек в рамках проекта Стамбульского вакфа.

Задерживаюсь на новости, разглядываю фотографии.

С экрана на меня смотрит непонятное существо, с огромными глазами на красивом лице, грация нелепой на первый взгляд фигурки завораживала.

Глаз зацепился за странное слово – Шахмеран, явно не турецкое, от него веяло чем-то древним, а еще чем-то горьким, и – непонятно отчего грустным.

Поисковик Гугла выдал какую-то неинтересную общую информацию – человек-змея, легенда какая-то старая там вроде была, сейчас символ Мардина, вроде как дом существа был там, где сейчас крепость стоит.

Чем дальше, тем непонятнее.

И моя любопытная душа требует внести ясность, причем немедленно.

Руки сами собой набрали телефонный номер, друг ответил почти сразу:

– Привет, чего трезвонишь с утра пораньше?

– Привет, вопрос есть – ты же из Мидьята родом, ты знаешь, что такое «Шахмеран»?

– Уууу, Нат, ты где это раскопала? – друг удивился, – это же наше, курдское. Старая как мир легенда о получеловеке-полузмее, змее-султане. Ее в Мидьяте каждый знает. «Маран» – это так раньше змей называли, а «шах» – королева значит, султанша. А Шахмеран – не кто иная, как правительница змеиного царства.

– Будь человеком, В., расскажи легенду, – ерзаю от нетерпения я.

Друг засмеялся:

– И откуда ты только это все находишь-то, я легенду о Шахмеран последний раз в детстве слышал, когда бабушка мне у собы сказки сказывала.

– Ну пожааалуйста, – упрашиваю я.

– Ладно, будет тебе сказка, – слушай…

***

Сотни лет тому назад в окрестностях Мардина, глубоко под землей, в дивном саду, жила Шахмеран.

В саду, где никогда не увядали цветы и не заканчивались фрукты, Шахмеран жила счастливо и сыто. Каждый угол ее прекрасного сада был украшен драгоценными камнями, а змеи любили свою повелительницу и чтили ее.

Однажды вышло так, что бедный юноша Джашиб, собирая хворост, нашел полный меда колодец и позвал своих друзей, чтобы они помогли донести мед до деревни. Обвязавшись веревкой, Джамшиб вынес на поверхность много меда, но друзья, пожадничав и не желая делиться с ним его же находкой, решили бросить его в колодце.

Сказано – сделано. И когда Джамшиб в очередной раз спустился вниз, они сбросили веревку, по которой он поднимался, забрали мед и ушли.

Напрасно Джамшиб звал на помощь – ни одна живая душа его не слышала. Потеряв всякую надежду, он сел, поджал ноги и бездумно уставился в пол колодца, думая о скорой смерти. Но внезапно увидел тоненький лучик света, который пробивался из-под земли сквозь отверстие не больше ушка иглы.

Джамшиб достал нож, расковырял дырку побольше, и, набрав побольше воздуха, отчаянно шагнул навстречу неизвестности.

И глазам его предстала удивительная картина – необыкновенной красоты сад, в котором цвели многочисленные цветы, били фонтаны, а посреди этого великолепия ползали сотни змей, которые, увидев незваного гостя, уставились на него и зашипели.

На резном троне у изголовья самого большого бассейна сидела большая белая змея с головой женщины. Увидев Джамшиба, она сказала:

– Добро пожаловать, человеческий сын. Не бойся нас, ты здесь гость.

Это была Шахмеран, царица змей.

Сначала змеи принесли Джамшибу угощение, и Шахмеран расспросила его – кто он, и для чего пришел в их край. Джамшиб рассказал все как было, и Шахмеран расстроилась, сказав юноше:

– Люди никогда не ценят доброты. Ради своих интересов, ради выгоды, они готовы причинить другим вред. Ты можешь остаться здесь, пусть это место будет твоим новым домом.

И Джамшиб остался, и несколько лет провел в змеином царстве рядом с Шахмеран.

Но шли годы, и сад Шахмеран стал для Джамсаба золотой клеткой. Уже не радовали его ни явства, ни журчание фонтанов, ни рассказы змей. Все чаще и чаще жаловался он своей покровительнице:

– Я скучаю по дому, Шахмеран. По родине, по матери о отцу, по братьям. Словно я заперт в золотой клетке, словно жизнь моя проходит мимо.

И Шахмеран в конце концов растрогалась:

– Возвращайся домой, – сказала она Джамшибу, – но о том, что видел здесь, никому не рассказывай. Людям незачем знать о моем царстве и его богатствах, ни к чему это. И – так как ты прожил с нами долго, ты сам изменился. Ты жил со змеями, купался со змеями, и твоя кожа в воде уже выглядит точно как наша, так что никогда ни перед кем не купайся и не ходи в хамам. Люди злы и завистливы.

Джамшиб дал слово, что никому и никогда не расскажет о мудрой царице змей, и покинул подземный сад. Долгие годы жил он потом среди людей – не нарушил данного Шахмеран слова.

На ту беду, правитель Мардина тяжело заболел, и самые мудрые доктора не могли найти лекарство от той болезни. Лишь один старый врач долго качал головой, а потом сказал:

– От этой болезни одно лекарство – плоть Шахмеран. Найдете царицу змей – спасете своего повелителя.

И придворные стали искать кого-то, кто знает, где живет Шахмеран, и никто не мог дать ответа. Но нашелся один ученый муж, посвященный в тайны неба и земли, но польстившийся на людское золото, обещанное за рецепт лекарства. Он сказал:

– Тот, кто жил с Шахмеран, становится похож на змею и в воде имеет змеиную кожу. Неужто во всем Мардине нет такого человека?

Тогда визирь велел всех жителей Мардина отвести в хамам, там-то и увидели Джамшиба, покрывшегося змеиной чешуей от прикосновения воды.

– Либо ты скажешь нам, где живет Шахмеран, либо мы будем тебя пытать. – сказал ему визирь.

Джамшиб сначала не проронил ни слова, но плоть человека слаба, и под пытками он сдался – и показал дорогу в подземный сад.

Шахмеран поймали, вытащили из колодца и притащили во дворец. Когда она увидела Джамшиба, то грустно посмотрела на него:

– Получается, и тебе нельзя было верить… Я знала, что люди ненадежны, но думала, что ты другой, ведь тебя же тоже предавали…

– Меня пытали, – прошептал Джамшиб, – я не смог выдержать пытку.

Шахмеран, смирившаяся со своей участью, печально сказала:

– Я в тебя верю, Джамшиб… Я дам тебе еще один шанс, чтобы ты стал хорошим человеком. Смотри не упусти его. Если мне все равно не жить, то я открою вам тайну. Бланшируйте меня в глиняной посуде, накормите султана. А воду пусть выпьет визирь, и станет мудрым. Тот же, кто съест мою голову – умрет. Тебе, Джамшиб, я велю съесть свою голову, это будет твоя расплата за предательство.

И охрана убила Шахмеран.

Мясо ее приготовили в глиняной посуде, и накормили султана. Визирь хотел мудрости и выпил воду, а Джамшиб, сгорая от стыда за свое предательство и малодушие, сам протянул руку к голове, желая умереть.

Но Шахмеран обманула.

Визирь, выпивший бульон, умер в муках, так отомстила Шахмеран за то, что он пытками вынудил Джамшиба нарушить данное ей слово.. А Джамшиб выжил – и получил всю мудрость Шахмеран, которая жила в ее голове.

Султан отдал место визиря мудрецу Джамшибу, и Мардин не знал более справедливого и честного визиря. Но в глубине души его всегда жила боль.

Добрыми делами и помощью людям он пытался загладить свою вину перед Шахмеран.

А змеи – змеи до сих пор не знают, что Шахмеран мертва. А если узнают, то пойдут и обрушат города на головы людей, что посмели убить их мудрого правителя.

***

– Ну, как тебе легенда? – спросил друг, закончив свой грустный рассказ.

– Красивая и жестокая. – Мне действительно стало очень грустно. Такая добрая и такая несчастная Шахмеран, умирающая из-за предательства и алчности.

– Не грусти, – друг уловил минорные нотки в моем голосе, – поеду к своим в Мидьят, привезу тебе килим с Шахмеран, пусть тебя охраняет. В Мидьяте на каждом шагу Шахмеран, росписей много с ней, изделий разных. Ладно, я работать побежал, увидимся!

Он кладет трубку, убегает по делам, а я спешу за компьютер, чтобы записать для вас эту старинную легенду о мудром существе и людской алчности и слабости.

Девчонка – Илкбахар

Если с Босфора потянуло пронзительно-звенящим воздухом, если по утрам особенно маняще пахнет из ближайшей пекарни свежей выпечкой, город начинает пестреть тюльпанами, а окрестные кошки озорно зыркают желтыми глазами, и задорно задрав хвосты, бегают по переулкам – значит, в Стамбул пришла весна.

Стамбульская весна – девчонка с характером.

То смеется, пуская из глаз лучики, что разбиваются по улицам осколками солнечных зайчиков, то хмурит брови, собирая над городом рваные ватные тучи.

Я не виню ее за вздорность характера – она молода, а молодости свойственна импульсивность.

У нее ярко-рыжие волосы, непокорными упругими пружинами торчащие в разные стороны, капризно-изогнутые брови, длинное летящее алое платье с юбкой-солнцем, за ухом – османский тюльпан с острыми лепестками.

В глазах весны – Илкбахар босфорские блики, отражения серых луж на улицах города и янтарные крапинки цвета самого крепкого чая из уличных кафе, которые выставили к ее приходу столики для любителей посидеть на свежем воздухе.

С ней мы столкнулись в узком переулке в глубине города, когда я, прячась от стихийного дождя, забилась под козырек магазина и увидела, что цветы на окнах домов того насыщенно-зеленого цвета, который бывает только весной.

Над ухом прозвенел задорный голос:

– Ну, чего спряталась? Смотри, как красиво!

Изящная, точеная девичья рука с ноготками, окрашенными во все цвета радуги, протягивается из-за моего плеча и указывает на мостовую.

Капли дождя бьются о старые камни, смывая пыль и дорожную грязь. Уставшие булыжники прихорашиваются, отряхиваются под упругими струями, и я вижу, как по-особенному переливается каждый камень, уличная дорога становится мозаичной, янтарно-сияющей.

Вместе с дорогой умываются и дома, подставляя под дождь запылившиеся глаза-окна; растения на подоконниках тянут листья, примеряя капли-украшения, будто модница дорогое колье.

– Красиво, – соглашаюсь я и ловлю ее руку своей.

Илкбахар смеется, от ее смеха серое небо режет яркий солнечный луч.

– Ну пойдем, чего встала, – кривит капризные губки.

Мы идем по городу, переплетя пальцы рук – я шлепаю промокшими кроссовками по лужам, она, босая, веселая, чуть пританцовывая, идет рядом, любуясь собой в отражениях вымытых стекол. На секунду она замерла у лавочки, где сидели, склонившись, над какой-то тетрадью девушка и парень, вынула из-за уха свежий полураспустившийся тюльпан и аккуратно положила рядом с девушкой.

Состроив страшно серьезную гримаску, коснулась ее руки, девушка подняла голову.

– Ой, это мне? – она вопросительно посмотрела на парня, и тот, не зная, что сказать, пробормотал:

– Ну… ээээ…. в общем да… – покраснел, закрутил головой, не понимая, откуда цветок.

– Спасибо, – краснеет девушка.

Илкбахар толкает меня локтем в бок, подмигивает янтарно-лукавым, красиво подведённым глазом.

За ее ухом я опять вижу точно такой же тюльпан, только на этот раз бело-красный.

– Люблю разнообразие! – встряхивает волосами Илкбахар, – Пойдем на набережную?

Мы спускаемся к Босфору.

Любимый пролив серебрится на солнце, красуется, подставляя весеннему ветру барашки бирюзовых волн.

Чайки ровно парят, периодически покрикивая.

– Садыкааа! – во все горло кричит Илкбахар, крик ее тонет в гудках вапуров, и белая птица отделяется от своих подруг, делает пируэт, вскрикивает, здороваясь.

Я машу рукой старой знакомой, та садится поодаль, и чуть переваливаясь на лапах, идет к нам, внимательно смотрит на меня прозрачным глазом.

– Не скучай, увидимся, – улыбается мне Илкбахар, – держи цветок! Ты же знаешь, что на дне османского тюльпана скрывается счастье?

Я киваю.

– Поставь дома, – кивает птице, – Ну что, пойдем?

Я держу в руке пестрый цветок и смотрю, как вдоль Босфора легкой парящей походкой идет яркая, капризная, своенравная девчонка-Илкбахар, и летящая юбка ее развивается на ветру, а рядом с ней, не спеша, парит белая чайка, что-то крича и рассказывая городские новости.

Новостей много – фестиваль Тюльпанов, открытие новой медресе, люди, о которых Илкбахар ещё не знает, но ей обязательно надо про них рассказать, весь ее не было почти год!

Я прихожу домой, улыбаясь, ставлю тюльпан в большую банку с водой и жду – откроются лепестки, тюльпан, подаренный весной, покажет свою сокровенную красоту, а там, как знать, может, неверным солнечно– дождливым днём и счастье выпадет на ладонь?

Мы еще не раз встретимся на улицах.

Вечерами Илкбахар танцует среди уличных музыкантов, босые ноги скользят под ритм старых, но таких живых инструментов, развевается алая юбка, блестят глаза; в парке Эмирган ее платье легко можно увидеть среди ковров тюльпанов, на вапурах на верхних палубах нет-нет да мелькнет пламя ее волос. Задорный смех ее летит среди многоликого голоса толпы, и слыша его, ты понимаешь – новый круг жизни начался.

В Город Души пришла весна.

Берделаждуз или холода старухи

В марте по улочкам города, путаясь в длинных рваных юбках, опираясь на сучковатую палку, бродит ворчливая Берделаджуз.

У старой Берделаджуз растрепанные седые космы, родинка на левой щеке, на руках – древние железные браслеты, бряцающие ледяным перезвоном при каждом шаге.

И прескверный нрав.

Ей не нравится весенний город. Ковыляет она по улочкам – и ворчит на все, что видит. Не устраивают ее ни по-весеннему довольные кошачьи морды, ни искорки в глазах молодых людей, ни первые цветы на подоконниках, ни нежные, невесомые цветущие магнолии.

К последним у старой ведьмы свой, давнишний счет. Оттого и палку себе она сделала из этого дерева и на ней печально висит некогда воздушно-розовый, а теперь уже давно увядший серый бутон, что покачивается в такт утиному шагу хозяйки.

Ходит Берделаджуз, ворчит, и от едва различимых слов ее проклятий веет инеем.

Часами стоит старуха на берегу, мутит палкой бирюзовую босфорскую воду, шепчет уже по-весеннему теплому ветру что-то – и ветер, испугавшись злых колких слов уходит, уступает место ушедшему было на покой зимнему своему собрату, а тот и рад стараться.

Пойдет рябь, нависнут свинцовые тучи, прольются ледяным дождем.

Люди, надевшие уже было весеннюю одежду, прячутся в уличных кафе, передвигаются короткими перебежками от метро до работы, согревают красные пальцы теплыми, ярко-оранжевыми стаканчиками чая, прячут озябшие носы в шарфы.

Их нрав тоже портится – весна же наступила, отчего снова так холодно?

А Берделаджуз бредет себе и бубнит. С каждым ее словом увеличивается работа врачей – простудные промозглые ветры, послушные своей хозяйке, начинают победное шествие по городу.

Старики говорят, что когда-то давно она была веселой, Берделаджуз.

Рассказывают, будто бы жила безбедно, любила яркие, небесно-голубые юбки, разводила скот, пела песни, радовалась жизни. Но как-то ранней весной, поверив распустившейся магнолии да теплым ветрам, увела всю отару на выпас в горы, где и застигла ее припоздавшая с зимы метель.

Напрасно Берделаджуз жгла костер, стараясь согреть себя и животных – жалкие крохи тепла растворялись в ночной стылой метели. И когда к утру не осталось ни одной живой овцы, а на месте костра чернели покрытые льдом угли, сердце Берделаджуз тоже заледенело.

Спустилась она с гор, сломала в бессильном гневе у первой же магнолии ветку и пошла куда глаза глядят, проклиная весну и все ее дары.

Никто из жителей села тогда так и не понял, куда исчезла старуха. Лишь в горах нашли замерзшую отару да потухший, засыпанный снегом костер.

Но с той поры с 11 по 18 марта возвращается старуха Берделаджуз, и приносит с собой зимнюю непогоду, мстя наступающей весне за ее изменчивость и робость. Но власть ее недолгая – рассеяв ненависть, пролившись ледяной водой дождей, Берделаджуз развеется теплыми ветрами, растает под солнцем, чтобы копить злобу до следующего года.

И в народе неделя мартовских холодов так и называется – berdelacuz или kocakarı soğuğu, холода старухи.

Мельтем

Старожилы говорят, что что летними ночами лучше избегать стамбульских переулков. Когда солнце готово упасть за горизонт, когда измученные от жары кошки сползаются к набережной в ожидании ветерка, несущего хоть какую-то прохладу, а люди, выпив за день на лотках всю воду, беспомощно озираются по сторонам в поисках любого, только бы холодного питья, на охоту выходит Мельтем.

У Мельтема десять рук, и в них – десять бархатно-синих опахал, быстрая поступь босыми ногами о столетние камни, колючий черный взгляд старика из – под кустистых седых бровей, горькие резкие складки морщин около рта. Белая джеллаба Мельтема и опахала в его руках колышутся, обдавая прохожих обманчиво ласковым прикосновением, рождая на их губах легкую улыбку – секунда прохлады.

Не знают, глупые – легкая ткань вееров пропитана отравленным дурманом, что кружит голову и мутит разум. Ядовитая усмешка касается ломаных сухих, потрескавшихся губ Мельтема каждый раз, как очередной прохожий на несколько секунд замирает, подставляя лицо ветру, а вслед за этим будто бы уносится мыслями прочь, далеко отсюда, отравленный пряными запахами моря и чего-то такого, что, будто бы, ощущается лишь раз в жизни, там, в далекой юности.

Мельтем черпает силы в помрачении ума.

Помню как мы увиделись с ним первый раз – было уже темно, душная стамбульская ночь, порыв горячего ветра налетел из ближайшего переулка, оттолкнувшись от раскаленных стен опалил дыхание, а следом – соленый запах моря, прохлада, далекий аромат каких-то цветов и обрывки голосов, кажется, русских…

Я помню эти голоса, и один из них – мой.

Перед глазами картинка – мы сидим на берегу моря, огромный нагретый за день камень щедро отдает свое тепло двум босоногим, забредшим на дикий пляж людям. Мы разговариваем, и есть только море и эта ночь, шум бьющихся о камень волн, и также пахнет какими-то странными цветами, кажется, жасмин.

Да, точно, жасмин мешается с нотами моря, где-то вдалеке пронзительно кричит ночная птица.

За мыслями не замечаю как ноги сами собой несут меня куда-то, перед глазами – морок, блажь, иллюзия, картинки не этой, а той, далекой ночи, трепещет ветерок, ласково шепчет – а помнишь?

Помнишь как было красиво и радостно?

Как казалось что все будет хорошо, что мир лежит у твоих ног, звезды светят лишь тебе – и все впереди?

А потом помнишь?

Все сломалось, рухнуло, обломками поранило плечи, придавило так, что трудно дышать, и раз за разом в голове только воспоминания, ах, если бы ты поступила иначе, может, удержалось бы?

И сейчас бы снова была такая же странно волшебная ночь, с запахом жасмина и красивыми разговорами, и не шла бы ты одна по раскаленному, любимому, но такому временами чужому городу…

Не было бы поиска, падений и взлетов, была бы ровная жизнь.

– Нет, – шепчу я в ночь, – Нет! Это не правильно…

Голос разума угасает.

– Да! – шепчет в ухо вкрадчивый голос Мельтема. – Да.

Дьявольские опахала приносят новую ноту жасмина, в облаке запаха так просто утонуть.

– Нет! – касания ломают желание сопротивляться.

Под ласковыми веерами полуночного ветра хочется бродить до утра.

Он трепещет, легко перебирает волосы, грустно шепчет – зачем?

Зачем ты такая?

Разве твоя гордость принесла счастье?

У него большие сильные руки и длинные пальцы, он умеет быть нужным.

Он умеет убеждать. Нужно было поступать иначе, а теперь уже все потеряно, все прошло, ничего уже не будет…

Краем глаза я вижу своего спутника – развевается седая борода, острыми иглами вопросов колят меня его обжигающие глаза, изгибаются в улыбке узкие, потрескавшиеся губы, трепещут в руках опахала, темными птицами порхая вокруг меня летают, ломая реальность.

Не вернешь, не вернешь – смирись. Руки сами изымают из рюкзака телефон, как во сне находят старую песню, что не слышала много лет.

Надо же, ритмы отдаются в душе теми же чувствами. Ах если бы ты могла…

Мельтем сплетает свои пальцы с моими, его руки сухие и жесткие, требовательные и резкие.

Маленькая бирюза, окованная в серебро, падает с руки, тихий звон кольца о мостовую бьется небывалым эхом в стены и окна.

Я на секунду задерживаю шаг.

– А ну брысь! – в этот мир меня вернула женщина, что плеснула водой прямо мне под ноги, куда-то вправо метнулась фигура в белой джеллабе, – Дочка, ты в порядке?

– А? – Я вываливаюсь из прошлого обратно в настоящее, кручу головой, не понимая, куда я забрела, и главное – зачем?

– Уффф, – качает головой ночная собеседница. Черный хиджаб, черный джильбаб, женщина сливается с ночной темнотой, озабоченно смотрит на меня черными глазами на белом круглом лице, – Заморочил тебя Мельтем?

– Кто? – удивляюсь я.

– Мельтем, ветер воспоминаний, – поясняет она. – Летними ночами ходит Мельтем, рыскает, ищет кто не спит, кружит голову. Говорят, что ничего не ждёт хорошего тех, кто ночью попадёт в его круговерть, да позволит унести себя в закоулки прошлого, столкнуть лицом к лицу с собой. Споры с собой с ума сводят, совсем больным да шалым рассвет встретишь, а ему весело, ай весело! Жаден Мельтем, никого не щадит. Не ходи, дочка, душными ночами, не ищи прошлого, не старайся исправить ошибок – не поправишь. Говоришь, говоришь, да разве ж люди слушают?

– А… – я не успеваю задать вопроса.

Она исчезает в дверном проеме – а я остаюсь на пустой улице, пытаясь сориентироваться в пространстве. На ощупь, кончиками пальцев ищу, трогаю раскаленные камни – и кольцо само скользит обратно в руки.

Достаю из рюкзака бутылку воды, убираю подальше предатель – телефон.

Я слышала потом, что было время – Мельтем был добрым и ласковым, но легкая тень пролетела вихрем по краю судьбы, оставив лишь воспоминания от былой доброты.

Не одна тысяча лет прошла, говорят, но с тех пор рыщет Мельтем по городу, мороча людей, уводя их от себя самих.

С тех пор, лишь почувствовав легкие дуновения отравленных вееров Мельтема, увидев вдали складки его легкой джеллабы, ухожу ближе к людям, туда, где шумят настоящие, а не призрачные голоса, где легкая музыка и ледяные напитки не дадут голове закружиться от чего-то неуловимо печального и светлого, того, что бывает только в далекой юности.

Того, что не исправить.