Текст книги "Просто шли по дороге звери…"

Горбунов

Прилетев на смешной комете (разрешения не спросив), Горбунов не боялся смерти.

Вечерами пахал в такси, развозил подгулявших пьяниц, засидевшихся забулдыг. Наводил на машину глянец, в супермаркете брал катык. И ещё нарезную булку.

А когда уставал совсем – разудалая Сивка-Бурка мчалась молнией по росе. Развевалась по ветру грива. Без шофёра скучал салон.

Горбунов был таким счастливым, словно выиграл миллион, стал начальником в главном тресте или яхту купил одну.

Чудаки удирали вместе не куда-нибудь – на Луну: Горбунов и опять же лошадь. Это в сказке – каурый конь.

Горбунов на Луне в галошах (и в скафандре) терзал гармонь.

Горбунов там устроил дачу и сарай для лопат и вил. Иногда на Луне рыбачил и сигналы с земли ловил.

Безо всякого дубль-гиса видел страны и города.

Но однажды – увы – влюбился. Бесконечно влюбился, да. Расползлась из ведра наживка. Трансформатор в ночи гудел. Наотрез отказалась Сивка Горбунову помочь в беде: извините, товарищ лётчик, я верна Вам от сих до сих, но натруженный позвоночник не потянет уже двоих.

Горбунов повздыхал, поохал, погрустил в уголке полдня.

И, пока ему было плохо, Сивка-Бурка нашла коня.

Замечательного, гнедого. Полыхали огнём глаза.

Горбунов не сказал ни слова, он, конечно, был только «за». Конь детишек катал в карете. Издавали колеса стук.

Горбунов не боялся смерти, а потом испугался вдруг. Зажигали каштаны свечи, красоту на цветы дробя.

За себя не бояться легче, легче лёгкого – за себя. Ты ведь даже не в шкуре – в шкурке. Не касайся, не зли,

не тронь.

Но теперь, кроме Сивки-Бурки, у таксиста жена. И конь. То есть разных забот по горло, как у пристани черемши.

Был четверг. Продолжался город.

Горбунов наконец решил: если станет особо туго, если город накроет гарь, увезёт Горбунов супругу на Луну. Там клюёт пескарь, там не копится ширпотреба, там хватает всего вполне.

Может, завтра взгляну на небо, а они вчетвером. К Луне.

Утренник

Закройте двери. Уже получше. Зашторьте окна, включите бра.

Повестка дня – вопиющий случай, и мы должны его разобрать.

Давайте сразу предпримем меры, пока не поздно, решим, как быть. У нас же праздник. Клим слишком серый, он выбивается из толпы.

Он цвета пепла и цвета лужи, проблема страшная налицо. А вдруг Клим станет неверным мужем, дрянным коллегой, плохим отцом? Примеров тысячи, миллионы. Примеров тьма, вспоминать вломы. Потом покатится по наклонной, а виноваты, конечно, мы. Предупреждали? Предупреждали. Послушай нас, – убеждали, – Клим.

Хотя, с другой стороны медали, мы с вами сделали, что могли.

Костюмы сшили, и что – из марли? Морковь зато из папье-маше. К благоразумию мы взывали, и даже к совести. И к душе. К душе – особенно Иванова. И Вы, Петров? Хорошо, вдвоём.

Во вторник надо собраться снова, ещё родителей позовём.

И разговор продолжался долго. А Клим дремал, ему снился лес.

Пришёл на праздник в костюме волка и всё испортил. Такой наглец.

Зилант

На дворе полыхает лето. Максу пять. Он чумаз как чёрт. На верёвочной тяге следом громыхает грузовичок. Мама Максу читает мифы про волшебных незлых существ. Папа ставни покрыл олифой, чтоб блестело, ну и вообще.

В старом парке светло и звонко. И мороженка просто так. Максу нравится быть ребёнком и не хочется вырастать. У бабули ума палата, но забот зато целый воз. Макс считает себя зилантом: у него голова и хвост.

К маме в гости пришли подруги. Дома тесно от голосов. Макс сидит, изучает руки, допивает томатный сок. Вечер трогает подоконник синей лапой, большим крылом. Макс вздыхает: «Сейчас загонят, в сто пятнадцатый раз облом. Разве это вообще законно?» Но на город летит зола. Макс ни капли не ждёт дракона, Макса должен найти зилант. Он встречал его на вокзале, год назад, когда был в Москве. Максу в садике рассказали, что он маленький человек.

Максу двадцать. Студент и беден, в институте совсем беда. Друг вчера позвонил: поедем? Макс сказал – всё равно куда, лишь бы только куда подальше, сыт проблемами за глаза. Хоть на Северный полюс даже. Оказалось – пока в Казань. Макс ни разу в Казани не был (эчпочмаки, самса, чак-чак). Говорят, там мечеть и небо, тюбетейки и вкусный чай. Мини-вэн колесит по трассе. У шофёра горланит Лепс. Пролегает дорога к счастью через пыль, облака и лес. Жизнь немного теряет ману, бесчудесная штука жизнь.

– Мам, привет, добрались нормально, как сама,

не грусти, держись.

Максу сорок. Уже седеет, да чего там – почти седой.

На курорты хватает денег, парфюмерной пропах водой.

Избегает тусовок шумных и достаточно нелюдим. Секретарша купила шубу, но плохая зима – дожди. Звали в бар – мол, хлебнём релакса, отбрехался – братан, дела.

За антенной на крыше Макса третий месяц живёт зилант. Если пристальней приглядеться, то увидишь его бока.

Макс на нём удирает в детство с девятнадцати сорока до полуночи или часа, по субботам порой до двух. Это Максовый личный чартер, птицелапый озёрный дух. Джинн дежурит на минарете, звёзды пляшут кордебалет.

Потому что все люди – дети, даже в тридцать и сорок лет.

Мессир

Какой закат, мессир, какой закат.

А если бы я знал наверняка, что Вы вернётесь – я бы превратился обратно в говорящего кота. Окно закрыто, комната пуста. Дерутся воробьи на ветках тиса. Заходится непуганая рать. Гуляет ветер. Неоткуда брать слова и смыслы. Вам ли сомневаться в отчаянной отверженности фраз, когда весна, тепло, и столько глаз пророка видят в каждом самозванце.

Гроза, мессир, над городом гроза.

И молния, как медная гюрза, сверкая телом, сбрасывая кожу, ползёт по небу. Жалит спины крыш. Марго кивает Мастеру: летишь? Закат прекрасен, хоть и перекошен. И надо жить, лететь, не умирать. Откалывает леший номера. Русалка гладит косами запруду, щекочет недовольного сома. Слились в одно Белтейн и Первомай. Заходит в церковь будущий Иуда. Друид втыкает в землю майский шест. Клянусь, мессир, я отрастил бы шерсть, ведь это чёрт-те что, на самом деле.

Я не про вас, мессир, я про людей. Когда плывут кувшинки по воде, я выключаю тьму, сажусь на велик.

И еду в лес.

И мне должно помочь. Какая ночь, мессир, какая ночь! Какая тишина, какие гнёзда! Здесь хорошо. Здесь есть Зелёный Джек. В ладони Джека – мятное драже, а, может, звёзды. Да, конечно, звёзды, святые догмы, новая земля. Мессир, я долго делал, что велят, поэтому заботами измотан. Но в нас от голенища до плеча просвечивает вечная печаль.

В Вас – от Христа. Во мне – от Бегемота.

Червяк

Сегодня я вам разрешаю всё.

Упрямьтесь (естественно, как осёл). Соврите, что Вы

из другой страны. Напяльте разнузданные штаны. Скажите кусту/продавцу/жене: так модно и стильно в моей стране. Гуляйте по крыше. Рассыпьте соль. Жонглируйте ливерной колбасой. Расставьте солдатиков на столе. Мяукайте. Съешьте любой билет. Потребуйте перца и чеснока.

Но не наступите на червяка.

Сегодня я вам разрешаю жить.

Пылите кроссовками вдоль межи. Набейте тату. Распустите хвост. Бегите по звёздам и между звёзд. Учите монгольский. Забудьте ключ. Ежа заведите (но он колюч). Забравшись на дерево, из дупла кричите: «Я Бэтмен и Чёрный Плащ, ещё иногда Робокоп с утра, а кто сомневается – тот дурак». Читайте бродячим котам Басё. Любите природу.

Червяк ползёт.

Его, между прочим, зовут Андрей. Он избранный. Будьте к нему добрей. А если вдруг что-то пойдёт не так, его передатчик доложит в штаб: «Земля безнадёжна. Кругом враги. Андрей был доверчивым. Он погиб.

Он лучший герой из прекрасных нас. Короче, планета обречена. Короче, сносите её к чертям».

И вот, информацию обретя, к земле полетят миллионы стрел. Планета сгорит угольком в костре. Очнутся вулканы, сойдут снега. И красную кнопку нажмёт рука. Война, эпидемия, голод, мор. Телами людей переполнен морг, кровавая каша, вонючий дым.

И призрак Андрея парит над ним.

Сегодня я вам разрешаю что:

представиться в банке конём в пальто. Купить себе тортик, схомячить торт. Шептать: «Меня приняли в Гриффиндор, прощайте». И гордо поправить шарф. Надуть огроменный воздушный шар. Уснуть и двенадцать проспать часов. Футболку носить «Не будите сов». На каждый вопрос отвечать «Ну, ква».

Быть очень внимательным к тем «не-вам».

Шаман

Вот тебе слово, магия, волшебство – сказка твоя прольётся из ничего. Сколько историй сшито из пустоты. Мир бесконечно щедрый к таким, как ты. Если решил отправиться в дальний путь с верой в себя, с надеждой на что-нибудь – станет дорога лёгкая, как полёт. Лес – он живой, он дышит. И он поёт.

А по тропинке, вглядываясь во тьму, ходит охотник. И хорошо ему. И никого он в жизни не убивал. Птицы в листве затеяли карнавал. Ветку, волной качая, река несёт. Только зачем охотнику это всё: и облака, и зарево в вышине. Ищет оленей парень. Оленей нет.

В детстве однажды слышал он от отца: люди – они как звёзды в руках творца, только у каждой звёздочки есть внутри в клетку тетрадки, мыльные пузыри, летнее завтра, синее полотно. Мальчик родился – зверь заглянул в окно.

«Будешь счастливым самым», – сказал олень. Ночь проводила пальцами по золе, сны были густо сварены, как кисель. Месяц над крышей рыбьим крючком висел. Вздрогнули тени да разбежались врозь. Вырос охотник. Счастье не задалось. Взял и пошёл топтать сапогом дожди, как разрешили в лес одному ходить.

Вот тебе нитка, памятка и завет. Можешь хранить

на полке и в голове, можешь вообще сидеть под землёй, как крот. В сказке бывает точно наоборот. Если намерен дома пересидеть – пусть и тепло, и дом для тебя везде. Пусть не смеются галки, что ты дурак.

А по тропинке, вслушиваясь во мрак, ходит охотник, бродит, губу жуя. Молча, в плаще брезентовом,

без ружья. Леший хохочет – я бы тебя прибрал. К парню выходят важенка и марал, юный олень, увенчанный красотой, лунный олень и солнечный, золотой, рыжий олень с шерстинками из огня.

Будешь счастливым самым, – рога звенят.

Просто отец охотника как-то раз спас олениху. И оленёнка спас.

Вот тебе чуда полные закрома. Был человек-охотник, теперь – шаман. Если его повстречаешь среди дубрав, –

«Будешь счастливым», – скажет шаман. Он прав.

А по тропинке ходит олений дух, носит в оленьем сердце твою звезду.

Папоротник

Первый раз народился он травником, да таким, что к нему приходили лечиться из-за реки.

Бедняки приходили, и те, кто скопил добра.

Он лечил хорошо, даже плату почти не брал. Разве только по мелочи: яблоки или мёд. Говорил, что не надо, чего вы, мне лес даёт. Попрошу только лес: здравствуй, дедушка, выручай, и в корзинке уже кровохлёбка и иван-чай. А подарок оставишь для леса – тогда вообще: столько дива проявится, столько чудных вещей.

Иногда возвращался усталым, ничком в кровать. Очень травника дети любили – не оторвать.

А мечтал об одном постоянно, из года в год – посмотреть, как на праздники папоротник цветёт.

До могилы осваивал травное ремесло, а когда он загнулся, то плакало всё село.

Вспоминали тепло, пили водочку под грибы. В мире мало блаженных и светлых, но он им был.

Вот на этом бы месте и кончилась сказка, но

во второй раз родился шаманом и колдуном.

За подкладкой носил обереги от всяких бед. С мертвецами, бывало, водился, но не робел.

А его опасались: и порчу он мог, и сглаз. Даже летом хотели избушку спалить дотла. Но не стали, герои повывелись, дурней нет, только «Сдохни, колдун» нацарапали на стене да ещё, от бессилья поди, отравили пса. Кто-то видел – колдун нагишом на горе плясал. Как дремучий отшельник, чужак, отселился в скит. Изучал позабытые древние языки. Если в бубен стучал на заре – начинался дождь. Когда умер проклятый – неделю стоял гудёж. А кузнец проболтался, задира и бузотёр, что колдун искал счастья, где папоротник цветёт.

Вот на этом моменте закончился бы рассказ, но рассказ не закончился, значит, был третий раз.

В третий раз по вселенскому промыслу и уму получился очкастый ботаник, учёный муж. Под мостами кипела свинцовым огнём Нева. Город плыл и гудел, волновался и волновал. Но когда ускользала реальность из цепких рук, то с учёным боролся мечтатель: а вдруг, ну вдруг, хотя степень, костюмчик с легендой слегка вразрез, я в купальскую ночь без оглядки отправлюсь в лес. Прочешу его вдоль, поперёк, целиком, зато я в конце, замерев от восторга, найду цветок.

Возвращался ботаник к работе, мусоля день.

Про крамольные мысли не вызнал никто нигде, потому что в научных лекториях, господа, на подобные темы не принято рассуждать.

Когда умер учёный, грустила его жена. И коллега Олег Синяков написал в журнал: катастрофа, потеря, талантище, молоток.

А на небе сидит человек, человеку ок.

Человеку крылато, и солнце в руках, и мёд, а всё хочет увидеть, как папоротник цветёт.

Заиюнело. Пой же, Купала, комар – звени. Два излюбленных шага у неба: вперёд и вниз.

Вовка

Возле реки шелестит камыш, крыльями машут птицы. Рядом, под камнем, ютится мышь с войлочной головой. Вовке четыре. До круглых дат скверного не случится. В левой руке у него солдат, годный для строевой. Он оловянный, такой смешной, добрый и самый мирный. Людям нельзя убивать людей, прямо совсем нельзя. Плавится мёдом июньский зной. Дни пролетают мимо. Вовка собрался идти к воде, даже монетку взял. Он ещё с вечера так решил – надо сходить к колодцу. Вовка боится его до слёз – мало ли кто внутри. Лает на муху соседский пёс. Вовка бежит по солнцу. Щедро рассыпаны голыши, крупные янтари. Пляшут полудницы. Вязнет клич в маревной позолоте. Хочется Вовке обнять весь мир, а воевать – ни с кем. Дед-водяной Никодим Ильич век сторожит колодец, эхо запуталось в бороде, жабры в речном песке. Старый в колодце сидит давно, сердится по привычке. Вовка растёт, поступает в вуз, дальше себе живёт. Парень несётся,

не чуя ног, в восемь на электричку. Сверху плывёт, не меняя курс, вечный небесный флот: палубы, мачты, муссон, пассат, парус косого кроя. Боцман – синица, вертлявый бес, а капитаном – грач. Вовка посеял сто лет назад – где? – своего героя. Он оловянный, такой балбес. Жалко его, хоть плачь. Полночь дырявит алмазный бур, поезд спешит куда-то. Вместо деревни коттеджный рай, вместо сельпо – ларёк. Дед Никодим, прикусив губу, прячет в карман солдата. Вовка его уронил за край, дед-водяной сберёг: спи, рядовой, отсыпайся всласть. Здесь не стреляют пушки. Банник на яблоне у плетня снова развесил сны. Видишь, над крышей звезда зажглась, слышишь, поют лягушки. Нет утешения для меня, нет для тебя войны. Плачет русалка на дне реки. Топит шишига печку. Леший надумал гонять ужей, а разогнал туман. Бог убирает в карман других маленьких человечков. Только не лезут они уже в драный его карман.

Яблочная колдунья

раздавали в ласковом небе песни: быть тебе великим, тебе безвестным, быть тебе шахтёром, тебе поэтом, а тебе годами бродить по свету.

а тебе – прослыть у людей блаженной, называться яблочной ворожеёй.

вышивать сентябрь, не бить поклоны, верить только вестникам Авалона, где цветные ветры растят веками, и трава, примятая башмачками.

понимать по-лисьи, писать по-птичьи, в остальном сказали – живи обычно: календарной бабочкой и молчуньей. когда будет время – сама почуешь.

время сбора сладкого урожая. защекочут ветки – привет, чужая. все колодцы сказок – твои колодцы. колесо покатится, не собьётся.

замелькают спицы, пройдёт досада, и танцуй от Йоля

до Лугнасада.

* * *

наблюдали с облака, хохотали: быть тебе начальником над шутами, быть тебе работником канцелярий, а тебе, бунтарь, враждовать с царями.

а тебе, с викканской звездой на шее, навсегда быть с яблочной ворожеёй или просто рядом, по крайней мере. и сбежать попробуешь – не сумеешь ни безлунной ночью, ни утром ранним. засмеются фейри – привет, избранник!

раскачают мавки лесную лодку: время ставить сидр и печь шарлотку. чтобы пахло дымом, листвой и мёдом. чтобы всем хватило – живым и мёртвым. а уже в стволах проступают лица: обернётся семечком, небылицей. словно тихий ветер в затылок дунул: заберут же яблочную колдунью.

вот придёт чумная со взглядом долгим, ты скажи ей: режь золотые дольки, забывай свои золотые речи, неземные речи, нечеловечьи.

а она стирает остатки грима, правда, смотрит, слушает будто мимо.

* * *

выпускали птиц, подбирались ближе: вам гулять

по ситцу, а вам по крыше. вам встречать рассветы

на Эвересте, ну а вам, сновидцы, проснуться вместе в это солнце, жаркое как горнило. посмеяться: надо же, что приснилось, и откуда ночи берут картинки. спелый град – антоновка, семеринка.

и живут, нездешние, колдовские, и не помнят, кто же они такие.

Белый город

Этот город известен как город улыбки Джа. Здесь художник рисует цветы, а молочник плут. Вечерами здесь (часто бывает) играет джаз, а по праздникам (тоже бывает) дают салют. Здесь мальчишки весной из лозы смастерили бриг. В ателье у портного гостит беспокойный дух. А ещё в белом городе странный живёт старик. Он сидит под навесом и тихо бормочет вслух:

– Эх, мой мальчик, когда-то я не был таким седым. Я когда-то был юным и солнечным, как и ты. Танцевал под дождём, верил знакам. Читал следы, проповедовал истины грешникам и святым. Но при этом (и даже

при том) оставался глуп. Сам себе господин, эскулап, сам себе кумир. Если ангелы есть – почему я не помню труб, почему не вмешались в разгаре войны за мир?

Перед тем, как уснуть, под подушку я клал кинжал. Для того, чтоб уснуть, брал кувшин с молодым вином. Понимая, чем дело закончится, я сбежал, поселился в глуши. Снял квартиру с одним окном. В стороне

от соседнего дома зиял овраг, вдалеке голубела река, возвышался мост. Да, никто мне, казалось, не друг, и никто не враг. И действительно пели то Сирин, то Алконост. По субботам и вторникам ветер с востока дул от начала времён до начала других времён.

В добровольном изгнании встретился мне колдун. А вот новый знакомец действительно был умён.

Взял меня в подмастерья. Учился по мере сил. Помогало, что прямо с рождения слыл совой. Разбирал манускрипты. Фонарь у дверей гасил. Доверял мне учитель, и ключ у меня был свой. Колдовство мне давалось легко,

без особых драм, хотя тщательно, долго отсеивал всякий шлак.

Но, пока я в пустыне откапывал древний храм, никуда

не пропала война, она где-то шла.

Эх, мой мальчик, чего я умею – плестись в хвосте, разговаривать с будущим – я поболтать мастак. Раз придумал я город сияющих белых стен. Стал я городом. Ладно, позволили. Ладно, так. Стал бульваром его, мостовой, крепостной стеной. Стал прилавком, которому тесен дверной проём.

Нет, ребёнок, весь мир никогда не спалить войной.

Не забудь белый город. Однажды родишься в нём.

Качели

Когда я был маленьким, рыжим и симпатичным, просил: заведите мне рыбок там или птичек. Чтоб петь и молчать, раз молчание всего дороже. И кошку с собакой вы мне заведите тоже. Собака научит любви, мягкий кот – удаче. А мне говорили:

– ну, как бы сказать помягче, и рыбки, и птички (тем более) сильно гадят. А кот оборвёт провода, разорвёт тетради. С собакой ты должен гулять при любой погоде. А разве добудишься – в школу-то еле ходишь, теряешь ключи, не берёшь в магазине чека. Короче, вон двор, вон песок, подружись с качелькой.

Не то чтобы мы не хотели (хотя не очень).

И я подружился с качелькой. Не хуже прочих мы с ней толковали о космосе и о звёздах, о том, что взрослеть никогда не бывает поздно. О том, что в июне клубника, сгорают плечи, а делаешь «солнышко» – надо держаться крепче. О том, что пускают кораблики в марте талом. Клянусь, что качелька ни слова не разболтала.

Когда я немного подрос, стал длинней немножко, со мной не случилось ни рыбок, ни птиц, ни кошки. Собака? Хотелось бы пса, но помилуй Один. В квартире нечасто, набегом, как варвар вроде. И пахну я дымом и ветром, а не духами. Гитара, хранитель завета, бродяга Дхармы до самой последней страницы. И крепче спится (курлыкая тихо, ко мне прилетают птицы). Цветной и весёлый как хиппи, худой как стелька (и рыбы плывут, и скрипит во дворе качелька, всё та же качелька, куда в голове ей деться. И кошка бежит, и собака бежит, и детство).

Когда стал женатым и мудрым, как древний ящер, с квартирника вышел, с концерта. Присел на ящик. Подумал – дружище шлёт весточки из Непала, и что-то внезапно тоска на меня напала. И что-то мне стало неправильно и печально (я маятник, маятник, вечно меня качает).

А ночью мне снится: стою я у бога в доме, и то в самолёте, то будто бы на пароме. А бог – то младенец, то ветхий старик в коляске. Смеётся:

– я тоже людей заводить боялся, другие-то боги шептали, что неспокойно (и божья рука то крыло, то плавник какой-то). Но я же завёл, невзирая на все их танцы, теперь эти люди меня заводить боятся. Собаки меня завели, и коты, и рыбы.

И птицы.

А дальше туман – многолик и зыбок.

Нечётко, расплывчато. Слышно, конечно, плохо.

Проснулся. Работал. Под вечер жена рыбёху

приносит. Я в них не секу (меченосец, гуппи?):

– оставим?

– оставим. Аквариум только купим.

И дождь начинается странный, как частый гребень. И кажется мне, что качелька скрипит на небе.