Текст книги "Почерк"

Праведник

Риталию Заславскому

 
На мертвую землю повалится снег головой,
И дворники выйдут, как встарь, в жалком блеске регалий.
Звоночки роняя, проедет трамвай по кривой
Аллее иль горке, где книжки читает Риталий.
 
 
В нем сердце болит, но об этом не знает никто.
А новое жадное время не знает отсрочек.
Нет в городе нищих, блаженных, бомжей и кинто[1]1
  Уличные торговцы, завсегдатаи духанов.


[Закрыть],
Чтоб слезы пролить над забытою нежностью строчек.
 
 
О, если бы можно спасти этот берег крутой
От страха, от спеси, от зла, от слепого угара,
Чтоб мир и покой воцарились вкруг Лавры святой
И дальше, вдоль вечной реки, аж до Бабьего Яра.
 
 
Как тесно стандартным домам на старинных холмах,
Как вольно, просторно и голо собакам бездомным
И кошкам бездомным, и птицам!.. Как будто впотьмах,
Блуждают их души и тени по улицам темным.
 
 
Но тот, кто прощает, кто числит грехи и долги,
Однажды покажет кривую аллею иль горку,
Где можно счастливо вздремнуть возле теплой ноги
И ласку скупую отведать и сытную корку.
 
 
Ведь сколько пригрелось, очнулось от смерти, спаслось,
Поверив в людей и в могущество благодеянья!..
Но город по-прежнему душат и зависть, и злость,
И с круч его стогны свергаются без покаянья.
 
 
Бог ночь ночевал или, может быть, век вековал,
Чтоб верой согреть человека, собаку и птицу.
И праведник сходит с Ним в пыльный архивный подвал
И смотрит на нас сквозь налитую грустью страницу.
 

Встречный ход

 
Закинешь в воду поплавок —
Прочтешь на дне следы, —
И он всплывет, как островок,
Средь золотой слюды.
 
 
А рыбе виден небосвод
Из глубины воды,
И существует встречный ход
Удачи и беды.
 
 
Так, словно тянут за узду,
Она со дна всплывет
И снизу верх проткнет слюду,
Как будто тонкий лед.
 
 
И воздух ощутит живой —
Глоток, еще глоток…
Потом возьмет крючок кривой,
Крутой, как кипяток.
 

Монета

 
Вдруг скользнула из рук золотая монета
Мимо перстня в рубинах и тугого манжета,
И три века потом миновали.
То ли дом не сгорел, то ли балки не сгнили,
То ли сделалась камнем рубашка из пыли
Вкруг тельца золотого в подвале.
 
 
Где блуждала судьба дорогого чекана?
В кулаке у раба? В круглой чаше фонтана,
Рядом с рыбкою, тоже златою?
В сундуках у царя? В гулком трюме пирата?
В старом синем чулке? В дневнике нумизмата?
В Божьем храме с молитвой святою?
 
 
Так свой час сторожит на взрывателе мина,
Так томятся во тьме драгоценные вина —
Тайна спит за решеткой кристалла.
Время мчит, но, увы, не обгонит улитки.
Фарт деньгами сорит или грабит до нитки,
Чтоб у счастья цена возрастала.
 
 
Вот и жизнь наша ждет до поры и до срока —
Для кого-то отрада, для кого-то морока —
Гнет потравы, фавор урожая.
Кто откроет нам свет, кто узнает нам цену,
Кто на карте всех судеб простит перемену,
Где одна только нам не чужая?
 

Без названия

 
Ни чужого колодца
Не хочу, ни дороги двуликой.
Мне достанет болотца,
Где кровь моя рдеет брусникой.
Там, где зреют обиды,
Словно чертополох в чистом поле,
Сердцу не от Фемиды
Облегченье – от приступа боли.
 
 
Птицы поздно иль рано
Волю все ж предпочтут нашим смутам.
Но их крепче капкана
Держит в небе привычка к маршрутам.
А где Днепр за Десёнкой
Уплывает, как сом за уклейкой,
Я бежал за девчонкой
Еще довоенной аллейкой.
 
 
Я бежал за мечтою
И давно ослеплен мертвой вспышкой,
И не многого стою,
Беглый раб, с сединой да одышкой.
Птицы все прилетели —
Кто к стрехе, кто к ольхе, кто к рябине.
А душа в этом теле,
В этом мире давно на чужбине.
 

Без названия

 
Не возьму я, Европа, Америка,
К вам билет, словно кассовый чек,
Не сумею я с гиблого берега
Вдруг решиться взойти на ковчег.
 
 
Не расстанусь с привычкой счастливою
Видеть свет сквозь предутренний мрак,
Китеж-град, сказку-присказку лживую,
Где спасет только умный дурак.
 
 
Наша вечность случайно потеряна
В неглубоком колодце времен
Под копытами сивого мерина,
Под кривыми крылами ворон.
 
 
И когда грусть-тоска бьет по темени,
Вижу свет лет сто сорок подряд —
Это Гоголь листки жжет средь темени,
Это «Мертвые души» горят.
 

Дожди

 
А всё же как я бестолково
Стесняюсь дорогих людей,
Хотя запомнил слово в слово
Все песни нынешних дождей.
 
 
Дожди журчат на водостоке
И шумно плещутся в тазах,
А наши медленные сроки
Всё убывают на глазах.
 
 
Мы скоро это дело бросим,
Ведь и минута дорога,
Глядишь, и на пороге осень,
А вслед за нею и снега.
 
 
Тогда любая радость кстати
И помнить беды недосуг —
Заглянет школьных лет приятель
Иль позвонит хороший друг.
 

Без названия

 
Стоит луна, и мне так жалко
Свет, падающий с высоты.
А тень сосны лежит, как палка,
Что кто-то выбросил в кусты.
 
 
Открылись так далёко дали,
Что смог я различить звезду,
Все поколения чего-то ждали,
И я, конечно, тоже жду.
 

Река

 
Река недвижна, хоть несется
Вода, сминая берега,
В широкой пойме бык пасется
И точит о пенек рога.
 
 
Ах, этот месяц слишком сладок,
Хоть утомился от забот,
А тот, кто к угощенью падок,
Найдет себе на ветке плод.
 
 
Юг занят сбором сочных вишен,
Изгиб реки – изгиб курка,
Мир весь в движенье, а недвижен,
Но время мчится, как река.
 

Сосна

 
Сосна несет высоко крону,
Сосна все лето здесь спала,
И держит на ветвях ворону
Ее прозрачная смола.
 
 
Отсюда далеко столица,
Наш дом отсюда – полверсты,
И вещая взирает птица
На лес с опасной высоты.
 
 
На птиц глядит без интереса,
Чьи тени нелегко поймать,
Мы сказки дорогого леса,
Увы, не в силах понимать.
 

Снегопад

 
Снег упал, как просеян сквозь сито,
Он стремился к нам множество лет.
На явления пошлого быта
Уронил романтический свет
.
Чтоб короною снежной увенчана,
На исходе осеннего дня,
Заглянула в глаза незастенчиво
Та, что младше и старше меня.
 

В мастерской

 
Всё гляжу, один средь книг,
Как лютует непогода,
Я – прилежный ученик
В мастерской твоей, природа.
 
 
Облака, снегам под стать,
В солнечной окраске алой,
Здесь учусь я рисовать
И учусь лепить, пожалуй.
 

Китайская ваза

Суть профессии святая —

 
Правду сочиню.
Вазу древнего Китая
Медленно чиню.
 
 
Словно россыпи иголок
Меркнут на снегу,
За осколочком осколок
Клею, как могу.
 
 
Даже на путях реформы
Краскам страшен тлен.
Вазе, чьи вернули формы,
Чужд забвенья плен.
 
 
Мчит на радость долгим взглядам
К дальним временам,
Службу служит с нами рядом
Красоте и нам.
 

Видение

 
Когда небесный полог шелка
Закат заменит на парчу,
Откроется мне узенькая щелка,
Куда взглянуть я захочу.
 
 
Там средь огней созвездий и светил
Весь Млечный Путь рекой в пустыне высох,
Там всех страстей взрывается тротил
И балерины движутся в кулисах.
 
 
Там отблески зеркальные ловлю
Под крыльями неугомонных чаек.
И вижу ту, кого давно люблю,
Хотя она меня не замечает.
 

Перед снегом

 
Песню нового новей затевает соловей.
Осенью душа полна хмелем горького вина.
В час заката аметист многогранен, как артист.
Лес пред снегом, как зверек, краски свежие сберег.
 
 
Над водой остывшей прям, он, как яблоко, румян.
Спорит кроной с высотою, крашен охрой золотою,
И спешит на землю лечь, чуя стужи торжество,
Хвоя ржавая его, падая с высоких плеч.
 
 
Угождая перелескам, вечная поет река,
Освещая рощи блеском на полгода и века.
Сменой красок увлечен,
Я в их играх ни при чем.
 
 
Как ворчливый древний дед, что везде давно бывал,
Прусь сквозь шумный карнавал резко буднично одет,
Там, где на исходе дня краски август распростер,
Этот праздник без меня отпылает, как костер.
 

Без названия

 
Грустный запах жасмина
Обратил взгляд к весне.
Путь ведет меня мимо,
Словно служит не мне.
 
 
Два орла в небе кружат,
Там, где мир нелюдим,
А дороги ведь служат
Тем, кто бродит по ним.
 

Романс

 
Я на Севере так продрог,
На ветрах Хибин так промерз.
Я тебя любил между строк,
Я тебя любил среди звезд.
 
 
А сейчас такая тоска,
Если встречу вдруг василек,
Ты сегодня очень близка,
Я сегодня очень далек.
 

Кануны

 
Накануне чеченской войны
Мы все живы, беспечны, вольны.
Но какой-то случайный глоток
Нездоровая наша свобода
 
 
Ухватила – в нем хлад небосвода,
В нем подземной реки кипяток.
О, недаром мы чуем нутром
По Кавказу катящийся гром,
 
 
И недаром там русский снежок
На героя летит, на злодея,
Кто с горы, от тоски холодея,
Бочку с нефтью толкнул и поджег.
 
 
Через нищие наши поля
Мчится, искрами в небо пыля,
Смрадный, страшный, богатый пожар.
В нем – итог, но, быть может, кануны.
 
 
Кто убит – тот спокойный и юный,
А кто жив – тот тревожен и стар.
 

В ночном, 1943

 
Трофейный конь не знает языка,
Он входит в воду и плывет без всплеска,
И сыромятной кожей поводка
Все сновиденья обрывает резко.
 
 
А прямо у воды стоит костер, —
В стене огня зияет щелью просинь, —
Сейчас бы я о нем сказал: костел,
Тогда же – только хворост в пламя бросил.
 
 
Роились звезды в близких небесах,
А в дальних небесах гуляли кони,
Паслись в лугах поемных и овсах,
И тени их росли на небосклоне.
 
 
И прежде чем костер упал к ногам
И горизонт покрылся краской медной,
Они вернулись к нашим берегам,
К ярму чужому, к жизни этой бедной.
 
 
И я грустил до крайних дней войны
Не потому, что не пустился следом
В поля небес, где созревают сны,
А потому, что путь назад неведом.
 

Без названия

 
О, не спеши понапрасну.
Время свиданий не в счет.
Я раньше утра погасну,
Тьмой меня смертной сечет.
 
 
И как фонарь у распутья,
Выше времен и людей,
Бьюсь о железные прутья
Длинных студеных дождей.
 

Сирень

 
Каждый раз забываю, что я уже стар,
В миг, когда окликаешь из темени зыбкой.
Только чую, как веет горячечный жар
Сквозь сирень под окном и сирень за калиткой.
 
 
В миг, когда окликаешь, – не помню, к чему
Эту краткую жизнь мучил долгою пыткой,
Чтоб рванулась, переча душе и уму,
Сквозь сирень за окном и сирень за калиткой.
 
 
К лепесткам, что осыплются под ноги в грязь,
Где друг другу мы только случайные гости —
То ли грезим, как птицы, за ветви держась,
То ли спим, как сирени тревожные грозди.
 

Без названия

Наташе

 
О время наше общее, продлись,
Еще порадуй нас, еще помучай.
Так судьбы наши, друг, переплелись,
Что их разъять уже не сможет случай.
 

Отплытие

 
Когда уже все отданы швартовы,
И сходни упадают тяжело,
И вдаль позвал уже маршрут фартовый,
И встал корабль, как птица на крыло,
 
 
И вот он поместился в тесном русле
Иных ветров, иных глубин, иных систем,
А я всё не отделаюсь от грусти,
Что это расставанье насовсем.
 

Талант

 
Пусть скрипка Моцарта стара,
Но звук родит мальчиший голод,
Да, он родился лишь вчера,
Но и чрез век он будет молод.
 
 
Таков святой таланта нрав,
И это, видно, знал Бетховен —
Талант почти всегда виновен,
И потому он вечно прав.
 

Без названия

Ф. Искандеру

 
Уходит жизнь – за милей миля
От наших городов и сел,
Я книжку старую Фазиля
Вновь с прежней радостью прочел.
 
 
Увидел обновленный город —
И мысль толкнула, как удар:
Здесь каждый был когда-то молод —
Увы, сегодня каждый стар.
 
 
Друг, не выбрасывай тетради
И не спеши сдавать в утиль,
Ведь мы, единой строчки ради,
Крепили дружество, Фазиль.
 

Без названия

 
Над нами небо цвета стали,
Холодный, словно лед, металл,
А наши паруса устали,
Да я и сам, увы, устал.
 
 
От старых слов мороз по коже,
Мы приняли, что суждено.
А что в душе? А там все то же —
Любовь, рожденная давно.
 
 
Она струною старой прозвенит,
Когда сорвусь вдруг в бездну,
Ее мотивчик будет знаменит
И свеж потом, когда исчезну.
 

Деревья

 
Вечно деревьев вершины
Тянутся к облакам.
Где-то на небе решили,
Что это склонность к стихам.
 
 
Но ведь предутренний час —
Только разведка,
Ведь улетает от нас
Каждая ветка.
 
 
Хочется знать чудеса,
Небо без дыма,
Тянет под старость в леса
Неудержимо.
 
 
Это движенье крови,
В сердце нет сходства.
В нашей к деревьям любви
Привкус сиротства.
 
 
Бьет увядания вьюга,
Я с ней погасну.
Зря мы теряем друг,
Зря!.. Понапрасну.
 

Предзимье

 
Что нам сейчас электричество,
Если такой закат?
Женщина, ваше величество,
Как говорил Булат.
 
 
Нынче в предчувствии холода
Строже лица людей,
Но пробуждаются молодо
Песни осенних дождей.
 
 
На огороде чучело
Смотрит в леса, где тьма.
Лето уже наскучило,
Скоро зима.
 

Истра

 
Жить – не впрок, стареть – тем паче,
Вот и сохну на корню,
Третий месяц я на даче
К Истре голову клоню.
 
 
А малькам вдоль шумной Истры
Трудно отыскать уют —
Как негаснущие искры,
По кривой волне снуют.
 
 
И чему учить нас может
Неумолчная вода,
Что отвесный берег гложет,
Сотрясает города?
 
 
Нынче нрав ее спокоен,
Тишина живет на дне,
Так с войны пришедший воин
Слов не любит о войне.
 

Виртуальные танцы

 
Мы движемся в глуши столицы
Вдали от праздничных ракет,
Пред нами светлые страницы,
А не парадных зал паркет.
 
 
В каком году мы танцевали?
В каком году, в каком году?
Теперь и вспомню я едва ли,
Но я веду, веду, веду.
 

Ода духовому оркестру

 
Быть может, где-то ближе к Раю
Всё дышит музыкой живой.
Не важно вовсе, что играют,
А важно, что оркестр духовой.
 
 
Ах, этот вальс и эта полька
Под сенью парковых аллей
Остались в памяти, и только,
А это нам всего милей.
 
 
Весь этот мир вокруг, простой и милый,
Не вспомнит дней минувших рать,
Где я слабел, теряя силы,
Чтоб силы новые собрать.
 
 
Пусть грустных дней последних малость
Мелькнет пред нами и молчит,
Нам только музыка осталась
И до сих пор в душе звучит.
 

Летописец

 
Где пишут без черновиков,
Клубится пыль семи веков.
И прочный ряд полуустава,
Как богатырская застава,
Не знает страху и чернил…
…Но ангел крылья уронил.
 
 
Жизнь разворачивает свиток
Противу всех, себе в убыток,
И кормит с кончика пера
Печаль без злата-серебра.
Вначале трубы прозвучали,
А истина – в конце, в печали.
 
 
Да, летописец зрит итог,
Смыкая Запад и Восток
С той тайной частью небосвода,
Где смердам и князьям свобода
Открыта как Великий пост
Средь справедливости и звезд.
 
 
Цепь рассуждений и оценок
Смерть перервет или застенок.
Крива излучина ярма,
Дорога к истине пряма.
Бог даст все описать, как есть, —
Хватило б мужества прочесть.
 

Стансы в сентябре

 
Первым холодом осени дух мой согрет.
Бедный лес Подмосковья красив и без рамок,
Я брожу в нем, великой державы полпред
Без верительных грамот.
 
 
Предрассветной росы горек свежий рассол,
Дымка мха молодого ползет по запястью,
Лес готов меня слушать, но чей я посол,
Я забыл, по несчастью.
 
 
Видно, так перепутались там времена,
Так разъята раздором земля и границей,
Что иссякли хлеба, оскудела казна —
Послан я со слезницей.
 
 
Не гордыня, а совесть мне душу разъест,
Слезы выест простор от Амура до Риги,
Сход сестер милосердья и вселенский разъезд
Мне пошлют на вериги.
 
 
Что, держава моя, грустен твой небосклон?
Подбирая наречья, ступаю под сень я
То надежды, то леса. Мой путь погребен
В темных дебрях спасенья.
 

Без названия

 
За Красногорском низкие холмы,
Прохладные приюты свежей тьмы,
И новое шоссе летит до Риги —
Туда, за прибалтийский окоем,
Где мы еще умели быть вдвоем,
Где храмы полны светом, словно книги.
 
 
Такая там стояла тишина
От легкого латгальского вина,
От близости, от счастья, от испуга,
Что невозможно надышаться впрок,
Что, жизни испытав короткий срок,
Нет силы вдруг остаться друг без друга.
 
 
Шоссе летит, как ласточка, стремглав,
Касаясь облаков, деревьев, трав,
Дыша озоном и бензинным чадом,
И в дальней дали исчезает с глаз,
Как все, что мы любили в добрый час,
Что унеслось, что остается рядом.
 

Октябрь 93-го

 
Под свастикою черная рубаха,
И ночь толпы, и вой ее, и рык.
Я испугался, не почуяв страха,
Как будто к этой смерти не привык.
И день, и два от дома до погоста
Дежурное летает воронье,
Не крестной муки на губах короста,
Но жар их иссушивший – от нее.
Когда бедой срывает двери с петель,
Мужайся перед пулей и мечом,
Терпи и глаз не опускай, свидетель,
Ты виноват, ты прав, ты обречен.
 

Алёна

 
Все листья облетят с акации и клена,
Их яркий хоровод затихнет, покружив.
Ты только отзовись, как в прошлый раз, Алёна,
А я тебя везде ищу, покуда жив.
Там, где сейчас стоишь, играют на рояле.
И струны в нем дрожат и ходят ходуном.
Уютно ли тебе в солдатском одеяле,
На камском берегу, где лодки кверху дном?
Ты выступи на свет, как будто на иконе,
Из темной темноты лицо свое яви.
 
 
Все воры наших лет, увы, еще в законе.
А горькая вина у нас давно в крови.
Когда б отозвалась с барачного помоста
И стали мы видны друг другу хоть на миг —
Не думал бы тогда, что я кричу с погоста,
Поверил бы навек вранью великих книг.
Пока безумство рвет свой меч из ржавых ножен,
А ржавый листопад кружит, как в старину,
Алёна, видит Бог, наш случай невозможен —
Мне жалко звать тебя с войны и на войну.
 

Без названия

 
Не хватает мне самой малости,
Уходящему в ночь, в снегопад,
Чтоб меня, хотя бы из жалости,
Верный голос не кликнул назад.
Не сочтясь с годами суровыми,
За душою оставил должок,
Чтоб сыскать под семью покровами
Откровения свежий снежок.
Чтоб неслышно уйти с поверхности
В глубину от слепой пурги
К прежней силе и прежней верности,
Что хранят и друзья, и враги.
 

Без названия

 
За три-четыре дня до ледостава
Теряет постепенно ход река.
Гляжу туда, где наших дней не стало,
Глазами молодого старика.
Передо мной пологий берег, ива,
Беспутная и скользкая тропа,
Разбросанные, словно после взрыва,
Гнилые доски, облака, щепа.
Там ты гуляла с веточкой сирени,
Боялась глубины, как высоты.
Там волны ударялись о колени
И звезды расцветали, как цветы.
Там было жаль не красоты, не лета,
А краткой ночи накануне дня.
Как это странно, до сих пор согрета
Душа тем летом… Обними меня.
Река не очень думает о русле,
И звездами, и льдинками звеня.
А в грустной песне, слышишь, нету грусти.
Нет в смерти смерти… Обними меня.
 

Сума

 
Если этот мир тюрьма,
То живу я задарма,
А за стенами ее —
Только смерть, небытие.
 
 
Но еще живут репьи,
Бабочки и муравьи,
И проворнее, чем мысль,
Стриж сближает дол и высь.
Тайнами полны леса,
И поля полны овса,
А холщовая сума
Знает, чем полна, сама.
В ней, непраздничной на вид, —
Речи милой алфавит,
Где так дорог каждый звук,
Словно друг иль сердца стук.
Здесь вся воля, все права,
Если верно взять слова.
Здесь безмерная цена
На родные имена.
 

Изба

 
Провинции скромна картина,
И красота ее не в моде.
Но если очень пофартило,
То книги сыщутся в комоде.
Все пламя в каганце узорном
Сгорит без копоти и чада,
Покуда за окошком черным
Потянется на выгон стадо.
И мальчиком усну я ночью,
И встану отроком под утро,
И выгон за избой воочью
Увижу ярче перламутра
… Ах, время, я и не заметил,
как ты ускорило теченье,
и где изба, что в лихолетье
приют открыла мне и чтенье?
От старости она ли сгнила,
Жучок ли съел, пожар – не знаю.
Но там, где место это было,
В душе лишь пустота сквозная.
Никто и следа не отыщет,
Давно трава стоит стеною,
И все же контур пепелища
Обходит стадо стороною.
 

Осенний романс

Т. Жирмунской

 
Ах, семь струн пронеслось над гитарой в ночной потолок.
Дрогнул голос, волнения спрятать не в силах.
Самый первый куплет, не романс еще, только пролог,
То ли в воздухе темном потек, то ли в жилах.
И все сущее вдруг стало ближе и стало родней.
Все пустячное прянуло прочь, легче тени.
Что мне краткая жизнь с бедным перечнем праздничных дней,
Где я весел и пьян, но гуляю не с теми?
Бабье лето царит, паутинки висят на кустах.
Год пройдет или век, исцеляя, корежа.
Помня все, что забыто, забыл, что у всех на устах, —
Не пойму до сих пор только, что мне дороже.
А в старинных словах не случайно запутался хмель.
Не случайно душа повинуется звуку —
Чтоб и в тесном кругу, и за тридевять дальних земель
Горько помнить любовь, сладко помнить разлуку.
 

Дар пророчества

 
А если ты пророк, то это не порок.
Лишь молния растет над головой со скрипом,
И страшно нажимать всеведенья курок,
А в теле дрожь и жар, как будто болен гриппом.
Боюсь смотреть вперед – надежда часто врет.
Пока она бубнит, уверенно кивая,
Как будто карусель, кружит круговорот
Страстей. но только всех не вывезет кривая.
Боюсь смотреть назад – там застарелый смрад
Дотла сгоревших битв, интриг и разговоров,
Случавшихся тогда, как нынче, невпопад,
Ведь краткой жизни суть все та же, тот же норов.
Так что же я искал, когда огонь сверкал
И молния, ветвясь, качалась и скрипела?
Что в глубине небес и в глубине зеркал
Сокрыто?! Что за весть там для меня поспела?
Всеведенья угар силен, хотя и стар.
Но эхо бренных сил вернется вспять с окраин
В то место, где душа и этот странный дар
Еще со мной, со мной, но я им не хозяин.
 

Без названия

 
Что кричат записные витии,
Чем грозят со стандартных трибун?
На российских полях Византии
Древней распри пасется табун.
Осторожные шепоты лести,
Яд интриги, и нож, и кастет
С этим временем всё еще вместе.
А у нас уже времени нет.
Вдоль по выжженным стогнам ступая,
Жизнь не знает, когда мы умрем,
И, наверное, служит, слепая,
Для кого-нибудь поводырем.
Кто привык быть и вечным, и зрячим
И не знать за собою вины,
Кто смеется, не видя, как прячем
Мы сомнения, – нет им цены.
Но обрящем ли то, что мы ищем?
Но осилим ли в небо подъем?
А пока, сами нищие, нищим
Злато-серебро подаем.
 

Балкон и мальчик

 
Балкон стоял один среди деревьев сада
И был необходим как завершенье взгляда.
Дорожки всех аллей, по произволу Божью,
Одна другой милей, сошлись к его подножью.
 
 
Старинная река играла, говорила.
Ложились облака на легкие перила.
Не знал я в том раю, что прямо и что криво.
…Очнулся на краю, на самом гребне взрыва.
 
 
То был короткий миг вселенского покоя.
Он в душу мне проник, и постарел легко я.
Мир низвергался ниц до бабье-ярской глины,
Летели тени птиц сквозь пламя и руины.
 
 
А в небе, выше всех, среди огня и дыма,
Похожий на ковчег, балкон парил незримо.
И вот уж сколько лет плывет он, как в пустыне.
Но дома, дома нет, и мальчика – в помине.