Текст книги "Занавес опускается"

IV

Большую часть этого дня Агата пробыла у себя и в театре: она укладывала чемоданы и прикидывала, как лучше упаковать весь свой немалый багаж. Кот Карабас, судя по всему, решил сегодня погостить в ее комнате. Когда он проскользнул в дверь и задел Агату за ногу, она вспомнила, где он провел эту ночь, и поежилась. Но вскоре они подружились, и она была рада, что он пришел. Вначале, с любопытством наблюдая за ней, он то и дело усаживался на разложенные по комнате платья и свитера. Когда она снимала его, он только урчал, но потом наконец тихо мяукнул и ткнулся носом ей в руку. Нос был горячий. Она заметила, что шерсть у него стоит торчком. «Неужели действительно понимает, что потерял хозяина навсегда?» – подумала она. Карабас вел себя все беспокойнее, и она открыла дверь. Посмотрев на Агату долгим взглядом, кот опустил хвост и побрел по коридору. Ей показалось, что на лестнице он снова замяукал. Агате стало немного не по себе, она снова начала укладывать вещи, но часто отвлекалась, бесцельно бродила по комнате или подходила к окну и глядела на дождь за окном и на сад. Потом ей под руку попался альбом, и, сама не заметив, как это случилось, она принялась рассеянно набрасывать портреты Анкредов. Так прошло полчаса, и вот уже они все, изображенные с долей гротеска, смотрели на нее с листа альбома – ей будет что показать мужу. Виновато спохватившись, она вернулась к чемоданам.

В машину ее багаж целиком бы не поместился, и Томас обещал все самое громоздкое отправить поездом.

Абсурдность происходящего давила на нее. Еще сильнее, чем прежде, она ощущала свое странное, словно подвешенное состояние: казалось, в ее жизни закончен какой-то этап, а следующий пока не начался. Она утратила связь с окружающим миром и даже самое себя видела как бы со стороны. Ее руки складывали и опускали в чемодан платья, свитера, юбки, а мысли, бесцельно блуждая, то возвращались к событиям последних суток, то забегали вперед, в будущее. «В результате говорить буду только я, – в смятении думала она, – в точности как те люди, которые без умолку рассказывают о своих соседях по вагону и о всяких пустяковых дорожных приключениях. А Рори будет скрепя сердце слушать мои истории про каких-то Анкредов, с которыми он не знаком и вряд ли познакомится».

Обед показался ей жутковатым продолжением завтрака. Анкреды сидели на тех же местах, говорили теми же проникновенными голосами и по-прежнему так театрально выражали свою скорбь, что у Агаты против воли закрадывались сомнения в ее искренности. Думая о своем, она лишь изредка краем уха ловила разрозненные обрывки новостей: мистера Ретисбона переселили в дом священника, Томас все утро звонил в газеты и диктовал некролог. Похороны будут во вторник. Тихие голоса за столом все бормотали и бормотали. Услышав вдруг свое имя, она поняла, что к ней обращаются за советом, и на минуту включилась в разговор. В каком-то еженедельнике пронюхали про портрет («Найджел Батгейт!» – догадалась Агата) и хотят прислать фотографа. Впопад ответив на несколько вопросов, она даже сумела предложить что-то дельное. Седрик все это время сидел, капризно надувшись, и, только когда речь зашла о портрете, немного оживился, но потом опять замолчал и лишь нервно кивал головой в знак согласия. Постепенно главной темой разговора стала мисс Оринкорт: она еще утром передала, что не в состоянии появляться на людях, и потому завтракала и обедала у себя в комнате.

– Я видела, какой ей понесли завтрак, – со слабым намеком на смех сказала Миллеман. – Аппетит она, похоже, не потеряла.

– Тю! – Анкреды хором вздохнули.

– А нам хотя бы сообщат, как долго она намерена здесь пробыть? – спросила Полина.

– Думаю, недолго, – сказала Дездемона. – Лишь до тех пор, пока завещание не вступит в силу.

– Да, но все-таки… – начал Седрик, и все повернулись к нему. – Не знаю, насколько прилично и своевременно сейчас об этом говорить, но все-таки интересно, удержит ли прелестная Соня свои позиции, если учесть, что она не замужем? Меняет ли что-нибудь тот факт, что она не может считаться вдовой Стар… – простите – нашего дорогого дедушки? Или не меняет?

За столом наступила напряженная тишина. Ее нарушил Томас.

– А вообще-то да. Конечно. – Он растерянно поглядел по сторонам. – Вероятно, в зависимости от того, как сформулировано в завещании. Смотря, что там написано: «завещаю Соне Оринкорт», или «моей жене», или как-нибудь еще.

Полина и Дездемона уставились на Томаса долгим взглядом. Седрик дрожащими пальцами пригладил волосы. Фенелла и Поль молча смотрели себе в тарелки.

– Неприятности следует рассматривать по мере их поступления, – с потугой на непринужденность заявила Миллеман. – Так что пока мы можем об этом не думать.

Полина и Дездемона переглянулись. Миллеман произнесла сакраментальное «мы».

– Как это ужасно, – отрывисто сказала Фенелла. – Говорить о завещании, когда дедушка еще там, наверху… когда он лежит там… – кусая губы, она замолчала.

Агата увидела, как Поль погладил ее по руке. Молчавшая весь обед Дженетта посмотрела на дочь с беспокойной и чуть осуждающей улыбкой. «До чего она не любит, когда Фенелла ведет себя как остальные Анкреды», – подумала Агата.

– Моя дорогая Фен, – пробормотал Седрик, – тебе, конечно, легко вести себя благородно, замышлять о высоких материях и не волноваться о завещании. В том смысле, что тебе ведь в любом случае ничего не светит.

– А вот это, Седрик, уже оскорбление, – сказал Поль.

– Все доели? – торопливо спросила Полина. – Если да, то… Миссис Аллен, может быть, мы?..

Извинившись, Агата сослалась на занятость, и дамы проследовали в гостиную без нее.

Когда она входила в зал, к дому подъехала машина. Баркер, видимо, поджидал ее и уже вышел на крыльцо. Он впустил в вестибюль троих бледных мужчин в деловых и очень черных костюмах. На всех троих были широкие черные галстуки. Двое несли черные чемоданчики. Третий, взглянув на Агату, тихо произнес что-то неразборчивое.

– Вон туда, пожалуйста. – Баркер провел их через зал в маленькую приемную. – Я доложу сэру Седрику.

Сэру Седрику?! Дверь приемной закрылась, Баркер ушел выполнять свою миссию, а Агата все еще осмысливала это официальное признание Седрика новым обладателем титула. Ее взгляд остановился на столике, куда старший из троих мужчин подчеркнуто скромно, отработанным, как у фокусника, скользящим движением то ли бросил, то ли положил визитную карточку. Да, он ее не просто положил, а успел слегка подтолкнуть вперед указательным пальцем, и она косо высовывалась из-под книги, которую Агата принесла сюда из библиотеки, чтобы как-то скрасить время до ужина. Надпись на карточке была набрана шрифтом чуть крупнее принятого, буквы были жирного черного цвета:

КОМПАНИЯ «МОРТИМЕРЫ И ЛОУМ» Организация похорон…

Правый угол карточки был скрыт под книгой. Агата приподняла ее.

…и бальзамирование, – прочла она.

Глава девятая
РОДЕРИК АЛЛЕН

I

Пароход, будто сменив настроение, сбавил скорость, и пассажиры поняли, что долгое путешествие подходит к концу. Ритмичный стук двигателя умолк. Сквозь плеск волн, слепо тыкающихся в борта, сквозь крики чаек, голоса людей и лязг железа доносился шум причалов, а сквозь него просачивался далекий гул большого города.

В этот ранний час Лондонский порт, казалось, застыл – так бледный, изнуренный болезнью человек застывает в ожидании мига, когда к нему вернутся силы. Редкий туман над навесами и складами еще не рассеялся. Вдоль кромки берега тускло мерцали бусинки огней. На крышах, швартовых тумбах и тросах поблескивал иней. Родерик так давно не отпускал поручень, что холод железа, пройдя сквозь перчатки, грыз ему ладони. На причале группками толпились люди – первые вестники цивилизации, еще отделенной от пассажиров быстро сокращавшейся полосой воды. Окутанные паром дыхания, эти группки состояли преимущественно из мужчин.

Женщин было всего три, одна из них – в красном берете. Вместе с лоцманом на катере прибыл инспектор Фокс. Родерик не ожидал к себе такого внимания; встреча растрогала и обрадовала его, но поговорить с Фоксом они сейчас все равно бы не смогли.

– Миссис Аллен вон там, в красном берете, – раздался у него за спиной голос Фокса. – Извините, мистер Аллен, но мне сейчас надо потолковать с одним человеком. Наша машина стоит за таможней. Я буду ждать вас там.

Когда Родерик повернулся поблагодарить его, Фокс уже шагал прочь: аккуратный, в простом пальто, своим видом он как нельзя точно соответствовал своему стилю работы.

И вот уже до берега остался лишь темный пролив, расстояние не шире канавы. Матросы на причале подошли к швартовым тумбам и, задрав головы, глядели на пароход. Один из них поднял руку и звонко прокричал какое-то приветствие. С палубы полетели тросы, а еще через мгновение пароход мягко тряхнуло, и он окончательно замер.

Да, там, внизу, – Агата. Вот она идет вперед. Руки глубоко засунуты в карманы пальто. Щурясь, обводит глазами палубу, ее взгляд постепенно приближается. И в эти последние секунды, дожидаясь, когда Агата его увидит, Родерик понял, что, как и он сам, она очень волнуется. Он махнул рукой. Они поглядели друг на друга, и на лице ее появилась улыбка, полная удивительной, только ему предназначенной нежности.

II

– Три года, семь месяцев и двадцать четыре дня вдали от жены – чертовски долгий срок. – Родерик посмотрел на Агату: обхватив колени, она сидела на коврике перед камином. – Вернее, вдали от тебя, – добавил он. – Вдали от Агаты Трои, которая, как это ни поразительно, приходится мне женой. Когда я обо всем этом думал, в голову лезло бог знает что.

– Боялся, что нам не о чем будет говорить и мы оба оробеем?

– Значит, ты тоже этого боялась?

– Говорят, такое случается. Легко могло случиться и с нами.

– Я даже подумывал, может, стоит процитировать Отелло – помнишь ту сцену, когда он прибывает на Кипр? Как бы ты себя повела, если бы я сгреб тебя в охапку прямо в таможне и начал: «О, моя воительница!»?

– Наверно, в ответ щегольнула бы какой-нибудь цитатой из «Макбета».

– Почему из «Макбета»?

– Если начну объяснять, сразу исчерпаю все заготовленные темы. Рори…

– Да, любовь моя?

– Я тут довольно необычно общалась с Макбетом. – Агата нерешительно поглядела на него из-под растрепавшейся челки. – Не знаю… может, тебе будет неинтересно. Это долго рассказывать.

– Если рассказывать будешь ты, вряд ли будет так уж долго, – сказал он и, наблюдая за ней, подумал: «Ну вот, теперь она опять смутилась. Нам нужно заново привыкать друг к другу».

По складу ума Родерик был придирчивый аналитик. Все свои мысли, даже такие, от которых другой бы предпочел отмахнуться, он подвергал тщательному, исчерпывающему разбору. Дорога домой была долгой, и в пути он часто спрашивал себя, а что, если годы разлуки воздвигли между ним и Агатой прозрачную стену и в глазах друг друга они не прочтут любви? Как ни странно, эти опасения возникали у него в те минуты, когда он тосковал по Агате и хотел ее особенно остро. А потом, в порту, едва она, еще не видя его, шагнула вперед, все его существо пронизало такой жаркой волной, что он не думал уже ни о чем. И лишь когда – пока всего один раз – уловил в ее взгляде то, очень интимное, что знал только он, твердо понял: его любовь не прошла.

Но радость, которую он испытывал сейчас, видя ее перед собой в этой до странного знакомой комнате, еще должна была пройти проверку на прочность. Совпадают ли их мысли? Может ли он быть в ней уверен так же, как в себе? Пока его не было, ее жизнь во многом изменилась. О ее новых коллегах и знакомых он не знал почти ничего – она писала о них скупо. Но, похоже, сейчас он узнает больше.

– Садись ближе и рассказывай, – сказал Родерик. Агата передвинулась на прежнее место, прислонилась к креслу, и он, чуть успокоившись, так ею залюбовался, что пропустил начало рассказа. Но выработанная годами, въевшаяся в кровь привычка тщательно выслушивать показания взяла верх. И сага об Анкретоне завладела его вниманием.

Вначале Агата рассказывала несмело, но, видя его интерес, ободрилась. Постепенно она вошла во вкус и даже достала альбом с рисунками, которые набросала в башне. Взглянув на забавные фигурки с непомерно большими головами, Родерик хмыкнул.

– Помнишь, когда-то была игра «Счастливые семьи»? – сказал он. – В нее играли специальными картами. Эти портреты прямо с тех карт.

Она согласилась и заметила, что в Анкредах тоже есть что-то неправдоподобное. Описав их чудачества и манеры, она стала подробно рассказывать о проделках с красками и прочих нелепых шутках. Родерик слушал с растущим беспокойством.

– Подожди-ка, – прервал он ее. – Эта чертова девчонка под конец все-таки испортила твою картину или нет?

– Да нет же! И чертова девчонка ни в чем не виновата. Вот, слушай…

Чуть посмеиваясь над ее дедуктивным методом, он слушал.

– Вообще-то, знаешь ли, вполне можно допустить, что она это слово пишет и так и этак: когда «дедышка», а когда «дедушка», хотя, конечно, наблюдение интересное.

– Важнее всего другое – то, как она держалась. Я совершенно уверена, что это не ее работа. Да, я понимаю, за ней числится множество проказ такого рода… Нет, подожди, пока я дойду до конца… Перестань приставать к свидетелю.

– А почему бы и нет? – Родерик наклонился к ней, и минуты две в комнате была полная тишина.

– Итак, продолжаю, – сказала Агата, и на этот раз он дал ей договорить до конца.

История была необычная. Интересно, понимает ли она сама, насколько необычно все, что она рассказала?

– Не знаю, удалось ли мне передать общую атмосферу абсурда в этом полусумасшедшем доме, – сказала она. – И потом, все эти очень странные мелкие детали и совпадения… Например, книжка о бальзамировании и пропавшая банка с крысиной отравой.

– А почему ты видишь тут какую-то связь?

– Не знаю. Вероятно, потому, что там и там фигурирует мышьяк.

– Мой ангел, уж не решила ли ты преподнести мне в подарок дело об умышленном отравлении? И это когда я только что вернулся в твои объятия!

– Что ж, – после паузы сказала она, – ты, конечно, можешь и не до такого додуматься, – и, повернувшись, посмотрела на Родерика через плечо. – Между прочим, его действительно бальзамировали. Компания «Мортимеры и Лоум». Я случайно видела этих джентльменов в Анкретоне, они приехали с черными чемоданчиками. Единственное, что меня смущает, – я не представляю, чтобы кто-то из Анкредов был способен планомерно, день за днем подсыпать человеку яд. А в остальном все вписывается.

– Я бы сказал, даже чересчур гладко. – Поколебавшись, он все же спросил: – Ну а другие странные мелкие детали?

– Мне бы хотелось знать, о чем хихикали Седрик и мисс Оринкорт в Большом будуаре, а также: смеялась ли мисс Оринкорт в двуколке или все-таки кашляла. И что она купила в аптеке. Еще я бы хотела побольше узнать про Миллеман. По ней никогда не определишь, о чем она думает; ясно только, что со своим гнусным сыночком она носится как с писаной торбой. Ведь она же понимала, что ее Седрику будет на руку, если сэра Генри восстановить против бедняги Панталоши. Кстати, насчет летающей коровы у Панталоши железное алиби. В виде очень опасного лекарства. От стригущего лишая.

– Эта бандитка принимает таллий?

– Ты знаешь, что это такое?

– Слышал.

– Так вот, таллий и есть ее алиби, – сказала Агата. – Давай я лучше объясню подробнее.

– Да, – кивнул Родерик, когда она закончила, – в случае с коровой она вне подозрений.

– Она не причастна ни к одной из этих шуточек, – твердо заявила Агата. – И я сейчас жалею, что мы с Полем и Фенеллой не провели тот эксперимент.

– Что еще за эксперимент?

– Нам для него требовалась твоя помощь. – Краем глаза Агата поглядела на мужа.

– Ах, моя помощь?!

– Да. Мы спрятали кисть, которой пользовался автор коровы, и собирались снять у всех отпечатки пальцев, чтобы ты потом сравнил. Ты бы не согласился?

– Любовь моя, чтобы тебя порадовать, я сравнил бы их даже с отпечатком ноги Чингисхана.

– Но мы ничего не успели. Как вы с мистером Фоксом любите выражаться, вмешалась смерть. Смерть сэра Генри. Между прочим, тот, кто намазал мне перила, тоже оставил пару отпечатков. На стене. Вот пройдет какое-то время после похорон, и я могла бы напроситься в Анкретон, а ты бы заехал за мной и попутно привез бы туда этот ваш распылитель с порошком и черные чернила. Нет, но правда ведь очень странная история?

– Да, – согласился он, потирая нос. – Довольно странная. На пароходе по местному радио сообщали о смерти Анкреда, но я и не подозревал, что ты была в центре событий.

– Мне старик нравился, – помолчав, сказала Агата. – Конечно, он был жуткий позер и вел себя так, что я иногда не знала, куда деваться, но мне он все равно нравился. Да и писать его было одно удовольствие.

– Портрет получился?

– По-моему, да.

– Хотелось бы посмотреть.

– Возможно, когда-нибудь увидишь. Он завещал его государству. А как в таких случаях поступает государство? Думаю, портрет сдадут в музей и повесят куда-нибудь в угол, где потемнее. Одна газета – подозреваю, что это еженедельник Найджела Батгейта, – решила его сфотографировать. Может быть, пришлют потом пару снимков.

Но Родерику не пришлось ждать долго. Фотография портрета в сопровождении короткой заметки о похоронах появилась в газете Найджела в тот же вечер. В заметке сообщалось, что сэр Генри с немалой по тем временам пышностью был похоронен в семейном склепе Анкредов в Анкретоне.

– Он-то надеялся, что отечество распорядится иначе, – сказала Агата.

– Думал, похоронят в Вестминстерском аббатстве?

– Подозреваю, что так. Бедный сэр Генри! Жалко, не сбылась его мечта. Ну что ж, – она отложила газету, – лично для меня история с Анкредами на этом кончается.

– Кто знает, – неопределенно отозвался Родерик. Внезапно ему надоели разговоры об Анкредах, как и все прочее, что до сих пор мешало перевести его встречу с женой в следующую, не такую робкую фазу, и он протянул к Агате руки.

Воссоединение семьи Алленов важно для нашего сюжета лишь в той степени, в какой это событие повлияло на отношение Родерика к рассказу Агаты об Анкредах. Услышь Родерик эту историю в другое время, он пусть с неохотой, но все же, вероятно, задумался бы над некоторыми ее загадками. А в тех обстоятельствах она была для него не более чем, так сказать, музыкальной паузой между увертюрой и главной частью, поэтому он тут же выбросил ее из головы.

Три дня они провели неразлучно, если не считать поездки Родерика в Управление, где у него состоялась длительная беседа с шефом контрразведки. Было решено, что по крайней мере на время он вернется на свою прежнюю должность в Скотленд-Ярд. Во вторник утром, когда Агата пошла на работу, он проводил ее до половины пути, посмотрел, как она завернула за угол, и, немного волнуясь, направился в знакомое здание, где его ждала встреча со старыми коллегами.

Что ни говори, а было приятно снова пройти через пустой, пахнущий линолеумом и углем служебный вестибюль, а потом заглянуть в скромный кабинет, где на стене висели скрещенные мечи, памятные фотографии и подкова и где начальник уголовно-следственного отдела с явным удовольствием пожал ему руку. Было странно и приятно снова сесть за свой прежний стол в комнате с табличкой «старший инспектор» и ужаснуться числу поджидающих его нераскрытых дел.

Родерик рассчитывал, что посплетничает с Фоксом и тот введет его в курс дела, но Фокса вызвали куда-то за город, и вернуться он должен был только к вечеру. А пока что Родерик занялся одним из своих старых знакомых, неким Донованом, по кличке Косой, который, пережив два военных трибунала и шесть месяцев заключения в тюрьме Бродмур, а также успешно увернувшись от падавшей ему на голову бомбы, оставил безошибочные следы своего таланта на дверном замке антикварного магазина в Челси. Приведя в движение рычаги сложного полицейского аппарата, призванного выследить Косого и доставить по месту назначения, Родерик вернулся к своей картотеке.

Ничего суперпотрясающего там не было: обычные уголовные дела. Его это порадовало. За три года работы в контрразведке он с избытком хлебнул и непредвиденных опасностей, и подъемов по тревоге – бог свидетель. Так пусть уж его возвращение в Скотленд-Ярд будет спокойным.

В это время позвонил Найджел Батгейт.

– Слушай, Агата уже читала про завещание?

– Какое завещание? Чье?

– Старого Анкреда. Она же рассказала тебе про Анкредов?

– Да, конечно.

– Это в утренней «Таймс». Прочти. Анкредов родимчик хватит.

– А что старик натворил? – равнодушно спросил Родерик. Ему почему-то не хотелось снова слышать про Анкредов.

В трубке раздалось хихиканье.

– Ладно, Найджел, выкладывай. Что он натворил?

– Натянул им нос.

– Каким образом?

– Все подчистую отписал Соне Оринкорт.