Текст книги "Занавес опускается"

II

– Ничего здесь не трогайте! – приказал Родерик. – Сюда уже едут медики из Скотленд-Ярда, они сделают, что надо. А вы все, пожалуйста, пройдите пока на ту половину, к остальным. Миссис Анкред и мисс Эйбл, прошу вас, идите вперед, с вами пойдет инспектор Фокс.

– Надеюсь, Аллен, вы хотя бы разрешите нам вымыть руки, – натягивая пиджак, проворчал Уитерс.

– Разумеется. Я сам пойду с вами в ванную. Миллеман и Каролина Эйбл, переглянувшись, забормотали какие-то возражения.

– Но вы же должны понимать… – возмутился Уитерс.

– Сначала выйдите отсюда, и я вам объясню.

Родерик первым двинулся к выходу, все молча последовали за ним. Фокс покинул комнату последним и строго кивнул ждавшему в коридоре Бриму. Тот шагнул вперед, закрыл спальню и встал у двери.

– Я думаю, вам ясно, что долг полиции – расследовать случившееся, – сказал Родерик. – Мисс Оринкорт умерла от отравления, и у нас нет причин считать ее смерть самоубийством. Вероятно, придется произвести обыск дома – вот ордер, – но в первую очередь должны пройти обыск все находящиеся в нем люди. До тех пор я не могу разрешить никому из вас куда-либо отлучаться без присмотра. Из Лондона для обыска женщин выехала наша сотрудница, и, если дамы захотят, они, конечно, могут дожидаться ее приезда.

Все трое смотрели на него с одинаковым выражением лица, в глазах у них были усталость и неприязнь. Молчание затянулось.

– Что ж, меня можете обыскать хоть сейчас, – со слабым подобием ее обычного смешка сказала наконец Миллеман. – У меня только одно желание – посидеть. Я очень устала.

– Нет, знаете ли, – начала Каролина Эйбл. – Я не совсем…

– Слушайте, – перебил Уитерс, – а такой вариант вас устроит? Я – врач и консультирую обеих этих дам. Обыщите меня, а затем пусть женщины обыщут друг друга в моем присутствии. Годится?

– Да, вполне. Та комната, я вижу, свободна. Фокс, пожалуйста, проводите туда доктора Уитерса.

Не дожидаясь дополнительных приглашений, Уитерс направился в комнату, о которой говорил Родерик. Фокс прошел туда следом и захлопнул дверь.

Родерик повернулся к женщинам.

– Доктор Уитерс скоро освободится, но, если не хотите ждать его здесь, можете пока посидеть с остальными, я вас к ним провожу.

– А где они? – спросила Миллеман.

– В гостиной.

– Лично мне уже все равно, в чьем присутствии и кто будет меня обыскивать, – сказала она. Брим смущенно кашлянул. – Главное, не тянуть время. Если вы с мисс Эйбл не против, пойдемте вместе в игровую комнату – там, по-моему, никого нет – и поскорее с этим разделаемся.

– Да, действительно, – кивнула мисс Эйбл. – Вы очень здраво рассудили, миссис Анкред. Так что, если вы, мистер Аллен, не возражаете…

– Нисколько. Пойдемте.

В игровой комнате стояла ширма, обклеенная репродукциями итальянских примитивистов. Родерик предложил женщинам зайти за нее и обыскать друг друга. Предметы весьма консервативного туалета Миллеман один за другим полетели через ширму в комнату. Родерик осмотрел их и передал высунувшейся из-за ширмы мисс Эйбл. Затем после небольшой паузы этот процесс повторился, только теперь женщины поменялись ролями. Обыск ничего не выявил, и Родерик проводил дам в ванную, затем они втроем – Родерик шагал между ними – проследовали через обитую зеленым сукном дверь в коридор и наконец дошли до гостиной.

Там под наблюдением сержанта Томпсона томились в ожидании остальные Анкреды – Дездемона, Полина, Панталоша и Седрик. Полина и Дездемона плакали. Полина плакала по-настоящему, и слезы очень ее портили: поверх аккуратно наложенного тона к подбородку тянулись грязноватые потеки, будто следы, оставленные улитками. Глаза у нее были красные, опухшие, в них застыл страх. Что касается Дездемоны, то слезы лишь слегка затуманили ее взор, она с трагическим видом глядела перед собой и была все так же красива. Томас сидел растрепанный и, подняв брови чуть не на макушку, рассеянно и тревожно смотрел в пустоту. Седрик, бледный, взволнованный, бесцельно бродил по комнате и, когда Родерик вошел в гостиную, испуганно замер. Нож для разрезания бумаги выпал у него из рук и со звоном ударился о стеклянную крышку витрины.

– Привет, – сказала Панталоша. – Что, Соня умерла? А почему?

– Тсс, дорогая! Тише! – простонала Полина и потянулась к дочери в тщетной попытке заключить ее в объятья.

Панталоша вышла на середину комнаты и уставилась на Родерика в упор.

– Седрик сказал, Соню убили, – громко сообщила она. – Это правда? Мисс Эйбл, ее убили, да?

– Боже праведный! Патриция, не говори глупости, – срывающимся голосом произнесла Каролина Эйбл.

Томас вдруг встал, подошел к мисс Эйбл и обнял ее за плечи.

– Нет, но правда? – не унималась Панталоша. – Мистер Аллен?

– Ты помолчи и не волнуйся, – сказал Родерик. – Лучше признайся: наверно, уже проголодалась?

– Еще бы!

– Тогда скажи Баркеру, что я велел дать тебе чего-нибудь вкусного, а потом надевай пальто и иди на улицу, а то дети скоро вернутся с прогулки. Вы не против, миссис Кентиш?

Полина беспомощно развела руками, и он вопросительно посмотрел на Каролину Эйбл.

– Отличная мысль, – сказала та более уверенным голосом.

Томас по-прежнему обнимал ее за плечи.

Родерик подтолкнул Панталошу к двери.

– Сперва скажите, умерла Соня или не умерла? А то никуда не пойду, – заявила она.

– Ладно, упрямая, скажу. Да, Соня умерла.

За спиной у него хором ахнули.

– Так же, как Карабас?

– Хватит! – решительно вмешалась Миллеман. – Полина, почему ты позволяешь ей так себя вести?

– И Карабаса, и Сони с нами больше нет, Панталоша, – сказал Родерик. – А теперь шагом марш отсюда и не расстраивайся.

– Я и не расстраиваюсь. То есть не очень. Потому что они теперь оба в раю, а мама разрешила мне взять котенка. Просто хочется знать правду. – И она ушла.

Повернувшись, Родерик оказался лицом к лицу с Томасом. Поглядев через его плечо, он увидел, что Каролина Эйбл склонилась над судорожно всхлипывающей Миллеман, а Седрик грызет ногти и наблюдает за этой сценой.

– Извините, – заикаясь, пробормотала Миллеман. – У меня, наверно, наступила запоздалая реакция. Спасибо, мисс Эйбл.

– Ну что вы, миссис Анкред, вы держитесь молодцом.

– О Милли, Милли! – запричитала Полина. – Даже ты! Ты, с твоим железным характером! Ах, Милли!

– Ну вас к черту! – зло буркнул Седрик. – До чего мне все это противно!

– Тебе?! – Дездемона профессионально изобразила горький смех. – В менее трагических обстоятельствах ты бы меня, право, развеселил!

– А ну, вы все! Немедленно прекратите! – Голос Томаса прозвенел так властно, что скорбные возгласы, досадливые вздохи и упреки тотчас смолкли. – Да, не сомневаюсь, вы все выбиты из колеи, – сказал он. – Но и другие взволнованы не меньше. Каролина и я – тоже. А кого бы это не взволновало? Так что незачем демонстрировать, какие вы утонченные натуры. Это лишь портит нервы остальным и ни к чему путному не приведет. Поэтому, извините, попрошу всех заткнуться и не мешать мне: я хочу кое-что сказать мистеру Аллену, и, если окажется, что я прав, если он подтвердит, что я прав, можете хором закатить истерику и играть ваш спектакль дальше. Но сначала я обязан узнать правду.

Он замолчал, продолжая в упор глядеть на Родерика, и тому показалось, будто перед ним опять стоит Панталоша; он даже услышал ее голос: «Просто хочется знать правду!»

– Как мне только что сказала Каролина, вы считаете, что кто-то подлил Соне в чай лекарство, которое доктор Уитерс прописал детям от лишая. Каролина говорит, они с Соней пили чай вместе. Тем самым, как я понимаю, Каролину нужно защитить от возможных обвинений, и эту обязанность беру на себя я, потому что я намерен на Каролине жениться. Догадываюсь, что для всех вас это сюрприз, но я так решил, и не трудитесь выражать ваше мнение.

По-прежнему стоя спиной к своим остолбеневшим родственникам – по лицу его было видно, что он хоть и изумлен собственной смелостью, но ни за что не отступит, – Томас схватил себя за лацканы пиджака и продолжил, обращаясь к Родерику:

– Вы говорили, что, по вашим предположениям, папочку отравили этим же лекарством, и, вероятно, сейчас вы пришли к выводу, что Соню отравил тот же человек. Что ж, нам известно, кто выписал детям лекарство и не позволил Каролине к нему прикоснуться, и мы знаем, что этот же человек выписал папочке микстуру. Не секрет также, что у этого человека крупные долги и по завещанию ему назначена немалая сумма, а кроме того, он тоже пил чай с Соней. Сейчас его нет в этой комнате, и я желаю знать, где он, а также требую, чтобы вы сказали, не он ли и есть убийца. У меня все.

Прежде чем Родерик успел ответить, в комнату постучали, и вошел Томпсон.

– Вам звонят из Лондона, сэр, – сообщил он.

Оставив Томпсона сторожить оцепеневших Анкредов, Родерик вышел из гостиной. Пройдя через зал, он отыскал маленькую комнату с городским телефоном, снял трубку в уверенности, что звонят из Скотленд-Ярда, и был поражен, услышав Агату.

– Я не стала бы тебя беспокоить, но мне кажется, это важно, – сказал ее голос, отделенный от него расстоянием в двадцать миль. – Я позвонила в Ярд, мне сказали, что ты в Анкретоне.

– Что-нибудь случилось?

– Нет, со мной все в порядке. Но я вспомнила, что сэр Генри сказал мне в то утро. Когда он увидел надпись на зеркале.

– Слава богу. Ну, говори же.

– Он сказал, что больше всего сердит на Панталошу – он был уверен, что это Панталоша, – за то, что она трогала у него в комнате какие-то два документа. Он сказал, что если бы она могла уразуметь их смысл, то поняла бы, что от них для нее зависит очень многое. Вот все. Тебе это что-нибудь дало?

– Даже не знаешь, как много!

– Очень жалко, Рори, что я раньше не вспомнила.

– А раньше это бы и не вписалось в общую схему. Вечером буду дома. Я тебя очень люблю.

– До свиданья.

– До свиданья.

Когда Родерик вышел в зал, его там ожидал Фокс.

– У меня осложнения с Уитерсом, – сказал он. – Сейчас за ним приглядывают Брим и наш водитель. Я решил, что лучше сразу вам сообщу.

– В чем дело?

– При обыске я нашел у него в левом кармане пиджака вот это.

Фокс положил на журнальный столик свой носовой платок и развернул его: в платке лежал флакончик с завинчивающейся пробкой. Флакончик был пуст, лишь на самом дне поблескивала бесцветная жидкость.

– Доктор клянется, что впервые его видит, – сказал Фокс. – Но он был у него в кармане, это точно.

Родерик долго глядел на флакончик и молчал.

– Теперь, пожалуй, все сходится, Фокс, – наконец сказал он. – Думаю, мы должны рискнуть.

– То есть попросить кое-кого поехать с нами в Скотленд-Ярд?

– Да. И дождаться, пока экспертиза определит состав жидкости. Хотя я уже нисколько не сомневаюсь. Конечно же, ацетат таллия.

– Этот арест доставит мне только удовольствие, сэр, – угрюмо сказал Фокс. – Что факт, то факт.

Родерик не ответил, и, подождав, Фокс кивнул на дверь гостиной:

– Так вы разрешаете?

– Да.

Фокс ушел, а Родерик остался ждать в зале. Сквозь гигантские витражи пробивались лучи солнца. Радужные блики рябью покрывали стену, на которой должен был висеть портрет сэра Генри. Ступени лестницы, растворяясь в темноте, уходили наверх, где-то на лестничной площадке тикали невидимые часы. Над огромным камином пятый баронет Анкретонский самодовольно указывал шпагой на разверзшиеся небеса. Догоравшее полено с шипением повалилось набок; в глубине дома, в комнатах прислуги, громкий голос что-то спросил, а другой голос спокойно ему ответил.

Дверь гостиной открылась – уверенным шагом, с ничего не выражающей улыбкой Миллеман Анкред пересекла зал и остановилась перед Родериком.

– Я вам, кажется, зачем-то нужна.

Глава девятнадцатая
ЗАНАВЕС ОПУСКАЕТСЯ

– Масса мелких деталей, – тихо сказала Агата. – Это сперва и сбило меня с толку. Я упорно старалась вписать в общую картину и проделки с красками, и «изюминку», и летающую корову, а они никуда не вписывались.

– Они вписываются, – возразил Родерик. – Но только как дополнительные штрихи, которые сыграли ей на руку уже после убийства.

– Рори, расскажи, как ты себе представляешь весь ход событий от начала до конца.

– Попробую. Этот случай – уродливый пример безрассудной материнской любви. Холодная волевая женщина патологически обожает своего сына. Мисс Эйбл могла бы все это разложить по полочкам. Сын погряз в долгах, любит роскошь, у родственников он вызывает открытую неприязнь. За что его мать, естественно, этих родственников ненавидит. Однажды, выполняя свои обычные обязанности, она поднимается в комнату свекра. Там на столе или, может, в приоткрытом ящике стола лежат наброски двух завещаний. По одному из них ее сыну, наследнику титула, оставляется более чем щедрая сумма. Второй вариант завещания лишает его всего, кроме титула и неотъемлемо прилагающихся к нему скудных средств, которых не хватит даже на содержание замка. На зеркале кто-то написал «Дедушка – чертов старый дурак». Прежде чем она успевает положить бумаги на место, в комнату входит ее свекор. Он сейчас же делает вывод (а она, без сомнения, поддакивает и всячески укрепляет его в этом заблуждении), что оскорбительная надпись – новая хулиганская выходка его младшей внучки, славящейся такого рода проказами. Видеть в своей комнате Миллеман ему привычно, и у него нет причин подозревать ее в этой глупой проделке. И он тем более не подозревает истинного виновника, ее сына, Седрика Анкреда, который впоследствии признался, что надпись была лишь одной из многих дерзких шуток, которые он придумал вместе с Соней Оринкорт, чтобы восстановить старика против Панталоши, бывшей прежде его любимицей.

Миллеман уходит из комнаты, но в голове у нее крепко засело, что есть два варианта завещания, и ее извращенный ум начинает бешено работать. Она знает, что старик вспыльчив и чуть что – меняет условия завещания, а Седрик и без того у деда в немилости. По прошествии пары дней у Миллеман – возможно, постепенно, а может быть, разом, под влиянием нахлынувшей досады, – рождается идея. Завещание должно быть обнародовано за ужином в день рождения сэра Генри. Предположим, сэр Генри зачитает тот вариант, который выгоден для Седрика, рассуждает она; как было бы удачно, если бы сэр Генри затем умер, не успев передумать! А если ужин подадут обильный и старик, что очень вероятно, будет есть и пить, не зная меры, – разве нельзя допустить, что с ним приключится очередной приступ и он умрет в ту же ночь? А что, если, к примеру, на столе будут консервированные раки? И она включает их в меню.

– Просто в надежде, что все случится само собой?

– В то время, думаю, другой замысел у нее еще не созрел. Фокс, как вы считаете?

Фокс сидел у камина, положив руки на колени.

– По словам Изабель, насчет консервов Миллеман распорядилась почти за неделю до юбилея, в воскресенье, когда они с кухаркой обсуждали, что готовить.

– То есть уже на другой день после инцидента с зеркалом. А в понедельник, когда Седрик, Поль и Полина уехали в гости, Миллеман зашла в «цветочную комнату» и увидела заказанное для детей лекарство в большом пузырьке с наклейкой «яд!», а рядом – пузырек поменьше, с микстурой для сэра Генри. Обе бутылочки там оставила Соня Оринкорт, которая уже поднялась вместе с Фенеллой наверх и ни минуты не была в «цветочной» одна.

– А я в это время возвращалась из конюшни и в дом вошла через восточное крыло, – сказала Агата. – Если бы… Предположим, что вместо меня Росинанта сдала бы конюху Соня, а я бы отнесла лекарство прямо в школу и…

– Простите, что перебиваю, миссис Аллен, – вмешался Фокс, – но мы по опыту знаем: если женщина решила кого-то отравить, ее ничто не остановит.

– Он прав, Агата.

– Ладно. Продолжай.

– Прежде чем вынуть из пузырьков пробки, ей пришлось очистить их от сургуча – Фокс нашел на полу кусочки сургуча и обгорелые спички. Микстуру сэра Генри она вылила в раковину, наполнила освободившийся пузырек ацетатом таллия и, на тот случай, если ее план не удастся, перелила остатки таллия в отдельный маленький флакончик. После чего наполнила предназначенную для детей бутылочку обычной водой, закрыла оба пузырька пробками и вновь запечатала сургучом. Когда мисс Эйбл пришла за лекарством, Миллеман вместе с ней усердно искала его по всему дому. Но оба пузырька нашлись, только когда спустилась Фенелла, и кто, как не Миллеман, больше всех негодовала, узнав, что Соня так легкомысленно оставила лекарства в «цветочной»?

– Но, предположим, лекарство потребовалось бы сэру Генри до того, как он огласил завещание. Что тогда?

– В аптечке имелся другой, прежний пузырек, где еще оставалось немного микстуры. Я думаю, Миллеман поменяла пузырьки перед самым ужином. Если бы сэр Генри огласил завещание, невыгодное для Седрика, она успела бы снова поменять пузырьки и припрятала бы яд для более подходящего случая. Но поскольку яд пригодился, она позаботилась, чтобы после ужина постоянно, до самого утра, быть на глазах у людей. Постучав ей в дверь, Баркер разбудил и ночевавшую с ней Дездемону. Как ты помнишь, они проговорили с Дездемоной до трех часов ночи – сэр Генри к тому времени давно был мертв. Алиби себе Миллеман выстроила с той же скрупулезной тщательностью, с какой работала над своей никому не нужной вышивкой. Эта всесторонняя продуманность в какой-то мере и предопределила крах ее замысла. Рискни она в ту ночь тайком, в одиночку пробраться в комнату Седрика, она наверняка бы узнала, что сэр Генри подписал второе завещание, и пошла бы на любой отчаянный шаг, чтобы не дать ему принять лекарство.

– Значит, в то время Миллеман не собиралась навлекать подозрения на Соню?

– Конечно, нет. Смерть сэра Генри должны были объяснить естественным результатом его невоздержанности за ужином в сочетании с очередным нервным срывом. И только когда стало известно, какое завещание имеет законную силу, она разработала новый план.

– Просто изуверский.

– Изуверский, коварный, подлый – все так. И, что вполне в ее характере, тоже тщательно продуманный. Седрик лишался состояния из-за Сони. А раз так, значит, Соню нужно устранить, и тогда завещание потеряет силу. Она вспомнила, какую книгу однажды листала Соня в гостиной. Еще она вспомнила про банку с крысиной отравой, в состав которой входил мышьяк. И вот за завтраком на столе появляются анонимные письма, написанные печатными буквами на линованной бумаге, которую Миллеман сама же покупает в деревне. Чуть позже, поскольку ни у кого, кажется, не возникло требуемых подозрений, в судке для сыра оказывается книга о бальзамировании, и в завершение банку с крысиным ядом находят у Сони в чемодане. Примерно в это же время Миллеман переживает страшное потрясение.

– Кот? – спросил Фокс.

– Карабас? – невольно вскрикнула Агата.

– В ночь трагического события Карабас был в комнате сэра Генри. Старик налил ему молока. Но в блюдце опрокинулся пузырек с лекарством, и вскоре у Карабаса начала вылезать шерсть. Еще бы! Бедняга вылакал молоко вместе с таллием. Облезая на глазах, кот разгуливал по дому – выносить это зрелище Миллеман была не в силах. Даже для ее железных нервов такое было уж слишком. Объявив, что у кота стригущий лишай, она с полного согласия всех, кроме Панталоши, приказала его усыпить.

Оставаясь в тени, Миллеман ждала развития событий и в то же время незаметно направляла их ход. Подбросив в чемодан Сони Оринкорт банку с мышьяком, она вместе с остальными отправилась на ее поиски. Хотя слуги возражали, Миллеман заявила, что банка была неначатая. Правда, она забыла ослабить в ней крышку, и за долгое время содержимое банки затвердело, как цемент.

– Но как можно было ставить на карту все и идти на такой чудовищный риск, зная, что ее план срабатывает лишь при одном условии?! – воскликнула Агата. – При условии, что для бальзамирования применят мышьяк.

– Ей не казалось, что она рискует. В свое время сэр Генри приказал фирме «Мортимеры и Лоум» обязательно применить мышьяк, и Мортимер, не сказав ни да ни нет, вселил в сэра Генри уверенность, что приказ будет выполнен. Впрочем, после эксгумации у Миллеман слегка сдали нервы. Она позвонила в контору Мортимера – голос у нее и так мужеподобный, а тут уж она, без сомнения, говорила совсем басом – и выдала себя за моего секретаря. Лоум, дурак набитый, продиктовал ей формулу. Должно быть, для Миллеман это была самая горькая минута. Чтобы избежать финансовой катастрофы, у Седрика оставался только один выход – жениться на женщине, которая вызывала у Миллеман омерзение и против которой она так хитроумно строила козни, но теперь она поняла: ее план свалить убийство на Соню лопнул. Она, конечно, не знала, что гипотеза об отравлении таллием уже взята нами на вооружение и мы проведем нужные анализы. У Миллеман сохранилось небольшое количество яда, и теперь она ждала лишь удобного случая. От Сони пока еще можно было избавиться. Деньги еще могли достаться Седрику.

– По-моему, она сумасшедшая.

– Женщины-отравительницы все такие, миссис Аллен, – сказал Фокс. – Идут и на второе убийство, и на третье, и даже не четвертое, если их вовремя не остановить.

– Ее последний план заключался в том, чтобы навлечь подозрение на доктора Уитерса, – продолжал Родерик. – По обоим завещаниям Уитерсу назначалась солидная сумма. Когда из столовой отправляли в школу поднос с чаем, Миллеман вылила таллий в молочник: она знала, что у мисс Эйбл сидят Уитерс и Соня, и знала, что только Соня пьет чай с молоком. Позже она сунула пустой флакончик в карман пиджака, который ей отдал Уитерс. Она верила, что со смертью Сони деньги рано или поздно все равно перейдут к Седрику.

– Гнусная, знаете ли, история, – мягко сказал Фокс. – Очень гнусная, вам не кажется?

– Жуть, – прошептала Агата.

– Но при всем при том она получит даже не высшую меру, а только пожизненное заключение, готов биться об заклад, – добавил Фокс. – Вы со мной согласны, сэр?

– Да, конечно, – глядя на Агату, ответил Родерик. – А то, может быть, и вовсе оправдают.

– Но как же так?..

– У нас, миссис Аллен, нет свидетелей, которые лично бы присутствовали при совершении поступков, прямо доказывающих виновность Миллеман. Нет очевидцев. Ни одного. – Фокс медленно поднялся. – С вашего разрешения я откланяюсь. День выдался тяжелый.

Родерик вышел проводить его. Когда он вернулся, Агата уже перебралась на свое любимое место, на коврик перед камином. Родерик сел рядом, через минуту она придвинулась ближе и положила руку ему на колени.

– Да, все-таки чужая душа – потемки, – сказала Агата. – И никто в ней ничего не поймет.

Родерик молча ждал.

– Зато теперь мы наконец вместе, – продолжила она. – По-настоящему вместе, верно?

– Во всем и всегда, – ответил он.