Текст книги "Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть седьмая"

– Мне об этом кафе ребята в Каире рассказали. Здесь только местные, некому нас подслушивать…, – окно комнаты выходило в ухоженный, с пожелтевшей травой сад.

Пока стояло сухое тепло середины ноября, но зимой в Тегеране часто шел снег. Белые вершины гор окружали город, до лыжных курортов был какой-то час езды. Джон махнул на север:

– Стоит перевалить через хребет и опять начнется жара. Пять часов на машине до Каспийского моря, но купаться нам, я думаю, не суждено…, – конференция открывалась через неделю. Вернув Джону клык, Меир подмигнул: «Ты сюда тоже белый смокинг привез?» Герцог не смог сдержать улыбки:

– Здесь не тропики, дорогой майор Горовиц. В любом случае, прием ожидается только один, а в остальном, они обедают приватно…

Меир вытащил номер Life, купленный в ларьке, у кафе:

– Зато я знаю, кто выступит на приеме…, – номер был старым, летним, но сведения Меир привез совершенно точные. Ирена снабжала его голливудскими новостями. Девушка вздохнула:

– Я бы и сама в Северную Африку полетела, милый, но мама будет волноваться…, – миссис Фогель не расставалась с маленькой книжечкой Псалмов, аккуратно уложенной в сумку. Когда дочь отправлялась на Гавайи, миссис Фогель не только читала Псалмы, но и делала пожертвования, в синагоге:

– Не помешает, – поджимала она губы, – за малыша тоже молились…, – у миссис Фогель за спиной имелось несколько поколений берлинских врачей, адвокатов и музыкантов, но мать Ирены верила в дурной глаз. Питер посмотрел на обложку. Хорошенькая, юная девушка, в авиационном комбинезоне, сидела на крыле самолета, мечтательно глядя вдаль:

– Ученик пилота, Ширли Слейд…, – прочел Питер:

– Хорошо, что вы женщин пускаете в авиацию, и морской флот. Она что, еще и петь умеет? – лазоревые глаза блестели смехом. Меир отобрал у кузена журнал:

– Не она. Вот кто сюда летит…, – майор Горовиц не мог не признать, что удовольствие от вида изумленных лиц кузенов было немалым. Она сидела, в полувоенном кителе, у постели раненого солдата. Длинные пальцы держали ручку, она расписывалась на загипсованной ноге. Она едва заметно улыбалась, подняв глаза на фотографа:

– Мисс Дитрих поет на приеме, – торжествующе сказал Меир, – с оркестром. Она сейчас в Алжире, и скоро направляется сюда. Придется нам доставать смокинги…, – он закурил, – но только мне, как обычно, выпадет слушать Марлен из-за двери…, – у Меира был большой опыт работы на приемах, в Белом Доме. Он вспомнил:

– Эстер все говорили, что она на Марлен Дитрих похожа. Кинжал тоже пропал, вместе с ней. Что только не пропало…, – герцог объяснил, что передатчиков в Польше мало:

– Они пользуются рациями с большой осторожностью. В лесах, в партизанских отрядах, им вообще на связь не выйти…, – он положил руку на плечо Меира:

– Не волнуйтесь. Эстер, скорее всего, спаслась, и воюет врачом. Она знает волну Блетчли-парка. Доберется до передатчика, и мы ей сообщим, что близнецы живут в Требнице. Дяде Хаиму не надо ехать в Европу…, – Меир мотнул головой:

– Никто его и близко к десанту не подпустит. Ему седьмой десяток идет…, – глядя на Марлен Дитрих, Джон тоже подумал об Эстер. Он вспоминал длинные ноги, жаркие, круглые колени, распущенные волосы, падавшие ему на плечо:

– Она сказала, что не любит меня. Тогда, в Венло. И Роза меня не любила, она только на Монаха смотрит…, – Джон оборвал себя:

– Хватит. Лететь в Польшу тебе нельзя, из соображений безопасности. Да и где искать Звезду? От документов сестры Миллер она еще в Праге избавилась. Мы не знаем, какие у нее теперь бумаги, если они вообще имеются…, – о человеке, изображенном на эскизе художника, они знали еще меньше.

– В общем, как я и предполагал, – подытожил Питер, – один из братьев Вороновых, моих кузенов, выполняет задания советской разведки, в рейхе. К Бору он явился по приказу Москвы, а вовсе не затем, чтобы организовывать бегство евреев…, – почти всю общину Дании спасли, переправив людей на лодках, через Эресунн, в Швецию:

– Он бороду отрастил, – заметил Питер, – изобразил акцент, в немецком языке…, – Меир хмыкнул:

– Но, по твоим словам, Бор слышал выстрелы, с преследовавшего их лодку немецкого катера. Стефана, если его, действительно, так зовут, ранили, он упал в воду…

Питер опрокинул рюмку коньяка:

– Мы понятия не имеем, как его зовут. Бору он мог, кем угодно представиться. Он ему никаких документов не предъявлял. Он, якобы, пришел с рекомендациями Красного Креста, но это только его слова. Сами знаете, на войне люди не заботятся о бумагах. Особенно, если речь идет о жизни и смерти…, – Питер и Джон были уверены, что на шведском берегу Воронова ждал десант русских:

– Они бы перестреляли шведов, как они сделали с норвежцами, погрузили Бора в самолет, а мы бы опять винили во всем немцев…, – желчно заметил Джон:

– Но вовремя подвернулся пограничный катер. В общем, думаю, что мистер Воронов, или гауптштурмфюрер, появившийся в форте де Жу, покоится на дне Эресунна…, – Питер налил себе еще рюмку:

– С точностью такого утверждать никто не может. Но мы знаем, что он выдавал себя за Стивена, что он…, – Питер поискал слово, – навещал Констанцу…, – Меир сдвинул пенсне на кончик носа. Оказавшись в кабинете, он сбросил пиджак с галстуком и закатал рукава рубашки:

– Надеюсь, вы простите американские манеры…, – Питер смотрел на сильную руку, с недавним шрамом от ранения:

– Он был в плену. И Джон сидел в лагере. Не у нацистов, у японцев. Джон мог бы закончить Моабитом, до войны, но Эстер его спасла. Джон с Меиром ничего не сказали, в Бирме, даже своих имен. Но мы не знаем, как все сложится дальше…, – Меир рассматривал лицо предполагаемого родственника, советского разведчика.

Он потер гладко выбритый подбородок:

– Как я говорил, инуиты, наверняка, получили сведения о Стивене и Констанце, кочуя по Арктике. В СССР тоже живут инуиты. На севере, рядом с Аляской…

Меир вытряхнул из пачки сигарету:

– Думаю, мне стоит встретиться с кем-нибудь из, так сказать, теневого состава советской делегации…, – Джон, сначала, открыл рот, но потом согласился:

– Правильно. Наш с Питером интерес покажется подозрительным. У них имеется досье на Стивена и Констанцу. Они знают, что мы родственники…, – они боялись, что Москва забеспокоится, почувствовав неладное, и упрячет кузенов еще дальше.

– Я практически посторонний человек, – подытожил Меир, – сделаю вид, что у меня есть информация о месте нахождения Констанцы. Брошу крючок, посмотрю на их реакцию, и сделаем выводы. Джон у нас официальное лицо, – распорядился Меир, – поэтому, майор Кроу, готовьте автомобиль. Камера у меня есть. Последим за русским посольством, посмотрим, кто отирается у здания. Может быть, мои испанские знакомые попадутся на глаза…, – Меир хлопнул себя по лбу:

– Борода меня сбила с толка. Я его видел, в Испании…, – майор Горовиц упер палец в рисунок, – я его про себя Красавчиком звал. Он на тебя похож, Питер, что неудивительно…, – Меир взялся за вторую бутылку коньяка:

– Он разведчик, с довоенных времен…, – хрустальные рюмки играли темным янтарем. Меир разгрыз острый перец:

– Теперь надо выпить за удачу. Я уверен, мы узнаем, где Москва держит великого физика и знаменитого аса…, – рюмки зазвенели. Тонкий звук отозвался в подвесках старомодной, большой люстры. Меир почувствовал на языке сладкий, кружащий голову вкус:

– Узнаем, где они, – добавил Меир, – и решим, что делать дальше.

Он завернул траву в тонкий лаваш:

– Надо в Америку коньяк с икрой привезти. Папе понравится…, – Меир, довольно бодро, сказал: «И никому не придется нелегально переходить границу».

– Наверное, – вздохнул майор Горовиц, про себя. Вслух, он заметил: «Закажем еще бутылку, а там посмотрим».

Максимилиан перебирал длинными, ухоженными пальцами фотографии.

Не желая обращаться в ателье, герр Лернер и герр Швальбе привезли в багаже все необходимое для проявки пленки, и даже портативную, красную лампу. Получив от Мухи катушки, Максимилиан быстро оборудовал в просторной ванной комнате, выложенной изразцами, рабочее место. Пленку в американский кодак зарядили цветную.

Засучив рукава рубашки, штандартенфюрер склонился над легкой, небольшой ванночкой из плексигласа. Острый запах химикатов, тусклый, рассеянный свет, напомнил ему о лаборатории в лондонском посольстве, где он проявлял снимки Далилы.

Здешнее дипломатическое представительство рейха закрыли летом сорок первого года, когда союзные войска и Красная Армия оккупировали Иран:

– Не то, чтобы нам понадобились дипломаты, – усмехнулся Макс, в разговоре с Мухой, – понятно, что даже без вторжения немецкое посольство держали бы под надежным колпаком. В Швеции и Швейцарии не протолкнуться от ваших бывших коллег, – он тонко улыбнулся, Муха покраснел, – от англичан и американцев…, – тем не менее, существовали страны, где немцы могли себя чувствовать свободно.

На закрытом совещании, с рейхсфюрером СС, они обсудили финансовые отчеты. Деньги шли из Цюриха в Буэнос-Айрес. Аргентину они выбрали, из-за близости к последнему плацдарму:

– Но не только, – поднял палец Гиммлер, – в стране большая немецкая община. Они всегда были лояльны идеям фюрера и партии. Взять хотя бы семью вашей невестки, – Гиммлер зашуршал бумагами, – до переезда в Швейцарию ее родители были столпами, так сказать, системы, поддерживали наши начинания…, – немцы в Аргентине и близлежащих странах, с готовностью, помогали рейху.

Из Буэнос-Айреса прислали красивые, четкие, цветные снимки. Земля в стране стоила дешево. На подставное имя был куплен старый отель, на берегу озера, в глубине Патагонии, на чилийской границе. Если бы Макс не знал, где сделали альбом, он бы подумал, что перед ним Альпы. Снежные вершины гор окружали глубокую, небесную лазурь воды. Каменистые, поросшие соснами склоны уходили вверх, к ледникам.

От Ушуайи, порта, через который лежал путь к последнему плацдарму, озеро отделяло всего пятьдесят километров:

– Дорога почти непроходима, – заметил Гиммлер, – грузы переносят местные индейцы, как в прошлом веке…, – аргентинскую базу они собирались использовать, как перевалочный пункт:

– Отправим туда ученых, – Гиммлер, со значением, посмотрел на Макса, – пусть занимаются своими делами. Нам требуется оружие возмездия, с удаленным управлением, требуется бомба…, – Максимилиан считал, что пока рано готовиться к отступлению. Они с Гиммлером не упоминали о сепаратных переговорах, но все понимали, что такая возможность существует:

– В конце концов, – думал Макс, – Германия всегда была и остается оплотом западной цивилизации. Мы гораздо ближе к англичанам, и американцам, чем дикие славяне. Рузвельт и Черчилль не допустят, чтобы Сталин заполонил Европу варварами, несущими большевистские идеи…, – по мнению Макса, даже тщательно отобранные славяне, вроде Мухи, не были способны думать самостоятельно:

– У них в крови подчинение. Столетия крепостного права дают о себе знать. В Европе крестьян освободили гораздо раньше. Тем более, любой расторопный человек мог собрать отряд, стать феодалом, сам получить титул. Взять, например, предков Виллема…, – Максимилиана всегда успокаивали разветвленные генеалогические таблицы. На досуге он любил пролистывать Готский альманах, где, разумеется, значились графы фон Рабе.

Максимилиан, всегда, с некоторой грустью, понимал, что у бывшего соученика кровь древнее:

– Мы родственники прусских монархов, но по материнской линии. У нас новый титул, а семья Виллема ведет начало с девятого века…, – Макс, правда, подозревал, что прямой предок соученика, некий граф Эренфрид Первый, из Маасгау, до обретения титула служил простым наемником. О происхождении графа Готский альманах сведений не имел:

– Но девятый век, – вздохнул Макс, – с таким не поспоришь. Предок Мухи, варяг, тоже был наемником. И предок герцога Экзетера…, – если судить по фото, со времен Венло, герр Холланд тоже повзрослел.

– Ничего, – успокоил себя Макс, – я женюсь на девушке отличных кровей. В Венгрии много аристократов…, – следующим летом штандартенфюрер отправлялся в Будапешт. Европейские депортации, к тому времени, заканчивались. На очереди оставались только венгерские евреи. Они ожидали, что адмирал Хорти уступит напору рейха и согласится на размещение в стране дивизий СС:

– Мы с Эйхманом займемся жидами, – хмыкнул Макс, – и я обещаю, фиаско, как в Дании, мы не потерпим…, – Гиммлер остался недоволен исходом датской миссии. Проклятые шведы успели вывезти из страны семь тысяч евреев, почти всю общину. Жалкие три сотни заложников, отправленные в Терезин, были только каплей в море. Красный Крест забрасывал оккупационную администрацию в Дании требованиями разрешить визит в концлагерь, куда послали евреев из Копенгагена.

Максимилиан уверил Гиммлера, что в Венгрии ничего подобного не случится. Товарные вагоны шли из Будапешта, прямо в Польшу.

Он щелкнул зажигалкой, рассматривая лицо герра Холланда. Герцога сняли в армянском кафе:

– Три товарища, – вспомнил Макс, – однако мне нужен только один…

Ремарка в рейхе запретили. Макс читал роман в датском издании, в тридцать шестом году. Штандартенфюрер покуривал, легонько касаясь глянцевых фотографий:

– Союзники согласятся на перемирие. Кого интересуют евреи, когда речь идет о научном потенциале, о новых разработках в военной промышленности? Скажем, что евреи умерли в трудовых лагерях…, – в Польше тела убитых сжигались. Особые команды раскапывали рвы, куда в прошлом году сбрасывали трупы расстрелянных людей. Коменданты лагерей получили тайное распоряжение, в случае необходимости, отправлять контингент маршем к морскому побережью, где заключенных грузили на старые, списанные корабли.

– Корабли тонут…, – штандартенфюрер стряхнул пепел в керамическую плошку:

– Прискорбно, но такое случается. Нашей вины в этом нет. Наоборот, мы спасали узников, хотели отправить их в нейтральные страны…, – тонкие губы улыбнулись. Макс не мог отсюда связаться с рейхом, однако Берлин хорошо защищали от воздушных налетов:

– Думаю, на вилле все в порядке…, – он хотел вернуться домой к первому дню рождения племянника, – но все равно, надо оборудовать бункер и заказать ящики, для перевозки картин. Папа всем займется. Но до такого не дойдет, я уверен…

За окном номера мерцали прохладные, вечерние звезды. Он отправил Муху в посольский район:

– На закрытые улицы не суйтесь, – распорядился штандартенфюрер, – вряд ли наши старые знакомцы живут в посольствах, но осторожность не мешает…, – Максимилиану требовалось выяснить, где обретаются мистер Кроу, герр Холланд, и мистер Горовиц.

Еврей ему, в общем, нужен не был. Штандартенфюрер смотрел на знакомое, простое пенсне, на слегка встрепанные, темные волосы. У мистера Горовица, за это время, появилась седина, на висках:

– Он меня младше, как и герр Петер…, – Макс, невольно, провел рукой по волосам, – однако я пока не седею. Впрочем, я светловолосый…, – с легкими морщинами, вокруг глаз, которые Максимилиан, с недовольством, видел каждый день в зеркале, было ничего не сделать. Он пользовался хорошим кремом, из аптеки Санта Мария Новелла, во Флоренции, и всегда спал с открытым окном:

– Мне еще тридцати четырех не исполнилось, – вздохнул Макс, – все из-за напряжения, ответственной работы…, – он, иногда, завидовал приятелям, в лагерях или даже на фронте, в айнзатцкомандах:

– Все просто, – размышлял Макс, – проводишь акции, отсылаешь в Берлин отчеты, золото, и спишь спокойно…, – мигал зеленый огонек радиоприемника.

Местные станции гоняли любимый Максом джаз и легкую, танцевальную музыку. Муха вернулся из армянского квартала не только с катушками пленки, но и с бутылкой советского коньяка:

– Мы такой коньяк до войны пили, ваша светлость, – робко сказал штурмбанфюрер, – я помню, что вам понравилось…, – Максимилиан не мог не признать, что русские держат марку. Коньяк пах жарким, летним солнцем, маревом над томной, южной землей, ароматным дымом виноградной лозы. Он слушал низкий, убаюкивающий голос:

 
Besame,
besame mucho
como si fuera ésta noche
la última vez…
 

Подсвистывая певице, Максимилиан отложил фотографии герра Кроу и мистера Горовица отдельно. Как бы ему ни хотелось узнать, где сейчас доктор Горовиц, или взглянуть в лазоревые глаза еще одного восставшего из мертвых, герра Кроу, но 1103 была важнее. Максимилиан устроил рядом со снимком герра Холланда скромный, но дорогой несессер, итальянской кожи. Среди ампул с лекарствами блестели иглы и шприцы:

– Не стоит тратить время на мелкую сошку. Герр Холланд расскажет, куда спрятали мою драгоценность, а потом…, – штандартенфюрер изящно повел рукой, – город здесь большой. Рынки, бойни, подозрительные кварталы. Его будут искать, но не найдут. А я ее отыщу, и заберу, непременно…, – Максимилиан не брал сюда рисунок, однако такого и не требовалось. Он помнил 1103, видел ее перед собой, как живую.

Отпив коньяка, он закрыл глаза, слушая музыку:

– Моя драгоценность жива, и скоро вернется ко мне. Муха все обставит, без сучка, без задоринки. Советский разведчик, у которого есть сведения о судьбе якобы погибшего полковник Кроу…, – Макс даже рассмеялся:

– Петр Воронов, стойкий коммунист, героически водящий за нос нацистов. Майор, кажется. Да, майор…, – зевнув, он повертел фото Холланда: «Буду рад увидеться еще раз, ваша светлость. В последний раз».

Неприметный, темный форд с залепленными грязью номерами, припарковали на углу тихих улочек Парс и Джамшид, куда выходил служебный подъезд посольства СССР. Квартал вокруг садов, где стояли британский и русский особняки, закрыли. Улицу Парс, огибающую хозяйственный двор посольства, перегораживал барьер, где расхаживали два охранника. Забрызганный недавним дождем форд стоял у витрины магазина некоего Новиняна. Лавка процветала, предлагая русские меха, саквояжи итальянской кожи, и американские, прочные чемоданы.

Армянский квартал располагался неподалеку. По дороге водитель форда остановил машину на улице Надери. Заглянув в забегаловку, он вернулся с увесистым, покрытым жирными пятнами пакетом, и двумя бутылками. Майор Кроу потребовал себе мятный лимонад, Меиру пришлось довольствоваться лимонным напитком.

– Кока-колу они тоже продают…, – бумажный пакет расстелили между сиденьями, – но цены кусаются…, – Меир не сводил маленького бинокля с кованых, высоких ворот посольства:

– Мятный лимонад я пил, – добавил майор Горовиц, – похоже на то, что у нас на юге делают…, – вооружив Питера маленькой камерой, он велел снимать любые машины, буде они появятся на улице Парс и, тем более, заедут в посольство.

Питер вытер салфеткой смуглые, изящные пальцы:

– Кебаб здесь вкуснее, чем в Северной Африке. Джон говорил, что на приеме ожидается икра, бочонками, каспийский осетр, местный плов…, – отсюда, с задворок посольства, здания британской резиденции видно не было. Меир сам проверял охрану. Кузен начертил Питеру маленькую карту:

– На центральную улицу, где стоит брезентовый коридор, никто из нужных нам людей не заедет. Они не хотят показываться на глаза журналистам, зевакам…, – улицу Нофль-ле-Шато закрыли, для проезда и прохода, но газетчики успели возвести на углах несколько шатров. Фотокорреспонденты круглосуточно не сводили объективов с резиденций. Западные газеты писали о встрече тройки, но Меир подозревал, что в СССР пресса ничего не печатала:

– Опубликуют только официальную информацию, по итогам встречи. У них вообще мало правды в газетах. Даже о том, что Горский был американцем, наверняка, не сообщили…, – Меир не знал русского языка, и не мог такого проверить:

– Миссис Анна мне говорила, что ее отца, то есть дядю Александра выставили немецким шпионом. Якобы, он, по заданию рейха, развалил армию. Им требовалось на кого-то свалить неудачи первого военного лета…, – Меир не знал, где сейчас дочь Горского, и не ожидал, что узнает:

– Если бы она не попала в опалу, осталась в СССР, она бы сейчас сюда приехала. Хотя нет, что ей здесь делать? Продолжала бы работу в Швейцарии. Но кто была девочка, рядом с ней? – кузенам о миссис Анне, внутреннем деле Америки, Меир не говорил.

Форд взял Питер, на свои документы, в дешевой конторе проката, у базара. Позаботившись о номерах, он подогнал машину к служебному входу в американское посольство. Оказавшись на сиденье, Меир, недовольно потянул носом:

– Хозяин экономит на химчистке салона. Здесь миллион сигарет выкурили…, – кузен удивился: «Мы тоже будем курить».

– Не будем, – довольно мрачно ответил Меир, – слушай и запоминай. Научу тебя правилам наружного наблюдения…, – поужинать майор Горовиц разрешил. Скомкав салфетку, допив последние капли лимонада, Питер сунул пустую бутылку в пакет.

Камера, по словам кузена, делала снимки и вечером, и ночью, и чуть ли не под водой:

– Усовершенствованная модель, – Меир передал ему фотоаппарат, – таких в Америке всего десяток…, – Питер, внимательно, следил за улицей:

– Оптика, золотое дно. Фотоаппараты, телевизоры будут пользоваться большим спросом. Может быть, удастся создать домашнюю, портативную кинокамеру. Она разойдется даже лучше фотоаппаратов. И проигрыватели, когда-нибудь, переведут на пленку. То есть перевели, но не для широкого потребления. Хотя нет, незачем в такое ввязываться…, – он повертел кодак:

– После войны американцы продолжат доминировать на рынке домашних товаров. Надо оставить сталь, уголь, химию, фармацевтику. Портфель компании сформирован, не стоит рисковать. Людям после победы, понадобятся лекарства, и еда, а не фотоаппараты. Карточки еще несколько лет не отменят, придется помогать Европе. Немцы поддерживают в порядке промышленность, но бомбежки только усилятся. Десант вообще не оставит камня на камне от заводов и шахт. Например, от Мон-Сен-Мартена…, – у довоенного богатства де ла Марков не осталось наследников.

– Да и зачем богатства, когда умирают люди? Ах, Тони, Тони…, – Питер скрыл вздох, – понятно, что она меня не любила. Она любила отца Уильяма, русского. Может быть, он погиб давно, на войне…, – радио в форде Меир велел не включать. Он только позволил Питеру немного опустить окно:

– Иначе мы задохнемся…, – днем шел сильный дождь, но сейчас небо очистилось. В лужах, на брусчатке, переливались крупные звезды. Посольский район был чопорным, богатым, с построенными в западной манере виллами и аккуратными, торговыми улочками. Кафе и магазины давно закрылись. Изредка, в зеркале, они видели немногих прохожих. Питер откинулся на сиденье: «Вы с Иреной хотите после победы пожениться?»

Меир не отрывал от глаз бинокля:

– Никак иначе не выйдет. Наши боссы, – он указал пальцем вверх, – договорятся о высадке десанта во Франции. Я туда полечу, конечно…, – майор Горовиц помолчал:

– Но что-то мне подсказывает, Питер, следующим летом война не закончится. Русские пока и половины Украины не освободили. До границ далеко осталось. От Нормандии до Берлина тоже путь неблизкий…, – Питер хмыкнул: «Может быть, немцы опомнятся, скинут Гитлера…»

Майор Горовиц закашлялся:

– Никогда такого не случится. Ты в Германии жил, и Аарон мне много рассказывал. Если немцы за десять лет не опомнились, то сейчас от них разумных действий ждать не стоит. Однако, они могут предложить западу сепаратные переговоры…, – Питер отрезал:

– Мы на такое не пойдем, никогда…, – Питер боялся, что за время, оставшееся до высадки десанта, Гитлер успеет уничтожить всех евреев Европы. Он велел себе молчать:

– Меир о сестре все время думает. О сестре, о племянниках. Ирена красивая девушка…, – Питер видел фото мисс Фогель, в журналах, – талантливая. Меиру повезло. А тебе? – в который раз спросил себя Питер:

– Или тоже надо ждать, до победы? Как Генрих собирался. Мы с ним обязательно встретимся, в шесть часов вечера после войны…, – его толкнули в бок:

– Ловишь ворон, а еще коммандо, десантник…, – по улице Парс ехала низкая, советская машина, с посольскими номерами. Полная, яркая луна освещала шлагбаумы. Деревянный барьер убрали, Питер нажимал на кнопку фотокамеры. Меир, казалось, даже не дышал. Человек на пассажирском сиденье носил сдвинутую на затылок кепку. Ворота распахнулись, лимузин скрылся на аллее, за пышными кустами шиповника и жасмина.

Убрав бинокль, Меир повернул ключ в замке зажигания:

– Больше не стоит мозолить им глаза…, – машина задним ходом доползла до магазина Новиняна. Меир ловко развернул форд. Добравшись до угла, остановившись под афишей, на фарси, майор Горовиц усмехнулся:

– Вообще не стоит больше появляться у посольства. Приехал нужный нам человек. Мне осталось вызвать его на встречу…, – Питер, с облегчением, закурил: «Кто?»

Кузен выпустил дым в окно:

– В Испании я звал его Кепкой. Судя по всему, старший коллега известного нам Красавчика, Воронова…, – Меир добавил:

– Думаю, он знает, где находятся Констанца и Стивен. Я постараюсь все выведать…, – Меир тронул машину:

– Как говорится, после хорошо выполненной работы, надо отдохнуть. Нас ждет еврейский ресторан. Джон приезжает прямо туда…, – Питер удивился: «Почти полночь на дворе».

– Самое время поесть, – свернув на ярко освещенную, шумную, улицу Надери, Меир направил машину к базару.

В пустынном, залитом утренним светом дворе синагоги Даниял, под невысокой чинарой, стояла старинная, чугунная колонка.

Бывший шах Реза, заняв престол, позаботился о благоустройстве столицы. Трущобы вокруг рынка снесли. Кварталы между парком Шахр, и северными, богатыми районами, тоже привели в порядок, прорезав новые улицы. Синагога стояла между двумя шумными проспектами, но здесь, в глубине переулков, было спокойно. Птицы клевали засохшие гранаты, иногда цокала копытами лошадь. По городу до сих пор разъезжали торговцы на телегах. В деревянных ящиках громоздились фрукты, в клетках перекликались куры.

Плотный, черноволосый человек, спустившись во двор, нажал на ручку колонки. Уходя с молитвы, он снял потрепанный талит, аккуратно положив его в бархатный мешочек, оставив на полке. Наклонившись, не снимая с головы старой, твидовой кепки, он, с наслаждением выпил чистой, ледяной воды. Несмотря на конец ноября, день обещал быть жарким.

Он пришел сюда пешком, из русского посольства, ранним утром, в тишине еще не проснувшихся улиц. На мостовой лежали блестящие каштаны, дворники шуршали метлами. Иногда, мимо проезжали черные, довоенные, форды, тегеранское такси. Водители притормаживали, он только махал рукой. Путь был недолгим.

В синагоге он говорил на хорошем идише, с польским акцентом. Сегодня, в понедельник, читали Тору. Незнакомец, правда, отказался от заповеди, скромно устроившись на скамье сзади. Люди, пришедшие на миньян, не настаивали. Здесь собирались беженцы, многие нелегально миновали границу Советского Союза. В военное время все были обеспокоены своими делами.

Синагога была просто комнатой, в здании, принадлежавшем местной общине. Восточные евреи молились по своему обряду. Когда в Тегеране появились польские беженцы, им выделили место для миньяна. Старые, скрипучие половицы устилали персидские ковры. На молитве здесь поворачивались к западу, а не к востоку. На стене висела рукописная таблица, с указанием направления на Иерусалим. В резном ковчеге завета хранились свитки, в истертых, бархатных мантиях. Присмотревшись, незнакомец прочел потускневшую вышивку, золотом. Торы привезли сюда из Польши.

– То есть не привезли…, – напившись, закурив, он устроился на скамейке, рядом с чинарой, – а перенесли на руках, через границу…, – Наум Исаакович Эйтингон не хотел, чтобы в синагоге слышали его имя. Конечно, никакой опасности не существовало. Кучка несчастных, потерявших близких, людей, кое-как перебивалась на содержании «Джойнта», и богатых тегеранских евреев. Их больше заботила собственная судьба, чем имя один раз посетившего молитву незнакомца. Тем не менее, Наум Исаакович привык соблюдать осторожность.

Он прислушался к гулу детских голосов, из пристройки. После молитвы он выпил ароматного чая, со сладким печеньем. По коридору бегали малыши, пришедшие на занятия в хедер. Наум Исаакович смотрел на темноволосые головы, покрытые кипами. Он думал о другом ребенке. Сыну мальчика летом должен был исполниться год.

Он стряхнул пепел, себе за плечо:

– В Казалинске так называемые Фроловы жили одни. Они, наверное, оставили малыша у надежных людей, а потом забрали…, – все лето НКВД перетряхивало Советский Союз, проверяя сослуживцев полковника Воронова и соучениц Князевой. Половина летчиков давно погибла. Живые либо болтались в госпиталях, либо воевали. Из девушек, занимавшихся с Князевой в Энгельсе, одна получила десять лет без права переписки. Бывшая летчица сидела где-то на Дальнем Востоке:

– Они могли туда податься…, – размышлял Эйтингон, – хотя Князевой неоткуда было узнать об аресте этой Наташи…, – самолет с мурманского аэродрома привез девушку прямо в Москву, в Бутырскую тюрьму.

Ей предъявили обвинение в распространении ложных, порочащих советский строй, слухов. Особое совещание при НКВД СССР руководствовалось законами военного времени. В ноябре сорок первого, когда немцы стояли под Москвой, паникеры и трусы наказывались особенно сурово. Эйтингон отмел такую возможность, но следов ребенка они не нашли, как и не отыскали калеки и Князевой.

– То есть отыскали, – он выбросил окурок, – мерзавцы испортили мне праздник, годовщину революции…, – Эйтингон, как положено, не завтракал перед молитвой:

– Сейчас мальчик придет, – он сверился с хронометром, – отведу его в неприметное место. Здесь даже в самой дешевой забегаловке отлично готовят…, – Паук знал идиш, но в синагоге ему появляться не стоило.

Они договорились о простой связи. Полковник Горовиц значился в официальном списке делегации США. По приезду в Тегеран Эйтингон поручил атташе советского посольства связаться с американцами. Дипломат передал союзникам подарки, для каждого участника конференции. Союзники получили водку, коньяк и баночки с икрой. Для полковника Горовица подготовили особую баночку, с двойной крышкой. В записке Наум Исаакович сообщил о времени и месте встречи. До появления Паука оставалось четверть часа. Мальчик всегда был пунктуален.

У Наума Исааковича оставалось время подумать о дальнейших действиях. Разгильдяи с аэродрома Яшлык, упустившие угнанный самолет, отправились под военный трибунал, с лишением званий, орденов и отправкой на фронт. Руководство авиачасти с треском вылетело из партии. Техников тоже ожидал суд и штрафной батальон. Наум Исаакович мог арестовать хоть весь Среднеазиатский военный округ, но в поисках проклятого калеки, такое не помогло бы. Он считал, что за штурвалом сидела Князева:

– У Воронова протезы. Вряд ли он может вести даже транспортный самолет. А ребенок? Он еще малыш, устроили рядом, на кресле…, – когда в Ашхабад пришли новости об угоне, Эйтингон поднял по тревоге все пограничные заставы. На суверенитет Ирана СССР было наплевать. В стране стояли части Красной Армии. Наум Исаакович велел прочесать приграничную полосу. Сгоревший самолет Як-6 обнаружили в пятидесяти километрах к югу, на пустынной местности, за отрогами Копетдага. Остатки разобрали, чуть ли не по винтикам. Специалисты клялись, что в кабине никого не было.