Текст книги "Вельяминовы. Время бури. Книга вторая. Часть седьмая"

Питер посоветовал:

– Сделай вид, что русские за тобой следили. Всем известно, что они свое посольство нашпиговали разной техникой. Они с квартала глаз не сводят. Наши фотографии у них давно имеются…, – на встречу все пришли в штатских костюмах. Поправив галстук, майор Горовиц взялся за указку:

– Господа, начинаем. Итак, суббота, двадцать седьмого ноября. Предварительное расписание прибытия самолетов находится у вас в папках…, – все зашуршали бумагами.

Даллес, устроившись рядом с Донованом, попивал кофе. Он, незаметно, рассматривал майора Горовица. Кавалер трех орденов, напоминал бухгалтера, в неизменном, простом пенсне, с немного растрепанными, темными волосами. На пальцах виднелись пятна чернил. Даллес вспомнил юношу, в вагоне экспресса «Колумб», семь лет назад:

– У него седина появилась, впрочем, как и у всех нас. Неужели, он, все-таки, Паук? Плоть от плоти Америки…, – конверт с черно-белыми фотографиями лежал в кармане твидового пиджака Даллеса. Он не мог доверить снимки даже личному сейфу. Едва увидев содержимое пакета, Донован, решительно, сказал:

– Сомнений быть не может. Ягненок называл его Кепкой. Миссис Анна объяснила, что он один из специалистов по внешней разведке, на Лубянке. Эйтингон его зовут…, – Даллес помнил испанский альбом Ягненка:

– Значит, его в Мадриде завербовали, в первый визит. Или раньше, через знакомцев его матери, через его старшего брата? Ягненок встречался с раввином Горовицем, в Европе. Миссис Горовиц возвращается на работу в штаб военно-морского флота. Все сходится, как на картинке…, – Донована волновало безукоризненное совпадение обстоятельств:

– Слишком красиво, – сказал он Даллесу, – словно рекламная фотография, в журнале. Будто Ягненок идеальный шпион. Как миссис Анна говорила? Нормальные люди всегда что-то упустят, о чем-то забудут. И вообще…, – Донован постучал сигарой по фото, – Ягненок опытный человек. Почему он открыто подставился, встречаясь с куратором у всех на глазах? – Даллес напомнил ему, что на фото они видели соседей по столику, в дешевой забегаловке:

– Мы понимаем, что рядом с Ягненком сидит Эйтингон. Никто другой на постороннего человека и внимания бы не обратил. В советском посольстве есть слабое место…, – Даллес повертел конверт, – знать бы, кто, таким образом, хочет выйти с нами на контакт…, – конверт прислали городской почтой, адресовав его Даллесу. И он, и Донован находились в официальном списке американской делегации, переданном в посольство СССР. Экспертизу здесь было проводить негде. Они и без техники видели, что фото сделаны советской камерой:

– Бумага тоже советская…, – Донован помял лист, – в общем, я считаю, что надо показать снимки президенту, и потом что-то решать. Но Ягненок, то есть Паук, не дурак. Он больше с куратором не встретится…, – они пожалели, что в Тегеране нет миссис Анны. Ее опыт здесь пригодился бы.

Женщина сидела в надежном уединении, в Вашингтоне, разрабатывая схемы разведки, перед будущим европейским десантом:

– Надо ее взять в Европу, – заметил Даллес, – она не кабинетный червь, а отличный оперативный работник. Нам предстоит взаимодействие с силами Сопротивления, немцы могут оставить агентов во Франции. Русских там не ожидается, никакой опасности нет…, – пока они решили наблюдать за Ягненком.

– Ему только сатиновых нарукавников не хватает…, – майор Горовиц знакомил собравшихся со схемой расстановки охраны и снайперов, на тегеранском аэродроме:

– Лимузин президента, с эскортом, покидает поле. Мы начинаем готовиться к встрече самолета премьер-министра…, – Рузвельт и Черчилль прибывали в Тегеран по отдельности. Вечером, из Баку, прилетал Сталин:

– Его встречей русские занимаются…, – облегченно подумал Даллес, – все меньше ответственности. Кепка, наверное, тоже сейчас совещание ведет…, – они открыли окно, чтобы разогнать табачный дым в комнате.

Зал выходил на улицу, разделяющую британские и советские резиденции:

– Нас здесь всех сфотографировать можно. Кажется, русские даже затвором щелкают…, – Даллес понял, что щелкает не камера.

Он даже не сообразил, как майор Горовиц успел достать кольт:

– Действовать согласно утвержденному протоколу, – спокойно сказал Меир, – выстрелы в непосредственной близости от зоны «А», – так называли брезентовый коридор, по которому двигалась тройка. Под рукой Даллеса резко зазвенел телефон. Он сорвал трубку: «Что происходит?».

Пост охраны в вестибюле посольства круглосуточно слушал рации военных, дежуривших у шлагбаумов, на обоих концах улицы:

– Арестуйте его…, – распорядился Даллес, – какая, к черту, разница, кто он такой? Если он иранец, шах на нас не обидится, уверяю вас. И жену его тоже арестуйте. Что значит, не можете прикасаться? Мне плевать, что она в чадре! Если под чадрой прячется немецкий коммандо, вы лично ответите за нерасторопность…, – Даллес бросил трубку на рычаг:

– Нищий, калека, пытался прорваться сквозь заграждение. Утверждал, что он британец…, – сверкнули золотые запонки с бриллиантами. Майор Кроу поднялся: «Я разберусь, господа».

Дверь хлопнула, Меир откашлялся:

– Вернемся к режиму охраны улиц, где проедут лимузины А и В, и к подготовке лимузинов. Схема предварительной проверки машин, лист 4. Правила осмотра днища…

Выстрелы на улице Нофль-ле-Шато, разделяющей здания посольств, застали Наума Исааковича в кабинете, на втором этаже посольства.

Товарищ Сталин, с наркомом Берия, прилетал из Баку в субботу. К приезду Иосифа Виссарионовича требовалось подготовить полный доклад о ходе работы над бомбой, по сведениям, полученным от Паука. Больше куратор и агент встречаться не могли. Такое стало бы опасным для мальчика:

– Не стоит рисковать, – Наум Исаакович рассматривал фотокопии чертежей Вороны. Доктор Кроу, на досуге, занималась проектированием нового летательного аппарата. Самолет, если можно было так назвать конструкцию, не имел ничего общего с нынешними моделями:

– Реактивные двигатели, – Эйтингон изучал пометки на чертежах, – круглое крыло, возможность подъема в стратосферу. Она хочет преодолеть звуковой барьер, вырваться в космос…, – с прибытием доктора Кроу в СССР перед страной советов открывались практически неограниченные возможности:

– Осталось дождаться, пока она сделает бомбу, и вывезти ее из Америки, – хмыкнул Эйтингон, – мальчик обо всем позаботится. Конечно, было бы удобнее, если бы она испытала чувства…, – на фотографиях, в глазах женщины, в твердом очерке лица, он видел только чистую, незамутненную логику:

– Однако немцы ее похитили с итальянским физиком, Этторе Майорана. Они собирались пожениться. Ворона способна на эмоции, на любовь…, – пока Ворона сидела в Лос-Аламосе, подвести к ней постороннего мужчину возможным не представлялось. Эйтингон погрыз карандаш:

– Она молодая женщина, тридцати не исполнилось. Начнет работать в лаборатории у Курчатова, встретит коллег, физиков. Влюбится, выйдет замуж, дети появятся. Женщина, даже гений, остается женщиной. От детей она никуда не сбежит…, – созданная весной по распоряжению Государственного Комитета Обороны, так называемая Лаборатория №2, под руководством Курчатова, пока располагалась в Казани, на базе тамошнего университета:

– У Вороны появится все, что угодно…, – Эйтингон рассматривал карту СССР, на стене, рядом с портретом товарища Сталина, в скромном френче, – квартира, дача, автомобиль, прислуга. Все научные журналы, вся мощь советской техники и промышленности…, – в будущем, они хотели перевезти физиков ближе к предполагаемым полигонам, для испытания бомбы. Кроме площадки под Казалинском, где собирались заниматься запуском ракет, и острова в Аральском море, куда переезжали лаборатории по созданию бактериологического оружия, они выбрали участок пустынной степи, под Семипалатинском. Эйтингон взглянул на побережье Северного Ледовитого океана:

– Семипалатинск город, вокруг поселки. Надо найти совсем уединенную, заброшенную местность…, – он обвел карандашом Новую Землю:

– Здесь физикам никто не помешает. Можно проводить подводные взрывы…, – он начертил линию от южной оконечности Новой Земли до материка:

– Неподалеку Печорлаг располагается…, – Эйтингон улыбался, – на первое января этого года там сидело пятьдесят восемь тысяч зэка…, – у Наума Исааковича была хорошая память. Почти шестьдесят тысяч зэка Печорлага, построили бы и закрытый порт, для снабжения полигона, и железную дорогу, и все, что требовалось для удобной жизни ученых:

– Зэка никому, ничего не скажут…, – он записал себе в блокнот: «Новая Земля», – они останутся в тех краях, навечно…, – вскоре лагеря получали новых обитателей. С освобождением оккупированных территорий предатели, и подручные гитлеровцев, должны были понести заслуженное наказание. Эйтингон закинул руки за голову:

– Вскоре мы примемся за европейские страны. Не все партизаны воюют под красным флагом…, – на конференции тройка обсуждала помощь борющейся Югославии, – есть и те, кто раньше коммунистов в тюрьмы сажал. В Польше, например…, – все такие партизаны, несмотря на свой героизм, тоже считались врагами будущего, социалистического строя:

– Нам не нужны буржуазные националисты, – заметил Эйтингон, на совещании в Москве, – страны Восточной Европы должны стать союзниками СССР…, – то же самое предполагалось сделать и с советской зоной, в оккупированной Германии:

– Берлин станет нашим, как и вся страна, рано или поздно…, – мальчик передал материалы своего закрытого доклада. Эйтингон, внимательно, изучил данные по немецким научным лабораториям, и урановым месторождениям.

Он прошелся с карандашом, по спискам ученых:

– Мы будем наступать с востока, и первыми окажемся в Тюрингии, Саксонии. Тамошняя промышленность попадет в наши руки…, – в руки СССР мог попасть и полигон в Пенемюнде, однако все зависело от упорства немцев в обороне. Пока каждый шаг по Украине стоил тысяч жизней советских солдат. Наума Исааковича такое волновало мало. У Советского Союза имелся огромный человеческий ресурс:

– После войны мы запретим браки с иностранцами, – вспомнил он:

– Предатели, которых немцы вывезли на работы в Германию, не захотят возвращаться в СССР. Девушки, наверняка, себе ухажеров нашли. Тем более, американцы с англичанами рядом окажутся. Правильно мы решили. Все советские граждане должны быть, немедленно, отправлены на родину…, – людей ждали фильтрационные лагеря, проверка, и, скорее всего, сроки:

– И военнопленных тоже, – заметил нарком Берия, – мы не доверяем солдатам и офицерам, заявляющим, что они, якобы, попали к немцам ранеными, в бессознательном состоянии. Они могли сами сложить оружие, перебежать на сторону противника. В так называемой армии Власова сотни тысяч бойцов…, – все власовцы, как о них говорили на Лубянке, подлежали немедленному трибуналу:

– Мерзавец, предатель…, – Эйтингон подумал о Петре, – советская Родина его вырастила, все ему дала, а он плюнул в лицо делу коммунизма. И брат у него такой же…, – по полученным от англичан сведениям, бывший Воронов придумал себе дворянскую родословную:

– Лгун, каких поискать…, – Эйтингон полистал досье, переданное Пауком, – должно быть, нашел фамилию в энциклопедии…, – с четких фотографий на него смотрели настоящие Воронцовы-Вельяминовы. Он посчитал ордена на парадной форме майора Питера Кроу:

– Отец его на первой войне погиб. Богатейший капиталист, а пошел добровольцем в армию, стал коммандо. Мальчик написал, что мистер Кроу знает русский язык. И герцог Экзетер тоже владеет русским. После войны надо их не выпускать из поля зрения…, – оба кузена Вороны сейчас, скорее всего, сидели на расширенном заседании американской и британской служб безопасности:

– Федор Петрович в Тенишевском училище курсы слушал…, – месье Теодора Корнеля сняли тоже в майорской форме, но французской:

– Он в Сопротивлении воюет…, – Эйтингон задумался, – однако он не коммунист, белогвардеец. Русскую эмиграцию мы после войны тоже прочешем. Пригласим людей вернуться в страну, репатриироваться. Они вспомнят березы, музыку Чайковского, арбатские переулки, расчувствуются…, – он усмехнулся:

– Думаю, многие приедут в Россию. То есть в СССР. А потом…, – Наум Исаакович махнул рукой. На совещаниях они говорили о сильных позициях коммунистов, во Франции и Италии. В таких обстоятельствах консервативные эмигранты были совсем ни к чему:

– Однако, он очень пригодится…, – барона Мишеля де Лу Наум Исаакович занес на отдельный лист блокнота:

– Если он выживет, конечно…, – здесь Советский Союз пока был бессилен. Предстояло еще найти профессора Кардозо, заодно избавившись от его жены. Эйтингон сплел сильные пальцы:

– Это потом, когда мы до Польши доберемся…, – пользуясь сведениями мальчика, он составил примерный список ученых, могущих оказаться в советской зоне оккупации. Нужных Советскому Союзу немцев, никто не собирался отправлять в лагеря.

Наум Исаакович сладко потянулся:

– Устроим отдельную шарашку, класса люкс, что называется. На Черном море, в Сочи, или Сухуми. Физики обрадуются, поняв, что вместо барака они получили номера высшего класса, личный пляж, и оборудованные лаборатории…

Взяв чашку, Наум Исаакович обнаружил, что кофе остыл:

– Я заработался…, – он снял трубку телефона, с тугим диском, – и вообще, надо обед заказать…, – посольский повар, армянин, готовил не хуже, чем на закрытых кремлевских приемах:

– Он и банкет обслуживает. Из Баку везут икру, в бочонках, осетрину, ящики с коньяком…

По слухам, в Тегеран, для концерта, прилетала мисс Дитрих:

– Но лучше бы мисс Фогель…, – Эйтингон вспомнил черные, падающие на плечи, тяжелые волосы, пышную грудь в декольте вечернего платья, – ей тоже тридцати нет. Она совсем молодая…, – концерт советской делегации, все равно, послушать бы не удалось:

– Американцы и англичане для себя мисс Дитрих приберегли…, – набрав первую цифру номера, он насторожился. С дальнего конца улицы, где стоял шлагбаум, патрулируемый охранниками союзников, донеслись два предупредительных выстрела.

Даже не накинув брошенный на спинку кресла твидовый пиджак, Наум Исаакович спустился по мраморной лестнице, в вестибюль посольства:

– Скорее всего, у кого-то нервы сдали. Палят по кошкам в кустах, все в напряжении…, – Эйтингон даже в командировках не носил форму, но здесь все знали, кто он такой. Капитан, начальник смены, вытянулся, вскочив из-за конторки:

– Все в порядке, товарищ комиссар государственной безопасности…

Наум Исаакович хохотнул:

– Союзники опять кота за немецкий десант приняли…, – пару дней назад, американские охранники, ночью, расстреляли помойного кота. Два поста охраны, советский и союзников, переговаривались по рации, через военного переводчика, местного работника НКВД. Капитан позволил себе улыбнуться:

– Никак нет, товарищ комиссар государственной безопасности. Парочка нищих пыталась в посольство пройти. Якобы, они британцы. Их арестовали, превентивно…, – не дослушав, Эйтингон выбежал на гранитные ступени. Советский пост охраны располагался рядом с коваными воротами, с гербом СССР. Высокий, с мощными плечами калека, с изуродованным, обожженным лицом, в местном халате, разбитых сапогах и чалме, на почти лысой голове, и стройная женщина, закутанная в черную чадру, шли, под конвоем британских охранников, в хаки, к посольской калитке. Пару сопровождал майор Кроу, в отлично сшитом костюме, при галстуке.

С утра задул сильный, холодный ветер с гор, посыпал мелкий снежок. Деревья на улице гнулись, шурша сухими листьями. Тонкий луч солнца, появившись из-за туч, заиграл золотом в коротко стриженых, каштановых волосах майора Кроу. Эйтингон, незаметно, сжал кулаки. Невозможно было отдать приказ советским охранникам стрелять на поражение.

– Через три дня конференция начинается. Нельзя идти на такое нарушение протокола…, – бессильно подумал Наум Исаакович:

– Мерзавец агент британцев. Жена его Петра завербовала, переспала с ним. Понятно, что брат Вороны не просто так в Мурманск явился. Но где ребенок? – судя по фигуре Князевой, под чадрой она никого не прятала. Калитка захлопнулась.

Бывший Герой Советского Союза Воронов и бывшая орденоносец Князева ступили на суверенную территорию посольства Его Величества короля Георга.

Шторы в комнате задернули. Через небольшую щель виднелось хмурое, серое небо. Перед Лизой стояла пустая фарфоровая тарелка, с выцветшим, голубым узором, со старой позолотой.

Их завели в посольство с черного, бокового хода, и сразу разделили. Она успела почувствовать прикосновение протеза Стивена, к своей руке:

– Ничего не бойся, пожалуйста…, – шепнул муж, – теперь мы дома. Я докажу, кто я такой…, – он ушел в сопровождении невысокого, красивого мужчины, с рано поседевшими висками. Глаза у него были лазоревые. Лиза, кое-как, разобрала, что его зовут майор Кроу:

– Кузен Стивена, я о нем слышала…, – добравшись до Тегерана на рассвете, на попутном грузовике, они сразу направились на вокзал:

– В таких местах всегда иностранные газеты продают…, – объяснил ей Стивен, перекрикивая блеяние овец, – надо знать, что сейчас происходит…, – грузовик высадил их на окраинном рынке. Лиза робко кивнула. В Иране в сторону женщин тоже не смотрели. Она, все равно, пряталась за надежной, широкой спиной мужа, в потрепанном халате.

Местную одежду они достали давно. После крушения самолета, следующим днем, они добрались до близлежащей деревни:

– Правильно Стивен сказал…, – Лиза взглянула на плотно запертую дверь, – хороших людей всегда больше чем плохих…, – они не знали фарси, только несколько туркменских слов. Такое оказалось неважным. В деревне поняли, что перед ними те, кто ищет приюта. Лекарь зашил Стивену рану на руке, им нашли комнату для ночлега:

– Нас кормили, – Лиза немного покраснела, – даже в дорогу дали провизии, и денег, как мы ни отказывались…, – их довезли на телеге до рынка в Мешхеде, откуда шли грузовики в Тегеран. Тысячу километров они проехали за две недели, по разбитым дорогам, останавливаясь в маленьких городках, по пути, ночуя у родственников, или друзей шоферов:

– В России, наверное, тоже так раньше было…, – Лиза сидела в закрытом кузове, закутавшись в чадру, привалившись к уютному боку мужа, – а сейчас все оглядываются через плечо, требуют документы. Здесь никто нашими бумагами не поинтересовался…, – она поняла, что впервые, если не считать Монголии, попала за границу. На первый взгляд, Иран ничем не отличался от Казахстана, или Туркмении:

– Только нет портретов Сталина, военных и милиции. Но Иран, нейтральная страна…, – Лиза опасалась, что их не пустят на вокзал:

– Ты знаешь…, – она держалась за протез мужа, – в таких местах всегда патрули стоят…, – центр Тегерана отличался от провинциальных, глинобитных домиков, усеивавших отдаленные улицы. Здесь ездили такси, и автобусы, женщины носили европейские костюмы, на щитах висели афиши, на фарси. Языка они не понимали, но было ясно, что в городе крутят голливудские фильмы.

Если на вокзале и дежурили патрули, то они не обратили внимания на бедного крестьянина, и его жену. Продавец, в газетном ларьке, окинув полковника Кроу недоверчивым взглядом, долго считал монеты. Найдя свободную лавку, купив у мальчишки с переносным, медным чайником, два стаканчика чая, Стивен присвистнул:

– Мы вовремя. В вашей прессе о таком не писали…, – через три дня в Тегеране начиналась конференция лидеров союзных держав. Лиза ахнула:

– Нам к посольству никогда не подойти…, – муж уверил ее, что британского гражданина, аристократа, и кавалера орденов, просто не могут не принять в посольстве:

– Премьер-министр к такому отношения не имеет…, – забрав у нее стаканчик, Стивен поднялся, – они обязаны оказать помощь мне и моей супруге…, – довольно церемонно сказал Ворон:

– То есть тебе, Лиза…

Адрес посольства они нашли на почтамте, в телефонной книге. По дороге в северный, богатый квартал, Стивен заметил:

– Если они сейчас готовят конференцию, то один из моих кузенов точно здесь. Герцог Экзетер. Такое нам очень на руку…, – улицу Нофль-ле-Шато перегородили барьеры, на углах стояли брезентовые шатры. Лиза слышала стук пишущих машинок. Улицу пересекал закрытый коридор. Лиза замерла:

– Стивен, советское посольство напротив. У них, наверняка, есть наше описание…, – после угона самолета прошло две недели. Лиза понимала, что НКВД догадается, кто поднял в воздух Як-6:

– В Казалинске они нашли документы Фроловых, взяли наши приметы. У них есть тетрадка моей мамы. Они знают, что я дочь Горского…, – Стивен пока не подозревал об отце Лизы:

– Может быть, не стоит рассказывать…, – неуверенно подумала она, – какая теперь разница…, – Лиза вздохнула:

– Неизвестно, когда я Стивена увижу…, – последним, что она увидела, на улице, обернувшись, был красный флаг СССР, с золотым серпом и молотом:

– Надеюсь, что больше никогда его не встречу…, – неожиданно мрачно пожелала Лиза.

Молчаливый военный, в форме хаки, привел Лизу в совсем голую комнату, напомнившую ей кабинет, в Свердловском НКВД. Окна выходили во двор посольства, в большой, уходящий вдаль сад. Лиза, облегченно, выдохнула. Она вздрагивала, заслышав шаги по коридору, или шуршание гардин. Лизе казалось, что дверь сейчас откроется, впустив в комнату наряд бойцов, в знакомой форме НКВД. Она слышала холодный голос:

– Пройдемте, гражданка Князева…, – ничего такого случиться не могло, но Лиза боялась, и почти не сдвинулась со стула. Британец показал ей ванную комнату, Лиза сумела выдавить, на английском языке: «Спасибо». Вода была горячей, мыло пахло жасмином. Лиза повертела мягкое полотенце:

– Жаль, что нельзя в ванной помыться. Я, кажется, со Свердловска не мылась…, – она закрутила блестящий кран, трубы зашипели. Лиза покачнулась, в лицо бросилась кровь:

– В Мурманске я в ванной лежала, утром. Очень горячая вода была. У меня болела голова. Я немного выпила, и только. Мистер Мэтью проводил меня до номера…, – Лиза вытерла разрумянившиеся щеки: «Все так и было».

Охранник принес ей чашку крепкого, сладкого чая с молоком. Поставив на стол пепельницу, он выложил пачку сигарет, в красно-белой упаковке. Лиза вспомнила:

– У мистера Мэтью похожие сигареты были, американские. Мне даже пирога отрезали…, – ей, было, неловко есть при охраннике, но тот быстро ушел. Лиза, урча, набросилась на пирог. Утром они не перекусили, девушка проголодалась:

– В Алма-Ате такие пирожки продавали, на вокзале, – поняла Лиза, – и в Кургане нам хозяйка их приготовила. Хоть бы ее дочка домой вернулась, живой и здоровой. Пусть мое платье поносит…, – кроме чадры, старого узбекского наряда, и потрепанных туфель, за душой у Лизы больше ничего не имелось. В Казахстане пирожки пекли из темной, ржаной муки. Здешний оставлял на языке вкус пряностей. Лиза и не заметила, как съела весь кусок. Она вытерла губы:

– Неудобно. Они не знают, кто я такая, а позаботились обо мне…, – бронзовая ручка двери повернулась, Лиза выпрямила спину.

Питер держал в одной руке термос кофе. Передав человека, называвшего себя полковником Кроу, на попечение солдат, он быстро позвонил Джону:

– Вставай, и немедленно приезжай сюда. У нас произошел…, – Питер поискал слово, – инцидент. Я не хочу вмешивать в него американцев, даже Меира с Мэтью. Пока не хочу.

Он добавил:

– Появишься, сам все поймешь…, – технические специалисты заверяли, что внешние телефонные линии безопасны, но Питер всегда напоминал себе об осторожности. Вернувшись на совещание, он широко улыбнулся:

– Все разрешилось, господа. Майор Горовиц закончил…, – Меир кивнул, – пора мне приступать к докладу…, – поймав цепкий, внимательный взгляд Меира, Питер не стал ничего говорить. Начальство Джона прилетало в субботу. Пока герцог оставался самым высокопоставленным из сотрудников Управления Стратегических Операций, в Тегеране.

– Сначала надо понять, кто перед нами…, – человека, упорно именовавшего себя кузеном Стивеном, не узнала бы даже собственная мать:

– Ему пластические операции делали…, – понял майор Кроу, – я видел таких ребят, в госпиталях. И у него протезы кистей…, – на посту охраны девушка откинула чадру. Он помнил серо-голубые, большие глаза, на усталом, бледном лице, черный локон, спускавшийся на щеку:

– Они оба могут быть агентами НКВД, – расхаживая с указкой, у карты Европы, Питер думал о нежданных гостях, – их послали сюда, потому что Кепка забеспокоился, после встречи с Меиром. Они хотят выведать, наши планы, в отношении Констанцы…, – закончив доклад, Питер забежал на кухню, перешедшую в ведение американских поваров. Послезавтра наступал День Благодарения. Союзники устраивали торжественный обед, где пела мисс Дитрих. Быстро сжевав кусок тыквенного пирога, налив кофе в термос, он позвонил на пост охраны. Герцог Экзетер приехал и работал с гостем, как они называли незнакомца. На долю Питера оставалась девушка.

Дверь заскрипела. Она, испуганно, подняла глаза:

– Она умылась, – понял Питер, – румянец появился. Она совсем молоденькая, едва за двадцать. Помни, что она может играть. Она словно Воронов, человек с двойным дном…, – поставив термос, разложив блокноты, Питер вынул золотой портсигар: «Вы позволите?». Он никогда не мог бы закурить без разрешения девушки, пусть и агента Лубянки. Она услышал дрожащий голос:

– Да, пожалуйста…, – майор Кроу щелкнул зажигалкой: «Может быть, вам удобнее говорить по-русски?». Он поморщился от своего акцента:

– Надо чаще практиковать язык. А как? Русские с подозрением относятся к тем, кто с ними заговаривает. И я здесь вообще неофициально…, – Лиза вспомнила:

– Стивен говорил, что у мистера Кроу отец русский. Он на первой войне погиб. Воронцов-Вельяминов…, – она выдохнула:

– Спасибо. Удобнее, конечно…, – Питер взялся за ручку:

– Несколько предварительных вопросов. Ваша фамилия, имя, дата рождения…, – он налил девушке кофе.

Лиза сглотнула:

– Князева, Елизавета Александровна. Я родилась в двадцать втором году, в Забайкалье…, – стряхнув пепел, майор Кроу начал писать.

Человек, называвший себя полковником Стивеном Кроу, отлично владел протезами.

Пальцы, обтянутые черной кожей, двигались. Он без труда держал чашку кофе и щелкал зажигалкой. Он размотал потрепанную, грязную чалму. На почти лысом черепе, с остатками каштановых волос, виднелись шрамы, от ожогов. Джон заметил щетину, покрывающую шрамы на щеках. Человек перехватил его взгляд:

– Я две недели не брился, негде было. В любом случае…, – он повел протезом, – после ранения, после операций, волосы стали плохо расти…, – Джон и сам все видел. Еще он видел шрам, на месте левого глаза. Правый глаз, мутной голубизны, находился не там, где положено:

– Ему много операций сделали…, – в простой, медной пепельнице, дымилась сигарета Джона, – видно, что восстанавливали нос, губы. Восстанавливали, как смогли, конечно. Уши они не трогали. То есть, у него нет ушей…, – тем не менее, слышал человек хорошо. Они начали разговор на русском языке. Джон пожалел:

– Практики у меня нет, а откуда ее взять? У него тоже акцент слышен…

Джон напомнил себе, что в Советском Союзе НКВД без труда нашел бы английского, или американского коммуниста:

– Вытащили из лагеря, предложили деньги. Жену подыскали, то есть придали ему куратора. Она молодая девушка, красивая. Кто откажется от подобного? – пластические операции могли быть частью большой игры, затеянной на Лубянке:

– Или его, действительно, ранили, на войне. Сотрудник НКВД, знающий английский язык. Акцент в русском он может изображать, ничего сложного…, – когда они перешли на английский, обнаружилось, что гость говорит довольно неловко. Он хмуро объяснил:

– В СССР я большей частью молчал. Сначала рот и горло были обожжены, а потом я мычал, заикался. Так было безопасней, с моим акцентом. И моя жена…, – он запнулся, – леди Кроу, не знает английского языка. Мы с ней по-русски говорили…

Голос человека был глухим, прерывистым:

– Джон, это я, Стивен. Я понимаю…, – он отвернул изуродованное лицо, – понимаю, что ты мне не веришь. Но я могу рассказать тебе всю мою жизнь, от рождения, до того времени, когда я в Россию полетел. Джон…, – он долго щелкал зажигалкой, – пожалуйста, поверь мне. Когда Густи бомбой убило, ты приехал с Черчиллем в госпиталь. Питер позвонил в Оксфорд. Ты привез профессора Флори, малышке стали колоть пенициллин, она оправилась. Джон…, – протез, немного трясся, – Джон, как моя дочь? Ей два с половиной годика сейчас. Расскажи мне о ней…, – герцог молчал.

– Если они арестовали Стивена, в Мурманске, они могли выбить из него все сведения, всю семейную историю, – сказал себе Джон:

– Он опишет обстановку в Банбери, и на Ганновер-сквер. Он расскажет о нашей барже, и о том, как мы в Итоне учились. Не верь ни одному его слову, не расслабляйся. Ты один раз расслабился, с Вороновым, и вот что вышло…

Они с Питером не успели перекинуться, хотя бы, парой слов:

– Питера готовили к проведению допросов, – вспомнил Джон, – хотя он армейский разведчик, у них своя специфика…, – со слов начальника охраны посольства выходило, что девушке едва за двадцать:

– С другой стороны, – Джон оглядел голую комнату, – у нее может иметься опыт работы в подполье, на оккупированной территории. Ее хорошо вышколили, без сомнения. Мы наших работников учили правильной тактике поведения, на допросах…, – Джон всегда, с тоской, думал о покойной Лауре:

– Надо было мне не бояться, и сделать ей предложение. Я младше, но всего лишь на два года. Я видел, у нее что-то в Японии случилось. Она пошла в Секретную Службу, чтобы забыть о своем горе. Сидела бы сейчас в деревне, возилась с детьми…, – Стивен тоже думал о Лауре:

– Она могла бы подтвердить, что я, это я…, – он понял, что краснеет:

– Она меня видела, то есть и Джон с Питером видели, детьми. Но Лаура видела больше…, – такое, во-первых, было недостойно джентльмена, а во-вторых, Стивен не знал, где сейчас кузина.

– Я вообще ничего не знаю, – понял он:

– Я два с половиной года ничего не слышал о семье. Людей могли убить, ранить. Лаура могла погибнуть, в подполье…, – ясно было, что кузен, пока ничего рассказывать не собирается.

Стивен, тем не менее, настоял на том, чтобы сообщить Джону все подробности жизни полковника Стивена Кроу. Он говорил об Испании, о перелетах через Атлантику, о сражениях в начале войны, о своих орденах и плене. Перейдя к побегу из замка Кольдиц, он объяснил, что увидел будущую жену в Дрезденской галерее, перед «Сикстинской мадонной». Стивен напомнил Джону, что обвенчался с Густи в Швейцарии. Стивен понимал, что он мог все рассказать после ареста, сотрудникам НКВД:

– Они настороже, – вздохнул полковник Кроу, – через три дня конференция начинается. Джон работает в Секретной Службе. Ему по должности положено быть недоверчивым. Но я его кузен, самый близкий человек, после пропажи Тони. У меня тоже никого не осталось, Констанца погибла. Только Густи и Лиза…, – Стивен не мог подумать, что больше никогда не увидит Лизу. Он привык к длинным, ласковым пальцам, к нежному голосу, рядом, к теплому дыханию, у своей щеки. Привалившись к его боку, Лиза клала ему голову на плечо. Она брала протез в узкую ладонь. Стивену казалось, что он чувствует ее рукопожатие: