Текст книги "Альтер эго"

От продажи картин в галерее Регнера Хансена я имела лишь небольшой процент – вырученных средств с натяжкой хватало на покупку необходимых для творчества материалов. Впоследствии я узнала, что этот нахальный тип неплохо нажился на моей наивности, простодушии и полной неосведомленности по части деловых отношений.

Учеба в колледже оставила после себя невзрачный диплом бакалавра экономики – науки, с которой у меня так и не сложилась дружба. Вскоре я устроилась на должность бухгалтера в небольшую строительную компанию. Постепенно вливаясь в рутину офисной жизни, продолжала свое ремесло в свободное время, преимущественно по ночам.

Зарплата оказалась достаточной для того, чтобы наконец переехать из общежития. Я сняла комнату – конечно, не шикарные апартаменты, но и этого с лихвой хватало для счастья. Мои соседки, одной из которых оказалась Сандра, с восхищением следили за работой, нетерпеливо дожидаясь, когда я закончу картину и представлю ее им – первым зрителям и критикам в одном лице.

Спустя год удача вновь оказалась на моей стороне, подарив знакомство с галеристом, который отошел от дел. Этот человек, посланный на мой путь не иначе как рукой самого Ангела Хранителя, предложил снять помещение целиком за весьма привлекательную сумму. Я, не раздумывая, согласилась, в тот же день радостно объявив о своем решении уже бывшему скупому меценату. Так у меня появилась собственная галерея, где я стала полноправной хозяйкой, если закрыть глаза на то, что формально помещение принадлежало не мне. Зато прибыль от продажи картин не приходилось ни с кем делить. Регнеру Хансену, несмотря ни на что, я была признательна за полученный опыт, за возможность обрести известность в творческих кругах, за ценные знакомства и веру в мой талант.

Дела пошли в гору. Я наконец смогла оставить работу в офисе и полностью посвятить себя искусству. Помимо написания картин, приходилось заниматься организационными и финансовыми вопросами. На этом этапе я возблагодарила судьбу за годы учебы в колледже и за опыт ведения бухгалтерии, полученный на скучной работе. Эти, чуждые мне ранее, аспекты предпринимательства, подобно инъекции, просочились в кровь, послужив противоядием от нищеты и безвестности. Знания помогли не развалить едва зародившееся дело.

Я даже не успела заметить ключевой момент перехода, когда мой промысел вышел за рамки эгоцентризма. Получив необходимую дозу признания и почувствовав надежность финансовой опоры, я решила, что пришла пора попробовать себя в роли наставника. Мне хотелось протянуть руку помощи юным дарованиям, не имевшим ни связей в творческих кругах, ни денег на то, чтобы разрекламировать свое имя, ни дерзости и упрямства, способных смести любые преграды. Когда-то я сама была на их месте. И познала неутешительную закономерность – таланта не всегда достаточно, чтобы пробиться.

Вскоре один из залов я выделила под временные экспозиции. Но все же бескорыстные деяния не означали полного альтруизма. Так, помимо начинающих художников, я выставляла и знаменитых творцов, арендуя картины у частных коллекционеров. Имена прославленных живописцев привлекали в галерею новых посетителей. Популярность заведения росла день ото дня.

Еще через год я обзавелась собственным жильем. Это была небольшая квартирушка в историческом трехэтажном здании почти в самом сердце города. Едва приехав на просмотр, я воспылала любовью к уютному пространству, которое обещало стать долгожданным пристанищем мятежной души.

Тогда же появился и Бьорн…

Эта поистине судьбоносная встреча положила конец едва устоявшемуся затишью – непродолжительному периоду, когда раны от былых потерь зарубцевались, а новые впечатления заставляли время от времени чувствовать себя беспечной, уверенной в завтрашнем дне и почти счастливой.

Бьорн – основатель благотворительного фонда – над его образом сиял нимб благородства и порядочности. Знакомство стало абсолютно случайным, а шансы на повторную встречу казались призрачными. Но жизнь – самая непредсказуемая из игр, порой она запутывает сюжет совершенно фантастически.

Умей я обращать внимание на знаки, посланные судьбой, я бы разглядела, что, кажется, весь мир был против нашей встречи. Тот день не заладился с самого утра. Если бы я остановилась на миг и прислушалась к голосу Вселенной, я не оказалась бы на злосчастной презентации в Музыкальном театре, где нас представили друг другу общие знакомые, и наши пути, возможно, никогда не пересеклись бы… Если бы! Если бы! Если бы! Увы, моя интуиция скверно справлялась с ролью лакмусовой бумажки для выявления нежелательных взаимодействий.

Я влюбилась в него мгновенно, словно по щелчку пальцев. Несмотря на то, что на момент встречи мой возраст почти равнялся четверти века, опыта серьезных отношений у меня все еще не было. Флирт и редкие ни к чему не обязывающие интрижки свежим ветром проносились сквозь мою жизнь. Но не любовь. Я верно хранила клятву – никогда не позволять себе испытать это чувство. Мне хотелось, чтобы доставшийся от матери изумрудный цвет глаз с россыпью карих островков, был единственным наследием. Ее привязанность к отцу оказалась безумной. Впоследствии именно это нездоровое обожание и убило ее. Я боялась повторить горькую участь. Потому и обрывала на корню зачатки любых отношений. Но устоять перед чарами Бьорна не смогла. Розовые очки срослись с радужной оболочкой, постепенно став частью организма. Первая любовь – чувство, которое на всю последующую жизнь отпечатывается в сердце. Увы, в моем случае шрам остался не только метафорический.

– Осторожно! – воскликнула я, испугавшись, что Бьорн оступится, идя по узкому бордюру вдоль загруженного шоссе, и упадет прямо под колеса одного из проносящихся мимо автомобилей… Лучше бы так оно и было!

Машинально, не осознавая, что покорно шагаю в раскрытый капкан, я потянула его за руку. В считаные мгновения молодой человек с растрепавшимися на ветру русыми волосами и соблазнительным прищуром оказался в безопасности от скоростной магистрали. Его руки обвили мое тело. В зрачках отражалась Луна – идеальный круг, который можно увидеть всего двенадцать раз в году. Огни вечернего города расплылись перед глазами и весь мир сжался до одной микроскопической точки, в эпицентре которой оказались лишь мы. Я почувствовала тепло его губ и робко подалась навстречу. Сердце стучало в груди подобно колоколу, что отбивает ликующий перезвон в праздничный воскресный день. Тогда я и не догадывалась, что подписываю себе смертный приговор.

Он был мастером очаровывать. Словно с красным дипломом окончил курс покорения сердец. Обходительные манеры, подчеркнутая галантность, какая уже давно перевелась в мужчинах, благородство, граничащее с рыцарской доблестью. Конечно, мне следовало догадаться, что за всем этим стоит корыстный интерес, а вовсе не возвышенное чувство. Но я была безнадежно неопытна в отношениях с противоположным полом. Его неподдельная увлеченность живописью, трогательная забота, красивые обещания, букеты цветов, присланные в галерею с любовными признаниями в записках – романтические жесты восхищали, не давая шанса проявиться сомнениям. Пока он самозабвенно цитировал Гёте, Чосера и Уильяма Блейка, с пылкой страстью лаская взглядом, во мне крепчала вера в наше общее будущее. Чувства заглушили голос разума, бдительность полетела в преисподнюю, давняя клятва забылась.

Заботы, связанные с галереей, я переложила на плечи помощников, которые, как и следовало ожидать, работали далеко не с тем же рвением, что было присуще мне самой. На выручку пришла Ракель – новая сотрудница. Мы познакомились на открытии очередной экспозиции. Обменялись контактами. Договорились встретиться вновь. Оказалось, мы неправдоподобно похожи, причем в самых разных аспектах жизни: сиротская юность, пристрастие к французской литературе девятнадцатого века с ее характерным символизмом и романтизмом, офидиофобия[14]14
  Боязнь змей.


[Закрыть], даже аллергия на арахис. Девушка с непростой судьбой отчаянно нуждалась в поддержке и участии. Сочувствие к родственной душе сделало свое дело. Я, не задумываясь, протянула руку помощи. Уже спустя неделю Ракель стала моим официальным компаньоном. Умная, рассудительная, креативная. И как я справлялась без нее раньше?!

Ракель быстро влилась в коллектив и освоилась в работе. Вскоре ей удалось договориться с одним из столичных коллекционеров о передаче галерее на время экспозиции пяти полотен Эмануэля Ларсена – знаменитого датского мариниста. Подготовка к выставке «Глубины непознанного», которую я планировала приурочить ко Дню Балтийского моря двадцать второго марта, шла полным ходом. Ракель безупречно справлялась с организацией, в то время как я витала в облаках, наслаждаясь радостями запретной доселе любви.

Состояние эйфории отразилось благотворно лишь на живописи. Картины стали более экспрессивными, их озарила искра нового чувства. Вдохновение не покидало меня. Я с воодушевлением творила, не замечая смены дня и ночи, и по первому же зову бросала все, чтобы вновь окунуться в объятия Бьорна. Увлечение в мгновение ока трансформировалось в одержимость. Мир окутала пелена, сквозь которую не проникал свет.

Я чувствовала, что генетическое проклятие, оставленное матерью в наследство, поглощает меня, как паук опутывает пойманную жертву в прочный кокон, сотканный из невесомых нитей, которые невозможно разорвать, дабы выбраться на волю. Однажды утром, подойдя к зеркалу, я увидела в отражении ее лицо. Она была опечалена и сочувственно покачивала головой. Голыми руками я вдребезги разбила злосчастное стекло. Вместо облегчения, порыв отчаяния привел лишь к незапланированному визиту в больницу. Травматолог – серьезный мужчина с испытующим взглядом, струящимся сквозь линзы очков – молча накладывал швы и смотрел на меня так, словно уже тогда знал, что скоро вновь будет залатывать порезы на моей руке.

Атмосфера вокруг накалялась, напитывалась энергией, и глубоко в подсознании мигал сигнал SOS, предупреждая о том, что взрыв неизбежен. Вопрос заключался лишь в том, как скоро. Неопределенность давалась болезненно, и длилось ожидание развязки, казалось, целую вечность. Я знала, что у Бьорна есть другая. Когда твое перестает принадлежать тебе, интуиция с мощностью спутниковой антенны улавливает сигнал. Для этого не требуется чистосердечное признание.

Предательство всегда причиняет боль. А двойное предательство многократно усиливает эффект. Однажды я застала Бьорна с Ракель прямо в своем кабинете в галерее. Рабочий стол, жалобно поскрипывая, едва выдерживал натиск плотских утех, что внезапно обрушились на него… «Или не внезапно? Как давно он терпит фривольное обращение?»

Стоя за приоткрытой дверью, я слышала их отрывистый разговор – эти никчемные фразы, что они бросали друг другу между поцелуями, но в тот момент не придала значения словам. Все мысли и чувства сконцентрировались лишь на их физической близости.

– Ты точно все продумала? – спросил он, с трудом оторвавшись от ее губ.

– Не волнуйся ты так, она давно уже не в курсе дел, – томно отвечала Ракель. – Когда все раскроется, если это вообще произойдет, мы будем уже слишком далеко.

Я молилась о том, чтобы остаться незамеченной. Самым страшным в тот момент представлялось то, что эти двое могут увидеть мои слезы, отчаяние, боль в глазах. Пусть лучше думают, что я ни о чем не догадываюсь…

Наши отношения с Бьорном с самого дня знакомства были подобны смертельному трюку, выполненному без страховки. И вот неизбежное падение состоялось. Он предал меня, бросил. Как бросила мать, на полном ходу вывернув руль в пропасть. Как бросила тетя Ханне, с радостью выпроводив из своего дома и из своей жизни. Как бросили школьные друзья, когда со мной перестало быть весело. Время наспех залечило раны от прежних потерь, но терапия дала непродолжительный эффект. Ситуация с Бьорном стала катализатором рецидива. Шрамы на сердце разошлись, ноющая боль вернулась с удвоенной силой.

На автопилоте я добралась домой, где торфяной запах виски тотчас наполнил комнату. Его любимый напиток. Он, с наслаждением смакуя процесс, пил его из бокала гленкерн, в то время как я довольствовалась некрепким коктейлем с кока-колой. Теперь же я прямо из горла заглатывала обжигающую жидкость, которая нещадно саднила нутро. Превозмогая рвотный рефлекс, делала глоток за глотком, опрометчиво опорожняя бутылку. Послав сигнальным звонком спазм в груди, организм пытался предупредить, что пора остановиться. Но я не прислушивалась к знакам. Мне было все равно.

Этот узаконенный наркотик лишь на краткий миг способен притупить печаль. Делая решающий глоток, мы подписываем договор, в котором четко обозначены условия: позже боль вернется, да еще и с процентами, а забытье продлится жалкое мгновение. Но в тот момент беспамятство, хоть и недолговечное, представлялось единственным спасением.

Ранним утром, не дожидаясь появления рассветных лучей, меня разбудил звонок из страховой компании. Бодрый и дежурно вежливый женский голос сообщил, что минувшей ночью в галерее случился пожар. Казалось, я все еще сплю, блуждая в лабиринтах хмельного сна, и произошедшее – лишь плод фантазии под действием выпитого спиртного. Но пробуждения не происходило. То была жуткая реальность.

Помещение выгорело дотла. Полотна Ларсена оказались украдены, с тонким расчетом на то, что их сочтут сгоревшими. Полицейским с ходу удалось распознать недальновидный замысел – пожар был отвлекающим маневром, чтобы скрыть улики и направить разбирательство по ложному следу.

Детектив, который с пристрастием выуживал из меня подробности работы и личной жизни, недвусмысленно дал понять, что я остаюсь главной подозреваемой. У меня напрочь отсутствовало алиби на момент возгорания. А информация о подслушанном накануне разговоре Бьорна с Ракель нуждалась в тщательной проверке. Мой рассказ был всего лишь невразумительным лепетом, не подкрепленным доказательствами. Запись с камеры видеонаблюдения за тот злополучный день оказалась удалена. Это настораживало, но, к сожалению, только укрепляло подозрения в моей причастности. Дома провели спешный обыск, перевернув вверх дном сакральное личное пространство. Разумеется, никаких улик не нашлось.

Мои работы и картины начинающих художников, участвующие в выставке, забрало с собой пламя. Немногочисленные уцелевшие экспонаты, едко пахнущие дымом, вечером того же дня доставили мне прямо домой. Глядя на них, я воспоминала недавно обретенное счастье. Оно тоже сгорело минувшей ночью. Огонь не пощадил ничего: ни материального, ни духовного.

Словно кадры из драматического кино, отрывки прежней жизни мелькали перед глазами, пока грузчики небрежно заносили на этаж громоздкие рамы. Закончив работу, они захлопнули за собой дверь, оставив меня наедине с гнетущими мыслями. Одиночество наполняло пространство вокруг, вытесняя кислород. Я физически ощущала, что задыхаюсь. Был ли виной тому едкий запах гари, еще не выветрившийся из холстов после пожара, или же боль от пережитого предательства и краха выстраданной стабильности? Наверное, все в совокупности.

Телефон разрывался. Наперебой звонили авторы сгоревших картин, посредники владельца полотен Ларсена, хозяин галереи, журналисты, жаждущие опубликовать сенсационное интервью, многочисленные адвокаты: одни, желавшие представлять мои интересы, иные, обещавшие засудить и отправить за решетку. Поначалу я отвечала, рассыпаясь в извинениях и клятвах все исправить, пока не почувствовала, что дух окончательно сломлен.

Злость на Бьорна и Ракель затерялась где-то в разрушительном хаосе самобичевания. В первую очередь я винила и ненавидела себя. За неосмотрительность, за слабость. За то, что поверила, будто такую, как я и впрямь можно полюбить. За то, что не сдержала клятву.

Из распахнутого настежь окна в комнату ворвался промозглый влажный ветер. Он по-хозяйски заглянул во все углы, вытесняя удушливый смрад, оставшийся от сгоревшей заживо жизни. Темнело. В мрачном пейзаже из всех возможных красок преобладали серые, безликие тона. Мир вмиг превратился в черно-белый.

В тот момент, пожалуй, впервые за все прошедшие годы, я ощутила острую потребность в утешении и простом человеческом участии. Любящие люди – как лепестки, защищающие хрупкую сердцевину. Без них цветок мгновенно погибает.

Недолго думая, я позвонила Сандре. Несмотря на то, что нас связывало, по сути, лишь вынужденное соседство в прошлом и эпизодически совместное времяпровождение в настоящем, мы стали на удивление близки. Возможно, основной причиной интереса были приглашения на культурные мероприятия, коими я щедро одаривала подругу…

– Дорогая, я сейчас на беговой дорожке, сгоняю лишние килограммы. – В ответ на приветствие она кокетливо рассмеялась, даже не заметив горечи в моей интонации. Я нажала отбой. На фоне всего произошедшего такая незначительная деталь окончательно выбила почву из-под ног.

Следующим я набрала номер тети Ханне. Неосознанный акт ментального мазохизма. Мы не общались уже много лет – нам было нечего обсуждать. Знаю, о чем она думала – что всем было бы лучше, если бы я и вовсе не родилась. Раньше я подвергала сомнениям эту теорию, но в тот роковой день почувствовала ее абсолютную правоту. Я всем принесла лишь страдания, не сделав счастливым никого, даже саму себя.

Позвонив тете, я узнала, что полгода назад ее не стало. Мне ответил чужой голос, сухо сообщив о случившемся. Известие резануло по самому сердцу. Обстоятельства, казалось, не желали сдавать позиции, пока не добьют окончательно. Трудности делают нас сильнее, испытания закаляют дух, но бывает так, что доза страданий превышает допустимую норму, и тогда иммунитет перестает справляться.

«Все из-за тебя, – в голове звучали беспощадные слова тетушки Ханне, которые так и не забылись спустя годы. – Если бы не ты, он был бы жив!»

Я вспомнила сожженные на мангале детские рисунки, которые дарила ей с любовью, надеясь на благосклонность. В случившемся в галерее пожаре я увидела предзнаменование – моя чертова живопись, так же, как и чертова жизнь, не имеет права на существование.

Ощущение обреченности и безмерного одиночества, как промозглый ветер, сквозило из всех щелей, ожесточая душу. Человек может утонуть, будучи окруженным сотней спасательных кругов, если сам не возьмется за один из них. Я охотно была готова принять руку помощи, но ее оказалось некому протянуть в момент моей борьбы за жизнь.

Тогда я почувствовала, что ненавижу этот мир, который выкачал из меня энергию до последней капли и выбросил на свалку, как отработанный материал. Выдохлась. Закончилась. Хотелось унять боль, что разъедала сердце. Только тишины и спокойствия. Забытья. Вечного. Лишь один вдох отделяет «сейчас» от «после». Порой это последний вдох.

Воспоминания давались нелегко. Минуло без малого полтора года… Уже или всего? Этого срока было явно недостаточно, чтобы залатать душевные раны.

Тело било мелкой дрожью. Я будто вернулась в тот роковой день. Дэйв сжал меня в объятьях, давая почувствовать те самые метафорические «лепестки, защищающие хрупкую сердцевину».

– Меня спасло то, что вода перелилась через ободок ванны на пол. Старое здание, хлипкие перекрытия – соседи были дома и еще не спали, так что вовремя заметили протечку.

Нежно, едва касаясь кожи, Дэйв поцеловал мою руку, в том месте, где поверх постыдных шрамов была набита татуировка – сувенир из Таиланда.

– Свет в конце тоннеля, жизнь, проносящаяся перед глазами… Все это чушь! Выдумки безнадежных романтиков. Там нет ничего. – Я с грустью усмехнулась. – Просто пустота…

– Ее-то мы все и боимся.

– Гораздо страшней то, что до. А после… После уже ничто не причинит боль. Но, знаешь, что странно, я не помню, как это произошло: как приняла фатальное решение, как вынесла себе вердикт, как огласила приговор. Не знаю, благословение ли – мое забвение – или же проклятие. Наверное, просто факт, без всех этих высокопарных трактовок. Последнее, что осталось в памяти о том дне – виски. Злосчастный напиток! Опьянение не прошло еще с минувшего вечера, я добавила новую порцию, а потом… Все как в тумане.

– Память избирательна. Так мы защищаем себя от травмирующих воспоминаний…

– Дэйв! Стоп! – Я резко оборвала его нравоучительный монолог. – Ты начинаешь говорить точно так же, как все те специалисты, с которыми я прошла нескончаемое количество сеансов. Я наизусть знаю все ваши профессиональные доводы. Обойдись без увещеваний, прошу! Я в этом больше не нуждаюсь, тем более от тебя.

– Прости. – Он понимающе кивнул. – Катрин, я благодарен за нашу встречу! Богу, судьбе, воле случая – не знаю, кого нужно благодарить. И обещаю тебе, что боли больше не будет. – Он осекся на полуслове, будто вспомнил о чем-то, что могло перечеркнуть суть сказанного.

– Обрывки воспоминаний преследуют меня в ночных кошмарах, – продолжила я, не обращая внимания на его слова. Обещания казались красиво сложенной сказкой, которая никогда не станет явью. – Как пазл, в котором не хватает большинства деталей. И я не уверена, что мне хотелось бы отыскать недостающие фрагменты.

– Время стирает даже самые страшные образы. Ты справишься, Катрин! Мы! Мы справимся! Я с тобой! Сегодня хорошо спалось?

– Да, – застенчиво отозвалась я. – Спала сном младенца.

– Обещаю такие сны каждую ночь, – прошептал он, целуя меня в висок.

– С каких пор появилось это «мы»? – Я запоздало осмыслила суть сказанного им ранее.

– Ну… – Он многозначительно вздернул бровь.

– То, что произошло между нами, ни к чему тебя не обязывает.

– Я и не говорю об обязательствах. Лишь об искренних намерениях. Я тебя больше не оставлю. Можешь считать это угрозой.

– Ты ничего мне не должен и, поверь, меня это не погубит! Ты как будто боишься стать причиной рецидива.

– Глупости, – отмахнулся он.

– Дэйв, я… – Мне понадобилось время, чтобы собрать волю в кулак. – Я не та, кто тебе нужен. Это клеймо на всю жизнь – на моем теле и в моей душе, от него не избавиться.

– Навсегда выброси эти мысли из головы, слышишь?! – горячо воскликнул он и крепко обнял меня. Я почувствовала себя единым целым с ним, частью сообщенного организма.

– Все эти годы я презирала мать за слабость. Каждый день клялась, что не повторю ее судьбу. Но, как видишь, именно это и сделала. Родовое проклятие, не иначе! Не нахожу других объяснений. Генетическая аномалия, наследственная болезнь, уносящая жизни. Я слишком небезупречна.

– Кто сказал, что я ищу безупречность?! Не бывает людей с идеальным прошлым! А если бы и были – они оказались бы самыми скучными и непривлекательными представителями человечества! Они были бы неживыми. По-твоему, симпатию могут вызывать только безупречные, как ты выражаешься, люди? А если в истории есть изъяны, шероховатости, то что же, получается, такой человек заслуживает лишь одиночества?

– Нет, конечно, нет, – растерянно проговорила я. Настроение Дэйва переменилось в момент. Расстановка ролей – кто кого утешает – начала вызывать сомнения. – Я только к себе так требовательна.

– Прости, я что-то слишком эмоционален. – Он зажмурился и тряхнул головой, словно прогоняя наваждение. – Не нужно самоуничижений, Катрин! Ты этого не заслуживаешь. – Теперь он вновь говорил уверенно и решительно – не поверить было трудно. – Прошлое есть у всех. Сложно найти человека, у которого оно было бы абсолютно чистым и незапятнанным.

– Да, но пятна на моем прошлом превосходят все мыслимые масштабы!

– Катрин, ты все переворачиваешь с ног на голову. То, что сделала ты – не преступление. Преступление – то, что сотворили против тебя. Не меняй местами роли!

– Преступление против себя – тоже преступление.

– Да, но это…

Я оборвала его на полуслове, с горечью отметив про себя, что расстояние до Луны, которое я пыталась преодолеть пешком, хоть и сократилось, но все еще оставалось колоссальным:

– Это все фикция, самообман – что якобы мне помогла жизнь в монастыре или мифическое влияние Кайласа, или бесконечные перемещения по земному шару в попытках скрыться от собственной тени. Да, прогресс есть, но он так мал! Я грежу о несбывшихся вероятностях, пропуская мимо реальность.

– Послушай, ты осознаешь ошибки, и это колоссальный шаг вперед! Самый трудоемкий этап психотерапии – заставить пациента понять, в чем он заблуждается. У тебя уже есть это преимущество. Я с тобой, только протяни руку навстречу!

– Я не твой пациент, Дэйв.

– Да, ты не пациент! Ты девушка, которая дорога мне!

– С каких вдруг пор? – пробормотала я, насильственно не позволяя себе воспринять его слова всерьез.

– Если хочешь знать, то не с этой ночи, а гораздо раньше.

– Жизнь показывает, что я приношу окружающим лишь горе.

– Ничего она не показывает кроме того, что есть вещи, на которые человек не в силах повлиять!

– Думаю, твоего энтузиазма хватит ненадолго.

– Ну, это мы еще посмотрим. Держу пари, что в битве с твоей самокритичностью победа окажется за мной. – Он ободряюще кивнул, словно в подтверждение сказанного. – Что, кстати, стало с теми двумя подонками?

– Когда я пришла в себя в реанимации, все было уже кончено. За эти несколько дней полицейским удалось раздобыть копию архива записей с камеры видеонаблюдения через базу данных охранной компании. Мои показания подтвердились. Откровенно говоря, где-то в глубине души я надеялась, что ошиблась и неправильно истолковала услышанное. Мне не хотелось верить, что помимо предательства эти два некогда близких мне человека пошли еще и на преступление. Но все оказалось правдой…

– С подобным и впрямь непросто смириться. Я понимаю, что после всего случившегося ты боишься довериться вновь, но…

– Точно! Боюсь и не вижу причин рисковать.

– Какой тогда будет жизнь, если сторониться ее лучших проявлений?!

– Безопасной?

– Бессмысленной!

– Легко тебе рассуждать!

– Вовсе нет… – он глубоко вздохнул и отвел взгляд в сторону.

– Расскажешь? – аккуратно осведомилась я, тотчас распрощавшись с язвительным тоном.

– Да не о чем рассказывать. – В его голосе засквозило беспокойство. – Лучше ты продолжай.

– В общем, Бьорна и Ракель сдал перекупщик, которому они пытались продать украденные картины. А дальше все как в кино: на сделку под видом покупателя явился полицейский в штатском, и группа захвата задержала воришек с поличным. Отпираться было бессмысленно. Оба сознались в поджоге и краже. Выяснилось, что их личности – чистой воды фальшивка. «Благотворительный фонд» Бьорна был всего лишь прикрытием для отмывания денег. А Ракель сфабриковала свою историю, черпая нужную информацию от сообщника. Она знала обо мне все, спланировав заранее и само знакомство, и ответы на вопросы. Даже имя оказалось вымышленным! Мошенница с поддельным паспортом, два года скрывавшаяся от закона… И как я могла поверить в их россказни?!

– Такие ублюдки умеют обвести вокруг пальца. Это настоящий талант… За неимением иных.

– В итоге с меня сняли все обвинения. Но формальные извинения «за причиненные неудобства» ровным счетом ничего не решили. Полностью обелить незаслуженно запятнанную репутацию так и не удалось. Полгода ушло на психологическую реабилитацию. За это время завершился и судебный процесс. Ракель и Борн получили максимальный срок по совокупности статей. Полотна Ларсена были возвращены законному владельцу, страховка покрыла ремонтные работы в галерее и возмещение ущерба художникам, чьи картины сгорели во время пожара, я получила весьма щедрую материальную компенсацию. Собственно, на эти деньги и отправилась в путешествие. Искать себя заново после того, как жизнь рассыпалась, как карточный домик. Такой своеобразный хеппи-энд.

– Символично, – с грустью в голосе усмехнулся Дэйв.

– Эффект бумеранга.

– Пока они будут прозябать в тюрьме, мы начнем жизнь с чистого листа. Отстроим все заново. Как тебе план?

– Заманчиво, но нереалистично.

– Почему же? Все в наших руках. – От меня вновь не ускользнуло нечто, тенью промелькнувшее в его глазах, несмотря на убедительность тона. Неуверенность в поспешно высказанном? Груз собственного прошлого?

– О боже, Дэйв! К чему все эти высокопарные обещания?! Мы не знаем, что произойдет в следующую минуту, не говоря уж о длительной перспективе. Чувства переменчивы. Ты просил рассказать – я рассказала, только и всего. Это не мольба о помощи, не призыв защитить. Меньше всего я хочу показаться навязчивой!

– Из нас двоих навязчивый только я, – добродушно смеясь, парировал он и оборвал разговор поцелуем.

Солнечный шар поднимался все выше и выше, занимая законную позицию, вновь вступая в права. Утро плавно перетекло в полдень, но показания циферблата не могли заставить нас разомкнуть объятия. Мы словно боялись, что, отпустив друг друга, навсегда потеряем возможность обрести вновь.

Упрямство неуклонно сдавало позиции, недоверчивость засыпала прямо на сторожевом посту, а чувства, оставшись без охраны, пустились во все тяжкие. Целуя его, я рождалась заново, как росток первоцвета по весне, что прорывается сквозь обледеневшую землю. Утопая в нежности прикосновений, растворялась кристалликом соли в теплой воде. Держа за руку, я последовала за ним с закрытыми глазами, сделала шаг вперед, осознавая, что пути назад не будет. Уже тогда я поняла, как сильно люблю его, ощутила всю необъятную глубину этого чувства – прекрасного и какого-то неземного…

* * *

Три месяца, проведенные вместе, промчались подобно ураганному ветру, сметая все на своем пути: мои страхи и мнительность, ночные кошмары и воспоминания о былом. Именно тогда – в день, когда я доверилась Дэйву, обнажив шрамы и душу – я начала двигаться маленькими шажками в сторону осмысления слов Лины: «прошлое не имеет значения – важно лишь настоящее, то, к чему привел путь, пускай и тернистый». Во мне открывалось второе дыхание, я больше не боялась обнажить истинное лицо, не старалась казаться лучше, чем есть, не стеснялась изъянов: ни на теле, ни в душе. Теперь я просто жила, делая каждый вдох, как великую радость, не торопя время вперед, но наслаждаясь моментом.

Мысль о том, что, возможно, когда-то наши пути разойдутся, не пугала меня. Я знала, что это не станет поводом для очередной попытки «обрести покой». Но не потому, что чувства мои были не сильны, напротив – одной только памяти мне хватило бы, чтобы жить отныне в согласии с собой и внешним миром, лелея кадры прошлого, как хрупкий экзотический цветок, чудом распустившийся посреди холодной зимы. Так мне казалось на тот момент. Окрыленные эйфорией, когда небо над головой не затянуто тучами скорби, мы решительны в помыслах и дерзко бросаем на ветер невыполнимые обещания.

Однако при всей доверительной близости наших отношений, я знала о прошлом Дэйва лишь поверхностно. Сын интеллигентной школьной учительницы и успешного инженера-проектировщика. Ребенок рос, не зная лишений, и имел все, что только мог пожелать. Способный, но легкомысленный. Озорной мальчишка, беспечный подросток с нахальными, дерзкими повадками – он не старался сгладить углы и представить себя в выгодном свете. Говоря о детстве и юности, Дэйв был предельно честен. Искренность сквозила ведущим инструментом в оркестре интонаций его голоса.