Текст книги "Кипиай"

Красная баня

В воздухе кружились микроскопические пылинки. Похожие на маленьких птичек, они носились плотными стаями в лучах света. Тёмно-красного, почти кровавого света. Был лишь этот жуткий, пугающий свет, и пылинки, и я, но не моё тело, а именно «я» – сознание, повисшее в воздухе, как одна из этих пылинок. Ни верха, ни низа, ни системы координат и ни звука: абсолютная тишина. А потом я услышал два слова, прозвучавшие, кажется, где-то внутри меня, чем бы я ни был: «Красная баня».

И снова наступила тишина, и только кружились пылинки в воздухе, как встревоженная стая, и красный свет падал отовсюду и ниоткуда, а потом я почувствовал своё тело, пришла боль. Сотни тысяч игл впились в меня, и я вдруг ощутил движение собственной крови, мышцы напряглись в спазме, судорога схватила меня и выгнула дугой, и я понял, что я есть. Я заскрипел зубами, застонал и услышал этот звук в себе и со стороны, и снова прозвучали два слова из тёмно-красной темноты, заполненной танцующими в свете пылинками: «Красная баня». Тихий и глубокий голос заполнил всё вокруг, и вдруг свет померк – я потерял сознание от неимоверной боли, выкручивавшей меня, сжигавшей изнутри и снаружи.

Я был не один. Рядом со мной стоял старик. На голове у него были длинные белые волосы, завязанные сзади в хвост, одет он был в просторную холщовую рубашку-вышиванку, сквозь широкий ворот которой было видно его костлявую грудь. Слева на рубашке была вышита красными нитками маленькая витиеватая буква «Д». Лицо старика было почти целиком скрыто за белоснежной бородой. Острые скулы, торчащие над бородой, и белая, будто обесцвеченная кожа делали его похожим на мумию, высушенную солнцем и песком. Старик стоял с закрытыми глазами возле меня и молчал.

Внезапно я понял, что ничего не чувствую. После той неимоверной боли, разорвавшей меня только что на части, полное бесчувствие стало блаженством. Старик открыл глаза и не моргая уставился на меня. Он был слеп – оба зрачка были абсолютно белыми. Он протянул руку и положил мне на лоб. Она была ледяной. А потом он убрал кисть, развернулся и куда-то пропал.

Послышались глухие удары, словно швыряли что-то тяжёлое. Комната, где я обнаружил себя, была маленькая и странная – крошечное деревянное помещение без окон, вдоль стен которого были расположены скамьи, на одной из которых я и лежал. «Парилка», – пришло мне в голову. Да, больше всего это было похоже на обычную деревенскую русскую баню, с одним-единственным отличием: было совершенно непонятно, откуда исходил красный свет, казалось, что он просто сам по себе висит в воздухе. Я попытался подняться, но руки и ноги меня не слушались. Единственное, на что меня хватало, – это вертеть головой направо и налево. Мне не было ни тепло, ни холодно – никак. Но, главное, я больше не ощущал той боли, что поразила меня в первые секунды пробуждения.

Шум снаружи прекратился. Хлопнула дверца за моей спиной – значит, выход был сзади, и вот появился он, а в руках у него были два сухих веника. Он встал прямо возле меня и начал обмахивать ими меня, и я ощутил нахлынувший жар, который накатывал волнами, словно прибой на песчаный пляж. Старик двигался умело, поворачивал веники под разными углами так, что горячий воздух обдувал меня со всех сторон.

Его слепые глаза смотрели теперь куда-то в стену надо мной, ресницы не смыкались, и от этого было жутко. Размахивая руками, он раскачивался всем телом из стороны в сторону.

Я закрыл глаза. Сил не хватало даже на короткие ленивые мысли, жизнь во мне тяжело ворочалась, как мешок с мукой, каждое движение вызывало явное противодействие. Я сдался и просто уставился в чёрную точку внутри себя. Этой чёрной точкой и был я, крошечный и почти мёртвый, без цветов и оттенков; всё, что осталось, – лишь чёрный цвет этой крохотной песчинки внутри моего сознания.

Старик перестал обдувать меня вениками, зашумел чем-то рядом со мной на полу, а затем я услышал лязг металлического засова, и вдруг на меня пахнýло жаром, а затем раздался громкий плеск воды и яростное шипение, снова плеск и снова шипение и так несколько раз – старик поддавал. Воздух облепил меня со всех сторон, стал обжигающе-горячим, я почувствовал, как начал потеть, с меня полилась вода, а в воздухе возник какой-то новый, незнакомый мне аромат.

Старик снова вернулся ко мне со своими вениками, но, разогнав раскалённый смерч над моим телом, затем с шумом бросил оба веника на пол и взялся за меня. У него оказались на удивление сильные и цепкие руки – он одним движением перевернул меня на живот, словно тряпичную куклу, просто перебросил с одной стороны на другую. Затем осторожно уложил мою голову набок и снова начал работать надо мной. Горячий и влажный воздух окутывал меня, накатывал волнами, оставляя на коже капельки пота. В воздухе висел плотный запах, такой мощный и дурманящий, что у меня начала кружиться голова. Кажется, раньше я называл это «словить вертолёт» – но такое бывало со мной обычно только с сильного перепоя. Мир вокруг меня стал вращаться, и сознание вслед за ним, но только в другую, противоположную сторону, и я сразу перестал понимать, где верх, а где низ, да и были ли они тут.

Старик несколько раз провёл по мне веником, а затем с размаху ударил. Он начал охаживать меня по всей спине, двигаясь сверху вниз и обратно, затем перешёл к ногам, крепко взял их и согнул в коленях и начал шлёпать меня по голеням, икрам и пяткам. Время от времени он крутил веники над головой, а затем прижимал их плотно к моим ногам, и я чувствовал, как раскалённые ветки дерева передают жар мне. Я уже утопал в поту, с лица текло не переставая, сердце колотилось как безумное, я слышал его глухие удары и вновь ощущал, как по моему телу несётся кровь, но только теперь она не несла с собой боль, руки и ноги начинали наливаться – не силой, но жизнью, а чёрная точка в моей груди всё росла и становилась всё шире и ярче, и я оживал.

Внезапно старик бросил веники на скамью рядом со мной и схватил меня на руки, легко, словно я ничего не весил. Я хотел что-то сказать, но мои губы меня ещё не слушались, я попытался оттолкнуть его, но руки, хоть я их и начал ощущать, пока не работали. А старик уже донёс меня до двери, ударом ноги распахнул её и шагнул наружу, а там был снег, только снег и ночь, бесконечная ночь, и звёзды над головой, и деревья вокруг, и маленькая блестящая лунка среди снега. К этой лунке он подошёл, и я понял, что под нами – озеро, а эта блестящая лунка – прорубь и там вода. Он наклонился над ней и швырнул меня.

И снова тысячи игл впились в меня со всех сторон, и я закричал, погрузившись с головой, и вместо крика у меня изо рта вырвались пузыри, я вдохнул густую воду полной грудью и стал молотить руками и ногами во все стороны, они наконец-то начали шевелиться, хотя какой в них был теперь прок – в воде не за что было ухватиться. И только чёрно-синяя тьма была со всех сторон и густая от мороза, обжигающая вода, и она же возникла внутри меня, в лёгких, разрывая кашлем грудь… но вдруг что-то схватило меня крепко за волосы и дёрнуло вверх, и я, почти не почувствовав боли, настолько было холодно, взмыл над прорубью и увидел, что вишу в одной руке у старика, который держит меня за волосы и смотрит на меня своими слепыми, белёсыми глазами, а от меня во все стороны валит облаками пар, а от него – ни облачка, словно он и есть этот холод и зима, часть их и целое. Он подхватил меня двумя руками, и я снова почувствовал, насколько он ледяной, а он уже шёл обратно в парилку. Там он бросил меня на скамью и начал лить воду на камни, прямо в открытую пасть печи. Пар обдавал его, но он даже не пытался увернуться, словно не ощущал ничего – ни боли, ни жара, ни холода – ничего.

Я лежал на скамье лицом вниз, а он разгонял волны влажного жара и продолжал бить меня вениками по спине. Я погрузился в транс – не сон, не явь, и где-то между этими двумя состояниями был я. Лежал в парилке и горел, потел, тяжело дышал, стонал, – а старик, как машина, не знающая усталости, работал надо мной. И я смотрел в его беспощадные белёсые глаза, застывшее лицо, и вдруг попытался коснуться своего лица. Я поднял ладонь и провёл ею по своей щеке, тронул нос, и меня захлестнуло счастье, которого никогда не бывало. Я остро почувствовал, что жив – что бы со мной сейчас ни происходило, я не замёрз, там, в лесу, сумел спастись. Видимо, меня вынес из чащи этот человек.

В спутанном сознании всплыли два слова: «Доверенное лицо». Но сил думать об их смысле не было. Я смотрел на свои ладони и руки, мои любимые прекрасные руки. Насколько же сложны они, как тонко и чётко работают: согнул палец – и маленькая косточка пришла в движение под кожей, согнул другой – напряглась жилка в запястье, натянулась кожа! Всё связано воедино.

Но лишь я моргнул, как вместо ладоней с пальцами у меня стали две культи, две обрубленные тупые культи с ровной кожей на том месте, где только что шевелились мои пальцы и напрягались под кожей жилки. Крик ужаса застрял у меня в горле, я всё ещё был нем и только отчаянно смотрел на руки, переводя взгляд с одной на другую, а затем на старика, который, как-то почувствовав моё замешательство, вдруг замер и посмотрел прямо на меня. Мне даже показалось, что он видит меня: он уставился прямо на мои культи, затем поднял лицо и вдруг широко осклабился, показав голые бледно-розовые дёсны. Слепой старик улыбался, глядя на меня, оставшегося без рук, и это было настолько чудовищно, что я, кажется, потерял сознание, потому что чёрная точка внутри меня окончательно выросла и заполнила собой весь мир, красный свет погас, настала темнота, в которой теперь был лишь я.

В дебрях сказочной тайги

Я открыл глаза и увидел светло-серый покатый бетонный потолок, нависший прямо надо мной. Пригнув голову, сел на лежанке. В комнате, где я очнулся, царил полумрак, свет проникал через узкое окно-бойницу, расположенное под самым потолком и убранное в толстую решётку. Бледных лучей света, проникавших сквозь ячейки, хватило, чтобы оглядеться: три стены и потолок, полукуполом спускавшийся к полу. Возле дальней стены, если, конечно, слово «дальняя» уместно использовать для описания той клети, в которой я оказался, стоял деревянный стол с настольной лампой современного образца. К нему приткнулась кривая и косая тумба с разлезшимися во все стороны ящиками. Под столом стоял задвинутый туда стул, и напротив, на расстоянии метра – ещё один. Эта картина что-то смутно напомнила мне, странное и тревожное ощущение зашевелилось у меня в позвоночнике и поползло вверх, крутя желудок холодом и испугом. Я отвернулся, и чувство тревоги сразу пропало.

В стене рядом я заметил дверь с маленьким квадратным окошком, также забранном решёткой – равномерно клетчатой, как тетрадный лист. Я прислушался: снаружи было тихо, только где-то в глубине, далеко за дверью, едва слышно выл ветер.

Я развернулся на койке, свесил ноги на пол и только тут решил осмотреть себя. В голове стояли отрывочные картинки прошедшей ночи: лес, дерево, мороз, затем боль, очень много боли и старик, а ещё слова: «Красная баня». За то время, что я провёл в отключке, кто-то переодел меня в серую холщовую вышиванку – с точно такой же, как и у старика, вышитой красной буквой «Д» на груди – и свободные штаны. Руки и ноги исправно шевелились, ничего не болело, и только лёгкий гул где-то в затылке, как далёкая канонада, напоминал о том, что со мной произошло. Я поднял руки и вытянул их перед собой ладонями кверху: тремор, мучивший меня в последние пару лет из-за чрезмерного количества алкоголя, нервов и кофе, исчез, пропала мелкая вибрация в мышцах, я чувствовал себя совершенно спокойным и уверенным. А ещё – чистым, как никогда, причём не только снаружи – до скрипа кожи, но и внутри, словно с души рубанком сняли все неровности и задиры.

На стене возле стола висела фотография, которую я сначала не заметил в полумраке. Я подошёл поближе: старый, пожелтевший от времени групповой фотоснимок, на котором стояли люди, вплотную друг к другу. В глазах у меня зарябило от обилия одинаковых пиджаков. Менялись только лица людей – чем дальше от начала они стояли, тем меньше у них было растительности на лице. Мужчина в самом начале шеренги щеголял тонкой окладистой бородкой – и я, присмотревшись, сразу узнал его. Знакомо мне было и лицо его соседа: усы, лукавый прищур грузина-коллективизатора. И дальше шёл социальный «иконостас»: кукурузных дел мастер, бровастый покоритель целины, а ещё, чуть дальше, человек с большим родимым пятном на лбу, рядом с ним – высоченный обрюзгший старик с седой копной волос и, наконец, он – последний человек в ряду. Все они стояли рядом, едва ли не обнявшись. Я усмехнулся: хорошо отредактированная фотография. Поражала, конечно, скрупулёзность проработки деталей – они действительно выглядели так, словно собрались вместе в одном зале и решили сфотографироваться на память. Может быть, это был удачный грим, нанесённый на лица статистов, – такое тоже возможно, но гораздо больше верилось в вариант «фотошопа». Я повернулся, чтобы продолжить осмотр, и вскрикнул от неожиданности. В дверях стоял старик – тот самый, что парил меня в бане, Красной бане, – последние слова, будто отпечатавшись на подкорке, снова прозвучали у меня в голове тем же голосом, что я слышал ночью в отмороженном полубреду.

Белые глаза старика не моргая, как и ночью, в упор уставились на меня, он не шевелился, словно наблюдал за мной, и как долго стоял там, не знаю. Я слишком глубоко ушёл в себя и не заметил его появления за спиной.

– Добрый… день, – я произнёс первое слово и забуксовал, как будто разучился говорить и вновь пробовал это делать. Язык непривычно шевелился во рту.

Дед не удостоил меня ответом, просто продолжил таращиться. Мне даже захотелось помахать у него рукой перед лицом, чтобы проверить, видит ли он меня. Наконец он всё же двинулся – сделал приглашающее движение рукой и вышел из кельи, оставив дверь открытой. Я несмело двинулся за ним, но застыл, стоя в дверном проёме. Странный снимок и слепо-немой хозяин – это, как оказалось, было не самое удивительное, что мне сегодня предстояло увидеть.

Дверь моей комнаты выходила в длинный и широкий коридор, она была не первая и не последняя среди других. Коридор расходился в обе стороны и уходил вдаль, насколько мне хватало взгляда, конца его я не видел. И на всём протяжении этого бесконечного коридора в стене виднелись двери, точно такие же, как моя, расположенные на равном расстоянии друг от друга. Некоторые из них были открыты, как моя, а другие – заперты.

Старик, не оборачиваясь, уверенно направился по коридору быстрым шагом, удивительным для человека, который выглядел настолько дряхлым. Впрочем, я вспомнил ту лёгкость, с которой он нёс меня на руках и за волосы доставал из воды – при мысли об этом я сразу почувствовал, как саднит кожа головы. Я торопливо семенил вслед за стариком, стараясь не отставать. Пол под моими ногами был устлан досками, пригнанными плотно одна к другой, грубыми и не покрытыми лаком. Нежная кожа на ступнях, не привыкшая к долгим пешим прогулкам босиком, раздражённо давала о себе знать, а я мысленно пересчитывал занозы, которые всадил себе в подушечки пальцев.

Справа от меня всё мелькали двери. Если они были открыты, я заглядывал на ходу внутрь и всюду видел то же, что было и в моей комнате. Помещения были словно скопированы – те же столы, те же кривые тумбы под ними, стулья, кровати, зарешеченные окошки, и даже фотографии висели на стенах в одинаково полутёмных углах. Как будто взбесившийся бильд-редактор, не успокоившись работой с той странной фотографией, решил отредактировать с помощью CTRL–C, CTRL–V всё здание целиком.

Коридор всё не кончался, а старик всё шёл ровным и быстрым шагом, не меняя темпа. В какой-то момент я оглянулся назад, чтобы высмотреть дверь своей клетушки и понять, как далеко мы ушли, но не смог различить её среди множества точно таких же и тут же налетел на старика. Неведомым образом мы пришли и стояли теперь перед дверью в самом конце коридора. Это было, конечно, удивительно, ведь только что впереди нас была прямая, как линейка, лента коридора, по которой можно было преподавать азы перспективы ученикам художественных школ. Старик обернулся, мазнул сверху вниз невидящим взглядом, словно отсканировал товар на кассе, а потом взялся за ручку и потянул дверь на себя. Она бесшумно и плавно отворилась, и на меня пахнуло снегом и ледяным ветром ещё одной бесконечно холодной ночи в этой проклятой тайге.

Сияние

Он стоял прямо на снегу – без обуви, обдуваемый со всех сторон ледяным ветром с мелкой крупой снега – и ждал меня. А я медлил в дверях, вспомнив события прошедшей ночи, свой сон в снегу и страшную боль. Холод пугал меня сейчас, хотя мне всегда казалось, что я больше люблю прохладу, чем жару. Обычно я спал с открытым окном, даже зимой, а летом не выключал кондиционер и всех страшно этим раздражал. Но это было раньше, до этой моей поездки.

Странное чувство: я ещё не успел обдумать события, произошедшие со мной, но уже ощущал, как всё изменилось, и я будто бы стал другим, хотя оставался прежним – то же тело, те же руки и ноги, но внутри меня кто-то точно переставил всю мебель в моё отсутствие, а я вернулся и не узнал родного дома. Мне предстояло заново знакомиться с самим собой. А вдруг я теперь не люблю холод? А вдруг новый я – тот, что живёт в моём доме с переставленной мебелью, – теперь любит жару, а ещё, например, теперь любит футбол или, скажем, теннис?

Я брёл по снегу, стараясь попадать в следы, оставляемые передо мной стариком. Он уверенно шагал вперёд, не замечая ни вьюги, метущей снег вокруг нас, ни мороза, ни сугробов, которые порой доставали ему до колена. Странно, но и я словно перестал чувствовать холод. После первых секунд на морозе, когда мне сначала показалось, что я сейчас снова умру, я вдруг понял, что мне нисколько, ровным счётом ни-сколь-ко не холодно. Ветер бил мне в лицо, а я не задыхался, ступал босиком по свежему снегу, и у меня не ломило кости и не жгло кожу. Казалось, что я иду по песку, а в лицо мне бьёт свежий, чуть прохладный морской бриз с ощутимым запахом хвои.

Вокруг нас опять была ночь. Снова те же звёзды над моей головой, те же сосны и ели, обступившие нас, как гигантские таинственные стражи. За последние сутки я как будто привык к этому пейзажу, и он даже стал казаться мне чем-то обыденным и родным, словно я каждый день гулял по сосновому бору в глубине непроходимой тайги, пытаясь угнаться за слепым дедом, который вёл меня неведомо куда.

Однако старик уверенно и твёрдо продолжал идти вперёд, не сбавляя шага. Мы приближались к вершине небольшой сопки – я разглядел её очертания в мутном свете, исходившем от звёзд над нашими головами. «Луна, конечно, сейчас бы не помешала», – мелькнуло в голове.

Если раньше мы шагали, утопая по колено в свежем снегу, то здесь чем ближе мы оказывались к вершине холма, тем сильнее был ветер, тем быстрее он сдувал снег и под ним обнажал острые камни, крошащиеся под нашими ногами. Я старался ступать осторожно, пытаясь не споткнуться и не поранить босые ступни. Мороза я по-прежнему не чувствовал.

Старик ни разу не обернулся, чтобы удостовериться, что я не упал и не свернул себе шею на очередном каменном уступе, который мы штурмовали в темноте. Я пытался хотя бы примерно себе представить, сколько ему могло быть лет – на вид все девяносто или даже сто. Но, судя по его активности и силе, он мог быть и значительно моложе, пятьдесят – шестьдесят лет максимум. Однако его седые волосы, борода и неимоверно худое тело с торчащими костями, какое до этого я видел только на фотографиях из Освенцима, убеждали меня в том, что первая оценка его возраста всё-таки была верной – ему около века. Живёт ли он здесь один и как сумел приспособиться к таким не очень приветливым к человеческому телу условиям, я не знал и очень хотел получить хотя бы какие-то ответы на эти вопросы. Ещё больше я хотел понять, что со мной произошло, где я нахожусь, где мои вещи и как мне попасть домой. Я хотел вернуться домой живым и здоровым и постараться разобраться в себе.

«Доверенное лицо» – в моей голове снова всплыли эти два слова, и я понял, что имел в виду мой собеседник, когда отправлял меня сюда. Меня, видимо, всё-таки встретили – правда, не так, как я ожидал. Что-то, похоже, пошло не так, и я чуть не умер. Полученный аванс я, пожалуй, отработал по полной.

Так, задумавшись, я не заметил, как мы влезли на последний выступ, из которого торчали особенно острые камни. И тут я оступился, левая нога соскользнула с уступа, и я стал, нелепо хватаясь за воздух руками, заваливаться назад – весь мир вокруг меня замедлился, перед глазами за миг промелькнула картинка: я медленно, выгнув спину назад, разведя руки и ноги в стороны, лечу вниз и падаю спиной на камни, слышен громкий глухой удар, словно кто-то сбросил мешок с картошкой с большой высоты, а ещё хруст – короткий, но очень чёткий, с этим звуком ломается мой позвоночник, а затем и голова бьётся наотмашь об острый выступ, череп раскалывается, как арбуз, на несколько частей, из него во все стороны брызжет – но что-то резко ухватило меня за рубашку на груди и рывком поставило на место. Это был старик, он, даже не обернувшись, выбросил руку назад и успел схватить меня ровно за мгновение до того, как сценарий, прокрутившийся у меня в голове, мог стать реальностью. Тяжело дыша, я забормотал отрывистые слова благодарности, даже не рассчитывая на ответ, и отошёл подальше от края скалы.

Старик, запрокинул голову вверх. Он напоминал волка, замершего на фоне ночного неба и принюхивающегося к ветру, который нёс ему запахи – новости о жизни окружавшего его мира.

Я огляделся: передо мной открывалась самая невероятная, самая потрясающая панорама в моей жизни. Убелённая тайга как сплошное пушистое одеяло, мы – на этой скале, миллиарды созвездий, мерцавших в тёмном небе… Об этом я, видимо, и мечтал в детстве, когда пел, прыгая тогда перед отцом на кровати: «Облака в небо спрятались, звёзды пьяные смотрят вниз, и в дебри сказочной тайги падают они».

Я молчал, а в груди колотилось, как безумное, сердце. Я смотрел и не мог насмотреться, словно жадно пил – глазами, пытаясь запомнить, сфотографировать каждую деталь этой невероятной картины. Однако было среди этого что-то, выбивавшееся из единого полотна, – что-то очень большое и тёмное виднелось внизу среди деревьев, гигантская мрачная тень, врезавшаяся в картинку. Понять, что это, было невозможно, так как света, исходящего от звёзд, не хватало, ясно было лишь одно – это что-то было совершенно исполинских размеров, как скала или гора, но геометрически правильной формы – вытянутый куб, разлёгшийся в глубинах этого пралеса. «Видимо, его-то и хотел показать мне старик», – подумал я, обернулся и увидел, что дед, задрав голову, продолжал всё также «смотреть» в небо. Иногда он вертел головой, как будто искал что-то среди звёзд.

Промелькнул сполох, словно сверкнула молния среди звёзд. Яркая линия вспыхнула в небе и погасла, я подумал было, что мне показалось, но полыхнуло ещё раз, а затем ещё и ещё, и часть неба расцветилась зелёным, синим и фиолетовым сиянием. Холодный переливающийся свет, словно яркая прозрачная лента, изгибался через весь небосклон, крутясь и выворачиваясь, меняя оттенки. Гигантский платок из очень нежного шёлка висел над нашими головами, я не мог оторваться от этого потрясающего зрелища, и старик, казалось, тоже видел его, хотя был слеп. Сама вечная бесконечность космоса вдруг явилась, время и пространство замерли, переплетённые этой мерцающей лентой, и в её свете я вдруг увидел то, что темнело внизу, надёжно спрятанное в глубинах тайги.

Чёрный, исчерна-чёрный куб лежал между деревьев, его ровные матовые стороны не отражали лучи бледного света, а поглощали их. Поражали размеры куба – не меньше сотни метров в длину. Странное, пугающее чувство – но по сравнению с ним я вдруг ощутил себя микроорганизмом, крохотной бессмысленной песчинкой, чей срок жизни просто не имел значения в масштабах вечности, которая, я это ощущал кожей, была заключена внутри этого куба. Он пугал меня и манил одновременно, угрожал и звал к себе, эти бесконечно тёмные матовые грани обещали защиту и надежду взамен на рабское служение им.

Я встряхнул головой, чтобы сбросить с себя странное оцепенение, охватившее меня после того, как я разглядел куб. На небе по-прежнему медленно шелестело холодными красками северное сияние, самое красивое сияние из тех, что можно было себе представить на Земле. Старик больше не таращился в небо, он спокойно стоял рядом со мной, словно ждал чего-то.

Сполохи на небе стали более насыщенными, как будто кто-то выкрутил настройки яркости и контраста. Всё движение замерло, ветер – и тот прекратился, а затем ослепительная вспышка озарила пространство вокруг нас на многие десятки километров. Я едва успел зажмурить глаза, чтобы не ослепнуть от белоснежного сияния, бьющего на землю с небес, – и увидел, как мощный и очень тонкий луч света выстрелил сверху вниз, прямо в центр куба. Исполинская конструкция мягко замерцала, охваченная голубым и зелёным пламенем, а луч всё бил прямо в неё, входил, как игла в тело человека, и исчезал где-то в его глубинах. Воздух вокруг нас искрился и переливался, я видел такое лишь однажды, в детстве, во время сильной грозы, закончившейся ураганом и пожаром у соседей – одна из бесчисленных молний в тот день попала в дерево на их участке, оно загорелось и рухнуло на крышу веранды.

Я почувствовал, что все волоски на моём теле встали дыбом, словно заряженные статическим электричеством. Послышался звук – глубокий и мощный рокот и треск, такой можно обычно услышать, стоя возле вышек линий электропередачи. А затем послышался громкий хлопок, ударивший по ушам; по верхушкам деревьев пронёсся порыв ветра, расходясь в стороны от куба, как круги по воде; взметнулись в небо мириады снежинок, и вдруг всё прекратилось – так же быстро, как началось. И снова спустилась тьма, задул ветер со снегом, и остались лишь звёзды, старик и я. А ещё мрачная, пугающая тень, спрятавшаяся в самом сердце ледяной тайги: «Ночью по лесу идёт сатана и собирает свежие души. Новую кровь получила зима, и тебя она получит, и тебя она получит, и тебя она получит, и тебя она получит, и тебя она получит».