Текст книги "Меня охраняют призраки. Часть 2"

– Это было принято для того, чтобы жить было легче, – буркнула Габриэль, по-прежнему не испытывая ни малейшего желания продолжать такую странную беседу и спрашивая себя, отчего же она всё ещё это делает. – Всё так очевидно, Тэф…

– Это было принято для того, чтобы закрепостить тебе мозг, – поспешно парировал Тэф, и его поумневшие глаза радостно зажглись, – если будешь постоянно смотреть на жизнь под одним и тем же углом, ничего нового не придумаешь, верно?

– А оно мне надо? – невесело спросила Габриэль и вдруг оживилась, наполнившись саркастическим презрением к Тэфу, который сидел тут, не ведая ничего об её страданиях, и пытался научить её мыслить так же, как и он: наверное, чтобы приобрести себе третьего абсолютно ненормального друга в компанию. – Хотя, Годрик, да, иногда да, иногда мне хочется посмотреть на жизнь под другим углом, чтобы придумать, как мне научиться существовать нормально! – и она злобно всмотрелась ему в глаза.

– Вот видишь, – удовлетворённо заметил Тэф, – ты уже хочешь что-то изобрести. Ты хочешь поменять свою жизнь, хочешь изменить угол своего зрения – значит, ты уже не можешь помещаться в прежние рамки. Оттого тебе тесно, оттого ты грустишь, плачешь и всё прочее. А если бы ты хоть на минуту поверила, по-настоящему поверила, что ты способна изменить правила игры, тогда тебе сразу сделалось бы намного легче.

Тэф замолк: в дверях появился силуэт Мелиссы, за которой толклась длинная вереница уставших учеников. Тэф поднялся, на прощание посмотрел на Габриэль долгим разумным взглядом и вразвалочку отошёл. Он снова казался идиотом, весьма занятно вращал глазами и издавал звуки, неотличимые от слоновьей отрыжки, даже делал стойку на руках на верхних ступенях крыльца, чтобы ему кто-нибудь – например, Ромильда, – похлопал. Но Ромильда не не обратила на Тэфа внимания – истомлённая, она присела несколько в стороне от главных дверей, склонила голову на плечо и тут же задремала. Вскоре к Ромильде присоединился Алекс. Он не спал; возможно, его в состоянии напряжённой бдительности поддерживала Люсинда, которая тоже вышла сюда и последовала за Мелиссой и остальными ребятами – те стекались, как полноводный ручей, к Габриэль, служившей для них центром притяжения. Габриэль устало вздохнула и невольно запустила пальцы к себе в волосы. Любая компания будто сдавливала её сейчас, и искренне она сожалела, что у неё вообще есть друзья. В этот момент она даже не чувствовала, будто между ними в действительности существует какая-то связь.

«Что это за друзья, – с отчаянием подумала она, – которым нельзя ничего рассказать?!»

– Габриэль, – нудно гудел у неё над ухом голос Мелиссы, – ты решила всё? Даже последнюю часть?

– Что? – она взглянула на Мелиссу широко раскрытыми, ничего не понимающими и растерянными глазами. – Что ты сейчас сказала?

Мелисса утомлённо завела голову назад и раздельно проговорила, напирая на каждый слог в своей речи:

– Я спрашиваю, что ты решила в экзаменационной работе. Шестнадцатый вопрос из второй части, что у тебя там получилось? Тринадцать целых и пять десятых?

«О чём она говорит? – думала Габриэль, заворожённо глядя на напряжённое лицо Мелиссы и её забавно распахивающийся в каких-то словах рот. – Чего она хочет от меня? Я совсем её не понимаю. Кажется, ей нужно что-то по учёбе… Да когда она хотела большего? Я ничего не помню… ничего… какая теперь разница? Зачем она спрашивает меня, когда, можно подумать, эти жалкие, ничего не стоящие экзаменационные баллы – то, что меня по-настоящему волнует? Неужели она не может догадаться, почувствовать, что я волнуюсь? Она не понимает, что я сама в себе запуталась? И какое теперь тут может быть дело до экзаменов, до вопросов, заданий, утомительных вычислений, если я не могу разобраться в себе? Если мне кажется, будто подо мной проваливается мир, в котором я жила до сих пор, в который я верила… мир, где я надеялась на что-то лучшее, вечное и прекрасное… – Габриэль с ненавистью посмотрела в лицо Мелиссы, по-прежнему увлечённо о чём-то повествовавшее, и ей захотелось завыть от усталости и злобы на всех этих окружающих, которые знали только волнующие их вопросы, а от всего остального предпочитали открещиваться, представлять, будто они ничего не замечают. – Господи, когда она замолчит?!»

Габриэль безвольно уронила руки на колени.

– Так что? – деловито прострекотал голос Мелиссы над её головой. – Ты помнишь, я спросила у тебя, что ты ответила на шестнадцатый вопрос? Ты помнишь?

– Я ничего не помню, не помню, отстань от меня! – воскликнула Габриэль и взметнулась на ноги. – Мелисса, хватит!

Мелисса удивлённо смотрела на неё, широко распахнув глаза, в которых, несмотря на яркий солнечный свет, с изумлением и болью расширились узкие щели тёмных зрачков.

– Что с тобой такое? – обиженно спросила она. – Я всего лишь спросила твоего совета, Габриэль, неужели тебе так трудно было мне ответить?

– Экзамен окончился! – сварливо рявкнула Габриэль, топая ногой. – Никто не позволит тебе ничего изменить, так что лучше сядь – и расслабься!

Измотанный Стивен, изучавший её постепенно красневшие от злости и бессилия щёки, вдруг вытянул непропорционально длинные ноги ещё дальше и заметил ленивым голосом:

– По-моему, Габриэль, это тебе надо сесть и расслабиться. Но она действительно права, Мел, – миротворческим тоном обратился он к Мелиссе, чьи губы оскорблённо надулись, – теперь уже всё в любом случае кончено. Нам остаётся ждать и молиться, чтобы наши результаты оказались вменяемыми. Выйди это не так, мать снимет с меня голову, не успею я переступить порога.

– Не смешно, – сердито отозвалась Люсинда: она снова увлечённо копалась в своих справочниках, которых она, судя по её раздувшейся сумке, взяла с собой в немереном количестве. – Давайте лучше займёмся повторением. Нам сейчас придётся идти на экзамен по математике, Стивен! Возьми блокнот и реши мне вот эти простенькие примерчики, – она с непримиримым видом прибавила к блокноту свой справочник и провела кончиком ногтя вниз по странице. Глаза Стивена расширились от страха и возмущения, он оттолкнул от себя укоризненно зашелестевший справочник и решительно воскликнул:

– Нет! Нет, Люсинда, с меня этого хватит! Мне совсем скоро сдавать экзамен, а ты не даёшь мне даже минутки отдыха!

– Не надо меня обманывать, – с привычной холодностью ответила Люсинда, – ты уже двадцать пять минут отдыхаешь. Тебя никто не просит перенапрягаться, реши только вот это, – она отчертила ногтем половину примеров, – и ты свободен.

– Люсинда, ты издеваешься, – обречённо сказал Стивен, но и справочник, и блокнот взял и принялся усердно решать, сопя и облизывая губы кончиком блестящего языка.

Люсинда в молчании раздала по справочнику и блокноту каждому из компании, кому предстояло сдавать экзамен по математике после обеда, и так же молча указала, какие именно примеры они должны решить. Сама она взяла в руки учебник и начала перечитывать последние главы, впрочем, часто перелистывая множество страниц вперёд или назад, сосредоточенно хмурясь и кусая остро отточенный карандаш. На другой стороне крыльца Тэф и Кумм увлечённо разговаривали друг с другом о чём-то, привлекая к своей беседе Питера в качестве безмолвного и покорного слушателя (у Питера было отсутствующее лицо и пустые глаза), на ступеньках сидели Барбара и Джессика и, что было довольно удивительно для них, не пытались никого обозвать либо унизить. Напрягая зрение, Габриэль сумела увидеть на коленях у Барбары раскрытый справочник.

– Я так волновалась, – сказала Мелисса, – что дальше второй части просто не смогла продвинуться.

– Уверена, что ты переживала зря, – не поднимая взгляда от учебника, сказала Люсинда, – потому что я тебя готовила, и ты должна была сдать экзамен хорошо… даже если ты так и не решила ни одной задачи из третьей части, – в её голосе проскользнула лёгкая тень раздражения. – Верно, Джоанна?

– Верно, – кисло ответила Джоанна. – Мелисса, у тебя всё вышло чудесно, я чувствую! Чувствую, – с убеждением и отзвуком смущения повторила она, наклоняя утвердительно голову.

– А вот у меня нет никакой уверенности, – пробурчал Стивен, – потому что я физически не в силах выносить этот фирменный ядовитый взгляд мисс Гибсон. Мне начинает казаться, что она вот-вот выпрыгнет из-за своего стола, достанет до меня в один прыжок и разом заглотит.

– Это всё твои глупые фантазии, – отчитала его Люсинда и обратилась к хихикнувшему Патрику: – А тебе нечего смеяться! Ты тоже и не думал готовиться!

– Конечно, – расслабленно согласился Патрик, – я не такой упорный, как ты, Люсинда, меня не принудишь учиться в свободное время, особенно по выходным. Но, если прикинуть, то получится, что и сразу после уроков я тоже не совсем склонен к…

– Занимайся своим делом, – оборвала его Люсинда холодным начальственным тоном, – иначе рискуешь схватить ещё одну неудовлетворительную оценку в придачу к той, которую ты наверняка получил за английский!

– Люсинда, – Патрик сделал оскорблённое лицо, – но ведь ты сама себя принижаешь! Разве не ты гоняла меня, как собака – мячик, разве не ты заставляла меня садиться за учебники и повторять все эти глупые правила… не ты? Я не могу завалить экзамен после такой суровой дрессировки.

– Жаль, что мистер и миссис Дельсио не умеют держать тебя в ежовых рукавицах, – посетовала Люсинда, – тогда ты стал бы более дисциплинированным и не покраснел бы так от страха перед входом в кабинет, – она злорадно блеснула глазами, и Патрик покраснел с возмущённым видом.

– Кто это там у тебя покраснел, Кэчкарт? Я? Да быть такого не может, чтобы хоть какая-то вещь на свете вогнала меня в краску!

– Не дури, – спокойно сказала Люсинда, – и кстати, ты должен сейчас смотреть не на нас, а вот сюда, – она указала пальцем на белый лист блокнота, лишь до середины покрытый длинными рядами цифр и букв с лёгким наклоном влево. – И ещё, Патрик: краснеет даже Алекс. Раз он умеет, значит, все остальные тоже могут.

– Даже Питер? – впервые спросила Мелисса, приподняв голову от справочника по английскому языку, который она крепко сжимала во вспотевших ладонях.

– Даже он, – согласилась Люсинда с важным видом. – Не надо думать, что мальчишки – это инопланетяне, Мелисса. В сущности, они такие же люди, как и мы, стоит лишь немного – совсем капельку – сойти с ума, чтобы понять их ход мыслей.

– Началось, – вздохнул Стивен с огромной долей иронии в голосе, – даже Люсинда съехала на любимую тему Барбары и её компании – на парней и то, как к ним стоит относиться, чтобы они никуда не вздумали убежать, – он закатил глаза и состроил страшную рожу.

– Да, Люсинда, – засмеялся Блез, – ты меня удивляешь. У нас на носу экзамен, а ты рассуждаешь о мальчиках. Неужели тебе потребовалось так много времени, чтобы понять, кто мы такие?

– Скоро Люсинда встречаться с вами начнёт, – мечтательно прикрыв глаза, сказала Линда, – и вот тогда ей точно не будет времени ни на какие скучные учебники и зубодробительные посиделки с дядюшкой. Что можно делать так долго в гостях у этого человека, Люсинда?

– Вообще-то, – нахохлившись, ответила Люсинда, подобравшись на своём месте и сделавшись похожей на неуютный колючий шар, утыканный иголками, – дядя Себастьян – очень умный человек; вы его просто не знаете! – она неприветливо оглядела ребят, как будто каждый из них только что прямо заявил о неприязни к её дяде. – А во-вторых, – она сердито посмотрела на Линду, – я умею расставлять приоритеты. Учёба для меня важнее всего.

– Ну да, ну да, – вздохнула Линда с дружеской насмешкой, – но кто знает, как повернётся дело, когда ты встретишь того самого – единственного и…

– Решай девятнадцатый номер, – сухо приказала Люсинда, всем своим видом давая понять, что шутки окончились. – Иначе не успеешь даже отдохнуть перед экзаменом.

– Не будет ли тогда проще для них ничего не решать? – осмелилась подать голос Оона, остановившимися глазами глядевшая в раскрытый справочник, ни одной страницу которого она ещё не перевернула.

Люсинда злобно зыркнула на Оону, и та, дрогнув, опустила голову.

– Нет, не легче! Хочешь потакать им, чтобы они и дальше деградировали?

– Эй, мы вовсе не… – возмутился Блез, но Люсинда оборвала и его:

– Занимайся!

Больше никто не произнес ни слова. Здравый смысл не мучил Габриэль, поэтому ей удалось, как он и советовал, приступить к дотошному повторению биологии – предмета, который она тоже любила, но чувствовала, что, ходя вокруг его глубинной сути – той, что не изучают в школе, – не может до неё добраться. Это злило её, распаляло и заставляло упрямо ломиться вперёд, но она даже представить себе не могла, в каком направлении ей следует двигаться. Она натыкалась на свои старые следы или на следы своих предшественников и бесилась, что не может придумать ничего нового. Она испытывала омерзительное чувство обиды на то, что родилась именно в такое время, когда всё вроде бы уже открыто и исследовано и тайн от человечества не осталось практически никаких. Ни одну из тех загадок, над которыми учёные бились, она не могла решить. Тогда она обзывала себя ущербной и умственно недоразвитой, даже билась головой о стену, если была одна в своей комнате, а Оона находилась где-нибудь внизу. Она мечтала родиться на пару столетий раньше… но вдруг осознавала, что и тогда не сумела бы совершить никаких выдающихся открытий, и окончательно падала духом.

«В чём же моя судьба? – растерянно подумала она. – Так и пройдёт моя жизнь в этом скучном и глупом городе, я ничего выдающегося не совершу, умру, и меня все забудут? Неужели у меня нет никакого таланта, который я сумела бы развить так, чтобы удивить мир? Я умею рисовать? Ну и что, это многие умеют, и я уверена, что он… Эстелл… умеет это куда лучше меня. А что ещё я могу? Я не исследовательница и не великий математик, тогда кто я? И что мне надлежит совершить? Неужели же ничего? Как это… обидно! Почему другие люди получают свыше какой-то особенный дар и достигают небывалых высот, почему слава и признание, бессмертие на страницах учебников и интерес историков приходят к кому-то другому, а не ко мне? Чем же я хуже них?.. Тем, что у меня нет таланта, и я, как Тэф сказал, „не умею смотреть на мир под другим углом“. Я пробовала – и что у меня получилось? Я только единственный раз попробовала выйти из границ, которые установила общественная мораль, но из этого получилась какая-то несуразная нелепица… теперь я люблю Эстелла вопреки общественной морали, и вопреки ей же имею какой-то странный и чуждый голос в своей голове. Чем это мне помогло? Что это мне подсказало? Выходит, я либо так и не сменила угол зрения, либо этот угол у меня какой-то неправильный».

Габриэль с ненавистью смотрела на справочник, который ей осторожно подложила на колени Оона, словно именно этот справочник был повинен во всех неприятностях, приключившихся с нею, и именно этот справочник должен был предоставить ей прямой и чёткий ответ на все её вопросы. Но справочник молчал, и его молчание, и тишина на крыльце, изредка нарушаемая голосами Тэфа и Кумма да смехом компании Питера, погружали Габриэль в блаженное состояние безвременья. Она ничего не замечала и ничего не слышала, погрузившись в работу, она сумела забыть о том, что её так тревожило; а больше ей не требовалось совершенно ничего. Она хотела бы навсегда потерять память, чтобы суметь начать жизнь заново и не допускать больше никаких ошибок, которые, как она теперь понимала, отравляли её существование из-за того, что она сама гостеприимно распахнула перед ними двери своего сознания когда-то. Вообще-то, стремление сбежать из этого узкого и странного мира было для Габри далеко не новым. Когда она была маленькой, то загадывала желание, писала его старательными, хоть и корявыми, детскими буковками на небольшой полоске бумаги, потом скатывала полоску в калачик и прятала её под подушку. Желания Габриэль были абсурдны и неосуществимы. Она хотела изменить отца и мать, бабушек и дедушку, а ещё – очень сильно, в первые дни после того, как начала осознавать, сколь сильно подкосила миссис Дэвис потеря её любимой дочери, – она желала вернуть тётю Джинни к живым. Для себя Габриэль загадывала обрести крылья и улететь в сказочную страну эльфов, о которой так много слышала от матери (та читала ей и Ооне на ночь большую книгу, где были собраны истории об эльфах для самых маленьких). Только ни одно из этих желаний не исполнилось. Габриэль полюбила смотреть боевики и ужастики, а сказки об эльфах и собственные пылкие детские желания показались ей бредовыми. Но всё-таки Габриэль не могла сказать, что даже сейчас, когда она была уже такой взрослой и так хорошо понимала неприглядную несправедливость реального мира, её не тянуло назад в другой мир, детский, где всё было просто и правильно, и где ни эльфы, ни желания не виделись неосуществимой розовой дымкой.

«Нет никакого лучшего мира, – озлобленно подумала Габриэль и перевернула ещё страницу, – потому что, если бы это было так, ни одна школа мира не додумалась бы изобрести такую вещь, как экзамены».

Быстро промчалось время. Когда крыльцо начало очищаться от учеников, Патрик вынул из кармана руку и сверился с часами на запястье.

– Без двадцати час, – хмуро сказал он, – пора двигаться на экзамены, ребята.

Люсинда собрала свои справочники и не без усилий затолкала их в раздутую, как гриб-дождевик, сумку.

– Желаю удачи, – серьёзно сказала она девочкам. – А тебе, Стивен, – она уничтожающим взглядом испепелила Стивена, – и тебе, Линда, я готова отдать даже всю свою собственную удачу, лишь бы вы сдали.

– Ты нас готовила, – провыл трубой Блез, – неужели ты так в себе не уверена?

– Давай обсудим это в другой раз, – предложила Люсинда более миролюбивым тоном и продолжила: – Главное, ребята, не волнуйтесь. Уверена, что у нас всё получится, мы не зря так старались…

Мелисса посмотрела на Габриэль расширенными глазами, и Габриэль показалось, будто внутри зрачков Мелиссы она видит только страх, вздымающийся острыми пиками, словно волны во время яростного шторма. Габриэль пробормотала, отдавая всем команду:

– Ждать нас никто там не собирается… что ж, девочки, вперёд…

Но у неё самой вяло начали подрагивать колени, когда она преодолела несколько первых ступеней и вдруг почувствовала, что не в силах переступить порог… Даже Оона, столь взволнованная, выглядела намного более собранной и сосредоточенной. Она взяла Габри под руку и помогла войти, но Габриэль озлобленно выдернула свою ладонь и, прихрамывая, неуверенно двинулась впереди всех, как будто маяк, указывающий морским путникам дорогу.

У дверей кабинета биологии собралась половина класса. Несмотря на то, что каждое лицо, на которое падал взгляд Габриэль, выглядело основательно напуганным, ни один голос не смел потревожить укрывавшую коридор тишину. Барбара сосредоточенно пролистывала учебник снова и снова в бешеном ритме, не останавливаясь. Амелия Факт, кусая губы, смотрела в потолок. Дэвид Ди и Джим Поллес поочерёдно метали друг в друга растерянные взгляды. Пятнадцать минут… десять…

Мелисса, кусая губы, остервенело бормотала что-то себе под нос и то и дело сверялась со справочником Ооны, который та услужливо пододвигала к её носу. Сама Оона напряжённо сдвинула брови и закусила губы, её лицо было бледным и страдающим, словно в её голове возились мысли, там не помещавшиеся, но старавшиеся устроиться удобнее. Джоанна глубоко вздыхала и крепко жмурилась, а потом резко открывала глаза и быстро, бегло и невнимательно осматривала каждого своего одноклассника и каждую одноклассницу, пол, стены, потолок, роковую табличку на двери… Габриэль утомлённо вздохнула про себя: «Когда меня окружают эти несчастные лица, такие, какие наверняка были у преступников из прошлого, которых возводили на эшафот, мне начинает казаться, что там, за этой дверью, меня действительно ожидает нечто невероятно гадостное».

Десять минут… пять… три…

– Проходим в аудиторию, класс! – громко сказала госпожа Страйпер, появившаяся на пороге кабинета. – Оставьте сумки за порогом… мистер Поллес, третья парта в левом ряду. Мистер Фэй – пятая парта, центральный ряд. Мисс Эстелл, Джоанна… да, мисс Эстелл, Вы садитесь за третью парту во втором ряду слева. Мисс Эстелл, Мелисса – первая парта, второй ряд справа.

Мелисса и Джоанна, обменявшись печальными взглядами, расстались и разбрелись на указанные им места. Госпожа Страйпер пропускала их вперёд медленно, каждого снабжая своим указанием и рассылая по местам. Она разъединяла друзей, родственников и влюблённых – это могло бы показаться трагичным, если бы не было столь необходимо с практической точки зрения. Габриэль остановилась возле госпожи Страйпер, покорно ожидая своего приговор.

– Мисс Хаэн, Габриэль, – госпожа Страйпер задумчиво побарабанила себя пальцем по губам, но затем, видимо, озарённая решением, громко велела: – Мисс Хаэн, Ваше место в центральном ряду, за первой партой. Мисс Оона Хаэн, крайний правый ряд, шестая парта.

Габриэль потащилась к своему месту, не озвучив никаких возражений, которых у неё, в принципе, и не имело права быть. После той подготовки, что ей пришлось пережить под строгим и безжалостным началом у Люсинды, она потеряла всякий страх ошибиться. Хотя сомнения, связанные с переживаниями по поводу итоговых работ, никогда не были свойственны Габриэль. Она воспринимала каждый экзамен как нечто необременительное и не совсем страшное, потому не позволяла себе впадать в депрессивно-подавленное настроение, как Оона, для которой что-то новое, пусть даже это было бы купленное матерью в подарок платье, не вписываясь в её идеально устроенный мирок, приносило страдания.

Габриэль не ожидала от госпожи Страйпер никаких новых слов по поводу того, что им надлежало сделать на этом экзамене. Всё происходило по давно установленному шаблону – как она подозревала, уже немалое количество лет. Белые экзаменационные листы и ручки мягко легли на стол каждого студента в классе, госпожа Страйпер вернулась на середину кабинета и звучно объявила:

– Начали!

Габриэль равнодушно просматривала вопросы.

«К типу Хордовых относятся следующие животные из списка…»

«Соотнесите каждое животное из столбца А с классом из столбца Б…»

«Укажите число кругов кровообращения у Рыб: а) 1, б) 2…»

«Перечислите особенности строения тела Птиц, связанные с их приспособленностью к полёту…»

Габриэль редко приглядывалась к таким простым вопросам. У неё в голове снова начали просыпаться самые неприятные мысли и воспоминания, и для того, чтобы их заглушить, она должна была занять себя максимально сложным и максимально интересным заданием, но таких в этой экзаменационной работе, к сожалению, не было. Она любила и понимала математику, но ещё больше любила и понимала она биологию, хотя уровень собственных знаний казался ей неудовлетворительным для того, чтобы всерьёз начать изучать этот предмет а, уж тем более, попробовать побиться вместе с именитыми учёными над загадками, которые даже они не могли разгадать. Габриэль лениво водила ручкой по черновику, одним глазом кося в сторону заданий. Они были напечатаны ровными чёрными буковками, мирно тянущимися через белое бумажное поле, и для Габриэль не составляло никакого труда ответить на тот вопрос, что они формулировали, сливаясь друг с другом и превращаясь в слова и предложения. Она быстро покосилась на Мелиссу – та сосредоточенно чесала в затылке кончиком ручки, выданной госпожой Страйпер, и ломала над чем-то голову. Габриэль осмотрела аудиторию. Судя по её наблюдениям, она была единственной в классе, кто не чувствовал никаких затруднений в том, чтобы выбрать правильное решение или же дойти до него самостоятельно. У Гордона Фэя было несчастное лицо, как Габриэль показалось, оно было даже более несчастным, чем на математике. Джоанна перемигнулась к Ооной, что-то придумала и старательно приникла к своей парте. Амелия Факт не поднимала головы, кончик её ручки смешно подпрыгивал над её плечом. Габриэль поймала себя на том, что свою ручку ей хочется изгрызть, несмотря на то, что это явно не придётся по нраву госпоже Страйпер, которая эту ручку ей выдала.

«Я волнуюсь? – спросила она себя и ненадолго замерла за партой, прислушиваясь к своим ощущениям. Даже неугомонные мысли, связывавшиеся друг с другом в бесконечную лестницу, ей удалось утишить, и тогда ответ пришёл к ней. – Нет, – решила Габри, наконец, – да и зачем бы я вдруг стала?..»

Ещё совсем немного времени прошло, и госпожа Страйпер, с торжественным видом покидая своё место за столом, откуда она проницательным взглядом окидывала прилежных – и не совсем – учеников в поисках нарушителей правил, объявила:

– Экзамен окончен! Прошу, оставайтесь на своих местах, пока я не соберу ваши работы… Результаты будут объявлены через две недели после окончания учебного года, но, надеюсь, что вы об этом уже знаете.

– Да, мэм, – нестройным хором откликнулись студенты.

Госпожа Страйпер быстрой и лёгкой походкой, как будто ей не было, на примерную оценку Габриэль, немногим более пятидесяти лет, прошлась между рядов. К ней навстречу тянулись усталые руки, протягивающие белые листки с аккуратно заполненными бланками, а госпожа Страйпер торопливо собирала эти листки в одну высокую и плотную стопку, которую она ещё и спрессовала сверху своими ладонями, когда вернулась к столу и водрузила работы на него. Габриэль уже начинала чувствовать себя спокойной и свободной, словно птица, которая впервые ощутила чистоту и головокружительное счастье от полёта. Она снова покинула класс одной из первых, но теперь ей хотелось не прятаться ото всех и искать ответа на какие-то ненужные и совершенно глупые вопросы, а, напротив, её одолевало желание смотреть каждому встречному в лицо с гордой улыбкой и утверждать, что она, Габриэль Хаэн, полноправная победительница и королева нынешнего дня.

– Ну что? – с измученным видом спросила Мелисса, поднимая на них потухшие глаза. – Ещё столько дней каторги впереди…

– Скорее, – задорно подмигнув, улыбнулась ей Габриэль, – уже один день каторги остался позади!

* * *

Быстро пролетели дни суматошной экзаменационной недели. Никакими особенными происшествиями последовавшие экзамены не отличились, исключая лишь то, что в классе Люсинды и Стивена с компанией Тэф и Кумм, переволновавшись, перепутали двери и вместо биологии пришли на математику, которую сдавал выпускной класс. Строгая хэмптшидская комиссия рассудила этот инцидент как нечто, самым скверным образом попирающее основы школьной дисциплины, возмутилась до глубины души и даже отправилась к директору – выяснять, почему его студенты до сих пор не могут запомнить расположение кабинетов. Господин Мэнокс ответил на это очень просто – его слова до сих пор звучали из уст многих сплетников и сплетниц школы, несомненно, подвергаясь значительной правке и корректировке, чтобы приобрести более героическое звучание. Итак, господин Мэнокс ответил, беспечно взглянув на главу комиссии – господина Вирджила Дака: «Господин Дак, но что Вы можете требовать от двух учеников, появившихся в нашей школе совсем недавно и сдающих в ней первые экзамены? Уверен, что Вы в состоянии волнения также могли совершать некие вещи, в которых после, придя в себя, раскаивались и которых стыдились».

Видимо, господин Дак действительно делал когда-либо подобные вещи, поскольку он прекратил предъявлять господину Мэноксу свои претензии и ушёл из его кабинета, шумно переваливаясь с одной ноги на другую.

Лето буйствовало в воздухе. Стало невообразимо жарко, так, что, казалось, подошвы обуви прилипнут к асфальту и поджарятся на нём, если простоять в неподвижности некоторое время. Окончился учебный год, и Габриэль, считая, что она успешно сдала все экзамены – или хотя бы большинство из них, – стала считать себя учащейся выпускного класса. Алекс Кэчкарт, Питер Эндерсон и Джордан Мэллой окончили школу – для Габриэль, успевшей привыкнуть к ним за недолгое время своего пребывания в Литтл-Мэе, это показалось немного странным, и она даже подумала, что будет скучать. По Питеру, конечно, обязательно затосковала бы Мелисса, а по Джордану – Барбара, так как ей больше некому было жаловаться, об уходе Алекса наверняка пожалела бы Ромильда (насчёт Люсинды Габриэль была не так уверена). Но все эти трое стали бы скучать так, как полагалось, в то время как Габриэль казалось, что ни одно из её чувств нельзя назвать правильным.

Катилась к концу первая неделя летних каникул. Габриэль ничего не делала, пользуясь своим священным правом на сон и отдых в течение этих коротких, похожих на мимолётное движение человеческого века, блаженных месяцев. Она никуда не выходила, не читала список литературы, которым их наградила мисс Гибсон, выпуская с экзамена, и чувствовала себя – в кои-то веки! – счастливой. Этому помогало то, что друзья особенно не донимали её звонками, а родители и бабушка пока не ругались. Они даже не подпускали друг другу привычных шпилек: например, бабушка не упрекала маму, что та нигде не работает и в течение круглых суток только и делает, что моет свои сервизы и смотрит передачу «Милые и красивые домохозяйки» либо надоевшую всем членам семьи «Женщину в паутине страстей»; мама не кричала на папу из-за того, что его очередное дело в бессчётный раз повисло на грани прогорания; бабушка не сердилась на папу из-за того, что он не принимает никакого участия в воспитании девочек, а папа не отвечал обеим своим женщинам глухим раздражением (в адрес миссис Дэвис, которая возбуждала в нём боязливое уважение) и встречными упрёками (в адрес миссис Хаэн), повторяя те же самые слова, что говорила миссис Дэвис. В доме царило затишье. Габриэль радовалась и всецело посвящала себя более детальному изучению математики и биологии. Рисование она на время забросила, поскольку всякий раз, когда она открывала блокнот, её тянуло нарисовать лишь единственное лицо, и лишь в единственные глаза всмотреться с гордостью влюблённого творца, сумевшего довести до идеала своё творение, которое даже не знало о том, что им так безрассудно восхищаются. Габриэль удивлялась этому. Она несколько раз была в гостях у Мелиссы после того, как начались каникулы, и единожды даже сумела застать предмет своего обожания дома. Но предмет обожания посмотрел на неё именно так, как и подобало взрослому человеку смотреть на гостью своей приёмной дочери, и поднялся наверх, предварительно заказав Мелиссе принести ему в кабинет чашку кофе.

– Когда-нибудь из-за твоего кофе у тебя начнётся бессонница! – угрожающе, но с долей беззлобной семейной шутки воскликнула Мелисса вслед уходящему Эстеллу. – Или станешь гипертоником! Я уверена!