Текст книги "Меня охраняют призраки. Часть 2"

За Мелиссой и Люсиндой громко хлопнула, закрываясь, дверь. Эстеллы наверху по-прежнему спали, но Бертрам и не ожидал, что они поднимутся раньше полудня. Ему хотелось выпроводить девочек отсюда прежде всего для того, чтобы побыть наедине со своими мыслями и успеть приготовиться к нелёгкому разговору, несомненно, ожидавшему его.

Эстелл повертел в пальцах телефон. Сейчас ему казалось, что проблемы одна за другой обрушиваются на него. Но, к сожалению, он не знал, кого ему стоит винить в появлении этих проблем на свет, кроме себя самого. Он задумчиво смотрел на ярко светящийся экран телефона, лёгким движением проматывал назад всю электронную переписку с Сэнди Санчайз и спрашивал себя, почему он был таким безмозглым эгоистом много лет назад, как теперь исправить страшную ошибку, совершённую им в своё время. Сэнди была взволнована, но и Бертрам не мог успокоиться – с тех самых пор, как она рассказала ему всю правду о том, почему уехала из Литтл-Мэя, ни с кем не попрощавшись, почему столько лет не заговаривала с ним и решила возобновить общение только сейчас. Сэнди давно не появлялась в городе, а действовать в одиночку ему было намного труднее.

«За всё приходится платить, – подумал он печально, – только в молодости я об этом совсем не думал. Мне хотелось всего и побольше… и теперь может оказаться, что я не в состоянии вернуть долг, в который влез так легко и беспечно».

В четверть двенадцатого на лестнице, спускавшейся в гостиную, появился мальчик примерно пятнадцати лет от роду, чрезвычайно похожий на Бальтазара и на самого Бертрама в молодости. Только у мальчика глаза были совсем иные: тёмно-зелёные, словно смешанного цвета между цветом глаз отца и матери, и спокойные, просветлённые, словно он уже знал, что ему было нужно, и не собирался бросаться из стороны в сторону, будто животное, за которым гонится свора гончих. Бертраму вспомнилось, как горели глаза у Бальтазара и у него самого, когда они были молоды. Бальтазар, хотя и притворялся тихоней, всего лишь трусил, боясь, что более опытные дяди и кузен высмеют его за неуклюжие попытки добиться своей части женского внимания и признания в среде мужчин. Бальтазара тоже всегда тянуло к разврату, ведь он вырос в семье, где измена считалась жизненной нормой и не осуждалась даже теми, кому изменяли. Оливия Эстелл, мать Бальтазара, покойная, никогда не скрывала, что ей от Эндрю Эстелла были нужны лишь его деньги и авторитет. Когда-то и она попробовала изменить, но за это муж лишил её месячного содержания и даже пригрозил разводом, которого она вовсе не хотела. Оливии пришлось смириться, поскольку она давно отвыкла зарабатывать сама, и особняк Эстеллов стал для неё чем-то вроде родного гнезда. Молли и Регина Эстелл, тёти Бальтазара, были верны мужьям, но не оттого, что любили их. Регина не хотела пачкать свою репутацию, а Молли была слишком робка, ленива и нерешительна для того, чтобы позволить себе вступить в незаконную связь. Братьям Эстеллам нравилось делиться друг с другом сведениями о своих новых победах, по праздникам они часто закрывались втроём в комнате и там играли в карты на деньги и пили, пока Эдвард по семейной традиции не засыпал, уронив голову на стол. Они охотно выделяли своим отпрыскам заметные суммы на карманные расходы и даже советовали, как те следует правильно расходовать. Бальтазар, однако, всё же стеснялся и пугливо прятался, когда ему предлагали свою помощь в проявлении всех эстелловских наклонностей. Но это длилось недолго. Бертрам плохо знал собственного кузена, однако помнил, каким тот стал, когда начал встречаться с Габриэлой Дервиш. Габриэла отучила его стесняться, а, как только она это сделала, он стал похож на своих родственников: готовый расточать ласковые слова и лживые комплименты, но не способный на проявление настоящих чувств.

Мальчик на лестнице сделал ещё несколько шагов вниз. Он, очевидно, стеснялся незнакомого человека, пристальным взглядом следящего за ним из кресла, его движения замедлились. Бертрам видел, как напряглась рука мальчика, лежавшая на перилах.

– Э-э… доброе утро, сэр, – спустившись до середины лестницы, промолвил мальчик и запустил пальцы в волосы, но тут же испуганно передёрнулся и застыл ровно, словно солдат на параде, когда мимо него проходит командир. – Я…я Арчибальд Эстелл, а Вы, должно быть…

– Твой дядя, – спокойно подтвердил Бертрам, – Бертрам Эстелл. Ты очень похож на отца, Арчибальд…

Мальчик радостно и гордо покраснел, его грудь подалась вперёд, и плечи впервые расправились.

– Правда, сэр? – дрожащим от восторга голосом поинтересовался он.

– Истинная, – слегка качнув головой, коротко ответил Бертрам. – Скажи, Арчибальд, твои родители… до сих пор в комнатах?

– Мама уже проснулась, – с готовностью ответил Арчибальд, – скоро и папа встанет, он никогда не спит, если встала мама. Они хотят о чём-то поговорить с Вами, сэр.

– Я знаю. Поэтому на то время, что мы будем разговаривать, тебе стоило бы удалиться куда-нибудь на верхние этажи…

Эстелл жалел о том, что он, совершенно позабыв о существовании Арчибальда, выпроводил Мелиссу и Люсинду из дома до того, как тот проснулся. Ему не хотелось, чтобы его разговор с Бальтазаром слышал хоть кто-то, кроме них двоих, даже Габриэла, и он понимал, что Арчибальд по причине вполне оправданного юношеского любопытства не удержится от желания выяснить, о чём беседуют взрослые.

– Можно мне будет уйти в гостиную на втором этаже, сэр? – вежливым, но разочарованным тоном спросил Арчибальд. – И… могу ли я взять Ваши шахматы?

– Ты играешь? – недоверчиво поинтересовался Эстелл.

Ему снова вспомнились родители Арчибальда в юности. Ни Габриэла, ни Бальтазар не умели и не любили играть в шахматы: они никогда не ладили с логикой, считая её досадным недоразумением, занесённым в цивилизованный мир извне – скорее всего, неким инопланетным разумом, настроенным враждебно по отношению к людям.

– Да, играю, – охотно подтвердил Арчибальд и даже улыбнулся, – меня записали в шахматную секцию, когда я был ещё совсем ребёнком, сэр.

– Удивительно, – обронил Эстелл, снова погружаясь в воспоминания, – зная твоих родителей, я не мог предположить нечто подобное.

– Ну… с тех пор прошло немало лет… сэр…

– Тоже верно…

Арчибальд Эстелл немного постоял на той же ступени, явно ожидая, что хозяин продолжит говорить. Однако Бертрам отвернулся от него, а затем и вовсе поднялся и куда-то ушёл. Арчибальд предпочёл корректно исчезнуть: именно к этому его приучили родители, ненавидевшие, когда их разговоры с друзьями и коллегами становились достоянием ушей ребёнка. А через несколько минут после его исчезновения на том же самом месте появилась чета Эстеллов. Бальтазар выглядел ещё более утомлённым, чем вчера, несмотря на то, что он неплохо выспался, Габриэла, напротив, сияла и лучилась нескрываемым злорадством.

– Бертрам! – фальшиво ласковым голосом пропела она, заметив, как Эстелл возвращается из коридора. – Ну, здравствуй, дорогой… скажи, ты рад нас видеть?

– Безмерно, – сухо откликнулся тот. – Быть может, вы сразу изложите цель своего визита?

– Конечно, мы с удовольствием…

– Как это можно?! – возмутилась Габриэла, ткнув мужа острым локтем в бок. – Мы же даже не позавтракали! Более того, у меня пересохло в горле и кружится голова – это всё потому, что я не выпила обязательную чашку кофе. Бертрам, будь так добр, прояви хозяйственную жилку… ты премного нас обяжешь, если сделаешь заказ своему чудо-повару…

– Моему чудо-повару?..

– Ну, тому, что работает у тебя с момента появления здесь этой девочки, Мелиссы, – поджав губы, пробормотала Габриэла. – Или у тебя есть другой… повар?

«Я так и знал, что Мелиссу нельзя оставлять наедине с этими людьми», – подумал Эстелл, однако некий след гордости всё же затронул его душу: он понимал, как тяжело пострадать пришлось бы Мелиссе, если бы она не сумела удовлетворить непомерно высокие запросы миссис Эстелл.

– Нет, это единственный, – беспечно ответил Бертрам, – но сегодня он не работает. Я дал ему небольшой отпуск.

– Отпуск? – у миссис Эстелл приподнялись брови. – Это как понимать? А чем вы будете питаться? Начнёте покупать фаст-фуд, или будете есть полуфабрикаты?

– Желающих поработать у меня не убавится, Габриэла, – спокойно заметил Эстелл, – будь в этом уверена.

– Ну а как же эта девчонка и парень, которые нам прислуживали? Их ты тоже отпустишь? – продолжала выспрашивать Габриэла. Её оскал сделался хищным, как у гарпии.

«Девчонка… парень… что она им говорила, пока меня не было?!»

– Думаю, им тоже давно пора отдохнуть, – ограничившись этим неопределённым ответом, Бертрам поспешил исчезнуть, чтобы Габриэла не прицепилась к нему с расспросами снова: а он хорошо помнил, как она умеет допрашивать…

В холодильнике на кухне стояла огромных размеров тарелка, полная круассанов. На круассанах лежала записка:

Дорогая Мелисса!

Пока тебя не было, я отправила Стивена и Блеза в магазин. На самом деле я заказывала им что-либо посущественнее, но они принесли только это. Если ты их немного разогреешь и подашь к ним кофе, уверена, что даже эта ужасная женщина успокоится.

С любовью, Джоанна.

P. S.: Не нужно возвращать деньги за покупки.

P.P.S.: Кофе стоит в банке в первом навесном ящике слева».

«Джоанна… – прошептали мысли в голове Эстелла. – Та самая Джоанна… всё-таки у Мелиссы прекрасные друзья…»

* * *

Круассаны и кофе действительно понравились миссис Эстелл, хотя она долго ворчала, что к завтраку можно было бы подать что-то более существенное. Бальтазар смотрел, как нарочито медленно она опустошает чашку, и изредка возводил на Бертрама виноватые глаза: он не мог и не смел прогнать жену отсюда, поскольку понимал, что она откажется уйти и, возможно, даже начнёт кричать.

– Габриэла, дорогая, – исподволь начал он, – возможно, ты захочешь составить компанию Арчибальду? Он наверняка скучает там один…

– Нет, он уже достаточно взрослый юноша для того, чтобы развлекать себя собственной компанией, – спесиво отрезала Габриэла, с решительным стуком отставляя чашку в сторону. – Тем более что нам нужно о многом поговорить втроём.

– Вдвоём, – уточнил Бертрам непреклонным голосом.

– Джоанна – тоже моя кузина, – Габриэла вскинула брови, её тон сделался заметно холоднее. – И я желаю знать, что вы двое намерены делать с ней и её матерью, когда твой отец находится в столь плачевном состоянии.

Бертрам неприступно скрестил руки на груди:

– Я не понимаю, зачем вам вообще потребовалось начинать этот разговор с Джоанны. Вы двое собирались помочь моему отцу. Но я должен вас предупредить, что его болезнь неизлечима.

– Тебе об этом сказала Джилл? – фыркнула Габриэла с заметной долей презрения в голосе. – Нашёл кому верить! Она могла солгать тебе, чтобы…

– Для чего вам нужна именно Джоанна?

– Мы хотели бы забрать её к себе, – вкрадчиво пробормотал Бальтазар, с каким-то внутренним стыдом пряча глаза, – и воспитать её, как и полагается родственникам…

– Вы забыли о том, что у неё есть мать? – со льдом в голосе спросил Бертрам, подаваясь вперёд.

У Бальтазара на щеках выступила яркая, практически болезненная, краска.

– Послушай, Бертрам, но ты сам должен был бы понять, что Джилл не сможет её поднять одна… да и лечение дяди будет требовать больших средств… они едва ли смогут прожить вместе, я уже не говорю о том, чтобы они проживали достойно… Одна Джилл ещё сумеет выкарабкаться, продержаться, но…

– Ты собираешься оторвать дочь от её собственной матери, – тоном обвинителя перебил его Бертрам, резко сцепив в замок хрустнувшие пальцы, – одновременно с этим не спросив их мнения на сей счёт. Тебе не кажется, что это эгоистично, Бальтазар?

– Почему эгоистично?! – с чувством вмешалась Габриэла и резко взмахнула руками у себя над головой (при этом она едва ли не опрокинула свою наполовину опорожнённую чашку с крепким кофе). – Это твоё поведение, Бертрам, было более чем эгоистично: ты, живя с нею в одном городе, не удосужился принять участия в её воспитании, ты предпочёл притворяться, будто её не существует, но, понимаешь, тем, что ты выкинешь её из своей головы, ты не уничтожишь самого фактаеё существования. Давай прекратим уже бегать от правды, наконец!

– Габриэла, ты говоришь так, как будто ты и Бальтазар, – начиная закипать, прошипел Бертрам, – как будто бы вы всё это время были рядом! Вы упрекаете меня в том же, в чём повинны сами…

Габриэла вскочила из-за стола, словно пустынный вихрь, завивающийся в громадную воронку, и с уничтожающим блеском в расширившихся зрачках наставила на Бертрама слегка подрагивающий палец:

– Это не твоё, Берти, дело, почему мы её избегали!

– Избегали, – хмыкнул Бертрам равнодушно, – твои слова говорят сами за себя. Что же вы тут надумали выгадать, может, объясните без прикрас?

– Нам ничего от неё не нужно! – решительно заговорил Бальтазар. – Совершенно ничего, это благородный поступок, который мы совершаем бескорыстно в ответ на услугу, которую оказал нам твой отец, Бертрам… Давай поговорим обо всём спокойно… сядь, пожалуйста, Габриэла! – он промолвил эти слова, не повышая голоса, однако Габриэла покорно уселась рядом с ним (предварительно скорбно заведя глаза к потолку и издав утомлённый вздох). – Я буду говорить исключительно правду, хотя, возможно, она не придётся тебе по нраву.

– Что ж, буду надеяться, что ты осмелишься сказать хоть единственное правдивое слово в своей жизни, – фыркнул Бертрам. – Давай, Бальтазар, говори, а я послушаю.

– Когда мы с Габриэлой сыграли свою свадьбу, – с видимым усилием промолвил Бальтазар, – все в наших семьях предпочли отвернуться от нас, и только твой отец помог нам, только он поддержал нас, и мы хотим поддержать его дочь, раз уж больше никому нет до неё дела! Послушай, Бертрам, почему ты против этого предложения? Ведь, если мы заберём Джоанну с собой, Джилл тоже поедет с нами, мы уже присмотрели ей великолепную новую квартиру неподалёку от нашего дома, она едва ли сумеет отказаться… Мы воспитаем девочку как истинную наследницу Эстеллов, и, будь уверен, Бертрам, что даже ты будешь ей гордиться. Мы всего лишь хотим наладить отношения в нашей семье, мне надоело, что мы бегаем и прячемся друг от друга… Джоанна унаследует моё дело или твоё, если ты… – Бальтазар снова покраснел, споткнулся и умолк. Но Бертраму уже всё стало ясно.

– Вот в чём дело, – протянул он, медленно поднимаясь из-за стола. – Сказал бы всё сразу, Бальтазар, без своих туманных недомолвок… Конечно… ты можешь не сомневаться в том, что ты – истинный сын своего отца. Знаешь, он тоже превыше всего ставит наживу. Но, Бальтазар, разлучать мать с дочерью – как я к ним ни относился бы – ради того, чтобы заработать больше денег – это было бы перебором даже для него. Возможно, ты забыл, – Бертрам отвернулся от окна, к которому подошёл, и смерил Бальтазара тяжёлым презирающим взглядом (Бальтазар покраснел ещё гуще и даже вжался в спинку своего кресла), – но эта девочка является для тебя такой же родственницей, как и для меня, и ты мог бы, если бы действительно хотел помочь ей, выбрать из всех возможных вариантов такой, какой не причинил бы ей боли.

– Ты всего лишь прикидываешься, что ты о ней заботишься, – фыркнула Габриэла из своего кресла, – давай ты тоже признаешься, что тебе в конечном счёте плевать на неё, и мы скажем то же самое! Без прикрас!

– Мы все по-прежнему эгоисты, – тихо, словно стесняясь, промолвил Бальтазар, – давайте не будем лгать друг другу.

– Значит, я оказался прав, – тяжело выдохнул Бертрам, – девочка – это всего лишь предлог…

– Предлог помириться с тобой и вернуться, Бертрам, – вздохнула Габриэла. – Мы же Эстеллы, мы должны держаться вместе. В Стеджерсон-тауне нас не считают за своих, хотя мы прожили там много лет. И Арчибальд – я чувствую, что он тоже нескоро станет таким же жителем этого города, как и все остальные, кто тоже был там рождён. Мы хотели вернуться…

– Зачем? Разве не вы клялись, что ваша нога больше не ступит в Литтл-Мэй?

– Мы снова здесь, а земля не провалилась под нами, – попытался пошутить Бальтазар, устало опустив уголки губ, – пойми, Бертрам, что мой отец, как ты его ни ненавидел бы, прав: если мы разлучимся, нас попросту съедят. Вот почему нам нужна была девочка: воссоединиться сначала с ней, а потом и с тобой. Я сейчас говорю это совершенно искренне… – Бальтазар наклонил голову, из его рта вырвался холодный смешок. – Бертрам, быть может, пришло время забыть всё, что было?..

Габриэла и Бальтазар с надеждой смотрели ему в спину, ожидая его решения, и молчали. Тишину монотонным стуком разбавляли старые скрипучие ходики, обтянутые паутинной плёнкой, которые возвышались в углу столовой и мерно отсчитывали ход времени на протяжении многих лет. За окном разгорался шум просыпающейся утренней улицы.

– И собираться снова в этом чёртовом доме, – с горячностью заговорил Бертрам, ускоряя шаг, – как это делали наши отцы и дяди, ненавидеть друг друга, но притворяться лучшими друзьями, делать вид, будто всё идёт как надо?! Нет, я больше ни за что и никогда не позволю развести в своём доме серпентарий… Хотите вернуться – кто вам мешает? Но при чём тут я и Джоанна?

– Мы Эстеллы, – устало повторила Габриэла, – даже она и я, хоть ты не хочешь этого признавать, и твоя подопечная, эта девчонка…

– Мелисса, – хмуро поправил её Эстелл.

– Верно, – дёрнув головой, согласилась Габриэла с оттенком неудовольствия в голосе, – мы все – Эстеллы, у нас одна кровь… и мне делается нехорошо, когда я думаю, что мой сын будет враждовать с Джоанной или Мелиссой потому, что мы были врагами раньше.

– Этого никогда не случится, – сухо отрезал Эстелл, – потому что твой сын, Джоанна и Мелисса не станут общаться.

– А если мы вернёмся? – с угрозой спросила Габриэла. – И если мой сын станет учиться с ними в одной школе, даже в одном классе, что ты станешь делать?

– Ничего, – фыркнул Бертрам. – Они разберутся сами.

У Габриэлы и Бальтазара огорчённо округлились глаза. Они смотрели друг на друга и на Бертрама, тянули и без того долгую паузу, надеясь, что он всё-таки изменит свое решение. Но Бертрам не чувствовал никакого желания делать это и возвращаться в тот круг, который, как он был уверен, ему удалось разорвать. Он вспоминал, с какой ненавистью смотрели друг на друга его дяди и отец, как он сам, Бальтазар, Нелл, Реджина и Ариадна замечали эту ненависть особенным детским чутьём и напрягались в потаённой тревоге. Все они пошли в жизни разными дорогами, однако ни один из них впоследствии не пожелал запереться в одном доме с теми, к кому испытывал глубокую неприязнь, пересиливать свои чувства ради малопонятной выгоды, за которой так гнались в своё время Энтони, Эндрю и Эдвард.

Бальтазар понял это первым, молча кивнул Бертраму и поднялся.

– Спасибо за тёплый приём, – говорил он, вежливо улыбаясь, в то время как его глаза были непростительно холодными и бесчувственными, – мы уезжаем домой сегодня. До встречи…

– До встречи, – с неприязнью процедила Габриэла. – Арчибальд! – заорала она, оборачиваясь и высоко вскидывая голову на тонкой шее. – Арчибальд, немедленно собирайся, мы уезжаем!!

Пролетело несколько напряжённых мгновений. Из коридора выбежал, затруднённо дыша и держась за бок, Арчибальд – с красным лицом, с бешено блестящими глазами, с выражением благоговейного страха перед матерью в исказившихся тонких чертах. Неподкупно сурово взирая на Габриэлу и Бальтазара, Бертрам молча ждал. Вытянувшись в струну и приняв грозный вид, Габриэла командовала (при этом она дополняла свои слова властными движениями тонкой бледной ладони):

– Принеси мне мою сумочку!

Арчибальд умчался, едва не поскользнувшись на ступенях. Он потонул в коридоре, а Габриэла обернулась к Бертраму снова. Её лицо передёргивалось от ненависти и разочарования.

– Стало быть… война? – спросила она холодным тоном.

– Не война, – поправил её Бертрам, – а расставание. Расставание навсегда.

– Но ведь мы же семья… – прошептал Бальтазар. Его глаза остановились и остекленели, утеряв всякое выражение.

– Были, – жёстко отрубил Бертрам. – Но теперь мы – просто посторонние друг другу люди, и ты это знаешь не хуже меня.

– Неужели ничего не поправишь?..

– Слишком поздно, – равнодушно отрезал Бертрам.

– Так всегда говорят те, кто не хотят ничего делать! – возмущённо заявила Габриэла, но Бертрам проигнорировал её слова.

В комнату влетел Арчибальд: по-прежнему красный, однако уже с меньшей степенью ужаса в лице. Он вручил матери её крохотную сумочку с видом величайшего почтения и поспешно отступил на несколько шагов. Габриэла с оскорблённым видом перекинула толстый ремень сумочки через своё плечо, выпрямилась и гордо, холодно отчеканила, не удостоив хозяина взглядом:

– Мы отбываем. Бальтазар, заведи машину. Арчибальд, ты всё собрал?

– Всё, мама, – покорно ответил Арчибальд и виноватыми глазами искоса посмотрел на Бертрама. – До свидания, сэр…

– Прощай, Арчибальд, – и в этих словах Бертрама прозвучало намного больше тепла, чем за всё время его беседы с Габриэлой и Бальтазаром.

Габриэла шагала впереди, подкидывая сумочку ладонью. Её лицо было красным от гнева, губы яростно подёргивались, а руки тряслись. Следом за нею извиняющейся неровной походкой двигался Бальтазар, его плечо конвульсивно вскидывалось вверх, словно ему хотелось обернуться и в последний раз взглянуть на Бертрама, провожавшего их до дверей. Сразу за своими родителями трусил Арчибальд. Он низко опустил голову и крепко сцепил руки в замок, как будто чувствовал, что ему стоит стыдиться, но не понимал, в чём мог провиниться перед Бертрамом и его семьёй именно он, Арчибальд Эстелл, который так хотел обрести новых родственников и так мечтал узнать о них больше, сблизиться с ними. Его мечты, столкнувшись с реальностью, рассыпались в прах, и ему стало совестно своих по-детски наивных размышлений. Теперь он ясно видел, что его родители никогда не станут для Бертрама Эстелла друзьями, а он сам никогда не станет для него племянником – хотя бы потому, что они упустили слишком много времени, чтобы попробовать воссоздать родственную теплоту и близость на месте холодного отчуждения.

Автомобиль Эстеллов с прежней непоколебимой уверенностью плавно отъезжал от ворот. Им не хотелось, чтобы кто-то из прохожих догадался о провале, постигшем их, поэтому они подняли все стёкла, а Бальтазар Эстелл крепко вцепился в руль обеими слегка подрагивающими руками, словно он водил впервые. Арчибальд грустными и непонимающими глазами следил за тем, как вновь тает вдалеке Литтл-Мэй, и вспоминал свою кузину, Мелиссу, а также непонятный холод, которым она окатила его. Он пытался понять: виноват ли он перед ней в чем-либо? И, если он виноват, то как он может эту вину искупить? Но он чувствовал, что дело было вовсе не в нём, а в тех загадочных неприязненных отношениях между его родителями и Бертрамом Эстеллом; в тех отношениях, о которых не знали правды ни он, ни Мелисса. Эти отношения давили на них, заставляли их относиться друг к другу с недоверчивой насторожённостью. А ему хотелось стать для неё близким человеком, и он даже сейчас продолжал надеяться, что когда-нибудь, когда рядом не окажется никого из родственников, он обязательно попытается подступиться к ней снова, и ему удастся стать для неё родным и любимым кузеном, и он сам полюбит её, как свою дорогую сестру.

«Это обязательно случится, – твёрдо и уверенно думал он, удобно устроившись на заднем сиденье автомобиля, – когда-нибудь… но обязательно. Я найду её и Джоанну, и тогда мы заживём так, как мы хотим… без родительских условностей. Тогда жизнь наладится, тогда всё будет хорошо! Я добьюсь этого… обязательно… обязательно… Обязательно».