Текст книги "Охотовед"

* * *

Родители уехали на работу в шесть утра. Проводив взглядом мотоцикл, Леша закрыл ворота и быстро бросился в дом переодеваться. Сегодня он решил сходить в дальний поход: пройти берегом Винницкого до острова, оттуда через Бобовки и Криницу до Маяка, а от Маяка, через Боровичное, большим лесом – домой. Родителям об этом не сказал – кто пустит двенадцатилетнего пацана в такую даль.… Эх, разве ж это даль! Со старшим братом, который сейчас в армии, он уже давно ходил не только в Бобовки, но и на Белый берег, в Думановские дубы. И не только.… Уже второй год взрослые пацаны берут Лешу с собой в лес пострелять из самопалов, пожарить сало на костре, покурить, а то и бросить в костер головку от неразорвавшегося снаряда, найти который на «трофеях» в Дубовке вообще не проблема. Но в лес Леша любит ходить один. Отец не разрешает брать ружье, хоть и догадывается о том, что Леша давно самостоятельно стреляет из ружья по воронам или газете, а потом сам заряжает патроны, аккуратно открыв проволокой замочек на чемодане с боеприпасами, пылящемся под диваном. Прошлой зимой он попался. С соседским Серегой повесили газеты на яблони в саду, постреляли. Газеты убрали, следы замели. Но пострелянные ветви яблонь отец обнаружил сразу же, придя с работы. Ох, и попало же Леше. И ремня получил, и в углу постоял. Но зато, когда этой весной Леша принес домой чирка, добытого на разливе прямо с автомобильной камеры, отец похвалил, а мама приготовила вкуснейшую наваристую лапшу, добавив, правда, в суп полкурицы.

Накинув братову штормовку, зеленую панаму-«афганку», бросив в рюкзачок завернутый в газету кусок сала, луковицу и хлеб, одел мамины короткие резиновые сапоги. На сеновале из-под крыши достал с вечера заряженный самопал, ствол которого изготовил из трубки маслопровода трактора, а рукоять – из корня лозы. Проверил, сухие ли спички, закрыл на навесной замок дом, положив ключ под кирпич у крыльца, огородами пробрался к лазу в заборе и вскоре исчез в кустах олешника, поросшего по пойменному лугу за огородом. Комаров, оводов Леша не боялся: он был уверен, что они больше гудят, чем кусают. Пройдя кустами до берега озера, он по кладке перешел небольшую промоину, и вскоре его зеленая панама исчезла в зарослях прибрежного аира. Леша знал, что за промоиной в озеро вдаются несколько заросших аиром кос. В зарослях камыша и аира он еще весной нашел несколько гнезд крякв. Сейчас гнезда пустые, но утят уж очень хочется посмотреть! А они, должно быть, плавают с мамкой-уткой среди прибрежных лопухов и кувшинок. Осторожно, стараясь не хлюпать и не набрать воды в короткие сапоги, Леша подкрался к кромке озера. Из-под ног выскочила камышовая курочка и, быстро шлепая по траве и воде, помогая себе крыльями, скрылась в камышах. И тут же Леша заметил утят. Заподозрив неладное, утка-мама тихо крякнула: утята, черные, пушистые с оранжевыми клювами, тут же быстро выстроились за ней в «кильватерную» колонну и бесшумно всей семьей уплыли в заросли кустов аира. Леша усмехнулся, пряча в самодельную кобуру самопал: «Пусть до августа подрастут. А там! Открытие охоты на уток! Будут моими!»

Вернувшись на тропинку вдоль озера, мальчишка весело и быстро направился по ней к чарующей и манящей своей неизведанностью, своим величием, своей первозданной дикой красотой полосе лиственного пойменного леса – урочищу Бобовки. У входа в лес тропинка разделялась. Одна, еле видная, натоптанная грибниками дорожка уходила влево к острову. Вторая шла к большому лесу на Маяк через Бобовки. Леша уверенно свернул на вторую, и, пройдя по ней вглубь леса, уверенно свернул с натоптанной людьми тропки на тропу звериную. Он знал эту тропу – она вела на большую поляну через заболоченный лог. По этой тропе он начал изучать Бобовки еще в прошлом году под бдительным оком брата. Теперь на этом участке он чувствовал себя как дома. Пройдя полкилометра, осматривая на грязи следы косуль, кабанов, кое-где лапы енотовидной собаки или лисы, Леша дошел до лога, свернул с тропы и по косогору гряды с буйной порослью подрастающего ельника, осторожно пошел параллельно логу. Как он и ожидал, ветерок вдоль лога поднял диких кабанов. Их Леша не увидел, но услышал грозное уханье секача, легкий треск редких сучьев под копытами диких свиней. Постояв на месте и выждав время, чтобы не нарваться на свиноматку, он прошел еще метров сто по ельнику и свернул в болото. Здесь, на старой, разросшейся кверху толстыми сучьями осине находится старое гнездо черного аиста. Осторожно подкравшись по ельнику к началу заболоченного лога, Алексей заулыбался: из расположенного в развилке толстых сучьев гнезда на него, чуть высунув головы, смотрели двое аистят. «Заметили! – усмехнулся Леша, – или кабаны их всполошили». Он присел на заросший мхом пенек и притих. Капюшон ветровки накинул, чтобы не было видно сверху. Не прошло и десяти минут, как среди деревьев мелькнула черная тень и на гнездо бесшумно опустился взрослый черный аист. Быстро раздав принесенную пищу в открытые красные клювы птенцов, птица также бесшумно и стремительно исчезла в кронах деревьев. В отличие от семей белых аистов, все произошло абсолютно тихо, словно в «немом» кино. Постояв недолго у гнезда, Леша вернулся на тропинку и, дойдя до противоположной окраины лога, опять свернул на гряду. Буквально в ста шагах, на косогоре, под пологом молодых елочек жила семья лисиц. На утоптанном щенячьими лапами песке у входа в нору нашел перья рябчика, мелкие косточки, видимо от зайца, скорлупу пятнистого яйца. Стебельки березок и осинок сгрызены, изломаны. Узенькая тропка протоптана от норы к логу, где у лис водопой. Наклонившись, Леша заглянул в нору. В нос ударил резкий запах псины, смрад падали. Самих лисят, конечно, не видно. Оглянувшись на шорох, с удивлением увидел в десяти шагах от себя совсем тощую облезлую лису, которая, по-кошачьи выгнув спину, оскалила клыки, смешно сморщив нос. Она вдруг несколько раз сипло тявкнула, фыркнув, юркнула под елку. Леша засмеялся и быстро ретировался на «свою» тропу – предупреждение он понял правильно.

Вот, наконец, Криница. По бобровой плотине Леша перешел ручей и остановился у изготовленного им с братом солонца33
  Солонец (биотехн.) – место или биотехническое сооружение (корыто, углубление в пне, углубление-корыто в поваленном дереве и т.п.), где для диких зверей выложена соль.


[Закрыть]. Осину они сначала подрубили с одной стороны до середины, пониже. Потом – с обратной стороны, уже на уровне груди. Дерево упало, но осталось висеть на расколовшемся от подруба пне. В верхней толстой части ствола они сделали первое корыто, выдолбив его специально изготовленным для этих целей приспособлением, напоминающим кайло или кирку, где вместо острого шипа было выковано закругленное, в виде отточенной ложки, лезвие. От первого корыта вниз по стволу прорублен желоб до второго корыта в середине ствола. И от второго корыта вниз до кроны, лежащей ветвями на земле, опять прорублена уже совсем узкая канавка. Эти желоба сделаны для того, чтобы дождевая и талая вода стекала из корыт по стволу, просаливая древесину. Ни лоси, ни косули, ни зайцы, для которых изготовлены эти корыта, не любят, как это принято считать, лизать соль. Они любят соленую кору, соленую древесину и даже соленую землю под солонцами. Самой же жгучей соли они побаиваются. Вскоре Леша увидел и свой солонец. Коры на стволе уже не осталось: вся она съедена за год лосями, косулями и зайцами. Травы вдоль дерева нет тоже – все избито, истоптано копытами, часто усыпано катышками «разнокалиберного» помета. От дерева-солонца набиты свежие тропы к логу – на водопой. Ствол дерева вокруг корыт изгрызен, а затем зализан языками так, что древесина блестит словно лакированная. Под стволом осины дикие кабаны нарыли глубокие, в колено, ямы: соль нужна не только травоядным, она является крайней необходимостью и лакомством, в том числе и для диких кабанов, которые с удовольствием высасывают ее из соленой земли, процеживая сквозь зубы. Пройдя до водопоя, Леша увидел на грязи четкие следы волка. Мурашки пробежали по спине. Мальчишка, озираясь по сторонам, достал самопал44
  Самопал (разг.) – самодельное примитивное оружие, изготовленное кустарным способом, приспособленное для стрельбы путем поджога заряда извне.


[Закрыть], закрепил в скобе у зажигательной щели две спички, подсунул под изоленту спичечный коробок. Самопал был заряжен несколькими крупными самодельными дробинками. Дробь Леша лил уже давно самостоятельно: в коробе с мокрым мелким песком протыкал стержнем вертикальные «шахты», заливал их расплавленным свинцом. Полученные охлажденные стержни резал на равные цилиндрики, которые раскатывал в старой сковороде дном алюминиевой кастрюльки диаметром поменьше. Снаряженные такой дробью патроны не отличались при стрельбе хорошей кучностью, но из-за отсутствия магазинной дроби и такая годилась.

Следы волка как раз вели в ту сторону, куда Леше надо было идти – на Маяк. Постояв в нерешительности, мальчик осторожно пошел по следам волка, держа самопал наготове. Солнце уже светится в кронах деревьев, лес наполнен щебетом птиц, радостно встретивших рассвет. Где-то недалеко, вдоль лога, прохоркал запоздалый вальдшнеп. На лугу несколько раз гортанно прокричали журавли. Вдруг со стороны Маяка послышались одинокие, редкие сначала, а потом более частые, активные голоса лающих собак. Леша остановился, затих. Лето – охота закрыта. Да еще здесь – запретная для охоты «зеленая зона». Откуда собаки? Вскоре лай собак перешел в частый набат-гон. Гончие взяли след и гнали зверя по Бобовкам в районе большой поляны, куда и шел Алексей. Забыв про волка, Леша взволнованно прислушался к лаю собак: лай из гона превратился в облаивание зверя на месте, и Леша понял, что собаки работают вдвоем по крупному зверю, скорее всего, по лосю или секачу. Из злобного, на высоких тонах лая, голос собак периодически переходил в равномерный гон, и опять, остановившись, в визгливое облаивание на месте. Не замечая комаров и оводов, нещадно атакующих со всех сторон, Леша настороженно слушал голос погони, голос преследования, голос охоты. Легкий озноб пробежал по спине: кто же это обнаглел? А может, это все же бродячие собаки? Голос собак то приближался, то удалялся, и Леша догадался, что собаки кружат зверя вокруг поляны, которую называли Микитовой.

В районе Маяка и большой поляны тревожно застрекотали сороки; с места на место перелетают сойки, оглашая лес скрипучим резким криком. Тревога пришла в лес. Казалось, даже зяблики и другие певчие птицы примолкли. Прислушиваясь к тревожному стрекотанию сорок, крикам соек, гулкому набату гона собак, Леша спрятал самопал и, осторожно ступая, пошел прямо по звериной тропе в сторону непрекращающегося злобного лая собак. Что это были гончие, Леша уже не сомневался…

* * *

Машину спрятали в кустах орешника. Быстро светало, лес ожил и наполнился гомоном птиц. Где-то кукушка, перелетая с дерева на дерево, громко оповещала лес о своем присутствии. Щеглы, зяблики, дрозды, зарянки, камышевки, славки на все лады приветствовали восходящее солнце, оглашая лес веселой, жизнерадостной музыкой пробуждающейся ото сна природы.

– Свист, – Коля тихо подозвал возбужденного приятеля, – гони по тропинке к острову. Не тормози. Не кури. Не спи. Станешь у кривой березки на самой развилке. И замри, пока мы сами не придем или в стволы коротко не позовем. Если длинно, протяжно, то, как обычно, иди к машине. Все понял?

– Что тут понимать, Колян? А может, на «ход ноги»? Глаз подвострить? У меня ж фляжка! Магарыч!

– На какой ход? Какой глаз? – вмешался хмурый Дрот. – Положи фляжку в машину, алкаш! Положи, кому сказал!

Свист неохотно достал из внутреннего кармана плоскую стальную фляжку и спрятал в мох под машину, бормоча что-то и про «алкаша», и про «каких-то придурков». Припрятав фляжку, он, не оборачиваясь, сгорбившись, вложив в патронник патроны с пулями, пошел вниз к болоту по тропинке, ведущей сквозь Бобовки к острову у истока Винницкого озера. Когда Свист исчез за поворотом, Дрот открыл багажник и за поводки вытащил радостно и нетерпеливо скулящих собак, грубо одернул их за поводки. Собаки притихли.

– Так, Толик, – Коля говорил возбужденным шепотом, прищуренными глазами вглядываясь в Бобовки, словно что-то высматривая сквозь деревья. – Ты иди вправо, на бобровую плотину у Криницы за поляной. Я пойду с собаками слева, от большого леса. Если лоша здесь, я перекрою ей дорогу в лес, ты – к озеру, а Свист – к острову. Мы с тобой аккуратно подходим к ней и осторожно, чтобы не перебить друг друга, валим. Кто первый увидит, тот стреляет. Картечь не берем, чтобы самих себя не положить и собак не пострелять. Ты иди тихо, принюхивайся, слушай меня и собак. Я пойду через десять минут и сразу отпущу собак в болоте. Или кабана, или лося поднимут. Все ясно?

– Ясно, Коляныч. Не в первый раз. Я сразу мешки возьму.

– Плохая примета. Сбегаем, если что – недалеко.

– Коля, какие приметы? О чем ты? Тут зверя – кишит. В обед уже дома печенку будем жарить, вот увидишь, лишь бы рука не дрогнула.

– Не дрогнула, говоришь… ну, тогда давай по маленькой?

Коля достал из рюкзака зеленую стеклянную бутылку, закупоренную газетной пробкой, зубами вытащил затычку и, отпив несколько больших глотков, вдохнув с рукава, протянул бутылку Дроту:

– Держи. Глотни за удачу.

Дрот из горлышка жадно глотнул, так же, как и Коля, выдохнул в рукав и вернул хозяину полбутылки мутноватой жидкости. Собаки вдруг разом притихли, насторожились, приподняли висячие свои уши, мелко задрожали, поскуливая и принюхиваясь к легкому ветерку-дуновению из болота. Казалось, пахнет хмелем, багульником, мхом, прелыми листьями, болотом, грязью; но хозяин видел и понимал – собаки почуяли запах дичи.

– Все, Толян, гони шустро, смотри не шуми. И я пошел. Альфа уже, видишь, уши навострила. За ней и Бой душится на поводке. Я через пять минут собак пускаю, и сам пойду на левый край, как договорились.

Дрот, заряжая на ходу ружье, бесшумно, как тень, скрылся на тропинке в болото. Выкурив сигарету, Коля отцепил собак с ошейников и свистящим полушепотом азартно скомандовал вслед собакам: «Ищщи, ищщи! Взять, взять!». Забросив в патронник патроны, сплюнул через левое плечо и быстро зашагал вдоль раздела леса и болота в обратном направлении, непрерывно останавливаясь и прислушиваясь к лесным шорохам. Не прошло и десяти минут, как азартно завизжала Альфа, тут же ей вторил грубым басом Бой. Несколько секунд тишины, и лес наполнился звучным, мелодичным, азартным гоном смычка русских гончих, приученных работать по крупному зверю. Высокий мелодичный голос гона Флейты резонировал с грубым басом Боя, а их облаивание стоящего, остановившегося или нападающего на них зверя, казалось, проникает в душу, переворачивает ее, заставляя дрожать колени, учащенно биться сердце и мчаться, спешить, подкрадываться на голос, не чувствуя ног, не чувствуя ничего в окружающем мире, кроме желания увидеть в просвете деревьев, кустов того, кого так азартно облаивают преданные помощники, неоценимые слуги, безжалостные добытчики – собаки. Невидимый пока зверь метнулся, судя по голосу собак, к лесу. Не дойдя до притаившегося Николая каких-то полминуты хода, гон остановился на месте. Лай то затихал, то переходил в визг, то редкими глухими всхлипами обозначал опытному слуху, что происходит в болоте. Вот лай двинулся назад к поляне. Николай бросился через кусты наперерез и вплотную столкнулся с несущимися через кусты косулями. Заряженное пулями ружье легко легло к плечу. Мушка уперлась в рыжий бок ближайшего к Николаю рогатого самца.

– Ах ты, сука, – выругался Николай, разглядев через ветки и листья в полутора десятках метров от себя косулю, – ладно, в другой раз!..

Шумовые55
  ¹Шумовые (разг. охотн.) – убегающие от шума, потревоженные шумом звери.


[Закрыть] косули, пробираясь через непролазную чащобу и опасливо озираясь назад, поздно заметили грозившую им смертельную опасность. На миг застыв, они метнулись по зарослям в сторону, мелькнув белыми «зеркалами».

Лай удалился и, судя по всему, приблизился к Дроту. Скоро прозвучит выстрел, в этом Николай не сомневался. Неожиданно выстрел прозвучал вдали – это стрелял у острова Свист. Еще выстрел. Спустя несколько секунд – третий одиночный выстрел.

– Ну, гад, – Николай, продираясь сквозь переплетенные заросли ивняка в поисках тропинки, заматерился, – не дай боже промазал по шумовому…

А лай собак, между тем, остановился на месте и, отголосив в одном участке, переместился опять ближе к поляне.

«Точно я рассчитал. Не идет никуда. Это моя лосиха! Сейчас я ее возьму», – подумал Николай, выйдя, наконец, на звериную тропу, ведущую к поляне. По тропе он бегом побежал к поляне, представляя, что с другой стороны сюда бежит и Дрот. Клещи облавы сжимаются, скоро места для маневра у лосихи не останется. Остановившись и отдышавшись, Николай отчетливо услышал приближающийся треск сучьев, характерный только для движения лося. Треск двигался вдоль поляны и вдруг неожиданно повернул прямо на поляну.

– Эх, бля, ветерок. Неужели учуяла? – пробормотал Николай и бросился вслед треску, в прогалину просвета самой поляны.

Собаки лаяли на месте. Низкий бас сбивался на визг, и Николай понял, что лосиха бросается на собак, отгоняет их. Вскоре он выбрался к поляне и увидел лосиху. В высокой траве было хорошо видно, как двигается ее спина: лосиха мечется, пытаясь передними копытами ударить преследующих ее и старающихся укусить за сухожилие задних ног собак. Лосиха не видела и не слышала приближающегося охотника. Все ее внимание было сосредоточено на собаках, пытающихся отбить у нее прижимающегося к животу теленка. Тяжело дыша взмыленными боками, она, оберегая лосенка, пыталась ударить нападающую спереди собаку. В то же время другая собака сбоку и сзади старалась выгнать из-под лосихи напуганного ее детеныша.

Николай вскинул ружье. Дрота нигде не видно. До лосихи метров сорок. Прицелился в переднюю часть тела, выждал мгновение и, убедившись, что лосиха замерла, нажал на спусковой крючок, точно переведя мушку в «хомут» – место соединения туловища с шеей. Отдачи не почувствовал. Лосиха упала как подкошенная. И тут же раздался громкий крик-плач. Альфа набросилась на лосенка, сбила его с ног и уцепилась ему в шею. Писк-плач постепенно перешел в хрип, и, когда Николай подбежал к животным, лосиха и лосенок бились в агонии. Достав из сапога нож, он перерезал горло лосихе, затем и маленькому лосенку. Собаки жадно набросились лакать пульсирующие струи крови, а охотник поднял ружье, открыв стволы, потрубив коротко несколько раз. Тут же невдалеке отозвался Дрот и, запыхавшийся и мокрый от пота и росы, он вскоре выбрался из кустов на поляну, подошел к Николаю:

– Хорошо, что мешки и топор взяли. Поздравляю, шеф! Ты, как всегда, везунчик. Я же говорю: наверное, в детстве каку ел! – Дрот, смеясь, пожал руку и похлопал по плечу товарища. – Что не весел, Коля?

– Да так. Что-то сердце защемило, как лосенок запищал. Альфа его загрызла, а мне и тошно. Старею, что ли?

– Да, Коля, что-то раньше за тобой этого не было. Ладно, давай за работу. А что, интересно, там Свист палил?

– Козы66
  Козы (разг.) – ошибочное, разговорное определение, в смысле – косули.


[Закрыть]! Через меня на него шумовые полетели! Я чуть не пальнул. А он, видимо, не упустил случая. Посмотрим. Давай свежевать.

Через час мясо было уложено в мешки. Потроха накрыты шкурами, поверх набросали веток, наспех нарубленных тут же. Кости брать не стали. Лето, жарко. Что с ними делать? Даже собакам не отдашь. Да и лосиха оказалась худой, жилистой. Дрота чуть не вывернуло, когда полоснул ножом по вымени: брызнуло молоко с кровью. Теленка же забрали целиком, бросив лишь внутренности и голову со шкурой. Мясо пришлось выносить двумя ходками. Хорошо, что подоспел Свист, который все же «положил» тремя выстрелами молодую косулю, полетевшую на него, спасаясь от гона собак. Косулю он, как зайца, облупил на месте и принес в рюкзаке прямо к машине, где и встретился с компаньонами, еле дотащившими первый мешок мяса. Втроем вернулись за вторым мешком. Его переложили на полиэтиленовую пленку и волоком по мокрой траве дотащили до машины, которую, тем временем, надежно охраняли разъевшиеся жиром, кровью и потрохами собаки. Спрятав мясо в кустах за машиной, отдельно от мяса – ружья, браконьеры вышли на поляну Маяка, потягиваясь и щурясь от взошедшего над лесом солнца. Помыв в бобровой канаве руки и ножи, вернулись на Маяк, накрыли на газете импровизированный стол.

– Ну, мужики, – тост, – Николай поднял рюмку, – за удачку! Пусть простит нас Бог болотный, что похозяйничали. Ну, каждому – свое. Нам – мясо, ему – шкуры. Быть добру! – Он залпом выпил содержимое стограммовки, передал стакан, забросив в рот кусочек сала и лука, лег на траву, закинув руки за голову.

Мужики налили себе, выпили, молча закусили. Когда спиртное закончилось и в бутылке, и во фляжке, Николай выпил сразу три яйца, просыпая внутрь скорлупы через отверстие крупную соль, сыто срыгнув, скомандовал:

– Что, дармоеды, поехали!

Подельники нехотя поднялись, Свист предложил:

– Коля, по дороге в магазин заскочим? Пузырек прикупим, а Надька твоя пусть печеночки поджарит, свежины с картошечкой! Смак!

– Ну, если морда у тебя не треснет от того, что моя женка тебя кормить будет, то заедем. Или к вашим женам поедем? Пусть и они меня побалуют! И мясо-то не понадобится! Ха-ха!

– Да нет, Коляныч, – Свист, затянувшись сигаретой, покосился на Дрота, – к нам нельзя. У нас и не выпьешь, и не закусишь. Наши тигрицы-акулы – не то что твоя Надюха! И мясо не поможет!

– Мясо, говоришь, не поможет? Тогда без мяса домой пойдешь, деляга!

– Коляныч, ты что? А без мяса они меня с тещей и на порог не пустят! Ты же знаешь, и так заели: «Съезди на охоту, съезди на рыбалку! Принеси мяса, принеси рыбы!» Типа в магазин я хожу. Вот фляжку самогона еле выпросил! Так и сказали – пустой домой чтобы и не приходил!

Собаки, уткнув окровавленные морды в лапы, покачиваются на мешках с мясом в пыльном багажном отсеке. Машина медленно катится по лесной дороге своим утренним, еще не высохшим по росе следом обратно в поселок. Не обращая внимания на прогромыхавшую рядом громадину, трудяги муравьи толпой тащат к муравейнику извивающуюся гусеницу. Над поляной Маяка беззаботно порхают бабочки, хотя одну из них себе в жертву выбрал стремительно приближающийся шершень. Совсем недалеко от Маяка, в устроенном в развилке ствола старой сосны гнезде, двое оперившихся птенцов ястреба-тетеревятника, завидев подлетающую мать, наперебой громко запищали, открыв хищные острые клювы, даже не подозревая, что в зобу у матери только что пойманный рябчик. Над Винницким озером стремительно несется светлогрудая скопа, и вскоре зазевавшийся язь окажется в цепких лапах непревзойденного рыболова. Ничто в лесу не говорит о смерти, хотя она и рядом. Никто уже и не вспомнит о только что прозвучавших выстрелах. Разве что вездесущие кровожадные падальщики-вороны уже взгромоздились на верхушках двух высоких елей на краю поляны, рассматривая двух енотовидных собак, опасливо замерших у кучи свеженарубленных веток, обнюхивая политую каплями крови траву. Енотовидные собаки жили в норе под елками и, дождавшись наступившей тишины, решились, наконец, выползти из своего убежища, поддавшись искушению запаха свежей крови и плоти…