Текст книги "Охотовед"

* * *

Зима выдалась в этом году суровая. Снегом замело все улицы пригородного поселка, только узенькие тропки вдоль заборов позволяли проходить на работу, в школу, в магазин. Достав с чердака бани широкие, тяжелые армейские лыжи, Леша, как учил когда-то отец, просмолил их паяльной лампой, тщательно натер парафином и прижег его сквозь газеты раскаленным утюгом. Крепления на валенки просты и непритязательны: стремя под носок обуви сшито из транспортерной ленты, а зажимающие ногу в стремени резинки – из автомобильных камер. Бамбуковые заводские палки – гордость перед местными пацанами, у большинства которых палки из тонких орешин. От дома вдоль реки, через Бобовки, до Белого берега и обратно по лесу Леша накатал постоянную лыжню и, используя любой подходящий случай – уроки труда, выходной день, а то и просто в наглую пропуская уроки, – он, захватив в рюкзачок кусок сала с хлебом и луковицей, отправлялся в свой двадцатикилометровый «егерский» маршрут, как окрестили эти похождения отец и брат.

Сразу за огородом начинался пойменный луг, поросший островками ивняка и крушины. Здесь постоянно обитали куропатки и зайцы-русаки, которых Леша, можно сказать, знал в «лицо». Дальше лыжня шла вдоль берега реки вверх по ее течению, где в поросших ивняком берегах обитали норки и горностаи. Примерно в пяти километрах от дома маршрут круто сворачивал вправо, в Бобовки. По звериным тропам, через остров, Леша добирался до большого леса. По пути обязательно посещал несколько бобровых поселений с их плотинами, пересекал Криницу, по берегам которой отчетливо выделялись своими ярко-алыми гроздьями заросли калины. В Бобовках его лыжню пересекали многочисленные следы косуль, кабанов, куниц, лис. Войдя в лес, Леша проходил мимо островка Маяка в урочище Белый берег, а оттуда по лесной дороге, напрямую домой. В большом лесу он примечал тропы косуль, лежки косуль на взгорьях с толстым слоем мха, переходы лосей. Иногда он сворачивал с накатанной лыжни, чтобы проследить свежий след куницы и найти дупло или беличье гнездо, где куница задневала. Часто специально проходил кабаньими тропками до самой лежки стада. Высшим своим мастерством Леша считал пройти под ветер незамеченным, максимально близко к залегшему в глубоком снегу стаду. Поздно почуяв человека, дикие свиньи поднимали над снегом свои головы с чутко настороженными ушами, но убегать, заметив маленького человека, не спешили. А Леша, делая вид, что не замечает притаившихся диких свиней, осторожно ступая лыжами по глубокому, рыхлому снегу, обходил стадо стороной, довольно улыбаясь, сто раз мысленно прицеливаясь в притихших животных, считавших, что он их никто не видит.

Ранним февральским воскресным утром, с ведома брата и разрешения отца, Леша, закинув через плечо курковку отца, отправился в свой «обход». Три патрона самодельной картечи на лисицу и пара дробовых патронов приятно оттягивала карман брюк. Белый поварский балахон-накидка поверх маминой телогрейки заменил маскхалат. Кусок белой простыни, пришитый поверх старой кроличьей шапки, дополнял «униформу». Быстро пройдя лугом до реки, а оттуда до Бобовок, Леша не без труда вскарабкался на оставленный с осени стожок сена, огляделся вокруг и… почувствовал, как под шапкой зашевелились волосы. Вдоль кустов, игриво кусая друг друга, прямо на него по глубокому снегу, разбрызгивая фейерверки снежных салютов, бежали два волка. Расстояние около двухсот метров не позволило волкам почуять человека. Увлеченные игрой, они, казалось, не замечают ничего вокруг себя. Леша замер на своем стожке, судорожно зарядив свое ружье патронами с картечью и взведя курки. Огромное, яркое, но холодное, почти ледяное солнце, поднимающееся над Бобовками, слепило волков, и они не увидели направленных на них пары стволов. Приближаясь к утопающему в снегу стогу сена, они продолжали гоняться друг за другом, ловко и пружинисто пробиваясь по глубокому рыхлому от мороза снегу. Откуда-то неожиданно появившиеся сороки разразились очередями возмущенной стрекотни. Они, перелетая с куста на куст, сопровождали волков, отвлекая их внимание на себя. И все же метрах в пятидесяти от стожка волки почуяли опасность. Разом остановившись, они закрутили головами, зашевелили чуткими ушами, приподняв над снегом пушистые хвосты. Медлить больше было нельзя. Сердце и так стучит уже где-то в голове, кровь разогрелась как расплавленный свинец, руки без перчаток не даже ощущают холода стали. Мушка уперлась в грудь первого волка, стоящего полубоком к Алексею, вытянув морду вперед, принюхиваясь к морозному воздуху. Выстрел прозвучал сухо и, как показалось, совсем негромко. Волк подпрыгнул, разбрасывая в стороны фонтан снега, упал в этот снег, потом подскочил и прыжками бросился в сторону кустов. Алексей «накрыл» его стволами и нажал на второй спусковой крючок. Второй выстрел. Волк опять уткнулся мордой в снег, но, поднявшись, пополз по снегу и скрылся в кустах. Куда подевался второй волк, Леша так и не успел заметить. Дрожащими от волнения руками он перезарядил ружье последним патроном картечи и патроном с дробью. Сороки улетели и стрекотали уже где-то в глубине Бобовок. Леша сполз со стога, закрепил лыжи и подошел к следам. Вот, спокойно шли волки – борозда по сыпучему рыхлому снегу. Вот, прыжки в разные стороны. Волк, по которому стрелял Леша, направился к ближайшим кустам, а второй волк, развернувшись, метнулся обратным следом. Пройдя шагов десять по следам «своего» волка, Алексей увидел яркие алые брызги на снегу. Кровь! Кровь мелкими бисеринками рассыпалась по левой стороне от следов волка. А вот и место, где волка настиг второй заряд картечи. Несколько длинных полос по снегу слева и справа от следа – разлеталась картечь, выпущенная из левого ствола вторым выстрелом. Здесь Леша насчитал шесть полос, значит, три картечины, вероятно, настигли цель. Дальше следы шли уже не прыжками, а глубокой бороздой с обильным крапом по обе стороны замерзшей каплями алой крови. Леша остановился, огляделся по сторонам. Лыжи снять – глубоко. А в лыжах идти страшновато. Взведя курки, он медленно пошел по кровавому следу.

В кустах, судя по следу, волк стоял. Глубокие проталины стекающей крови свидетельствовали о его серьезном ранении. Чуть дальше по снегу Леша увидел, что волк лежал здесь в снегу. Пройдя еще метров сто, он увидел и самого зверя. На белом, с синевой от теней деревьев снегу лежал тяжелораненый хищник. Освещенный ярким солнечным светом, серый с рыжеватыми подпалинами, он лежал у толстого ствола старой осины и смотрел на застывшего в двадцати шагах Алексея. Издали кажущиеся черными, его глаза, не моргая, безжалостно, зло и бесстрашно следили за приближающимся человеком. Нос сморщился в оскале, уши приложены к голове. Леша поднял ружье и прицелился в пытающегося безуспешно подняться зверя. Волк изо всех сил попытался встать, приподнялся на передних лапах и, получив смертельный заряд картечи, уткнулся мордой в снег.

Алексей снял шапку, вытер мокрый от пота лоб. Подержав некоторое время забившегося в агонии волка на мушке, подошел к нему, осторожно ткнул стволами. Волк был мертв. И только теперь Леша почувствовал, как предательски дрожат колени, как бешенно стучит сердце, как мороз обжигает щеки и пальцы. Он присел, повернул волчью голову с оскаленными окровавленными клыками и стекленеющими глазами. Это был не сон! Это был настоящий волк, и добыл он его сам! И вдруг ему стало жалко волка. Он вспомнил, как беззаботно волки приближались к стогу, как трогательно тыкали они клыкастыми мордами друг друга. Вздохнув, он погладил волка по жесткой шерсти. С другой стороны, Леша знал, сколько ущерба приносит волчья стая дикой природе, сколько мяса нужно волчьей семье на пропитание. И не абы какого мяса, а свежей, с кровью, дичи: косуль, кабанов, лосей, оленей. Да и приспособлены волки к дикой жизни лучше, чем многие другие животные. Сильные, выносливые, хитрые и даже умные, они в лесу являются лидерами, хозяевами по их, волчьему, понятию. Ан – нет. В лесу хозяином является человек. А беспечность и отсутствие страха перед человеком сгубили этого волка. А еще везение. Начало жизненного пути будущего охотоведа привело к тому, что он, молодой, юный еще охотник, сидел, вздыхая, у поверженного им сильного и злого зверя. Ведь ему только недавно исполнилось тринадцать лет, и для матерого волка он был еще, по сути, щенком. И вот где-то глубоко в подсознании ликующей, озадаченной и потрясенной души юного охотника затрепетали и переплелись эмоции и чувства охотника и ценителя дикой природы – ее же ребенка и воспитанника, чувство справедливого и мудрого распределения ролей в жизни честной, свободолюбивой и скрытой от человека жизни дикой природы…

Взяв волка за еще теплые и толстые лапы, он попытался подтащить его ближе к лесу, но протянул не более двадцати метров. Разложив ружье и спрятав его под телогрейку, он быстрым шагом заскользил на лыжах к дому и уже к обеду возбужденно рассказывал брату и родителям, недоверчиво улыбающимся, о своем трофее. Но все же брат завел стоящий у дома служебный ГАЗ-66, и втроем поехали по накатанной дороге к Маяку. От Маяка пешком добрались до волка, волоком притащили его к машине. Вечером в жарко натопленной бане Леша в очередной раз рассказывал о том, как, увидев волков, бегущих прямо к нему, не испугался, а вжался в мерзлое сено, как тихо-тихо доставал патроны, как взводил курки и целился, как стрекотали сороки. Не рассказал он лишь о том, как стало жалко ему стекленеющих глаз грозного хищника. В предбаннике, распространяя тошнотворный запах, на правилке сушилась почти двухметровая серо-рыжая шкура…

Далеко-далеко за поселком, в потрескивающем на лютом февральском морозе лесу, на занесенном снегом острове скулила волчица. Ее волк, ее друг, ее повелитель так и не пришел. Она сделала большой круг за день, а к вечеру не утерпела и вернулась в Бобовки. Но следов волка нигде не было. В полночь она подошла по лесу к спуску в болото и услышала еле уловимый запах волка. Она, явно ощущая запах людей, прошла к борозде в снегу, и дрожь прокатилась по всему телу волчицы: человеческие следы покрывала кровь ее волка. По следам волчица вышла на Маяк, где все следы прерывались следами машины. Волчица, поджав хвост, засуетилась, обежала по кругу Маяк – ни следов, ни крови волка больше нигде не было. И она поняла: его больше уже и не будет…

Тоскливый, унылый, тяжелый, протяжный вой покатился по заснеженному лесу. Затихли, окаменели в страхе лесные обитатели. Они знали язык волков, они поняли и почувствовали горе и невыносимую тоску волчицы, оставшейся уже на исходе суровой зимы без своего волка, без друга и защитника, без кормильца и отца их будущих детей, без вожака еще не собранной стаи. Волчица, изливая в вое свои боль, скорбь, тоску и отчаяние, взвыла еще несколько раз, прислушалась и, опустив вниз голову и поджав хвост, пробивая себе путь в глубоком снегу, направилась к острову-гряде, где они собирались вскоре устроить логово… вдвоем с волком…

Глава 2

Скорый поезд «Москва-Новосибирск» отправился ровно по расписанию. Молодой человек забросил на полку свой чемодан и задвинул дверцу купе. Зеркало на дверях купе отразило веселые серые глаза, русые кучерявые волосы, упрямый подбородок, ровный нос, красиво очерченный правильный рот с бурым редким пушком, пробивающимся над верхней губой. Повесив на крючок пиджак модного бежевого цвета, бросил на столик пачку сигарет «Столичные» и зажигалку. За окном поплыли летние пейзажи Подмосковья, когда парень, взяв сигареты, уже собирался выйти перекурить. Дверь купе осторожно приоткрылась, и за дверью застыли удивленные девушки.

– Ой, здесь мужчина, – шепнула одна из них своим подружкам.

– Девушки, вы сюда? Заходите смелее, – парень, явно обрадованный, что его обозвали «мужчиной», гостеприимно распахнул руки.

Девушки, застеснявшись, смущенно вошли в купе, присели на диван и затихли, поставив свои сумки и сумочки себе на колени.

– Ладно, девчонки, я пойду, покурю, а вы тут располагайтесь…

Когда молодой человек вернулся, девушки уже переоделись в халатики, убрав свои сумки, уселись на диванчик купе и вопросительно уставились на вошедшего.

– Здравствуйте, – сам смутившись, парень присел напротив. – Познакомимся? Меня зовут Алексей. Фомин. Я еду в Киров в институт поступать на биолога-охотоведа! А вы?

Девчонки переглянулись, прыснули усмешками в ладошки:

– Здрасьте, – ответила одна из них, – меня зовут Катя, а это Таня и Маша. Мы едем в Новосибирск из Москвы. Домой.

– Ого! Так вы сибирячки?

– Конечно. А вы украинец?

– Какой еще украинец? Что я на хохла похож?

– Да нет, – Катя смутилась, – вы говорите так смешно «што», «дзяучонки».

– А! Я не украинец, я белорус. Хм, я даже не знал, что я смешно говорю. Ну вот, значит, и познакомились. А что вы делали в Москве?

Завязалась непринужденная беседа. Девушки были в Москве на экскурсии два дня. А Леша провел один день с утра и до вечера. Впечатлений у всех накопилось уйма, а настроение еще больше поднялось, когда Леша к нарезанному тонкими ломтиками салу и мясистым ароматным помидорам с домашней грядки вытащил армейскую фляжку и дал понюхать содержимое девчонкам – самогон! Белорусская хлебная самогонка! Из жита. С салом, укропом, помидорами и черным хлебом – кто устоит? И девчонки выпили-пригубили «за дружбу народов», и Леша сто граммов за вечер выпил. Ложились спать они уже заполночь хорошими друзьями. У Леши в новом, купленном в ларьке на Казанском вокзале блокноте, появились первые записи: адреса девчонок.

Киров встретил Лешу ярким, солнечным, но прохладным утром. Мелькнули на прощание девичьи ладошки, и Леша остался на платформе среди немногочисленных ранних посетителей вокзала. Спросил у шустрого мужичонки, как проехать к институту. К своему изумлению, из всего очень быстро сказанного мужиком он понял лишь одно: «троллейбус-то номер три». О такси думать не приходилось. Сто рублей, выданных мамой, надежно спрятаны в карманчике трусов. В кармане модного пиджака – всего три рубля и мелочь, – это большие деньги, если обед в буфете московского вокзала стоит рубль. А это ж не Москва! Сев в троллейбус номер три, получил первый шок. Пассажиры сами бросали в билетный ящик копейки, сами откручивали и отрывали себе билетики. Бросив пять копеек, Алексей открутил себе билет, при этом обратив внимание, что контролера нигде не видно. Только с третей попытки понял, что институт находится на Октябрьском проспекте, остановка «Гастроном». Вятичи говорят быстро, «чёкают», «окают», и вначале он не мог вообще ничего понять, из того, что они говорят между собой. Особенно его веселило постоянное окончание «то» в словах: «Ты во сколько-то вчера пришел-то?» – говорит один. «А че? В семь-то часов-то уже дома-то был!» – отвечает другой. Не знал и не догадывался Алексей, что уже совсем скоро он будет и сам так говорить, удивляя друзей из Белоруссии, а особенно маму. Вечером он поселился в общежитии. Абитуриентов расселили компактно, недалеко от института в студенческом общежитии на проспекте. В первый же вечер состоялась грандиозная пирушка-застолье по поводу знакомства: благо привезенного с собой запаса спиртного и закуски хватило не только познакомиться абитуриентам, но и для ушлых студентов, знавшим сто поводов заглянуть в шумную компанию неопытной «абитуры». Леша много не пил, и вместе с новым знакомым из Великих Лук, Славкой, пошел изучать город.

Киров восьмидесятых годов… В магазинах – все по талонам. Длиннющие очереди за спиртным. Серая архитектура, полупустой рынок. Зато, как обрадовал охотничий магазин на Комсомольской площади! И охотничьи ножи, и супердефицитные пули «Вятка» и «Кировчанка», значки на лацкан: глухарь, куница, рябчик. И порох, и боеприпасы – без охотничьего билета. И даже без взятки! И первое, что бросается в глаза – вежливость вятичей. И в транспорте, и на улице, и в магазине. А также и скудность товаров в магазинах, особенно в продовольственных. А больше всего поразили Лешу и Славу кировские девушки: скромные и даже какие-то пугливые… Они со Славкой бродили по городу до позднего вечера, зная, что общежитие закрывается в одиннадцать, и за весь вечер так и не встретили раскрепощенных девушек, с которыми можно было и в кафешку забежать, и в гости пригласить или напроситься. Скромно одетые, скромные по характеру, очень часто скуластенькие, они гордо отказывались от предложения прогуляться по городу или просто проводить до подъезда. Так и не «сняв» подружек, парни вовремя вернулись в общагу и обалдели, зайдя в комнату: стол уставлен пустыми бутылками от спиртного, банками с окурками, остатками закуски. Ребята, с которыми Леша только сегодня познакомился и с кем придется делить абитуриентское волнение, спали в одежде на своих кроватях. А за столом сидел с сигаретой в зубах и ковырялся ложкой в банке с килькой в томатном соусе… настоящий якут! Или чукча?! Он даже не обратил внимания на вошедших – лишь перебросил сигарету из одного уголка губ в другой

– Эй, ты кто такой? – Спросил Леша, подойдя к «гостю», – ты что тут расселся?

– Однако, я Федя! А ты кто?

– Я тут живу!

– И я тут живу.

– Ты здесь не живешь, Федя. Вали-ка отсюда, друг, – Слава начал сердиться и вместе с Лешей стал наводить порядок на столе, вырвав потухший окурок изо рта якута. Тот никак не отреагировал на недружелюбные действия, встал и, выходя из комнаты, бросил:

– Завтра приду, однако.

Леша и Слава переглянулись, но спорить не стали. Навели порядок, заварили чай и просидели до рассвета за учебниками – уже через два дня назначен первый экзамен – по биологии, а консультация уже сегодня после обеда. Но поспать им сразу не удалось. Только они расстелили кровати, в дверь постучали, и снова же вошел Федя:

– Мужики, есть похмелиться?

– Федя, а что ты тут делаешь, в Кирове?

– Я учусь. На третьем курсе охотфака, – гордо заявил якут и, усевшись за стол, закурил.

– Ты? Учишься? – недоверчиво переспросил Славка, застыв с майкой в руках.

– А что? Не похоже?

– Да нет, ну, расскажи, как учеба?

– Наши сейчас все на каникулах и на практиках. Я совсем один в институте. Мало-мало загулял вот с вами, с абитурой.

– А ты что, настоящий якут? Чукча?

– Конечно! Саха! Никак не чукча.

– А расскажи про Якутию.

– Расскажу. Наливай!

– Нету водки. Есть чай.

– Я шаман. Я знаю, что есть. Вот, у тебя, – он ткнул пальцем на Лешу, – у тебя есть водка вон там, – он опять ткнул пальцем, но уже под кровать, где лежал Лешин чемодан.

– Ни фига себе чукча! – изумился Леша.

– Эй, я не чукча! Я – Саха. Якут. Не надо путать, однако. Ты чемодан доставай, угадал я! Водка пит будем, однако.

Леша почесал затылок, достал чемодан, извлек оттуда фляжку, плеснул в стакан, а фляжку спрятал обратно. Якут выпил и даже не скривился:

– Вот вы знаете, что такое циклопентанпергидрофенонтрен? Ага! Вижу, что не знаете! А я знаю. А сколько будет синус квадрат альфа плюс косинус квадрат альфа? Ага! То-то же. А говорите – чукча! А сколько стадий проходит в развитии медузы? А что такое «Cervus dama»? Вижу – не знаете. В первом случае – единица. Во втором – одиннадцать. А в третьем – это лань, семейство оленей. А если еще нальете, то скажу вам, поступите вы или нет.

Славка умоляюще глянул на Лешу, тот достал фляжку и опять налил. Федя выпил, съел кусочек хлеба, любезно подставленный ему вдруг ставшим заботливым Славкой.

– Вы оба поступите, мужики!

– Ну, смотри… – начал было Слава, но Федя его перебил, сделав страшное лицо:

– Но, мужики, учиться вы не будете.

– Как?

– Просто! В армию пойдете, – Федя заржал, обнажив желтые крупные зубы, закатив белки узких глаз.

– Ах ты, баламут! – рассердился Леша, пряча фляжку в чемодан.

– Хорошая у тебя водка, Леша. – Федя крякнул, поднялся, – а после армии ты, – он показал на Славу, – будешь учиться и жить тут. А ты, – он показал на Алексея, – будешь большим человеком, но учиться будешь заочно.

Ошеломленные парни недоверчиво смотрели на якута. Сквозь щелки его глаз что-либо рассмотреть было невозможно, но Федя сам уже поднялся, ни слова не говоря больше, тихо вышел…

Поступать на факультет охотоведения приехало почти триста человек, и это на пятьдесят мест. Шесть человек – на место. Но Леша со Славой успешно сдали экзамены без единой четверки. Три недели пришлось попотеть. Предметы зубрили в основном по ночам, периодически выбегая на институтский стадион среди ночи. Днем до обеда отсыпались, после обеда шли на консультации, которые проводили выдающиеся педагоги, и ребята с восторгом, восхищением и трепетом ловили каждое слово профессора Маракова, профессора Колеватовой, доцента Козлова, доцента Никульцева.

День, когда вывесили списки поступивших, Леша запомнил на всю жизнь. Поступление отметили по полной программе в общежитии. Но ближе к ночи произошло ЧП. Игорю из Горького разбили в туалете лицо парни с пятого курса факультета механизации. Начались разборки. Большинство абитуриентов-охотоведов приехали из Сибири. Студенты, побившие Игоря, быстро были найдены и наказаны. Но через час те собрали толпу около пятидесяти человек и с криком ворвались на этаж, где жили абитуриенты охотфака. Драку разняла милиция, последствия были ужасными: коридор и стены третьего этажа в крови, студентов мехфака волоком утащили: кого вниз к скорой, кого наверх – зализывать раны. Ректорат долго разбираться не стал. Всех ребят из комнаты, где жил Игорь, а заодно с ним Слава и Леша, отчислили за «поведение, несовместимое со званием Советского студента» и за «нарушение правил Советского общежития». К тому же, каждому нужно было уплатить тридцать рублей за разбитые двери, табуретки, столы, иначе не отдавали документы. Леша со Славой пробились всеми правдами и неправдами к ректору, но бесполезно. Тот их просто вытолкал за дверь. Недолюбливал ректор сельскохозяйственного института студентов биологов-охотоведов за их принципиальность, честность, активную жизненную позицию. Декан же факультета посоветовал Леше отдать свои документы на заочное отделение, что Леша и сделал. И сразу же получил заверение декана заочного факультета, что с этими оценками он может считать себя уже зачисленным и готовиться к установочной сессии в январе. Заплатив штраф, ребята, конечно, пригорюнились – денег на возвращение домой не было. Билетов тоже. Да и стыдно. Тем не менее, Леша дал телеграмму домой: «Поступил на заочное. Еду к бабушке в Казахстан». Он уже давно принял решение съездить в Казахстан к бабушке, где не был уже три года. Три ночи они со Славкой разгружали вагоны на железнодорожной станции и подпольно жили в комнате у Феди-якута, слушая его рассказы о Якутии. Заработав сорок рублей, Алексей купил билет до Целинограда, переплатив спекулянту пять рублей. На дорогу осталось восемь рублей на трое суток. Провожали Лешу всем общежитием. За неполный месяц совместного проживания он подружился со многими студентами и абитуриентами. Нажарили три сковороды яиц, купили коньяка, который хоть и стоил шесть рублей, но продавался без талонов. С гитарой, большой толпой приехали на вокзал, несмотря на поздний час, проводили Лешу до вагона, спев на прощание гимн «Во славу охотоведов». Как оказалось позже, одним из авторов музыки этого гимна был земляк Леши – белорус Саша Шестаков, с которым жизнь сведет его в разных ситуациях еще не один раз.

Поезд уносил Лешу по бесконечным лесным просторам необъятной страны. Это было не первое его самостоятельное путешествие в такую даль. В плацкартном переполненном вагоне на верхней полке он безотрывно смотрел в окно, любуясь природой, буквально «вдыхая» проплывающие ландшафты. На второй день пути он познакомился с девчатами-проводницами, которые, будучи студентками харьковского железнодорожного института, подрабатывали проводниками в студенческих отрядах. Девчата разрешили Алексею втихаря открывать дверь в тамбуре, когда поезд проезжал Урал. Он никогда не видел гор вблизи, а тут иногда голова поезда и его хвост были напротив в спиральном серпантинном завитке. Уфа, Челябинск, Миасс, Златоуст. Дальше пошли степи. Бесконечные просторы с сурками «на стрёме» и орлами, парящими в безмерно высоком голубом небе. Трое суток пролетели незаметно, и вот, наконец, его станция – Вишневка. Одинокий полустанок, вдали поселок. Горький, пахнущий каспийской нефтью и ковылем ветер. Как все интересно, как ново. Как удивительно притягательно. Только год он прожил здесь после своего рождения, а вот ведь – родина! Притягивает, волнует чем-то, а чем – непонятно. Только к вечеру Леша добрался до бабушкиного села.

Село Николаевка – огромное, раскинувшееся тремя улицами в степи многонациональное село. И все же эти нации жили раздельно. Казахи, коренные жители, жили по одной улице. Их улицу было легко узнать: дома из самана, с плоской крышей, часто поросшей травой. Заборов нет. Улица, где жили русские, украинцы, белорусы отличалась от казахской наличием высоких тополей вдоль улицы, кустов сирени у домов, огороженных палисадников и большим количеством домов островерхих и крытых шифером. Улица немцев отличалась от двух соседних улиц крашеными заборами, ухоженными огородами, в которых росли и плодовые деревья – яблочки-ранетки. Все дома у них здесь побелены, стоят ровно по одной линии и, в отличии о русской и казахской улиц, не изобилует свободно гуляющими стадами гусей, овец, курей и телят. Их скот либо пасется в степи, либо стоит в сарае.

Леша быстрым шагом прошел к бабушкиному, с плоской крышей и небольшим огороженным палисадом, дому. Баба Анастасия, а проще – баба Стюра, не ждала внука. Она быстро вскочила, всплеснув руками: « Ой – бай, внучек!», – расцеловала Алексея, засуетилась у газовой плиты. В доме царила приятная прохлада, и уставший с дороги Алексей с удовольствием растянулся на диване, на котором любил отдыхать его прославленный дед-фронтовик – деда Коля, умерший, к сожалению, в прошлом году.

Проснулся Леша от шума: в доме уже собралось полно гостей – его родственников, ведь Леша здесь родился, в этой самой Николаевке. В бабушкиной бане. Семнадцать с хвостиком лет тому назад…