Текст книги "Записки Кота Босиком"

Кот Босиком шастал в галактиках, а Василько сидел под мостом и горевал по Мари-Анне. Он мысленно с нею беседовал.

– Сердечко Вы мое, Марианнушка! Я не о том говорю, что только и думаю, как мне хладнокровному запропасть в утехах телесных. А о том, что когда двое – родные и близкие, то и им решать, как ласкать друг дружку, где словом нежным, где вниманием, где обнять, а где и ланит и уст коснуться, а где наслаждаться друг на друга глядением, а где и таять от избытка чувств нежности в сладостном таком молчании. И душа с душою говорит, даже если один у другого да, хоть бы и на коленях. Это уже утрачивает первенство – плоть, потому что начинаются души. А без их созвучия не будет в радость и остальное. Да оно и вовсе будет ни к чему.

– Вася, Васенька! Вы меня ведь меня пугаете? Я ведь, помните, долго ждала Вас (7*7 дней, годов иль еще чего) и уже начала готовиться к жизни вовсе без чьих-то коленей там… Я согласна болеть, но по-честному, чтоб молитва лилася ко Господу: «помоги, заступися, Владычица, перед Господом, Сыном Всевышняго!»

– А скажу я так, как сердечко Вам подсказывает? Потому как болеть уже просто надобно. А само теперь не пройдет. Если Вы с ломиком к этому, конечно, не подойдете критически. Но я же обещал свое терпение. И я через «не могу» приготовлю себя к ограничениям моего к Вам доступа, как только скажете, что так надо ну, как в кино про Шурика. А то мне бы прямо сейчас Вас к себе. На колени. И чтоб и молчать даже согласен я в таком случае. С благовеянием.

– Нам с болезнею этой справиться надо вместе, что скажешь, Васенька? Ну а маме уже я ответила, что любовная, мол, переписка тут. Номер палаты той всем известен уж: три семерочки, Ваше Сиятельство. Вот и маменька в дом возвернулися, щас пытать будут меня, многогрешную: «Что случилося со мной, – вместо клироса я в экран смотрю так доверчиво?»

– А ты и скажи: Спокойно, маменька! Кажись, контракт тут выгорает ответственный. Или так и скажи: мам, а вдруг судьба?! Или ты хочешь приостановить наше заболевание?

– Да! А еще представь, ведь когда-то мы свидимся, то-то будет потеха в Подсолнечной! Ты – горбатый, я – вовсе – беззубая, что будем делать тогда мы?

– Так, это, беззубие твое мы выправим, сегодня такие технологии. И вес даже, говорят можно сбросить до истончения в свечечку. И чего там еще у тя не ладно? Веснушки? А если гримами? Впрочем, пусть так и останется! А вот со мною-то как быть? И как же ты сокрушаться будешь, когда встретимся и увидишь: «Фи! а туда же метит, в ряды Бельмондо!..» – скажешь ты, на меня посмотрев критически. Вот и влюбляйся после этого с помощью Интернета!

Однако чует сердце мое, что ты и есть красивая. Я капризный в этом вопросе и очень согласный с народным суждением, что мужик любит глазами. Потому и выбирал тебя, а не эту Блэданс типа или Лолиту Милявскую… И вот, что с этим делать? По простоте скажу: если что от нас зависит, так и сохраним красоту мы до старости, постараемся. И все зависит ведь от душевного твоего состояния – счастливые завсегда красивые. Могу ли я принесть тебе счастье или быть как-нибудь соучастником его? Чего-то я разболтался… И запутался, кажется, точно.

– А если красивая? Что тогда будешь делать, миленький? Я пропала – для общения с маменькой. Вот вернулась, давай покалякаем. Телефон чуть позжее, ладненько? А ты далеко от мя живешь?

…Да, в некотором смысле получилось так, что я их и свел. Точнее – мои рукописания вышли для них перекрестком. И это еще не все.

Сбежались однажды обстоятельства так красиво, неотвратимо, роковые ли, предначертанные свыше, но немногим позже я пригласил их двоих на первое свидание: уже томящихся перепиской, угадываниями, кто да как выглядит внешне – позвал решительно посидеть совместно в одном не слишком фешенебельном московском баре, где все мы в тот момент оказались приезжими и пассажирами, и каждый по своим делам. Марихуанна – по церковным, Василько – по бумажным, связанным с оформлением его трудового стажа за время работы в гидрографическом отряде за Полярным кругом. В то время и я оказался в первопрестольной. Откуда случилась эта синхронизация, долго пояснять не буду, для понимающего и того достаточно.

Мужчина постоянно думает о женщине. А если он о ней не думает, это значит, что «ему угрожает увольнение, работа поглощает его целиком, дети болеют, он промок под дождем, пропала собака, и проч.»

(Из письма ко мне)

Да! И как только в поле его зрения вновь попадает женщина, он, позабыв про всё на свете, и про то, что «ему угрожает увольнение, работа поглощает его целиком, дети болеют, он промок под дождем, пропала собака и проч.», с жадностью и воодушевлением приступает к ней и жаждет ею овладеть.

После этого он только займется размышлением над тем, что «ему угрожает увольнение, работа поглощает его целиком, дети болеют, он промок под дождем, пропала собака и проч.» И займется решением бытовых проблем.

Но! Бывает и так, что на решения он махнет рукой и снова… овладеет женщиной. Это идеальный мужчина.

Ненормальный пойдет чинить свой трактор, что стоит сломанным в его дворе. И как он только сумел накануне доехать на нём к своей женщине?! Этому удивляется стая ворон и дворовый пёс Гамлет, выглядывающий из будки, и забывает о том, что цепь его совсем запуталась, пока он рвался и стремился с неистребимой радостью лизнуть руку, а то и нос тому самому мужчине.

А?

* * *

– Да, и я теперь всё отчетливее вижу, как я далек от реала. И с виртуальным миром, вижу, мне не по пути. Виртуал – путь в никуда, заменитель удобный сложностей и череды реала. Возвращение в реал для меня тоже болезненно, и не так, чтобы я весь и целиком вдруг устремился к нему. Мне слишком памятна его ко мне враждебность, и мое отчуждение имело на то причины, – рассказывал мне Василий в канун первой встречи с Мари, а ее еще не было с нами. В прошлом он – гляциолог, работавший несколько лет на Полярных станциях, а после разоружения и упразднения многих станций потерявший работу – на материке для бывшего полярника не нашлось места.

– Пусть большая их часть – мои собственные заморочки, мой конфликт с окружающим миром, мои недостатки, моё несогласие с той ролью, которую реал мне предложил – вышвырнув не глядя за борт, и лишь как снисхождение, оставил мне место уборщика, чтобы я со всем тщанием убирал помои, отходы и блевотину обывателей, тем самым давая им возможность хотя бы при встрече со мной ощущать вкус своего превосходства и радовать их веселой мыслью, что они не такие, как я, и ни за кем дерьмо не убирают, и убирать никогда не будут…

– И что же? Обиделся?

– Нет! А я тогда возомнил о себе, что я нечто. Будто я умею такое, чему им никогда не научиться, будто я наделен всевозможными талантами и дарами, возможно, даже и от Бога! Реал посмеялся надо мной и в этой части, дав мне многократно знать, что он не нуждается в моих способностях и прекрасно может обходиться без моих услуг.

– И что же ныне? И чем реал стал превосходнее или приветливее с тобой?

– Ничем особо. Он – такой же, как и раньше был. Разве что мои шансы еще более стали призрачными, и я еще ближе стал к безнадежности найти свое место и ту же хотя бы работу, которая бы делалась с упоением и восторгом творчества.

…Мы разговаривали о феноменах интернета, о том, что теперь есть много людей, буквально проживающих в виртуальном мире, когда вне компьютера их сторожит одиночество, неустроенность. Возможно, они сами по себе неуживчивые, ярко выраженные индивидуалисты, ни с кем не дружат, но зато на форумах, в разного толка болталках и в соцсетях – люди с невероятной популярностью, оригинальными аватарами, остроумием, находчивостью и дарами общения. И Василий доверительно продолжал повествование о себе и своих неудачах.

Но предлогом для общения было другое – наше отношение к внешнему миру и мои выходки – публикации в Интернете на околорелигиозные темы и не только. Я знал, что Василько помышляет об исходе из суеты человеческой, подумывает об учебе в семинарии или возможности пристроиться в монастырь. По этому случаю жадно читает литературу, собирает сведения, заглядывает в храмы, успел сдружиться с баптистами, бывает в гостях у католиков, посещает иногда собрание лютеран и не уклоняется православных. Он ни по каким параметрам не был моим учеником, и я в учителя, конечно, не годился, что никак не препятствовало нашим приятельским отношениям.

– Знаю, что даже самые желанные отношения с близким человеком, самые сладкие часы и дни будут отравлены при таком положении вещей моей никчемностью. Это ведь давно утверждается, что для мужчины главное – дело, увлеченность, занятие и деятельное участие в практической жизни. Бэлла или Галя, или Оксана, или Орнелла – с небес сошедшие гурии не смогут затмить собою это недостающее дело. И быт обычный пожрет все чувства, и будни затмят наслаждения бессмысленностью, невостребованностью меня, как работника не с помойки, однако, взятого.

– И что же в таком положении остаётся?

– Согласиться с тем, что есть. Смириться с меню, которое мне предложила жизнь. Осознать, что я сам всему причина и вина. И снять все претензии к окружающим и к жизни. Заняться собою, то есть исправлением себя, лечением души, гордыни – пораженной и в самомнении пустившей корни обольщения.

Что я и делал уже. И даже пяти лет не устоял. Я, было, зачеркнул, нет, вычеркнул себя из списков тех, кто имеет право на нормальное место в жизни, хотя бы на ту же работу, которая бы мне нравилась и делалась с охотой. Но я и ушел на дно внутренней жизни. Мне стали неприятны разговоры и встречи с людьми на днях рождения, их праздники и их заботы. Я перестал участвовать во всем том, в чем обычно участвуют семейные и занятые буднями люди. Я просто исполнял то, что требовалось, чтобы при малейшей возможности убегать в пустыри, в безлюдные места.

И это делал с увлечением. И мой внутренний мир вкушал отшельничество, находя в нем смысл и сознание меры всеобщего одиночества. И были полезными уроки многие. Я гасил в себе ярость и гнев, я учился любить и я видел, что многие жалеют меня и желают мне как бы доли получше. И я смеялся в ответ на это, решив, что с меня достаточно. Ан, заблуждался и в этот раз…

Чего же теперь я выберу, на чем остановлюсь, с чем соглашусь? Опять заняться перестройкой своего ума? Опять вживлять в сознание призраки благости, довольства малым? Ломать себя, отрекаться от себя, не любить прежнего и желать себя нового, мирного, благодушного, ко всему готового, ни на что не претендующего, всем уступающего, и кротко ждать всему конца?

– И ты опять на перепутье…