Текст книги "Основы ораторской речи"

В конце предисловия Квинтилиан намечает план, которому и следует: I книга посвящена первоначальному воспитанию мальчиков в семье и у грамматика до их занятий риторикой; II – занятиям в риторической школе и природе риторики как науки; III–IX книги – своего рода энциклопедии традиционной теории ораторского искусства; X посвящена критическому разбору греческой и римской литературы по жанрам и характеристике образцов, интересных и полезных для будущего оратора; XI излагает внешние приемы оратора; XII посвящена моральному и общественному образу оратора.

Это хорошо систематизированное сочинение по ораторскому искусству: в нем анализируются теория и практика римского красноречия, рассматриваются проблемы педагогики, этики, дается характеристика риторических школ, стилей. Труд Квинтилиана – вершина исследования ораторского искусства. Ни до, ни после него не было работ, которые с такой тщательностью давали бы теоретический анализ красноречия.

Сначала Квинтилиан рисует образ идеального оратора, продолжая разрабатывать эту тему вслед за Цицероном: «Итак, да будет оратор таков, чтоб его по справедливости можно было назвать и мудрецом; не только совершен во нравах (ибо сего, по мнению моему, хотя другие иначе думают, еще не довольно), но совершен и во всех знаниях, во всех качествах, потребных для красноречия» (Квинтилиан, ч. I, 1834, VIII).

В первой книге Квинтилиан рассказывает о воспитании будущего оратора. Будущего оратора должны воспитывать с детства. На него влияет окружение (кормилицы, родители, дядьки), учителя, которые должны хорошо учить. Эта книга содержит методические рассуждения об учении в детском возрасте: учение должно быть забавою, ребенок сознательно должен запоминать материал, заниматься чистописанием и чтением вслух. Речь должна быть правильна, ясна и красива. Для этого необходимо изучать грамматику и образцовых ораторов, поэтов, прозаиков, затем переходить к собственным сочинениям. Будущий оратор должен знать очень много, в том числе философию, музыку, геометрию, произношение.

Вторая глава посвящена методике работы учителя, в частности говорится о системе упражнений, даются рекомендации для чтения художественных произведений и речей известных ораторов. «Следует ли жестко придерживаться риторических правил?» – спрашивает Квинтилиан. Он считает, что оратор не должен почитать риторические правила за непременные законы. В правилах может многое изменяться сообразно делу, времени, случаю и обстоятельствам. Квинтилиан отходит от принятой до него в риторике жесткой регламентации построения речи. Правила являются лишь руководством к действию, но не догмой, они не должна сковывать оратора и лишать его возможности проявлять самостоятельность. Он сравнивает жесткие правила с предписанием полководцу, как расположить войско. Но ведь расположение войска зависит от обстановки. «Так и в речи надобно знать, нужно ли или излишне вступление, и притом краткое или пространное; обращать ли всю речь к судьям или и к другому лицу, употребив на то какую-либо фигуру; успешнее ли для защищаемого дела повествование короткое или длинное, непрерывное или разделенное на части…» (Квинтилиан, ч. I, 1834, 136–137).

Квинтилиан риторику как науку разделяет на три части: в первой рассуждают об искусстве, во второй – об искуснике, в третьей – о самом произведении. «Искусством будет то, чему по правилам учиться должно, и это составляет науку хорошо говорить; искусник есть тот, кто постиг сие искусство, т. е. оратор, коего цель есть хорошо говорить. Произведение же то, что делает искусник, то есть хорошая речь» (Квинтилиан, ч. I, 1834, 141). Здесь Квинтилиан повторяет мнение Цицерона: истинным красноречием владеет лишь добрый и честный человек. Собственно, это мнение было распространено в Древнем Риме, ибо Квинтилиан ссылается и на других, кто придерживался этого.

Он пишет, что риторика состоит в способности и силе убеждать. Это определение, замечает Квинтилиан, идет от Исократа (риторика – творительница убеждения). Такого же мнения придерживается Цицерон. Тут же Квинтилиан иронически замечает, что убеждают словом и прелестницы, и ласкатели, и развратники. Тот же недостаток в определении Аристотеля, который говорил, что риторика есть способность или сила изобретать все, что может убеждать в речи. Автор уточняет эти определения, которые подхватили и школьные учебники красноречия. Он предлагает иное определение, делая оговорку, что оно найдено у других: риторика есть наука хорошо говорить (Квинтилиан, ч. I, 1834, 146). Квинтилиан утверждает, что риторика есть искусство и наука. Астрономию, которая ограничивается наблюдением своего предмета, можно назвать умозрительной; «плясание», которое состоит в действии, можно назвать «деятельной» наукой; живопись он называет «производительной» наукой. «Риторику можно, кажется, причислить к наукам, в действии состоящим, ибо она через действие достигает своей цели; все учителя так полагают» (Квинтилиан, ч. I, 1834, 161). Но он считает, что риторика много заимствует и от других наук. Собственно, эта мысль продолжает мнения Платона, Аристотеля и Цицерона о необходимости оратору знать и другие науки.

Квинтилиан задает вопрос: природное дарование или учение способствует красноречию? Оратором сделаться нельзя без помощи того и другого. Он замечает: «Словом, природа есть вещество, а наука художник: сия дает вид или образ, а та приемлет. Художество без вещества ничего не значит, вещество и без художества имеет свою цену; но превосходная отделка есть лучше самого драгоценного вещества» (Квинтилиан, ч. I, 1834, 164).

Предметом риторики может быть все, о чем можно говорить, то есть это широкая, по сути безбрежная, среда деятельности оратора. Так считает Квинтилиан, ссылаясь на Платона и Цицерона.

По Квинтилиану, риторика состоит из пяти частей: изобретения, расположения, изложения, памяти, произнесения (или действия). Цели оратора – поучать, возбуждать, услаждать, хотя не всякая речь преследует все три.

Он выделяет, следуя предыдущим теоретикам, три рода речи: доказательный, рассудительный и судебный. Первый род – доказательный – касается похвалы и порицания: надгробные речи, иногда речи в суде (подсудимый имеет хвалителей), похвала (или хула) может произноситься и в других случаях. Похвала особенно требует распространения и украшения. Может быть похвала богам, людям, а также городам и прочим предметам.

Второй род речи – рассудительный (или разбирательный, советовательный) – имеет цель советовать (выступления в Сенате и народных собраниях). В этой речи большую роль играет доброе мнение об ораторе. Оратор говорит здесь о мире, войне, числе войск, пособиях, податях. Он должен знать о силе государства и о нравах граждан.

Третий род речи – судебный – имеет целью обвинение и защиту. Этот род состоит из пяти частей: вступления, повествования, доказательства, опровержения, заключения. К этим частям некоторые прибавляют еще разделение, предложение, отступление – первые две относятся к доказательствам. Квинтилиан поясняет, как пользоваться этой схемой: «Оратор не должен думать, чтобы каждую из показанных мною частей надлежало излагать в том же порядке: а прежде всего надобно ему размыслить, к какому роду относится дело, в чем оно содержится именно, что может споспешествовать ему и что повредить; потом, что утверждать и что отвергать должно; после, каким образом повествовать приличнее (ибо повествование есть приготовление к доказательствам, и не может быть полезно, ежели предварительно не узнает оратор, какие точно доводы выставить ему нужно); наконец, подумать о снискании благосклонности от судей. Ибо, не обозрев всех частей, сущность всего дела, нельзя нам знать, в какое расположение духа привести их для нашей пользы /…/» (Квинтилиан, ч. I, 1834, 225–226). Расположение частей, как видим, зависит от многих моментов. Однако Квинтилиан предупреждает, что это расположение свободно лишь относительно. Нельзя, например, вступление помещать в конце речи. Это естественно. Поэтому все-таки в конце главы он категорически настаивает на том плане, который предложил: «Итак, надобно располагать и начинать слово в предлагаемом нами порядке: надобно сочинять его в том же порядке, в каком и говорить должны» (Квинтилиан, ч. I, 1834, 226).

Квинтилиан разрабатывает систему доводов и их опровержений. Довод должен быть по большей части достоверен, а опровержение сильное. Однако автор считает, что сколько бы ни хороши были доводы, но они будут слабы, если не подкрепятся искусством оратора. Он пишет, соглашаясь с взглядами других ораторов: «Я и сам нахожу, что в них нужна ясность и определительность: и что в предметах малых слог и речения должно употреблять самые приличные и наиболее обыкновенные. Но когда говорим о предметах важных, тогда не почитаю излишним и украшение, лишь только бы не вредило оно ясности…» (Квинтилиан, ч. I, 1834, 409).

В заключении обычно кратко повторяют вышесказанное или же возбуждают страсти. И далее Квинтилиан говорит о возбуждении страстей, в чем и проявляется сила красноречия, ибо успех оратора, особенно в судебном деле, зависит не только от доказательств, но и от того, насколько он сумеет убедить слушателей (а в суде – судей), воздействуя на них эмоционально. Душевные движения, ссылаясь на древних, он делит на страсти и нравы. Нрав есть замечательное свойство душевной доброты, сопровождаемое кротостью, дружелюбием, благоприветливостью. «…Речь оратора должна быть скромнее, кротка, без всякого высокомерия, пышности и даже без всякой высокопарности. Довольно и того, если будем говорить выразительно, точно, приятно, вероподобно. Для сего-то и приличен здесь наиболее слог речи средний» (Квинтилиан, ч. I, 1834, 443). Страсть же – это выражение гнева, ненависти, страха, негодования, соболезнования. «Итак, верх красноречия, сколько судить могу, состоит, относительно возбуждения страстей, в том, чтобы мы сами были ими движимы совершенно» (Квинтилиан, ч. I, 1834, 446). Как видим, психологическая сторона ораторской речи занимала в работе Квинтилиана немалое место, что, впрочем, было продолжением и развитием идей греческих и римских предшественников автора.

Быть красноречивым есть не что иное, как выражать словом все то, о чем мы думаем, и сообщать слушателям. Поэтому слова должны быть ясны, чисты, соответствовать нашему намерению, и они должны быть правильно, красиво и пристойно расположены. Но говорить исправно и ясно, по мнению Квинтилиана, – еще не значит быть оратором. Оратора отличает изящество и красота речи, ибо они приносят удовольствие и удивление. И здесь автор ссылается на Цицерона, который писал: «Красноречие, которое не внушает удивления, я не почитаю за красноречие» (Квинтилиан, ч. II, 1834, 51). Однако украшение должно быть сообразно с предметом и целью речи, должно учитывать аудиторию. Переносные слова, которые и украшают речь, должны рассматриваться в связи с целой речью. И здесь он говорит о целом тексте, об украшении целой речи. Он замечает, что необходимо иметь в виду два главных момента: придумать род слововыражения и произнести речь. Для этого необходимо знать, что нужно нам в речи возвеличить или унизить, что произнести стремительно или скромно, забавно или важно, пространно или кратко.

Разумеется, наша речь не может быть «красна», если не будет правдоподобна. По Цицерону, подчеркивает автор, правдоподобная речь имеет в словах значительность и силу, а «в мыслях или важность или по крайней мере сообразность со мнениями людей и со нравами» (Квинтилиан, ч. II, 1834, 63). И здесь же он отмечает, что недостатком речи является употребление сниженных выражений, «коими – великость или достоинство предмета умаляется» (Квинтилиан, ч. II, 1834, 63). «Итак, бывает слововыражение слабое, низкое, сухое, скучное, небрежное, подлое» (Квинтилиан, ч. II, 1834, 64). К недостаткам речи следует отнести ее неполноту, однообразие, навевающее скуку, ее растянутость и т. д. К красоте речи он относит живое изображение вещей и воссоздание живых картин, которые возбуждают эмоции, страсти, ибо подробное описание ощутительнее, нежели простое сообщение. Особенно здесь помогают фигуры и тропы.

«Троп есть выразительная перемена или искусный перенос слова или речи от собственного значения на другое» (Квинтилиан, ч. II, 1834, 101). Уже в этой работе Квинтилиан замечает, что между грамматиками и философами происходит нескончаемый спор о родах, видах, числе тропов и их отношении между собой. Он не считает возможным ввязываться в этот спор, ибо решить все проблемы, с его точки зрения, невозможно. Он показывает лишь «нужнейшие и употребительнейшие тропы», выделяя тропы для усиления речи – метафора, синекдоха, метонимия, антономасия (имя заменяется чем-либо равнозначащим: глава римских ораторов вместо Цицерон), ономатопея (употребление новых, вновь придуманных имен для вещей: сосуд для уксуса – уксусница), катахрезис (злоупотребление, неверное употребление образов); тропы для украшения речи – эпитеты (прилог, приклад, сопровождение: влажное вино, белые зубы, ужасное злодеяние, необузданные страсти), аллегория, ирония, перифраз, гипербола, гипербатон (перенос слов с одного места на другое: для плавности речи и смыслового выделения слова: римский оратор – оратор римский).

Фигуры изменяют нашу речь, употребляются для придания мысли большей силы, а слову – приятности. Он объясняет отличие тропа от фигуры: «Троп есть слововыражение, от естественного и главного знаменования на другое перенесенное, для красоты речи; или, как многие из грамматиков определяют, есть речение с того места, которое оному свойственно, перенесенное на место, ему не свойственное. А фигура, как и само название ее, показывает, есть некоторый оборот речи, от общего и обыкновенного образа изъяснения мыслей отступающий. Посему в тропах одни слова заменяются другими словами /…/. В фигурах же не в том дело. Ибо фигура может состоять из слов собственных и в своем порядке поставленных» (Квинтилиан, ч. II, 1834, 124). Он традиционно выделяет фигуры мысли и фигуры речи.

Квинтилиан считает, что одни только правила не могут сделать человека, изучившего их, оратором. В главе «О изобилии слов» он проводит мысль о том, что оратору необходимо постоянно увеличивать активный запас слов, однако это не означает, что оратор должен ими пользоваться для безостановочной болтовни. Жесткий отбор нужных слов из богатого запаса лексики должен быть постоянной заботой оратора. Он советует читать Гомера, Горация, Каллипаха, Эсхила, Софокла, Эврипида, Демосфена, Платона, Лукреция, Сенеку, Цицерона и других греческих и римских писателей и ораторов. Большую роль Квинтилиан отводил подражанию и в словах, и в композиции, и в мыслях, а также советовал упражняться в написании собственных сочинений, в переводах и в размышлениях. «Размышление весьма близко подходит к письму: оно и силы свои получает от письма, и между упражнением в сочинении и между удачею говорить, не готовясь, составляет нечто среднее» (Квинтилиан, ч. II, 1834, 287).

Вершина ораторского мастерства, по мнению Квинтилиана, – способность говорить, не готовясь, а для этого необходимы огромные знания и разнообразные навыки.

Квинтилиан говорит о благоприличии в речи, о памяти и произношении. Слог речи зависит от положения, которое занимает оратор. Так, военным, по мнению Квинтилиана, приличен простой слог, юношам – слог смелый, государственный человек и истинный мудрец может пользоваться всеми красками речи. Следует принимать во внимание не только, кто говорит, но и за кого, перед кем, о чем, а также место, где произносится речь, и время, когда она произносится.

Выделяя три направления в ораторском искусстве – аттическое, азианское, родийское, или родосское (названное по месту возникновения – в Родосе, среднее между аттическим и азианским), – Квинтилиан все-таки считает: «Нет сомнения, что из всех родов слога аттический есть самый лучший» (Квинтилиан, ч. II, 1834, 485). Вспомним, что Цицерон считал идеальным средний слог. Далее Квинтилиан продолжает: «В нем есть нечто общее всем прочим родам, то есть он требует тонкого и верного' вкуса, а отличается от других смотря по качеству умов» (Квинтилиан, ч. II, 1834, 485).

Труд Квинтилиана – это систематическое и строго продуманное изложение риторического учения с учетом достижений теоретической риторики и опыта классического красноречия. Квинтилиан говорит о необходимости всестороннего обучения оратора с детских лет, о разделении речи, ее логическом построении, тропах и фигурах, стилях речи, качествах оратора и его моральном облике. Автор доказывает, что для ораторского искусства необходимы два момента: обучение и следование определенным правилам. Общие правила облегчат проявление индивидуальности речи. По мнению ученого, специфичность ораторского искусства в том, чтобы убедить при помощи красивой речи. Риторика – искусство, одного дара природы для которого слишком мало, необходимо учиться и развивать его. Основная же цель оратора – при помощи этого искусства вмешаться в психику слушателей. Квинтилиан превозносит ясность, чистоту, правильность и соразмерность слога, украшения же могут выполнять свою функцию лишь в том случае, если соответствуют предмету речи и цели выступления.

Корнелий Тацит (ок. 57 – ок. 117 гг.) оставил нам трактат «Разговор об ораторах» (ок. 100 г.). Его как политика и историка занимает больше не стиль речи, а смысл красноречия, место риторики в жизни общества. По Тациту, ораторское искусство не мирное и спокойное искусство, а искусство боевое, оно крепнет в ожесточенных схватках. Хорошие воины закаляются в войне, а не во время мира, так же и красноречие. В мирных условиях красноречие приходит в упадок. Он объясняет кризис ораторского искусства нравственной деградацией и, главное, политическими причинами: республиканский строй с политической свободой способствует развитию красноречия, монархия же, в которую превратился Рим, подавляя свободу, подавляет и красноречие.

В республиканском Риме выделялась плеяда блестящих ораторов. Это, кроме уже названных, – Катон Старший, Тиберий и Гай Гракхи, Сципион Африканский Старший, Гай Лелий Мудрый, Публий Руф, Красс, Марк Антоний, Гортензий и многие, многие другие.

Виднейшие ораторы и теоретики красноречия Древней Греции и Древнего Рима смогли проникнуть в тайны слова, расширить границы его познания, выдвинуть теоретические и практические принципы ораторской речи как искусства, основываясь на собственном богатом опыте и на анализе многочисленных блестящих речей известных ораторов.

2. Русские риторики XVII–XIX веков

В начале XVII века в России развивается наука об ораторском искусстве, появляются риторики, которые играют заметную роль в описании литературного языка, формировании стилистических взглядов.

Исследователь истории русского литературного языка В.П. Вомперский замечает, что традиции отечественной риторики восходят к риторикам античной и раннехристианской эпохи, Средневековья и Возрождения, восходят к общеславянской грамматической и риторической традиции. Складываясь и формируясь как часть европейской риторики, русская отражает национальную культуру, обладает своей национальной характерностью (см. Вомперский, 1988, 5-11).

Самая ранняя дошедшая до нас – «Риторика» вологодского епископа Макария написана в 1617–1619 гг. Она открыла страницу в истории риторической мысли России, связанную с формированием учения о трех стилях. Макарий выделяет в русской речи три «рода глаголания»: «смиренный, высокий и мерный». Первый относится к разговорной, обиходной речи и не поднимается «над обычаем повседневного общения»; второй – это образная речь, украшенная различными образными средствами; третий характерен в основном для письменной и деловой речи, он предполагает сплав первого и второго.

К «Риторике» Макария и его учению «о тройных родах глаголания» восходит «Риторика» (1699), условно приписываемая Михаилу Ивановичу Усачеву. В главе «О приличном положении речений и сказаний» Усачев, развивая толкование трех «родов глаголания», наделяет каждый из них особой функцией («должностью»). Смиренный вид выполняет задачу «научити», средний (соответствует «мерному» у Макария) – «усладити», высокий – «возбудити». Меняется только порядок их перечисления. Это разделение «родов глаголания» свидетельствует о наметившемся функционально-стилистическом подходе к разговорному и литературному языку и представляет для нас научный интерес. Риторики давали образцы того, как надо говорить и писать в соответствии с законами поэзии и красноречия, открытыми ораторами прошлого, в частности античными теоретиками ораторского искусства (Вомперский, 1988, 70–72).

Памятниками раннего периода развития теоретико-литературной мысли в России, написанными на латинском языке, являются «Поэтика» и «Риторика» Феофана Прокоповича (16811736), курсы которых он читал в Киево-Могилянской академии соответственно в 1705 и 1706–1707 гг.

Знаменательным этапом развития риторической науки было учение М.В. Ломоносова, который по праву занял положение главы первой филологической школы. Попытка Ломоносова создать учебник риторики – событие большого исторического значения. Риторика Ломоносова – это свод правил, которому предлагалось следовать в тех устных и письменных произведениях, в которых затрагивались преимущественно государственные, общественные и религиозно-философские темы. Первый вариант риторики под названием «Краткое руководство к риторике на пользу любителей сладкоречия» написан в 1744 г. и остался в рукописи; второй, уже напечатанный и более пространный, под названием «Краткое руководство к красноречию. Книга первая, в которой содержится риторика, показующая общие правила обоего красноречия, то есть оратории и поэзии, сочиненная в пользу любящих словесные науки» появился в 1748 г. Эта риторика существенно повлияла на последующее развитие риторической мысли в России (Ломоносов, 1952).

Ломоносов так определяет риторику: «Риторика есть наука о всякой предложенной материи красно говорить и писать, то есть оную избранный речьми представлять и пристойными словами изображать на такой конец, чтобы слушателей и читателей о справедливости ее удовлетворить. Кто в сей науке искусен, тот называется ритор» (Ломоносов, 1952, 23). Ломоносов определяет риторику как науку о письменной и устной речи. В своем труде он выделяет риторику, то есть учение о красноречии вообще, касающееся прозы и стихов; ораторию, то есть наставление к сочинению речей в прозе; поэзию, то есть наставление к сочинению поэтических произведений. Такое понимание риторики в принципе расходится с пониманием ее в Древней Греции и в Древнем Риме. Хотя следует отметить, что Квинтилиан уже разбирает в аспекте риторики прозу и поэзию. Такое понимание риторики в России идет от понимания ее в Средние века в Западной Европе и, конечно же, сказывается влияние Квинтилиана. «Красно» в определении риторики означает «красиво, хорошо, превосходно, даруя радость». Именно эти требования и предъявлялись к речи. В определении имеется указание на выбор слова и его изобразительность, а также отмечается цель речи – доказать справедливость своей мысли.

Ломоносов выделяет четыре части риторики: изобретение, украшение, расположение, произношение. Это основные части, которые в последующих риториках будут уточняться и дополняться. Будет изменяться и уточняться также понимание риторики. Ученый считает риторическим изобретением собрание разных идей (Ломоносов, 1952, 100). Идеи, по Ломоносову, суть отношения внутри материального и духовного мира человека. Он сводит эти идеи к шестнадцати разновидностям: 1) род и вид, 2) целое и части, 3) свойства материальные (величина, фигура, движение, упругость, твердость), 4) свойства жизненные (душевные дарования, страсти, добродетели, пороки, внешнее состояние, чувства), 5) имя (небо, август, Москва), 6) действия и страдания, 7) место, 8) время, 9) происхождение, 10) причина, 11) предыдущее и последующее, 12) признаки, 13) обстоятельства, 14) подобия, 15) противные и несходные вещи, 16) уравнения. Идеи по происхождению могут быть первичными, вторичными, третичными. Скажем, термин (исходное положение, от которого образуются идеи) «труд» образует первичную идею «пчелы» и вторичную идею «летание по цветам, собирание меда». В данном случае мы видим, что речь идет о развертывании мысли. По мнению Ломоносова, идеи изображают подлинные вещи или действия. Простые идеи можно объединять в сложные при помощи союзов, например, надежда и ободрение, которые можно привести во взаимное соответствие, например, надежда есть ободрение. Пример сложной идеи, состоящей из простых: богатство и честь суть побуждения к трудам. Исследователь говорит здесь о способах развертывания мысли, об усложнении мысли, о построении высказывания и делает вывод: «Таким образом, сложенные идеи по-логически называются рассуждениями, а когда словесно или письменно сообщаются, тогда их предложениями называют» (Ломоносов, 1952, 117).

Ломоносов разрабатывает учение о периодах, выделяя одночленные, двухчленные, трехчленные, четырехчленные периоды. В связи с периодами он пишет о так называемом распространении слова, которое основано на шестнадцати вышеперечисленных идеях. Именно эти идеи, выраженные словами, распространяются другими словами. Например, шумящий ветер; поля, услаждающие надеждою жатвы земледельцев. Как видим, распространителями может быть одно слово, сочетания слов, даже целые конструкции. Вся эта часть об изобретении посвящена принципам развертывания речи.

Сила слова состоит «в риторических доводах или доказательствах, которые суть сложенные идеи, удостоверяющие о справедливости предлагаемой материи» (Ломоносов, 1952, 154). Ломоносов подробно разрабатывает учение о силлогизмах, энтимеме, доказательствах. Здесь явно прослеживается логический аспект риторической науки.

Не менее интересен и психологический аспект риторики. В своих работах Ломоносов ссылается на учение Платона, Демосфена и Цицерона. Автор считает себя последователем идей Платона, когда пишет: «Для сего предлагаются здесь правила к возбуждению страстей, которые по большей части из учения о душе и из нравоучительной философии происходят» (Ломоносов, 1952, 167). Но именно Платон опирался в разработке риторической науки на свое учение о душе и духовном (см. выше). Несомненно, позднейшая риторическая наука, в частности гомилетика (гомилетика – раздел богословия, в котором рассматриваются теоретические и практические вопросы церковной проповеди. – Н.К.), конечно, в разной степени, но использовала учение Платона о воздействии на души слушателей. В связи с этим всплывает учение о страстях, которое разрабатывал еще Платон, считавший страсти принадлежностью души. Вот что пишет Ломоносов о страстях: «Страстью называется сильная чувственная охота или неохота, соединенная с необыкновенным движением крови и жизненных духов, причем всегда бывает услаждение или скука. В возбуждении и утолении страстей, во-первых, три вещи наблюдать должно: 1) состояние самого ритора, 2) состояние слушателей, 3) самое к возбуждению служащее действие и сила красноречия» (Ломоносов, 1952, 167). И здесь же он отмечает, какие особенности аудитории необходимо учитывать ритору: возраст, пол, воспитание, образование. Уже Ломоносов наметил социологический аспект теории красноречия.

Ритору необходимо хорошо знать действенность красноречия: «Оно долженствует быть велико, стремительно, остро и крепко, не первым токмо стремлением ударяющее и потом упадающее, но беспрестанно возрастающее и укрепляющееся… И, таким образом, ежели кто хочет приятную или скучную страсть возбудить, то должен он своим слушателям представить все к предлагаемой вещи принадлежащее добро или зло в великом множестве и скоро одно после другого» (Ломоносов, 1952, 169). Таков порядок доказательства, которое служит основой действенной речи. Больше всех служат к возбуждению страстей, по мнению Ломоносова, живо представленные описания, «которые очень в чувства ударяют, а особливо как бы действительно в зрении изображаются. Глубокомысленные рассуждения и доказательства не так чувствительны, и страсти не могут от них возгореться; и для того с высокого седалища разум к чувствам свести должно и с ними соединить, чтобы он в страсти воспламенился» (Ломоносов, 1952, 170). Именно конкретные описания, конкретные сцены вызывают конкретные представления, конкретные ассоциации и связанные с ними чувства. В качестве примера Ломоносов приводит описание Аристидом города Смирны после землетрясения, сделанное Антонию, римскому императору: «Смирна, украшение Азии, честь вашей империи, огнем и трясением земли повержена и сотренна (потом, описав ее бывшую красоту, говорит). Сие все ныне покрыто пеплом, затворилась оная пристань, разрушились прекрасные площади, исчезли преизрядные улицы, училища с учительми и отроками упали, храмы инные рассыпались, инные поглощены землею. Приятнейший зрению город, и по имени своему прекраснейший, стал неприятное позорище, громада разрушенных зданий и трупов. Уже ныне по опустошенному только зефиры провевают» (Ломоносов, 1952, 170). Таким образом, речь идет об огромном воздействии зрительных образов на чувства слушателей.

По мнению автора, «украшение есть изобретенных идей пристойными и избранными речениями изображение. Состоит в чистоте штиля, в течение слова, в великолепии и силе оного» (Ломоносов, 1952, 236). Течение слова – это благозвучие речи. Ломоносов выделяет шесть тропов речений: метафору, синекдоху, метонимию, антономазию, катахресис, металепсис. Антономазия – взаимная перемена имен собственных и нарицательных. Автор так определяет катахресис: «Катахресис есть перемена речений на другие, которые имеют близкое к ним знаменование, что бывает ради напряжения и послабления какого-нибудь действия или свойства, например: для напряжения – бояться вместо ждать; бежать вместо итти…» (Ломоносов, 1952, 249). В работе дается определение металепсису: «Металепсис есть перенесение слова через одно, два или три знаменования от своего собственного, которые одно из другого следуют и по оному разумеются: Как десять жатв прошло, взята пространно Троя. Здесь через жатву разумеется лето, через лето целый год» (Ломоносов, 1952, 249). Автор работы выделяет пять тропов предложений: аллегорию, парафразис, эмфазис, гиперболу, иронию.

Относительно фигур речений Ломоносов пишет: «Из фигур речений знатнейшие суть: повторение, усугубление, однознаме-нование, восхождение, наклонение, многосоюзие, бессоюзие и согласование. И хотя в латинских риториках считают таковых фигур больше, однако прочие отчасти только сродни латинскому языку и для того надлежат для грамматики больше, нежели до риторики, отчасти не имеют столько достоинства, чтобы они за особливые способы в красноречии почтены быть могли» (Ломоносов, 1952, 257). Единознаменование, в понимании Ломоносова, – соединение слов, близких по значению: выступил, ушел, вырвался, убежал. Усугубление – это повторение слов в одном предложении. Он выделяет также и некоторые другие фигуры. Стилистические фигуры, по мнению Ломоносова, значительно усиливают речь, если употребляются в системе. В работе проводится мысль о системном и функциональном использовании фигур в ораторской речи.