Текст книги "Хоть в СМЕРШ, хоть в штрафбат! Оружие Возмездия"

Глава 9
«Секретные» физики

В декабре 1944 года в Берлине в обстановке строжайшей секретности был осуществлен эксперимент с ядерным реактором, получившем кодовое название В-VII. Этот урановый «котел» собирали под руководством немецкого физика-ядерщика Карла Виртца. Впервые в немецких реакторах в котле В-VII применили в качестве отражателя графит (ранее использовали обычную воду).

В общей сложности в реактор заложили десять тонн графитовых брикетов, свыше тонны урана и залили полторы тонны тяжелой воды. (В молекуле тяжелой воды D##2###O вместо двух атомов обычного водорода содержится два атома тяжелого водорода – дейтерия.) Собранный котел установили на деревянном основании, уложенном на дне бетонного бассейна, в который залили обычную воду. Сам бассейн находился в подземном бункере в центре Берлина, недалеко от института Кайзера Вильгельма.

В отчете группы Виртца от 3 января 1945 года указывалось, что в результате экспериментов с В-VII удалось окончательно уточнить теорию. Ученые полагали, что теперь сумеют в кратчайшие сроки построить так называемый «критический» реактор для поддержания цепной реакции деления атомов урана. Это, в свою очередь, позволит получить в подобном котле плутоний – основной компонент атомной бомбы. Таким образом, германский «урановый проект» вступал в решающую фазу.

Инженеры и техники из группы Виртца уже к концу января, работая в две смены круглосуточно, в рекордные сроки завершили сборку самого большого из всех ранее созданных в Германии тяжеловодных реакторов, названного В-VIII. Он был начинен несколькими сотнями урановых кубиков, и в него планировалось залить полторы тонны тяжелой воды. Практически все было готово, чтобы через неделю, а именно 29 января, провести решающий эксперимент: запустить в работу «адский» котел, создав в нем критические условия. В столицу рейха из Мюнхена прибыл один из руководителей работ по созданию сверхбомбы – профессор Герлах.

Однако провести задуманный эксперимент с B-VIII в Берлине так и не удалось: свои коррективы в планы немецких ученых внесла Красная армия. Стало ясно, что вскоре Берлин будет осажден – в городе нарастала паника, начался массовый исход гражданского населения. Столица подвергалась ночным воздушным налетам, телефонная связь и водопровод почти не работали, постоянно отключали электроэнергию.

30 января Герлах отдал приказ демонтировать реактор для эвакуации в Южную Германию, в небольшой городок Хайгерлох – там уже находился ведущий ядерный физик, профессор Вернер Гейзенберг. Через несколько дней от берлинского бункера отъехала колонна из нескольких тяжелых грузовиков с ураном, оборудованием, тяжелой водой и другими компонентами ядерного реактора. Ехать приходилось в основном в ночное время, с частыми остановками, укрываясь от вражеской авиации.

Дороги были разбиты авиабомбами и запружены толпами беженцев. Но, несмотря на столь драматические обстоятельства, все необходимые материалы к концу февраля оказались в Хайгерлохе. Там, в глубокой подземной пещере, началась повторная сборка В-VIII – теперь под руководством Гейзерберга.

Чтобы остановить цепную реакцию, если она начнет выходить из-под контроля, приготовили специальный стержень из кадмия (опустив его в «котел», можно было бы прервать реакцию). Для бесперебойного питания лаборатории электроэнергией установили мощный дизель-генератор…

Тем не менее первый в мире ядерный реактор был запущен отнюдь не немцами. Еще 2 декабря 1942 года генерал Гроувз, назначенный административным руководителем американского атомного проекта (так называемого «Манхэттенского»), получил на первый взгляд странную телеграмму из Чикаго:

«Итальянский мореплаватель (Энрико Ферми) только что высадился в Новом Свете. Туземцы дружелюбны».

На самом деле это означало, что в экспериментальном урановом котле, построенном под трибунами стадиона Чикагского университета, впервые в мире удалось осуществить цепную реакцию деления урана. В первый действующий котел было заложено более шести с половиной тонн урана и почти тридцать семь тонн окиси урана, а также триста пятьдесят тонн очищенного графита (тяжелую воду американцы не использовали).

Уже к концу 1942 года началось проектирование мощного плутониевого завода в Ханфорде (США), где планировалось строительство четырех ядерных котлов с водяным охлаждением. Мало того, одновременно с плутониевой, американцы развернули масштабные работы по созданию еще одного типа атомной бомбы, снаряженной ураном-235 (именно «урановая» бомба была позднее сброшена на Хиросиму; в Нагасаки янки применили плутониевую атомную бомбу). Для получения чистого урана-235 в 1943 году началось строительство двух заводов в Оак Ридже (штат Теннеси) – в долинах, находящихся в семнадцати милях друг от друга.

Таким образом, к февралю 44-го Соединенные Штаты вплотную приблизились к созданию атомного оружия, оставив далеко позади как Германию, так и Советский Союз. Но даже перед американскими учеными-ядерщиками стояло огромное количество проблем – не говоря уже о немцах и русских. Неудивительно, что тетрадь профессора Зайцева была нужна всем!

Часть 2
«Моменты истины»

Глава 1
Неожиданный визит

18 февраля, Фриденталь

Капитан Шмидт аккуратно положил телефонную трубку, встал из-за письменного стола и подошел к окну кабинета. В помещении пока царил полумрак, но скупое февральское утреннее солнце робко проглядывало сквозь разрывы в серых облаках, освещая верхушки вековых тополей, надежно прикрывающих с воздуха приземистое здание канцелярии. Офицер расстегнул верхнюю пуговицу мундира и открыл форточку – подставив лицо под освежающий ветерок, устало помассировал виски, потом вернулся к столу. Подвинув аппарат внутренней связи, набрал номер секретного отдела:

– Здесь Шмидт. Мне только что звонили из Берлина, лично штандартенфюрер Вайс из 6-го Управления.

Выслушав собеседника на том конце провода, удовлетворенно заметил:

– Всегда поражался вашей интуиции, майор. Да, именно по «Кроту». У вас все готово к переброске?

В ответ Штольц подробно доложил о мерах, связанных с подготовкой «легенды», фиктивных документов, разработанном маршруте перехода через линию фронта и других оперативных мероприятиях по операции «Золотое руно».

Выслушав доклад, капитан дал отбой и откинулся на высокую спинку кожаного кресла. Он чертовски устал за последние три недели – с тех пор, как Скорцени оставил его старшим во Фридентале и отбыл на фронт. Конечно, работы хватало и раньше, но сейчас круг обязанностей вкупе с ответственностью выросли многократно. Шмидт нажал на кнопку электрического звонка под столешницей, и почти тотчас на пороге вытянулся обершарфюрер Хольцаугель:

– Заварите мне кофе, Ганс, да покрепче!

– Яволь, герр гауптман! – Эсэсовец бесшумно прикрыл дверь.

Через десять минут он внес небольшой поднос с дымящимся кофейником, сахарницей и фарфоровой чашкой, которые сноровисто выставил на стол перед начальником, предварительно постелив белую салфетку. Шмидт небрежно махнул рукой, и Хольцаугель молча удалился.

Выпив две чашки крепчайшего кофе, капитан почувствовал прилив бодрости и с удовольствием выкурил первую за сегодняшнее утро сигарету: в последнее время он чересчур много дымил, и теперь решил себя ограничить – не больше десяти сигарет в сутки. Затем, включив настольную лампу, раскрыл лежащую на столе зеленую папку и углубился в чтение.

Естественно, в своей теперешней должности, помимо «Золотого руна», Шмидту приходилось заниматься массой других оперативных разработок и текущих дел – включая вопросы снабжения и прочей, как он выражался, «хозяйственной дребедени». Но, как кадровый абверовский офицер, Шмидт сосредоточился в первую очередь на агентурных вопросах – прочие дела, насколько это было возможно, он переложил на плечи заместителя, обер-лейтенанта Вагнера, а также коменданта «специальных курсов» Кребса. Сейчас капитан читал показания командира моноплана «Арадо-332» майора Герца – по поводу неудачной попытки эвакуации раненых из отряда подполковника Шерхорна. Следователь гестапо уже опросил всех членов экипажа и старшего группы диверсантов Феликса – тому пришлось вернуться в связи с ранением. Ничего подозрительного в этом эпизоде следователь не обнаружил: о чем имелся подшитый к делу протокол.

Подвинув телефонный аппарат, Шмидт связался с лазаретом, который располагался неподалеку – метрах в трехстах от канцелярии.

– Как обстоят дела с агентом Феликсом? – спросил он старшего врача, доктора Кремера, весьма кстати оказавшегося у телефона.

– Это тот русский, которого позавчера вывезли из-за линии фронта?

– Да, тот самый.

– С ним ничего серьезного, господин капитан. Пуля прошла навылет через мягкие ткани левого плеча…

– Мне это известно, – нетерпеливо перебил врача Шмидт. – Как быстро сумеете поставить его на ноги?

– Если в буквальном смысле, то уже сегодня я разрешил ему вставать с кровати и передвигаться в пределах палаты – естественно, недолго. Он еще слаб, потерял много крови. Однако дней через десять-двенадцать…

– Я все понял, Кремер. Не жалейте препаратов крови для переливания, лекарств – ну, в общем, вам виднее. Плюс усиленное питание! Мне нужен этот агент!

– Сделаем все возможное, господин капитан, для его скорейшего выздоровления!

– Очень на это надеюсь.

Шмидт положил телефонную трубку и, откинувшись на спинку кресла, закинул руки за голову. Это была его любимая поза для размышлений. Через несколько минут, очевидно, придя к определенным умозаключениям, он энергично подошел к стоящему в углу массивному стальному сейфу – там хранились личные дела некоторых из особо ценных агентов, задействованных в настоящее время в ряде важнейших операций. К таковым относился и Дубовцев Иван Григорьевич, имеющий оперативный псевдоним Феликс.

Достав его «дело», капитан вернулся к столу и, закурив вторую за утро сигарету, начал неспешно перелистывать страницу за страницей. Собственно, Шмидт не раз знакомился с биографией Феликса, в том числе в личных беседах, но сейчас ему захотелось еще раз уточнить некоторые детали – на то были особые причины.

В то время как Шмидт перелистывал его «Личное дело», Дубовцев лежал на покрытой синим полушерстяным одеялом панцирной койке в небольшой двухместной палате – соседняя аккуратно заправленная кровать пустовала. Пара невзрачных тумбочек, крохотный столик у окна и стул составляли все казенное убранство помещения – еще металлический умывальник справа от двери. Иван только что вернулся с перевязки: на нем была коричневая больничная пижама, под полурасстегнутой курткой (в палате было тепло) белели свежие бинты на левой стороне груди. Опершись здоровой рукой о край кровати, Дубовцев встал – при этом поморщился от боли в раненом плече. Придерживая за локоть левую руку, которая была подвязана широкой черной лентой, перекинутой через шею, сделал несколько неуверенных шагов. Дойдя до двери, он медленно вернулся к столику, что находился рядом с кроватью, и тяжело опустился на стоящий тут же стул. Хотя Иван прошел не больше четырех-пяти метров, он почувствовал головокружение и слабость в ногах: учащенно билось сердце, на лбу выступили капельки пота.

«Нельзя раскисать! – упрямо подумал Дубовцев. – Именно сейчас нельзя!» Он прекрасно осознавал, что Центр организовал его непростое возвращение к немцам с главной целью: встреча и решающий разговор с Яковлевым-Кротом. Генерал Громов был убежден, что тот пойдет на сотрудничество с советской разведкой – Иван поддержал мнение генерала в их беседе на лесном хуторе. Сейчас Дубовцев должен был как можно быстрее встретиться с Яковлевым – Громов сообщил, что, по имеющимся в Москве данным, того перебросят через линию фронта в самое ближайшее время. «Может быть, переброска состоится уже завтра или даже сегодня!.. – с тревогой рассуждал Иван. – Первым делом надо выяснить: здесь Крот или нет. Если бы не эта проклятая слабость…» При этом разведчик понимал: другого способа вернуться во Фриденталь, кроме как получить ранение, в создавшейся ситуации попросту не существовало.

Поразмыслив, Иван достал из тумбочки авторучку и лист бумаги: он решил написать записку, передав ее через солдата-санитара. Коттедж, в котором проживал Крот, находился неподалеку, но ковылять туда самому при такой слабости было глупо и даже подозрительно – Дубовцев решил вызвать Яковлева к себе. Это не могло вызвать подозрений: после совместной командировки в Латвию в декабре, когда их направил для выполнения особо важного задания лично Скорцени, напарники считались если не друзьями, то уж точно добрыми приятелями. Конечно, это была лишь видимость. Тем не менее факт оставался фактом: тогда, в Латвии, абверовский агент Крот спас от неминуемого ареста и гибели советского разведчика Валета-Дубовцева и его связного.

Ивану невольно вспомнились те недавние события: полицейская засада в доме, где проживал связной, и, казалось бы, необъяснимое поведение Яковлева – тот поддержал в спонтанном огневом контакте именно его, Дубовцева, виртуозно (иначе не скажешь) отправив на тот свет четырех из семи латвийских полицаев. Позже, анализируя поведение Крота, Иван пришел к однозначному выводу: этот человек не потерян для Родины. Да, он совершил роковой шаг, перейдя на сторону врага – но, похоже, очень многое переоценил за три года войны…

Размышления разведчика прервал деликатный стук в дверь, и на пороге возникла сутуловатая фигура Цейко в наброшенном поверх армейского кителя белом халате. В руке он держал завернутый в газету пакет. Откашлявшись в седые усы, вошедший смущенно произнес:

– Вот… Иван Григорьевич, узнал, что вы здесь… Решил проведать.

– Проходите, Петр Евсеевич, – Дубовцев присел на кровать и указал на освободившийся стул, – присаживайтесь.

Приход этого человека не то чтобы насторожил Ивана – скорее удивил. Конечно, по службе они частенько контактировали – но не более. В Москве личность Цейко считали весьма одиозной: бывший кулак, добровольно согласившийся сотрудничать с абвером; служит немцам верой и правдой; яро ненавидит Советскую власть. Дубовцев был согласен с подобной оценкой Центра и уже давно сделал однозначный вывод: никакие контакты по линии советской разведки с подобным типом невозможны. Но, разумеется, своих антипатий внешне Иван не высказывал, и между ними сложились ровные служебные отношения.

Присев, гость выложил пакет на стол.

– Тут несколько банок рыбных консервов, тушенка – вам сейчас требуется усиленное питание.

– Право же, Петр Евсеевич, это лишнее. Здесь меня прекрасно кормят.

– Вы человек молодой, лишние калории вам не повредят – так что берите.

– Ну, спасибо. Хотя, честно говоря, не ожидал вашего визита.

– Отчего же, Иван Григорьевич? Нас, русских, во Фридентале совсем мало осталось – грех не поддержать друг друга в трудную минуту.

«К черту такую поддержку, – неприязненно подумал Дубовцев. – Однако правильно говорят: «Нет худа без добра!» Теперь отпадает надобность в записке».

Посетитель пробыл недолго: они поболтали минут десять о каких-то малозначительных вещах – потом Цейко собрался уходить. Дубовцев знал, что он был дружен с Яковлевым и, как бы между прочим, спросил:

– А как поживает лейтенант Яковлев? Кстати, он здесь?

– Пока да, – Цейко многозначительно посмотрел на Ивана и, понизив голос, добавил: – Но, сами знаете, как у вас бывает: сегодня здесь, завтра там – совсем как в песне.

– Это верно…

– Может, что-нибудь передать?

«Своевременное предложение, – ухмыльнулся про себя Иван. – Обязательно передай, дорогой ты мой!»

– Скажите ему, пусть заглянет. Давненько мы не виделись!

– Непременно передам.

Цейко встал и, по-старомодному откланявшись, удалился – пожелав на прощание скорейшего выздоровления. Дубовцев прилег, размышляя об этом неожиданном визите. Он знал, что старик отличается некоторой сентиментальностью – поэтому такой поступок, как посещение лазарета, вполне вписывался в его характер – тем более Цейко и раньше посещал раненых агентов. «Своих питомцев», – как он любил выражаться. Отсюда Иван пришел к однозначному выводу: беспокоиться тут не о чем. Главное было впереди – предстоящий нелегкий разговор с Яковлевым, последствия которого могли быть непредсказуемыми…

Глава 2
Через линию фронта (Яковлев Александр Николаевич)

20 февраля 1945 г. Восточная Пруссия,

район м. Зоммерфельд

Совершив полуторачасовой ночной перелет, наш самолет приземлился на авиабазе в местечке Нойкирхен – в десяти милях от Кенигсберга. Перегрузив багаж в ожидавший на аэродроме легковой «Хольх», мы сразу же отправились к линии фронта (теперь она проходила в какой-то сотне километров от столицы Восточной Пруссии). Мы – это я и майор Штольц, а также приданный нам унтер-офицер Грубер. Почти всю дорогу ехали молча: унтер «клевал носом» рядом с пожилым угрюмого вида водителем-ефрейтором, толстяк Штольц уютно похрапывал по соседству на заднем сиденье легковушки.

Прикрыв глаза, я невольно возвращался к позавчерашнему, крайне взволновавшему меня разговору с Дубовцевым. Фактически он предложил мне работать на Москву. А как иначе можно было истолковать его почти ультимативное требование передать профессорскую тетрадь (если, конечно, она будет найдена) в руки советской разведки, а еще лучше сразу сдаться, как только я перейду линию фронта – с тем, чтобы указать ее местонахождение? Конечно, со стороны Ивана это был дерзкий, но вполне предсказуемый шаг – после той перестрелки с латышскими полицаями, зная, кто он на самом деле, я давно ожидал нечто подобное. Меня удивило другое: получалось, чекистам было известно о зайцевской тетради. При этом они явно не представляли, где она находится – иначе Дубовцеву не дали бы добро на столь рискованный контакт.

Слушая его тихий голос в полутемной палате лазарета (было около пяти вечера), я лихорадочно думал: «Как быть?» Этим вопросом я задавался давно, но однозначного ответа в своей мятущейся душе до последнего времени не находил… Хотя понимал: пора определяться, с кем я. То, что не с немцами и не с американцами – это я уже знал. И тем и другим было глубоко плевать как на Россию, так и на русский народ. Значит, признать свою фатальную ошибку? Но где гарантии, что смершевцы не поставят меня к «стенке»? Заверение Дубовцева? Возможно… Должен признать, говорил он убедительно, и, странное дело, я ему верил – хотя, казалось бы, служба в разведке приучила никому и ничему не доверять. А, может быть, мне попросту хотелось верить? Себя не обманешь: после тех памятных декабрьских событий в Латвии, до основания всколыхнувших мою душу, у меня все сильнее крепло убеждение – я обязан служить Родине, какой бы она ни была – сталинской, царской, президентской!.. Не в этом дело!! Главное: нельзя бороться за будущую свободную Россию, будучи холуем у ее врагов! Вот чего я не понимал тогда, в 42-м – да и позже…

Теперь, похоже, мне выпадал реальный шанс, если не искупить – то хотя бы на малую долю загладить свою вину за предательство. Об этом мне недвусмысленно дал понять Иван. Да я и сам все прекрасно понимал! И твердо решил: если уж сдаваться, то прийти в «Смерш» не «с пустыми руками»! Я сам должен добыть эту загадочную, но такую нужную всем тетрадь – тем более о ее местонахождении мне должны были сообщить непосредственно перед самым переходом через линию фронта.

В конце разговора я сказал Дубовцеву: подумаю над его словами, крепко подумаю. В ответ, протянув на прощание руку, он назвал мне номер телефона, которым я мог воспользоваться на «той стороне». Спросить надо было генерала Громова, произнеся условную фразу – операция «Тетрадь»…

Предаваясь воспоминаниям, я и не заметил, как задремал. Два раза нас останавливали для проверки документов: сквозь чуткий полусон я различал хрипловатый простуженный голос Грубера, шелест сопроводительных бумаг, которые он предъявлял жандармам. Документы за подписью бригаденфюрера СС Шелленберга производили должное впечатление, и нас без лишних слов пропускали. Наконец, когда мы остановились в третий раз, унтер громогласно объявил:

– Мы на месте, господа офицеры!

Я открыл глаза и глянул на фосфоресцирующие стрелки наручных часов: пять утра – значит, в дороге мы были два часа. Учитывая, что ехали не напрямик, а в объезд Кенигсберга (так было безопаснее – город подвергался постоянным ночным авианалетам), получалось, что до линии фронта отсюда километров тридцать – по крайней мере, по моим прикидкам. Вскоре мои предположения подтвердились; ну а пока, выйдя из машины, я напряженно вглядывался в окружающую темноту. Луну закрыли облака, к тому же вокруг не было видно ни малейшего огонька – по всей Германии, включая прифронтовые районы, действовал строжайший режим светомаскировки, – поэтому мне с трудом удалось разглядеть небольшой одноэтажный дом за деревьями, метрах в пятидесяти от дороги.

– Бреслау, – послышался негромкий окрик, и от придорожных кустов отделились две темные фигуры.

– Берлин, – произнес в ответ Грубер.

К нам приблизились автоматчики в камуфляже и полевых кепи – знаков различия я не разглядел. Козырнув, тот, что повыше, доложил:

– Вас ждут, нам звонили с аэродрома. Прошу следовать за мной!

Все двинулись по узкой асфальтовой дорожке к дому: мы с майором вслед за провожатым; позади наш унтер на пару с шофером несли багаж – два объемистых чемодана, армейский рюкзак с моей экипировкой советского подполковника, включая личное оружие и сухой паек на несколько дней. Портфель с документами я не выпускал из рук на протяжении всего пути. Я знал, что мы прибыли на передовой пункт спецподразделения «Цезарь», входящего в состав Абвергруппы-111 (АГ-111) – об этом мне сообщили во Фридентале. Именно это подразделение должно было обеспечить мой переход на «ту сторону».

Краткая справка

«АГ-111 создана в 1940 году в Кенигсберге, тогда же придана 16-й армии. Группа осуществляла заброску агентуры в Англию (при подготовке операции «Морской лев» – плана по форсированию Ла-Манша и вторжению на Британские острова).

Начальниками органа последовательно были: подполковник Гофмайер, обер-лейтенант Липперт, майор Майер, капитан Шульц-Бруно.

С началом войны против Советского Союза АГ-111 вела разведдеятельность против войск Ленинградского, затем 2-го и 3-го Прибалтийских фронтов. До сентября 1941 г. группа состояла из белоэмигрантов, прибывающих из Мишенской, Брайтенфуртской разведшкол; частично из выпускников Белградского кадетского корпуса, завербованных лично подполковником Гофмайером.

Осенью 41-го при АГ-111 созданы специальные курсы для подготовки агентов из числа военнослужащих Красной армии, оказавшихся в плену – их возглавил бывший советский офицер, майор А. Рисс. С января 1942 г. часть агентуры бывших военнопленных начала прибывать из разведшколы в м. Валга (Латвия).

Маршрут движения абвергруппы по советской территории: Каунас (Литовская ССР) – Даугавпилс – Зилупе (Латвийская ССР) – Пустошка – дер. Скутры (близ г. Дно) – Сольцы – Резекне (Латвийская ССР – январь 1944 г.).

В январе 1944 г. часть личного состава группы направлена в качестве ост-батальона под командованием Рисса на Запад. Остальная часть АГ-111, получив кодовое наименование «Штаб Александр», продолжала разведработу на территории Прибалтики. Тогда же началась активная вербовка агентов из числа уголовников-латышей, содержащихся в тюрьмах Риги, Вентспилса и Виндавы, а также из литовцев, дезертировавших из Литовского легиона СС и задержанных фельджандармерией. Для этого контингента были созданы курсы во главе с лейтенантом Вагнером, на которых обучались одновременно до ста человек – разведчиков и радистов.

В феврале 1945 г. Абвергруппа-111 передислоцирована в район г. Штеттин (на территории Германии)».

Когда вошли в дом, нетрудно было догадаться: раньше здесь жил какой-нибудь зажиточный бюргер – возможно, сельский врач или пастор (гражданское население подлежало обязательной эвакуации из прифронтовой полосы). В центре просторного холла, скупо освещенного отблесками пламени из камина, стоял массивный круглый стол, вокруг которого – старомодные стулья с высокими резными спинками; над камином обязательный портрет фюрера, вдоль стен – шкафы с фарфоровой посудой за стеклом; два больших окна задернуты плотными светомаскировочными шторами. В углу – раскладной столик с полевым телефоном; на полу рядом – рация «Телефункен».

В кожаном кресле перед камином расположился военный в серо-зеленом армейском мундире, на вид лет тридцати или около того – при нашем появлении он вытянулся и четко отрапортовал:

– Командир передового поста обер-лейтенант Крюгер!

Я отметил, что белокурый лощеный абвер-офицер высок, его худощавую спортивную фигуру плотно облегал тщательно отутюженный китель с нашивкой Железного креста 2-го класса и серебряным знаком «За атаку» на левом нагрудном кармане. Мы со Штольцем обменялись с ним рукопожатиями, представившись и предъявив спецпредписания.

– Думаю, господа, первым делом вам надо отдохнуть с дороги, – продолжал Крюгер, внимательно изучив наши сопроводительные бумаги, – а ближе к полудню, скажем, в одиннадцать ноль-ноль, проведем совещание – конечно, если не возражает герр майор.

– Согласен, – кивнул Штольц, вытирая носовым платком свою обширную плешь.

– Вот и отлично! В таком случае снимайте шинели, господа – здесь жарко. Вам отведены комнаты на втором этаже. Ганс, – обратился обер-лейтенант к сопровождавшему нас долговязому автоматчику, – отведи унтер-офицера и ефрейтора во флигель!

– Багаж оставьте здесь, – добавил я.

Когда все трое вышли, Крюгер на правах радушного хозяина предложил по рюмке коньяка – как он выразился: «Для лучшего сна!» Однако мы с майором отказались – он не стал настаивать и без лишних слов проводил нас по скрипучей лестнице в спальные помещения – две небольшие чистенькие комнатушки, расположенные по соседству. Почтительно постучавшись, молоденький веснушчатый солдатик, почти мальчишка, внес мой багаж. Отпустив его, я быстро разделся, аккуратно повесив мундир на стул у кровати, прикрутил фитилек «керосинки» на небольшом столе перед окном и с удовольствием вытянулся на белоснежной накрахмаленной простыне. Несмотря на близость фронта, здесь стояла удивительная тишина, и я почти сразу уснул – крепко, без сновидений, – словно в черный омут провалился…

Разбудил меня все тот же мальчишка-вестовой – осторожно дотронувшись до моего плеча, он негромко произнес:

– Просыпайтесь, господин лейтенант!

Я уже достаточно преуспел в немецком, поэтому без труда уловил сильный баварский акцент.

– Ты из Баварии?

– Так точно! – вытянулся парень, смущенно покраснев.

– Расслабься, – улыбнулся я. – Тебя как зовут?

– Вернер…

– Прекрасно. Принеси-ка мне теплой воды для бритья, Вернер.

– Яволь, герр лейтенант!

Солдат вышел, осторожно прикрыв дверь. Я же глянул на ручные часы – начало одиннадцатого. Светомаскировка на окне была поднята – видимо, это сделал вестовой, и в комнату проникали скупые солнечные февральские лучи. «Давненько так крепко не спал», – подумал я и, откинув одеяло, решительно поднялся с постели.

Через полчаса бодрый и свежевыбритый я спустился вниз: круглый стол в холле был накрыт к завтраку; обер-лейтенант Крюгер, заложив руки за спину, прохаживался рядом. Он любезно поздоровался со мной и майором, который сошел следом. Во время сытного завтрака (яичница с беконом, консервированная колбаса, кофе, сыр) мы обсудили дальнейшие действия: Крюгер пояснил, что его помощник, лейтенант Залевски, позавчера отбыл в район боевых действий – для подготовки моего перехода непосредственно на месте. Он еще не прибыл, и Крюгер предложил перенести совещание на более поздний час – пока же провести предварительное обсуждение маршрута по крупномасштабной карте. Все тот же молоденький вестовой споро убрал со стола – кроме него, никто в дом не заходил, все распоряжения обер-лейтенант отдавал по беспрерывно звонившему телефону. Ничего удивительного: меня должны были видеть как можно меньше людей. Конспирация.

Приложение 2.1. Оперативная информация

Совершенно секретно.

Начальнику 4-го отделаГлавного управления контрразведки (ГУКР) «Смерш» генералу Утехину.

Радиограмма № 1420/02 от 10.02.45 г.

Экз. № …. (копия)

«По сообщению источника Фишер, в рамках оперативной разработки «Тетрадь»: переброска Яковлева (он же Розовский – агентурная кличка «Крот») состоится не позднее 22.02 наземным способом. Предполагаемое место перехода через линию фронта – восточнее или северо-восточнее Кенигсберга. Дальнейший маршрут по советской территории неизвестен. Местонахождение «тетради» установить не удалось.

Зигмунд»

Резолюция:

Громову.

Немедленно подготовить и разослать «Спецсообщение» Управлениям «Смерш» фронтов и военных округов по предполагаемому маршруту Яковлева.

Об исполнении доложить.

Утехин