Текст книги "Джордж Гершвин. «Порги и Бесс». Маленькие рассказы о большом успехе"

70. «Выдающаяся пьеса о народе»

Прошло шесть лет. Дюбос Хейворд совершенно забыл о письме молодого композитора. И вот, 29 марта 1932 года, от Гершвина пришло ещё одно письмо. «В поисках сюжета для композиции я вновь вернулся к мысли положить „Порги“ на музыку. Это самая выдающаяся пьеса о народе», – писал Джордж Гершвин.

Хейворд был удивлён и смущён. Роман вышел в свет достаточно давно. О нём уже забыли – книга не переиздавалась и особой популярностью у американского читателя не пользовалась.

Здесь нужно иметь в виду, что о чернокожих американцах писали и до Хейворда. Писали лучше, больше и глубже – достаточно вспомнить романы Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома» или «Приключения Гекльберри Финна» Марка Твена. Сама тема в сегрегированной Америке всегда носила характер скандальный и протестный – гражданские права темнокожих американцев ущемлялись, что называется, «по полной программе». Что же привлекало внимание Гершвина в этом, казалось бы, конъюнктурном произведении? То, что оно ни в коем случае конъюнктурным как раз и не было.

Всё, что хотел Дюбос Хейворд – рассказать американцам о жизни темнокожих соотечественников Южной Каролины. Об их проблемах и радостях. Об их страданиях и о несправедливом отношении к ним белых граждан США. Но это стремление удивительным образом совпало с интересами Гершвина, который не просто любил, обожал «чёрную» музыку. И испытывал к чёрным музыкантам глубочайшее уважение.

71. Встречи с писателем

В начале декабря 1933 года Гершвин отправился в Южную Каролину – в город Чарльстон, где жил и работал Дюбос Хейворд. Пятидесятилетний писатель встретил Джорджа с открытым сердцем. Интерес Джорджа к его роману, который Хейворд считал не очень удачным, тронул его сердце. И Гершвин первым делом принялся убеждать Дюбоса, что тот написал великую книгу…

Кто устоит перед такими комплиментами, да ещё и от кого – от самого популярного американского композитора? С первого дня Гершвин мог рассчитывать на полную поддержку Хейворда и на его помощь в любых начинаниях, касающихся романа «Порги».

А помощь понадобилась – Гершвин захотел побродить по «чёрным» кварталам Чарльстона, познакомиться с людьми, с которых Хейворд писал портреты героев книги. Поговорить с простыми людьми. Писатель водил Гершвина по бедняцким домам. И везде Дюбоса встречали, как своего (заметим ещё раз – Хейворд был белым).

Затем Гершвин вернулся в Нью-Йорк, договорившись с Хейвордом, что приедет в Чарльстон ещё раз, перед самым Рождеством, чтобы послушать праздничные выступления чернокожих музыкантов.

Когда Джордж приехал к Хейворду во второй раз, его ждал сюрприз. Оркестр небольшого бара для чёрных, куда привёл Гершвина писатель, увидев композитора грянул… его песню из раннего мюзикла. А потом сыграл целую фантазийную сюиту на темы произведений Гершвина. Джорджу стоило больших усилий уговорить музыкантов играть свою народную музыку, за которой Гершвин в такую даль и приехал.

72. «Порги и Бесс»

А потом началась работа, занявшая двадцать месяцев жизни Джорджа Гершвина. Работа лихорадочная, почти круглосуточная, прерываемая только для подготовки к эфиру радиопрограмм авторского шоу Гершвина, которое он вёл в то время (добавим – собирая средства на постановку ещё не завершённой оперы).

Либретто оперы написал Хейворд. Он же вместе с Гершвиным придумал название – «Порги и Бесс». За слова всех арий взялся верный Айра. А Джордж с раннего утра и до поздней ночи сочинял музыку оперы. Каждый фрагмент он, буквально, вылизывал, добиваясь максимально возможного совершенства. Айра Гершвин, которому Джордж показывал все фрагменты, вспоминал, что едва ни плакал, когда брат совершенно неожиданно приходил в бешенство, разрывал в клочки только что написанные ноты и садился за работу заново. Музыка, которую слышал Айра, была божественно хороша. Но то, что получалось после этой кардинальной правки, было ещё лучше.

Этой работой Гершвин выматывал себя до полного изнеможения. И не переставал повторять (Айре и самым близким друзьям): «Это будет лучшая моя вещь. Вот увидите!».

Последнюю точку в нотной тетради Гершвин поставил 23 августа 1935 года. И тут же начались репетиции в бостонском «Колониэл-театре». Гершвин на два месяца переселился в Бостон. И в первый же день репетиций забрал партитуру и… принялся её переделывать. Полностью работа над оперой была закончена лишь за день до премьеры.

73. Премьера

30 ноября 1935 года бостонский «Колониэл-театр» был переполнен. Билеты на премьеру оперы Гершвина перепродавались по баснословным ценам. По свидетельствам очевидцев, цена доходила до трёхсот долларов – в 1935 году невообразимые деньги. Все были ужасно заинтригованы – что на этот раз приготовил Америке Джордж Гершвин.

И вот погас свет. Поднялся занавес. Заиграл оркестр… Это были два часа волшебной музыки. Два часа великолепного действа. В зале стояла мёртвая тишина. Солисты пели, как в последний раз. Оркестранты выкладывались, словно это был их главный экзамен в жизни.

Музыка умолкла. Публика молчала. Гершвин, сидевший в авторской ложе вместе с Айрой и Хейвордом, ухватился за плечо старшего брата и хриплым голосом внятно произнёс: «Господи!».

И тут грянули аплодисменты. Зал поднялся с мест. И закатил такую овацию, какую Бостон ещё не видывал. Аплодисменты не стихали пятнадцать минут. А Гершвина, который вышел на сцену на поклоны, обцеловали все актрисы, занятые в спектакле. А зрители – завалили роскошными букетами цветов.

Опера «Порги и Бесс» произвела настоящий фурор. На следующий день все крупные газеты Америки вышли с аршинными заголовками, сообщая о триумфе композитора. Газеты Бостона отдали «Порги и Бесс» большую часть полос. Музыкальный критик Элинор Хьюгес назвала спектакль «народной оперой». И была абсолютно права.

74. Музыка на все времена

Не нужно быть специалистом в области музыки, чтобы оценить «Порги и Бесс» по достоинству. Это самая исполняемая, самая известная и самая любимая вещь Гершвина, которую мы знаем. И сама опера, и отдельные фрагменты из неё постоянно звучат в концертных залах всех стран мира. Эту оперу можно услышать по радио и уже тем более купить на компакт-диске. При этом суммарный тираж записей оперы исчисляется десятками миллионов экземпляров.

Феномен «Порги и Бесс» заключается в том, что эта музыка совершенно не стареет. Послушайте джаз тридцатых годов. Например, довоенные записи оркестра Дюка Эллингтона или певицы Эллы Фицджеральд. Прекрасная, незабываемая, любимая музыка, но… архаичная. Её не исполняют современные музыканты – этот джаз ценен именно своей архаикой.

Переместимся чуть ближе. Довоенные записи Луи Армстронга. Да что там – послевоенные, конец пятидесятых и даже шестидесятые годы. Очень хорошая музыка. Армстронг, боже мой, как его можно не любить! И… тоже архаичная. Стареют песни Пресли и «Битлз». Стареют композиции, на которых мы выросли… А музыка Гершвина – «Порги и Бесс» не стареет!

Она не стареет точно так же, как не стареет Бетховен и Рахманинов, Чайковский и Хачатурян. В этом особенность симфонической музыки – она вне времени.

Но самое поразительное, что «Порги и Бесс» – музыка не совсем симфоническая. Звучит, как хороший джаз. Не стареет, как симфония.

75. Summertime

Опера состоит из отдельных арий, связанных общей музыкальной темой и сюжетной линией. И люди «обычные» (в смысле, не меломаны, не знатоки классической или современной музыки) запоминают большие симфонические произведения фрагментами – эквивалентами песен или небольших, относительно непродолжительных мелодий.

Так происходит с очень многими вещами. Например, с фортепианными концертами Рахманинова (со Вторым и Третьим). Или с Седьмой симфонией Бетховена. Целиком произведение запомнить трудно, а вторую часть – «Алегретто» мы напеваем, как популярную и очень интересную мелодию.

Попробуйте, к примеру, вспомнить «Лебединое озеро» Чайковского полностью. А «Танец маленьких лебедей» и вспоминать не надо – он в нашей памяти с детства.

Такой фрагмент в «Порги и Бесс» – ария «Summertime». Это колыбельная песня Клары, которая звучит, звучит в голове. И никак не отпускает. Попытайтесь вспомнить, и вы с удивлением обнаружите, что эта песенка живёт с вами долгие годы. Что это часть вашей жизни – боже мой, роскошный негритянский блюз, который к нашей культуре, ну, «ни с какого боку». А вот поди ж ты…

Таких «песен» в опере Гершвина полным-полно. По степени их запоминания можно определить, насколько хорошо мы знаем его музыку и как глубоко погружены в атмосферу старого американского джаза, который положил начало всей современной музыке – в том числе и той, которую мы слушаем каждый день.

76. Луи Армстронг

«Порги и Бесс» исполнялась множество раз самыми выдающимися негритянскими певцами, а опера написана для темнокожих артистов. Одно из наиболее выдающихся исполнений – конца пятидесятых годов прошлого века, где главные партии пели Луи Армстронг и Элла Фитцджеральд.

Конечно, они были далеко не единственными, кто пел эту оперу. Достаточно перечислить самые известные имена – Чарли Паркер, Майлс Дэвис, Оскар Питерсон, Джо Хэндерсон. Всего с момента премьеры «Порги и Бесс» эта опера записана на пластинки около тысячи раз. А ария «Summertime»… чуть менее восемнадцати тысяч раз! Восемнадцать тысяч вариантов (точное число – 17 628, если считать только записи), каждый из которых по-своему уникален.

По количеству записей и исполнений «Summertime» (а арию спели со сцены 24 482 раза – разумеется, примерно, поскольку продолжают петь до сих пор) вне конкуренции. Это ария-рекордсмен. По популярности с ней не могут сравниться даже такие хиты, как песня «Битлз» «Yesterday», существующая в трёх тысячах вариантах звукозаписи.

Но дело даже не в этих арифметических рекордах. Дело в том, что «Порги и Бесс» – самое исполняемое классическое произведение в мире. А эталоном исполнения оперы стала та самая запись Луи Армстронга и Эллы Фитцджеральд. Любой современный коллектив, ставящий эту оперу на театральной сцене, телевидении или на эстраде, сверяет качество спектакля по этому общепринятому канону.

77. «Чёрный» джаз и «белая» симфония

У слова «гений» весьма потёртая внешность. Как у старой, лишённой ленточки медали – издалека и не поймёшь, то ли юбилейная ерунда, то ли омытый кровью боевой орден. Этим словом пользуются слишком часто, и оттого оно слегка девальвировалось и утратило первоначальное значение. Кто у нас только ни гений. Гениальный стилист, гениальный эстрадный певец, гениальный телеведущий, гениальный архитектор, гениальный финансист. А слово «гений» не имеет прямого отношения к профессии. Гений – это мультиталант, человек совершенный и многообразный в своих проявлениях. Гений, к примеру, не может быть алкоголиком. Гениальный поэт, бездарно уничтоживший собственную жизнь – какой же он гений?

В чём заключается гениальность Гершвина? В чём, собственно, его открытие, перевернувшее музыкальную культуру не только Америки, но и общемировую в целом? Вот в этом смешении жанров. Гершвин провёл совершенно безумный на первый взгляд эксперимент, смешав «высокую» симфоническую музыку с «низким» жанром «чёрного» джаза. В его опере на равноправных началах сосуществует и классика, и трудовые песни «черных» кварталов Америки. Симфоническое начало и религиозные песнопения. Салонная европейская музыка и музыка бывших рабов из Африки.

Подобными экспериментами занимались (и занимаются) другие композиторы. Получилось только у Гершвина, исключительно у Гершвина. А эффект оказался потрясающим. На свет божий явилось новое искусство – наднациональное, не имеющее отношения к цвету кожи. Великое и вечное.

78. Коммерческий провал

Триумфальная премьера «Порги и Бесс» могла бы принести уверенность авторам оперы в том, что задумка Джорджа полностью удалась. Что Гершвин не просто нашёл оптимальную музыкальную форму, но открыл настоящую золотую жилу, этакий музыкальный Клондайк, который остаётся лишь разрабатывать и получать дивиденды.

Но… этого не произошло. «Порги и Бесс» – уникальная опера. Она не получила продолжения. Для Гершвина это было последнее крупное произведение, на развитие темы у него просто не хватило жизни. А у других композиторов не хватило сил. Нет рядом с Гершвиным никого. Вообще никого. Джордж и – зияющая пустота.

Не случилось и коммерческого успеха. Вложенные в постановку оперы средства братьев Гершвиных, а Джордж и Айра продюсировали спектакль из личных средств, им не вернулись. Убытки составили 10 тысяч долларов – очень чувствительная по тем временам сумма даже для богатых людей.

Нью-йоркская премьера оперы, состоявшаяся 14 декабря в «Алвин-театре», обернулась коммерческим провалом. На первом спектакле был аншлаг, но потом народу приходило всё меньше и меньше, хотя опера выдержала 124 представления – рекорд для постановки классического жанра. Восторженно об опере отозвались только театральные критики Нью-Йорка, музыкальная критика была сдержанно-вежливой. Мол, да, опера интересная, но от Гершвина можно было ожидать большего.

Результат оказался неожиданным. Но Джордж не унывал. «Какая опера может окупиться?» – говорил он с улыбкой. Прошло два десятилетия, и «Порги и Бесс» стала самой исполняемой оперой в мире. Сегодня это наиболее успешный проект подобного рода, какой только знает история искусств.

79. Голливуд

В 1930 году Джордж и Айра отправились в Калифорнию – в кинематографическую столицу Америки. Джордж получил приглашение от киностудии «Юниверсал пикчерз» написать музыку к фильму «Король джаза», в котором снимались такие мегазвёзды, как Бинг Кросби, Эл Ринкер, Хэрри Бэрис (трио «Ритм бойз»). Гершвин стал одним из шести приглашённых в эту картину композиторов и своё дело сделал, написав несколько песен.

Успех фильма убедил Гершвинов, что сотрудничество с Голливудом следует продолжать. Братья купили дом на Беверли-Хиллз и время от времени наезжали в солнечную Калифорнию из Нью-Йорка, чтобы месяц-другой поработать над музыкой к очередному фильму.

Наибольший успех Гершвинам принёс следующий фильм – «Delicious». Для этой непритязательной музыкальной комедии Джордж и Айра написали песенку под смешным названием «Бла-бла-бла» (то есть «ничего», «безделица», «ерунда»), которая моментально взлетела на вершину национального топа и зазвучала по всей Америке в самых разнообразных исполнениях.

Всего Гершвин успел написать музыку к четырём фильмам. Не так уж много, разумеется. Но судьба отпустила ему слишком мало времени. Всё, что он успел – войти в десятку самых дорогих и самых востребованных композиторов Голливуда.

На кинематограф Джордж возлагал большие надежды. Начав собственное радиошоу, он предполагал снять киномюзикл и даже обдумывал нечто вроде постоянного киноревю, в котором бы звучали «горячие» новинки современной американской музыки. Но… не случилось.

80. Музыка к фильмам

Обычно музыка для фильма служит своеобразной «торпедой», мощным двигателем, работающим на «раскрутку» популярности новой картины. Иногда происходит обратное, особенно с музыкальными фильмами, когда картина по отношению к музыке вторична и выполняет функцию популяризации мюзикла.

С фильмами Гершвина произошло то, что происходит с музыкой, которая по уровню несопоставимо выше кинематографической постановки. О фильмах, в которых звучали композиции Джорджа, уже давно никто не помнит. Эти фильмы были забыты уже через год-два после премьеры. А музыка к этим фильмам вышла за пределы кинотеатров и обрела собственную судьбу.

Так случается и с относительно неважными, и с очень хорошими картинами. Помните первую американскую экранизацию «Доктора Живаго»? Нет? И правильно – фильм получился так себе. А вальс Лауры из этого фильма (песня без слов) получился настолько нежным, настолько лиричным, красивым, трогательным, что эта композиция Манчини исполняется до сих пор и живёт отдельно от фильма. Другой пример – «Буч Кэссиди и Санденс Кит». Песенка, сопровождающая хулиганские велосипедные забавы Буча. Фильм потрясающий, «нахватавший» Оскаров и давно ставший классикой жанра. Но музыка… она великолепна. И тоже живёт отдельно от картины, хотя вполне достойна этого шедевра.

Фильмы, в которых звучали композиции Гершвина, классикой не стали. Но свою функцию выполнили – американцы услышали эти песни, не со сцены, так в залах кинотеатров.

81. Слава

Обрушившаяся на Гершвина слава, да ещё в совсем молодом возрасте, могла испортить кого угодно, только не Джорджа. Собственно, популярным исполнителем и композитором он был уже в двадцать лет. И за годы восхождения к вершине успеха к своей известности привык. Но дело даже не в этом. Он не был болезненно стеснительным человеком (а стеснительность часто принимают за скромность). Гершвин был просто скромным.

Он стеснялся, когда его в глаза называли гением. И всегда протестовал, чувствуя себя очень неудобно. Мол, такое можно говорить лишь о… покойнике.

От «звездной болезни», от опьянения вселенской славой его спасало чувство юмора. К себе он относился иронично. Когда садился к роялю, чтобы показать свои песни кому-то из друзей или старшему коллеге, то пел с лёгкой улыбкой. Он проговаривал слова, играя лишь интонацией. И получалось так здорово, что слушатели замирали, дабы не пропустить ни одного звука. Замирали и… улыбались.

От улыбки удержаться было совершенно невозможно – Гершвин словно приглашал улыбнуться. И тот, кто слушал его пение, не мог удержаться от светлой, совершенно непонятно откуда взявшейся радости. Гершвин излучал добрую улыбку. Он сам был человеком-праздником. Ещё один дар бесконечно талантливого человека…

Нет, он мог быть резок и даже груб – в обычных житейских ситуациях, когда резким и грубым становится любой человек (ногу, к примеру, отдавили). Но Гершвин никогда не был заносчивым, самовлюблённым и злым.

82. Пианист

Об исполнительском даре Гершвина ходят легенды. Возможно, он не был виртуозом рахманиновского типа – проверить это невозможно, поскольку Гершвин играл совершенно другую музыку, нежели Сергей Васильевич. Но восхищение такого признанного мастера (даже гения), как Рахманинов, дорогого стоит.

Звёздный час Гершвина-пианиста настал во время премьеры «Рапсодии в блюзовых тонах». Он играл эту вещь (с оркестром) и позже. Играл и партию фортепиано в «Порги и Бесс», но «Рапсодия» была ярче и эффектней. Те, кому посчастливилось услышать «живое» выступление Джорджа, говорили о том, что он, буквально, ошеломляя зал своей точной и тонкой игрой. Наэлектризовывал публику, вводил её в состояние, подобное трансу.

На концертах того времени ещё не было принято танцевать в проходах, притоптывать, сопровождать игру солиста ритмическими хлопками в ладоши. Но слушатели «Рапсодии» непроизвольно начинали двигаться – нет, не танцевать, а именно двигаться, перемещаться в своих креслах, притоптывать, покачивать головами.

Его игра была подобна вихрю. Рояль Гершвина звучал уверенно, мощно, безошибочно. Он вёл оркестр вместо дирижёра – хотя дирижёр стоял у пульта, а Гершвин сидел у инструмента. Своей энергией Джордж заражал и музыкантов. Недаром в его проекты музыканты в буквальном смысле рвались, старались попасть любыми судьбами. И не в деньгах было тут дело, а в счастье играть рядом с Гершвиным. И это не преувеличение.

83. Гершвин шутит

Вокруг Джорджа Гершвина постоянно витал целый рой забавных баек. Некоторые он, надо полагать, сочинял о себе сам – Гершвин имел обыкновение подшучивать над собой…

Во время репетиций новых вещей Гершвина, Джордж иногда вдруг уходил в себя, полностью отключался от внешнего мира, а потом внезапно хватал с пюпитра дирижёра партитуру и принимался переделывать её на ходу. Потом он объявлял произведение незаконченным и забирал ноты домой, чтобы через день-другой принести новый вариант композиции. Всё это ужасно затягивало репетиции и нервировало руководителя оркестра.

Пол Уайтмен, на которого в очередной раз свалилось «счастье» внезапного гершвиновского озарения, не выдержал, накричал на Джорджа и с обиженным видом стал собираться, чтобы покинуть репетиционный зал. Уайтмен рассчитывал на то, что Гершвин устыдиться и попросит прощения. Но Джордж ничего не замечал. Он углубился в партитуру, которую моментально исчеркал вдоль и поперёк.

– Скажите Гершвину, – громко обратился Уайтмен к одному из музыкантов, – что своим поведением он оскорбляет не только меня, но и весь коллектив. Если Джордж, конечно, вас услышит.

Гершвин, не отрываясь от партитуры и не поднимая головы, так же громко ответил:

– Скажите Полу, что Джордж куда-то запропастился. И пусть не сердится – я всё равно ничего не услышал…

Следует заметить, что Уайтмен обожал Гершвина. Даже в такие моменты.