Текст книги "Избранник Ада"

– Иосеб!

Я обернулся.

– Ты построишь семь пирамид!

– Как фараоны, в пустыне?

– Нет, в снегу…

И он пошел своей дорогой. А я подумал: зачем он так сказал? Я что – построю их из снега? Но через много лет я построил эти семь пирамид – Сталинские высотки в Москве. Они, конечно, не были из снега, но зимой они стояли среди снегов, они стояли в снежной стране – в России, в ее сердце – Москве.

…Вечером, за ужином в семинарии, я сел специально напротив толстяка Бесо и наблюдал, как он ест. На ужин была подана форель – ею редко нас баловали – и лепешки с сулугуни. Такой роскошный праздничный ужин был по поводу начинающихся завтра выпускных экзаменов в нашей семинарии. Бесо, как обычно, молчал, не вступая в наши разговоры, и степенно ел, сосредоточив ощущения на своем желудке. Он был хорошим малым, но часто жаловался на сердце. Да и как могло быть оно здоровым, если Бесо при своем невеликом росте весит никак не меньше десяти пудов, и постоянно что-то жует, благо к нему каждый день матушка с котомкой еды приходит. Вот и сейчас он опять за сердце схватился, видно, плохо ему. Правда, причем здесь я?

– Эй, Бесо, – сказал я, – тебе что, плохо, да?

– Что – что… – спросил Бесо и тут же схватился за горло и стал, надуваясь и синея, хрипеть.

Наши товарищи, заметив неладное, повскакивали с лавок и стали стучать его по спине. Я не принимал в этом участия, потому что знал – Бесо обречен, ничто уже не поможет ему.

Возникла суета, послышались крики: «Лекаря!». Бесо упал на спину и стал на ней кататься, вцепившись себе в горло. Глаза его вылезли из орбит, изо рта пошла пена. Через несколько минут все было кончено, монастырский лекарь подоспел к уже бездыханному телу. Он сказал, что Бесо подавился рыбьей костью, и я понял, что произошло это в тот момент, когда он отвечал на мой вопрос…

Я встал и заплакал, но не по безвинно умершему Бесо, а по завершившемуся беззаботному этапу моей жизни. Сегодня я спустил лестницу в Ад, и по ней вниз стал спускаться уже не Сосо Джугашвили, а Коба Сталин…

Поздно вечером я был у Мехетского Замка, где и продал душу Великому Люцифугу Рофокалю. Но этот эпизод я здесь не привожу и описываю его в главе: «Мои встречи с Дьяволом», поэтому отсылаю читателя туда.

В семинарию я уже не вернулся. У меня теперь был иной путь…

Впоследствии, в советских изданиях писали, будто бы я был исключен из богоугодного заведения за пропаганду марксизма, но правда была в том, что я попросту не явился на экзамены».

…В этом месте текст книги Сталина был снова очерчен снизу красной жирной скобкой, и я открыл книгу на другой загнутой странице и начал читать помеченный, точно таким же образом, текст:

«…Уже будучи в обителях Ада четверть века, я вдруг решил почитать свое прижизненное досье, хранившееся в картотеке архива канцелярии Баал-бериты. И вот какие строчки я там про себя прочел:

Характеристика

На Сталина Иосифа Виссарионовича

(Иосеба Джугашвили, кличка – Коба)

Истинный Антихрист, характер адский. Член Ордена верных вассалов и слуг Великого Люцифуга Рофокаля с 1898 года. Педантичный последователь Его дел и идей.

Родился 6 декабря 1878 года в смешанной семье осетина Бесариона Дзугаева и грузинки Кетеван Геладзе.

Каких-либо человеческих черт характера не имеет. Обладает врожденными преступными наклонностями. Груб и малокультурен. Ни в грош не ставит человеческую жизнь. Чувство юмора отсутствует полностью. Злобен, мстителен, коварен и хитер. Властолюбив до безумия. Аморален. С презрением отвергает все те моральные качества, которые по традициям христианской цивилизации склонны считать необходимым цементом, делающим жизнь общества возможной и сносной: порядочность, честность, верность слову, терпимость, правдивость и т. д.

Тяготение к роскоши и пользованию благами жизни отсутствует.

Для создающейся нами на Земле коммунистической системы, представляющей всеобъемлющее и беспрерывное разжигание ненависти и призывающей к истреблению целых групп и классов населения, Сталин представляет собой идеальный вариант.

В этой системе Сталину, со товарищи, предопределена роль искусственно культивировать такой климат, когда вся деятельность изображается как борьба с какими-то выдуманными врагами – классами, контрреволюционерами, саботажниками и прочим. Объяснение же всех неизбежных неудач этой нечеловеческой и антихристианской системы Сталину предстоит обосновывать происками и сопротивлением мнимых врагов и неустанно призывать к репрессиям, к истреблению, к подавлению (всего: мысли, свободы, правды, человеческих жизней и чувств).

Заведующий Канцелярией Драфта Ада – подпись – Баал-берита

13. 09. 1898 г.

Посмертная запись:

Умер 5 марта 1953 года.

Посмертный вывод: миссию на Земле завершил успешно, доверие Великого Люцифуга Рофокаля оправдал полностью.

Заведующий Канцелярией Драфта Ада – подпись – Ваал-берита

5.03.1953 г.»

Здесь текст был снова ограничен красной галочкой, и я закрыл книгу. В это время из глубин замка послышалось хоровое пение. Мелодия была грустной и напоминала мотивами какую-то кавказскую.

– Пойдем, я тебе кое-что покажу, – позвал меня за собой писарь, который в это время смотрел телевизор – там, на экране, лихо выбивали копытами чечетку два беса из какого-то ансамбля песни и пляски нечистой силы.

Баал-берита выключил телевизор, и мы вышли из кабинета и по коридору прошли до высокой резной двустворчатой двери, совсем не похожей на одинаковые остальные. Баал-берита осторожно приоткрыл в ней узкую щелочку и припал к ней глазами. Удовлетворенно хмыкнув, он уступил место мне.

В узком проеме щели я увидел часть круглого зала, пол которого был выложен мраморными плитами, изображающими пятиконечную красную звезду с серпом и молотом в центре. В вершинах лучей располагались колонны из розового мрамора, поддерживающие сферический стеклянный свод, сквозь который светили звезды и сиял круглый шар Луны. В центре зала располагался также круглый стол. На нем мерцали свечи, и он был уставлен различными фруктами, яствами и напитками в серебряных кувшинах, хрустальных графинчиках и разномастных бутылках.

В глубине зала, на небольшой, низенькой полукруглой сцене, стояли шестеро мужчин в национальных грузинских одеждах: черные шерстяные чохи по талии были туго перетянуты кожаными ремнями с серебряной чеканкой, к поясам были подвешены кинжалы в инкрустированных мельхиором ножнах, ноги были обуты в черные остроносые кожаные цаги. Они слаженно пели что-то грустное, их рулады наводили тоску о чем-то далеком и утерянном навсегда.

За столом сидели двое – мужчина и женщина – и влюблено смотрели друг на друга. Мужчина был в белом полувоенном кителе без погон и начищенных черных сапогах. Черные волосы зачесаны назад; мясистый нос с горбинкой, густые усы и оспистая кожа делали его узнаваемым – это был Сталин.

Женщина, судя по чертам лица, была также горских кровей: черноброва и черноволоса, бледнолица, с чувственной формой некрашеных губ. Она не была красива, но у нее было милое, открытое и симпатичное лицо. На ней было белое, длинное, атласное платье, с короткими рукавами и рюшками на груди, шею украшали четки из мелкого красного коралла. Черные лакированные туфли были надеты на белые носочки с синей верхней каемкой.

– Кто она? – шепотом спросил я.

– Надя Аллилуева, жена Иосифа, – так же шепотом ответил мой спутник.

– Как же так? Она же самоубийца и сейчас должна отбывать наказание в вашей тюрьме!

– Мы стараемся скрасить жизнь наших слуг здесь, как можем. Селим их в места, которые им нравятся, строим для них дома, какие им по душе. Иногда испрашиваем у Бога разрешения подселять к ним родственников или других людей, любимых нашими вассалами, но которые должны сидеть в местах не столь отдаленных. Конечно, это делается только для особо заслуженных, – со значением сказал Баал-берита.

– Но ведь это не по вашим правилам.

– Милый Коля, в любом правиле есть дырочка для исключения. У нас с Господом своеобразный бартер. Я, по особо важным вопросам, иногда встречаюсь с евангелистом Лукой в пограничной зоне – на Земле или в Чистилище, и мы обсуждаем наши общие проблемы, решаем их. Лука и я – главные посредники между Богом и Дьяволом, ведь Им нельзя встречаться самим лично. Ну, а рядовые вопросы решают другие наши назначенцы, рангом пониже. Мы вот сейчас заглянем в одно местечко, там я тебе покажу одного типа, и ты все поймешь – что к чему.

Баал-берита взял мою руку в свою холодную, шершавую ладонь, и мы мгновенно перенеслись в совершенно иное место.

На сей раз, мы оказались на берегу какого-то озера, окруженного, с одной стороны, возделанным пшеничным полем и небольшим виноградником, а с другой – кудрявыми рощами, зарослями бамбука, отдельно растущими пальмами и цветущими бледно-зелеными лугами в серебряном налете лунных лучей. Из дебрей кущ иногда фосфресцировали и тут же исчезали глаза каких-то диких зверей, а по полям разгуливало небольшое стадо газелей, неспешно шествующих по пышным лугам. Среди этого разнотравья довольно часто встречались диковинные цветы, неярко светящиеся голубым и зеленым, словно большие светлячки.

А вокруг по-прежнему стояла ночь с небом в крупных звездах и круглой, загадочной Луной. Хотя, общий окружающий фон даже нельзя было назвать ночью, скорее это было похоже на сумерки в тот единственный, краткий миг, когда день переходит в ночь и когда окружающее пространство становится аквамариновым.

– Уважаемый Баал-берита, это так случайно получается, что мы путешествуем по Аду ночью или она здесь царит всегда? – поинтересовался я у своего гида.

– Увы, милый мой, Ад – царство ночи. Но у нас есть светящиеся цветы, ты их видишь вокруг, которые вполне могут заменить факел, если их сорвать и взять в руку. И потом, у нас, как правило, всегда чистое небо с полной Луной – здесь она всегда полная, а кто желает, может пользоваться электричеством. Здесь нет полного мрака, но и никогда не бывает Солнца, – сказал писарь, и я отчетливо уловил нотки сожаления в его голосе. – Посмотри вон туда, давай, подойдем чуть ближе.

Глава XVII
Евангелие от Иуды

Баал-берита показал на берег озера, где я увидел одинокого рыбака, сидящего на раскладном стульчике над удочкой. За его спиной был просторный то ли шалаш, то ли хижина, сработанная из камыша, перевитого веревками и крытого пальмовыми листьями. Тут же горел костер, на котором вскипал котелок, распространявший далеко, доносившийся даже до нас, аромат ухи.

Мы подошли поближе и оказались всего в нескольких метрах от рыболова. Голова его слегка мотнулась, мельком глянув на нас, и заняла прежнее положение. Это был мужчина средних лет, одетый в подобие шерстяного хитона, с лысиной, глянцево отсвечивающей в лунном свете и хранящей крестообразный шрам – то ли от топора, то ли от меча. Рыжая курчавая борода, как и такие же кудельки остатков волос над ушами и на затылке, были спутаны и давно не знали гребня. Один глаз закрывало бельмо, второй был невидяще устремлен в пространство – поплавок сигналил пойманной рыбой, но рыбак не обращал на него никакого внимания, впрочем, как и на меня с писарем.

– Се есть Иуда Искариот, – шепотом проговорил писарь.

– Как? – я едва сдержал голос от вскрика. – Он же не просто самоубийца, а предатель самого Христа! Разве он не должен быть в пыточной камере самоубийц? Или он тоже простой исполнитель воли Дьявола и ваш слуга?

– Нет, он не наш слуга и не исполнитель воли Великого Люцифуга. Исполнитель может быть плох, может быть хорош, но он не способен подняться над тем, что порождено временем. А Христос, был порождением не только Бога Отца, но и самого времени, – отвечал писарь Ада, покусывая травинку. – Ты не поверишь, но Иуда был любимым учеником Христа, и сам любил Господа больше жизни, но, предав его за серебро, он выполнял волю Иисуса, его тайный приказ.

Ибо, если бы не было того предательства, не было бы распятия, не было бы вознесения и не было бы самого Христа. И тогда в Истории Иисус остался бы простым пророком, вроде Малахии или Исайи. И только из глубочайшей любви к Иисусу Иуда предал его, хоть и знал, что обрекает себя тем самым на вечный позор и вечное проклятие. Любовь, в первую очередь, милый Коля, а не только Добро или Зло движут Миром. И вот, теперь Иуда сидит и ждет Конца Света, когда вся правда откроется, и он встретится с любимым Христом. Да ты и сам, если хочешь, можешь почитать его Евангелие и все узнать напрямую.

– Евангелие? Разве Иуда написал Евангелие?

– Конечно! – их же было около сотни разных, и одно написал Иуда Искариот. А ты разве не знал? Впрочем, я забыл, откуда тебе знать – студенту советскому. – Баал-берита снисходительно хмыкнул. – Эта тема в Советском Союзе закрыта. Так вот, в четвертом веке римский император Константин учинил Вселенский Церковный собор, куда были допущены на обсуждение только двенадцать Евангелий, из которых, в свою очередь, было отобрано и канонизировано всего лишь четыре, ныне всем известные.

– А почему так?

– Да потому, что Римская Империя – была эклектическое государство, собранное из разных народов разных вер, причем, даже в превалирующем христианстве было полно течений, и это ослабляло империю. А Константину было нужно единое, сплоченное государство по принципу: один император – одна империя – одна вера. Вот поэтому Евангелию от Иуды не нашлось там места, ведь оно иначе объясняло суть его отношений с Богом и раскалывало бы единство Веры.

– Вот как? Тогда, конечно, было бы интересно почитать Иудово Евангелие, я ведь, откровенно сказать, читал Евангелие от Марка, – признался я писарю, зная, что здесь это сделать не зазорно, не в пример, как у себя на воле – никто меня не заложит и не осудит. – Я как-то на теплоходе ездил в Дубровино, и там бабуська одна сидела в каюте со мной, читала какую-то книжонку и плакала. Я спросил у нее, что за книжка такая чувственная? Оказался Новый Завет. Дала посмотреть. Я успел прочесть только Евангелие от Марка, как бабуся вышла в Барышево и книжку забрала.

– И как тебе показалось то Евангелие?

– Как – как? Христос, конечно, там добрый, да я плохо запомнил, читал, как сказку, не всерьез, нас так учили – что брехня все это.

– Как видишь, не брехня, но и не совсем правда. У Иуды в Евангелии – вот там правда настоящая. Зайди-ка в шалаш, там найдешь рукопись в тубусе и почитаешь, а я пока с Иудой потолкую. Мне-то в хижину нельзя, там портрет Иисуса висит, меня корежить начнет от него до инфарктного состояния.

– Икона, вы хотите сказать?

– Нет, портрет, именно портрет! Иуда их уже сотни переписал. Настоящим художником сделался за две тысячи лет. Правда – одного портрета! – Баал-берита рассмеялся с хрипотцой.

– То есть?

– Да, кроме любимого своего Христа он больше никого не пишет. Когда он оказался здесь, то первым делом нарисовал портрет Иисуса и повесил в своей хижине. Правда, портретом тогда это назвать было трудно – так, мазня какая-то. Потом у него получилось уже лучше, и он заменил первый портрет вторым, и так далее, пока не добился совершенства в этом деле. Теперь Иисус там прописан не только с фотографической точностью, но доведен до истинного одухотворения. Да ты зайди – сам увидишь! Кстати, там стоит кувшинчик с отличным вином, которое Иисус сотворил на той самой свадьбе, что описывается в Евангелие, из обычной воды. Можешь попробовать – превосходный напиток!

Баал-берита присел на корточки рядом с Иудой, а я вошел в хижину.

Размерами она была с военную палатку, рассчитанную на четверых, и по ее центру я мог стоять в полный рост. Два светящихся цветка в горшках, похожие на хризантемы, только значительно крупнее в размерах, по одному у каждой из боковых стен, вполне прилично освещали внутренность хижины синеватым светом, вполне пригодным, чтобы можно было читать даже газету. Однако в глаза, и вправду, бросился, в первую очередь, портрет Иисуса Христа.

Он был выполнен на плоской, гладкой доске, размером с развернутую тетрадь, и висел на, подпирающей свод, бамбуковой стойке, находящейся в задней части хижины как раз напротив входа в нее.

Я поежился: первое впечатление было таким, будто Бог смотрит на меня не с портрета, а из распахнутого окошка, откуда лучился самостоятельный свет – так живо было его изображение. Мне предстал совсем не иконный лик Господа, не унылый и печальный, а ободряюще улыбающийся земной человек. Его волнистые темно-русые волосы спускались до плеч, светло-карие глаза, в густых, девичьих ресницах, на загорелом, до темной бронзы, лице, исторгали всесильную жажду жизни человека, которому известно, что на роду ему отпущено не так уж и много времени в земной его юдоли. А крупный, слегка раздвоенный мясистый нос, лишавшей его всякой божественности, казалось, должен был бы принадлежать не всесильному Богу, а какому-нибудь шеф-повару в дорогом ресторане. И это совершенно его очеловечивало, делало, как бы, своим.

В то же время, я не осмеливался подойти к портрету вплотную. Казалось, он сам не подпускал меня к себе слишком близко, словно между нами образовался какой-то невидимый барьер, вроде упругой воздушной подушки, и следил за всеми моими перемещениями в хижине.

Пообвыкнув к изображению, словно к живому свидетелю, я осмотрелся.

Пол в хижине был земляной, утрамбованный до каменной твердости, а сама обстановка, если так можно выразиться, была чересчур уж спартанская. Справа от меня лежал полосатый, вроде, тюремного, тюфяк, из прорех которого пучками торчала сухая морская трава. В его головах был положен свернутый валик войлочного одеяла. С левой стороны портрета стоял мольберт, а около него, на своеобразной приступочке, лежала палитра и тюбики различных красок с кистями. Еще левее, у стены, расположился колченогий, дощатый стол и, задвинутая под него, некрашеная табуретка. На самом столе стоял простой глиняный кувшин и такая же кружка без ручки. Рядом лежал золотой тубус.

Я выдвинул табуретку, сел, открыл тубус и вытащил из нее папирусный свиток. Когда я взял его в руки, меня охватила некая дрожь, будто я прикасаюсь к запретной тайне, ценою в саму Жизнь или Смерть. От волнения, я налил себе вина и выпил больше половины кружки. По вкусу оно напоминало саперави, но растеклось внутри меня наподобие лекарственного бальзама, придав мне душевное спокойствие. Потом я развернул папирус и начал читать. Странная вязь букв, написанная справа налево, оказалась для меня понятна, будто я видел надписи на родном языке. Передо мной лежало Евангелие от Иуды. И я прочел его.

Евангелие это состояло из двух частей, но в первой части ничего особенного я не прочел, оно в общих чертах повторяло Евангелия от Марка, Луки, Матфея и Иоанна. А вот вторая часть его оказалась особенной. Я почти дословно привожу его ниже.

ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ИУДЫ

Мир вам! Я, Иуда Симонов из Кариота, составил это Евангелие незадолго перед смертью своей, на которую назначил меня Господь мой Иисус Христос. И, прежде повешения своего, я вручу сии записи в руки римского центуриона Гая Кассия Лонгина, который определит их на тайное хранение до Конца Мира, как наказал мне Господь мой Иисус. Обрекая себя на вечные муки и вечный позор, на милость Господа и верное слово Его уповаю! Верни мне, проклятому всеми, честь мою в Конце Мира и оправдай, как обещал.

Евангелие сие состоит из двух частей. В первой части я собралсколько запомнил, все тайные слова, которые говорил нам, апостолам Своим, Господь наш Иисус из Назарета. Во второй части я описал слова Господа, которые Он сказал одному только мне, и поведаю о тех событиях, которые тайно от других [апостолов] имели место быть между Господом моим, Иисусом Христом, и мною, преданным рабом Его.

ЧАСТЬ II

1. Было сие за девять дней до Пасхи, когда Господь и мы, апостолы его, пребывали на постое в Ефраиме в доме одного благочестивого эллина, имя которого было Филипп. И обратился ко мне Иисус: Иуда, Иуда, приди ко мне, расчеши мне волосы [Мои]. И взял я гребень костяной и стал расчесывать волосы Господа моего, которые были светлы и густы и волнисты, как барханы в пустыне. И сказал Господь: Иуда, час Мой, отведенный Мне Отцом Моим, скоро наступит. Я избрал тебя [одного] из всех, я доверил тебе нашу казну, поелику верю тебе больше [всех] и ты самый честный слуга и ученик Мой из всех двенадцати. Ты один, Иуда мой, не отказался принять на себя вековой позор за Меня и вековое проклятие, а все [остальные] отказались. Истинна ли любовь их ко мне? И не передумал ли ты, Иуда, любимый ученик мой? Готов ли ты принять на себя позор мира всего [за Меня]? И сказал я: ради Тебя на все готов я, Господи. Разве не видишь, Господи, что готов не только себя, а мать свою, как и Авраам, прародитель наш, сына [своего] отдать на заклание. Ибо у меня больше нет никого [из родных]. Была бы Тебе только польза [от этого].

И сказал Иисус: люди будут злословить тебя, и умрешь ты смертью позорною, но прежде Я буду злословить тебя перед апостолами. Готов ли ты, Иуда, брат мой, пострадать за славу Мою? И сказал я: готов, Господи, почему Ты спрашиваешь меня, если видишь преданность мою и, что люблю тебя больше чем родителей своих? И почему ты называешь братом меня, недостойного, который ничтожен даже следов ног твоих в пыли? И сказал Господь: потому что муки, которые ты примешь [за Меня], будут бо́льшими, чем муки, которые приму Я за весь мир. Я плачу о тебе, мой любимый Иуда! Горе Мне! Но без тебя, не будет Меня вечного, так определил Отец Мой, не Я. Не Я веду тебя на стезю страданий. И страдания твои будут длиться из века в век. Сможешь ли ты простить Меня и Отца моего? И сказал я: почему Ты спрашиваешь меня, Господи, Ты видишь, что за Тебя я поступлюсь даже матерью [своей], ибо никого у меня больше нет. Люблю я безмерно несчастную мать свою, хоть и была [она] блудницей, и посему не знаю я отца моего. В жены за меня никто не идет, поелику безобразен я ликом и болезнен. Был я воином [раньше] Господи, и получил свои увечья в римском легионе, когда сражался за Цезаря. Череп мой раскроен на части и сложен потом [назад] и глаз мой от этого один слепой и с бельмом. Кому я нужен, Господи?

И сказал Господь: Мне ты нужен [Иуда], и увечья твои предопределены были Отцом Моим, дабы прибился ты ко Мне, яко бревно к берегу.

И воскликнул Господь: блажен будешь ты, в Конце Мира, Иуда! Надобно Мне сказать тебе, такое, что бы другие ученики Мои не ведали. Посему этой ночью мы вдвоем [только] покинем наше прибежище, незаметно от остальных, и пойдем в долину Теней и поведаю тебе тайное и покажу правду мира сего. А теперь убери гребень свой [костяной] и изыйди от Меня, чтобы не подумал кто, что ты, воистину, один лишь любимец Мой.

И ночью, когда спали все апостолы, и я спал, я услышал голос Господа: Иуда, Иуда, вставай, пора нам. И открыл я глаза и увидел Иисуса, моего Господа, который стоял с факелом [горящим]. И встал я и вышли мы из дома, и собака, которая сторожила дом, не залаяла на нас. И пошли мы с Господом между домами и дошли до городских врат, и стража пропустила нас [не препятствуя]. И была там тишина [за городом] и звезды сияли на небе ярко, и Луна светила полным ликом, и видно было далеко окрест, так что Господь мой погасил факел. И обошли мы с Господом одну гору и спустились в долину, где росла оливковая куща. И сказал Иисус [мне]: Иуда, Иуда, вот, мы пришли. Се есть долина Теней. Здесь вход в миры иные. И ты побываешь там, и узнаешь тайны, которые ото всех [людей] сокрытые.

И сказал Господь мой: Иуда, Иуда, видишь ли ты херувима, Отцом Моим посланного? И сказал я: где, Господь мой? И указал Иисус перстом на одно высокое дерево. И увидел я на вершине дерева ангела с распростертыми крылами, и величиной он был, как орел горный, но только с головой человеческой. И был он телом, как туман из тонкой паутины сотканный, и светел изнутри, и глаза его горели желтым огнем. И сказал я: да, вижу, равви, светоносного [ангела] на оливе сидящего. И сказал Господь: сей херувим покажет тебе, Иуда, Тайные Царства Мира и откроет Тайны от других людей сокрытые. Слушай его и зри на все, что он откроет тебе.

2. И когда так сказал Господь, слетел ангел с дерева и окутал меня своими крылами. И голова моя затуманилась, и потерял я разум [свой]. И когда очнулся, то увидел что несет меня херувим на крылах своих. И не увидел я тверди земной под нами. Звезды сияли и вверху и внизу и по всем сторонам [от нас]. И стал разговаривать со мной ангел, который нес меня в бесконечной бездне, и говорил он не словами, а, как бы, мысленно, и я понимал его и отвечал ему так же как он мне [мысленно]. И стал рассказывать мне херувим Тайны мира сего.

3. Наипервейшей мне была открыта тайна бытия человечества. И сокровенный смысл сей тайны был в том, что Господь сотворил человечество, дабы получить из него, в конечной безвечности, новый сонм бессмертных богов, где Сам Господь был бы только первым среди равных. И нужны они будут Богу для конечной победы над вселенским Злом, ибо пока в мире все смертно, кроме самого Безвечного. Смертны и ангелы Божьи, но не смертью физической, а иной смертью – смертью духов.

4. Потом мне была рассказана ангелом светоносным и тайна вторая. А тайна сия касалась смысла жизни [человеческой]. И сказано было, что каждая человеческая жизнь, прошедшая путь земной, является малым камешком в огромной башне, которая ведет к конечной цели человеческого бытия. И от того, какой крепости окажутся сии камни, зависит, будет ли достроена эта башня, разрушит ли ее Отец наш Небесный в Конце Мира, либо подвергнется она саморазрушению. И сие уже было прежде, когда человечество через Каина пошло за Сатаной и посему подверглось гневу Господню во времена Потопа Ноева. Но еще прежде разделится мир в Конце Мира на два, и отделится Добро от Зла.

5. И спросил я херувима: когда наступит Конец Мира, и каков сей конец будет? И сказал херувим: когда будет Конец всего, тебе знать не надобно, а каков он будет, иди и смотри.

И тотчас развернулись предо мною живые картины, показанные, как бы, в разных ипостасях и с разных расстояний. И видел я все не обычно, не как всегда, а так, будто смотришь на чашу и видишь ее одновременно и изнутри и снаружи, или смотришь на камень, а видишь всю гору. И увидел я, таким образом, в сиянии славы, сходящего на земную твердь Господа нашего Иисуса Христа со своей многочисленной ангельской ратью. И произошло при этом сворачивание мира, как бы в одну малую точку – отсюда явилось и падение звезд, и свивание неба, и сдвиг гор и земель, и собирание всех и вся, всех народов, всех душ, и живых и мертвых, в ничтожно малое пространство. И тут же пришло безвременье, каким оно было до сотворения мира.

И вот в этой точке, в этом безвременье, и произошла битва Тьмы и Света и Страшный Суд Божий. И после сего увидел я, как мир в этой точке разделился на два новых мира, как бы зеркально отображавших друг друга. Но увидел я также, что миры эти, в то же время, и абсолютно разные. Вышедший по одну сторону мир сиял новизной очищенности от Зла, скверны и Тьмы. Там были божественные радость Света, Добра, Истины и Любви. И там были новое небо и новая земля, на которой обитала Правда. И пребывали здесь все оправданные Господом, вместе со святыми и ангелами. И этот мир и был Царствием Небесным или Раем.

А на другой стороне остался старый мир, но только худший прежнего, ибо Свет и Истина оставили его навсегда. И пребывало здесь все вселенское Зло вместе с Ложью, грехами и бесовщиной, и куда, вкупе с грешниками, оказались ввергнуты и Сатана с поверженными демонами. И оказался этот мир во Тьме долговременной. И мир сей и был Геенной Огненной или, иначе нарекаемый, Адом.

И сказал мне херувим: смотри и запоминай, так отделятся друг от друга Ад и Рай на долгие времена. И вернется мир к изначальному.

И испросил я херувима: не покажешь ли мне, каковы Рай и Ад, где будут пребывать наши души [по смерти].

6. И тут же был я перенесен в Рай ангелом моим, дабы собственными глазами узреть, каков же он [есть] на самом деле. И увидел я в Раю многое из того, что говорилось о нем в священных книгах пророков израилевых, но и многое иное, чего в них не упоминалось и вовсе.

Перво-наперво, убедился я, что Рай – есть мир Истины и Любви. И все в нем – и земля, и небо, и небесные и земные твари, и растения и люди, и святые, и ангелы – все было сотворено из некой светоносной ткани, нетленной и, в то же время, вполне осязаемой, наподобие того, каким был мой херувим. Обитатели его, будучи на грешной земле больными и старыми, калеками и убогими, предстают здесь в расцвете сил, здоровья и молодости, и лишены любых физических пороков.

И поражен был я несказанным разнообразием строений и жилищ обитателей Рая, многие из коих располагались в уединении среди зарослей лесов, в тени чудесных кущ, на девственных берегах чистых рек, озер или морей. Иные же здания образовывали несказанно прекрасные ухоженные селения. И там обитали как люди, так и всякие звери и всякие птицы, среди коих попадались и вовсе невиданные и диковинные. И ходил я и перемещался свободно в райских просторах и общался с его обитателями, и повстречал я там немало святых, благочестивых и знатных, при жизни [своей] людей. Но не увидел я в Раю бедности и нужды, не увидел ни обижающегося – ни обижаемого; ни раздражающегося – ни раздражаемого; ни гневающегося, ни завидующего, ни мучаемого заботами о снискании потребного в жизни, ни скорбящего о начальстве и власти, ни заботящегося о хлебе насущном, ни распаляемого похотью, ибо чувственные наслаждения там были намного выше и острее, нежели любые земные.

И показали мне живописную долину, выходящую из излучины двух чистых, словно горный хрусталь, рек, и зеленый холм на ней, и возлежащих у его подножия обитателей Рая. И внимали они самому Господу нашему Иисусу Христу, восседающему на вершине холма в окружении витающих вокруг ангелов. Свет и огнь исходили от Него превыше солнечного, но не слепил он, не сжигал, а наполнял, пребывающих одесную с Ним, непревзойденным блаженством. Проходило время, и одни слушатели менялись на иных, одни уходили, другие приходили, и все могли с Ним общаться. Удивительным же было то, что Господь мог беседовать со всем [народом] сразу и, в то же время, с каждым в отдельности. И всякий мог разуметь, как Он говорит со всеми и с каждым особо, ибо общение сие было без слов, а неким непонятным мне мысленным образом, [как у нас с херувимом моим]. И я понимал, что сие было высшим блаженством для жителей Рая, и все высокие чувства были отображены на их счастливых лицах, многие из коих плакали. И это были единственные слезы в Раю – слезы ликования, счастья и первейшего наслаждения.