Текст книги "Избранник Ада"

Цымбалюк встал передо мной во фронт, встряхнул руками, бросил их свободно вдоль туловища, опять прикрыл глаза и на мгновение замер. Затем его руки стали медленно всплывать, несообразно закручиваться, закрутилось и стало причудливо изгибаться и все тело, потом голова. При этом ноги его не отрывались от пола, лишь иногда приподнимались на цыпочки, причем, не просто на цыпочки, а как у балерины – на самые кончики больших пальцев, словно тело становилось невесомым. В какой-то момент мне показалось, что Цымбалюк даже на несколько мгновений воспарил над землей.

– Вот, Николай, я сейчас нахожусь в этом состоянии, – речь Александра Петровича явно замедлилась, он говорил так, как будто был во сне или под гипнозом, при этом его тело продолжало выписывать разнообразные кренделя. – Заметь, это не я двигаю своим телом, Николай, это меня крутит так, насыщающая меня, энергия, я сам и пальцем не пошевелил по собственной воле.

Цымбалюк открыл глаза, и его тело прекратило свои замысловатые выкрутасы.

– А теперь, Николай, давай ты так попробуешь. Встань, сними пиджак, чтобы посвободней было. Вообще, для большего эффекта, саморегуляцию лучше выполнять максимально обнаженным, чтобы одежда не мешала тонким позывам праны воздействовать на организм.

Я поднялся, послушно снял пиджак, повесил его на спинку стула и стал делать все так, как мне говорили:

– Итак, давай теперь все делать вместе. Закрой глаза, чтобы тебя ничего не отвлекало, потом этого можно не делать, но сначала лучше так. Расслабься, мысленно отключись от окружающего, вдохни глубоко, вообще глубоко дыши, представь себе, что некий энергетический мощный луч падает сверху на тебя из космоса и наполняет энергией, которая накачивает тебя. Почувствовал?

– Да, я вижу свет яркой звезды над собой, она питает меня своим лучом. Энергия, как некий огненный шар, мечется внутри тела, – отвечал я, почему-то тоже заторможенным голосом.

– Хорошо! Теперь попробуй управлять этим шаром: погоняй по телу, с руки перегони в ногу, потом загони в печень, легкие. Он легко подчиняется мысли.

– Да, шар слушает меня.

– Перебрось его из одной руки по воздуху в другую…

– Бросаю…

– Что ощущаешь?

– В руку, которую бросаю, как будто вбрасываешь горсть песка…

– Отлично! Теперь расслабься, отпусти тело, пусть оно само регулирует прохождение энергии. При этом тебя начнет корежить… Получается?

– Нет, тело неподвижно…

– Слегка подтолкни его, немного покачай или приподними кисти рук… Получается?

– Да, поехали! Меня начинает кружить, руки сами ходят, легкость во всем теле, будто хочу взлететь…

– Отлично! Теперь, пусть тело работает само по себе на твое здоровье. А ты свой шар уменьши до размеров теннисного шарика, загони его в межбровье, – туда, где находится третий глаз, пусть шарик там крутится, пусть открывает тебе твой глаз. Мой уже открылся, я вижу тебя, вижу мир, настоящий мир… Ну что, получается?

– Мне больно, он бьется о лоб, как птичка в клетке, какую-то рожу вижу страшную…

– Отлично! Все, теперь отключайся. Представь, что звезда над тобой погасла, притока энергии нет, тело успокаивается, твой шарик угасает… Ну, что?

– Я успокоился, тело замерло, шарик рассосался куда-то.

– Отлично. Теперь открой глаза. Как себя чувствуешь?

– Превосходно, будто контрастный душ принял.

– Ну и хорошо. Смотри-ка, как быстро у тебя все получилось, я и не ожидал даже! Дома потренируешься потом еще. Дойди в упражнениях до того момента, когда твой третий глаз откроется. Только, Николай, помни: астральное ясновидение – это весьма опасное и плачевное состояние… Мало того, что ты окажешься в незнакомом, но реальном мире, но есть опасность потери и невозвращения астрала в физическое тело. А это может кончиться психушкой, ты станешь роботом, безумным роботом. Зомби, как правило, лишены именно своего астрала.

– А что такое «астрал»? Это душа? – спросил я, надевая пиджак.

– А я тебе не объяснил? Нет, душа это отдельная субстанция. А астрал – это твое другое тело, копия физического, которое живет еще сорок дней после смерти человека. И при астральном ясновидении, твое астральное тело отделяется от физического и путешествует в тонком мире. Но это долгая наука все объяснять, потом, если захочешь, я с тобой поработаю как-нибудь после нового года. А до этого времени я сильно занят – кроме основной работы, меня тут попросили еще пару технических книжек с китайского перевести. Ну так вот, я свою предыдущую мысль не закончил: просто так в астрал не ходи, пока опыта не наберешься. Надо, чтобы рядом или наставник был, вроде меня, кто бы помог, если что, вернуться твоему астральному телу назад в физическое, либо кто-то, кто бы тебя позвал в тонкий мир, а потом бы указал путь назад. Запомни, Николай хорошенько: в состоянии выхода астрала, то есть раздвоения – но реально, толком, никто не знает, что из нас выходит – человек близок к смерти, состояние очень критическое. Помни, астрал, в привычном виде, отделяется только от трупа! И когда он отделился, простой силы воли вернуть его обратно может не хватить. Если он отделился от тела, он не чувствует его больше своим домом. Образно говоря, он возвращается назад, как в чужой дом, куда его пригласили в гости. А вдруг ему не захочется туда идти?

– Понял, – коротко бросил я, но слова Цымбалюка камнем упали в пустое пространство, не подняв волн ни в моей душе, ни в моем сердце – мне уже загорелось побыстрее опробовать дома преподанную мне науку. – А кто бы мог быть этот тот, кто бы мог зазвать меня туда?

– Ну, кто-то из тех, кого уже нет с нами на земле, кто умер – родственник или близкий друг.

– А-а! – удовлетворенный ответом, отозвался я. – А вы пользуетесь своими знаниями на практике, Александр Петрович?

– В смысле?

– Ну, там, чтобы себе пользу получить, клад какой-нибудь найти…

– Николай, а ты знаешь, что такое Судьба?

Вместо ответа, я только вопросительно посмотрел на Цымбалюка.

– Судьба, Николай, это результат твоих прошлых мыслей и поступков. Главное, будь честен и трудолюбив. А клад найти – это нехорошо, это обойти Судьбу. Можно, конечно, например, попробовать угадать номера в лотерею и выиграть «Волгу»… – Александр Петрович замолк и выжидательно уставился на меня, но я не среагировал. – Только Судьба тебе все равно отомстит, то есть уравновесит незаслуженный твой куш чем-нибудь плохим. Например, под трамвай попадешь, и тебе ноги оттяпает или любимая девушка к другому уйдет. Но вся беда в том, что тебе даже в голову не придет, что Судьба отомстила тебе, ты так и дальше будешь думать, что раньше схватил ее за хвост.

Я промолчал, но призадумался: ведь в моем случае выигрыш машины был не самоцелью и не служил ступенькой к обогащению, моей целью была Софья. Впрочем, сама Софья – не является ли именно той наградой, которую я хочу урвать у Судьбы, используя промежуточный незаслуженный, как сказал Цымбалюк, куш – машину? Эти мысли заводили меня в тупик, и я отогнал их, как жалоносную осу. Однако я не понял насчет лотерейных билетов: Цымбалюк что – мысли мои прочел или так, к слову, это сказал? Странно все это…

Тем временем, Александр Петрович открыл дверь, и мы вошли в зал, как любили советские люди называть ту комнату в квартире, которая была бо́льшей. Там китаянка накрывала на стол.

– Давайте, мужчины, поужинайте, я вам по рюмочке налью, – приветливо улыбаясь, сказала она и достала из серванта пару рюмок и начатую бутылку водки «Особой».

– Спасибо, я сытый, – попытался отказаться я.

– Да садись, Николай, я тебя про профессора хочу порасспросить, а так ужин остынет. У меня Татьяна знаешь как готовит – пальчики оближешь! – подтолкнул меня к столику Цымбалюк. – Тем более что есть будем не по-китайски – палочками, а по-нашенски – вилками, ложками, так что – давай, давай, присаживайся.

Теперь отказаться было неудобно, ведь мне помогли, и просто так уйти, не выполнив просьбу Александра Петровича, было неудобно. К этому подталкивали и притягательные, непривычные ароматы, идущие от накрытого стола.

Я сел за стол вместе с хозяином. Там на сковороде дышало паром румяное жаркое, разделанное на ломти, соломенная хлебница была наполнена кусочками черного хлеба, еще стояла пиала с какой-то необычно приготовленной, длинной, как лапша морковкой. В подстаканниках заваривался чай, накрытый махровыми, в цветочек, салфеточками, на отдельном фарфоровом блюдце лежали вафельные пирожные.

Жена Цымбалюка налила нам в рюмки водку и, спрятав бутылку назад в сервант, ушла. Из сего я заключил, что в этом доме не принято распивать спиртное до умопомрачения или пока держат ноги – так только, для аппетита.

– Выбирай себе кусочек, вот хороший, лапка передняя с лопаточкой, – Цымбалюк взял моей вилкой поджаристый кусочек мяса, покрытый аппетитной коричневатой корочкой, и положил мне в тарелку. – Мясо свежайшее, не магазинное тебе – сегодня с базара жена принесла. Ешь давай, не стесняйся. Морковку пробуй, по-китайски сделана, тут в Сибири так не готовят. Но, сначала, давай за знакомство выпьем.

Цымбалюк положил мясо и в свою тарелку, и мы чокнулись. Водочка веселым, горячим комочком убежала в желудок, прибавив настроения и аппетита. Я хотел закусить морковкой, но не знал, как ее толком зацепить на вилку и подождал, пока это не сделал мой собеседник. Потом точно так же, как и он, намотал ее на вилку, словно спагетти, и отправил в рот. Вкус у нее был необычный, острый и очень приятный.

– Ну, расскажи мне про профессора, – прожевав свою морковную порцию, сказал Александр Петрович.

Я вкратце описал ему нашу встречу с Баал-беритой в библиотеке, умолчав об истинной цели беседы и о «Служебнике Дьявола».

– Слушай, Николай, профессор так зря ни к кому подходить для шапочного знакомства не будет… – Цымбалюк испытывающее посмотрел мне в глаза.

Я пожал плечами.

– Да ты кушай, давай, как кролик-то?

– Замечательный, я никогда не ел такого вкусного кролика. Тут какой-то особый вкус – острый, пряный. Словами не опишешь.

Я и вправду упивался необычным, волнующим вкусом.

– Да, Татьяна моя знатный повар, она и русскую, и китайскую кухню знает. Отец ее научил. Он, ты знаешь, Николай, был поваром у самого атамана Семенова – известного в белой армии гурмана. Там был случай, когда к нему на обед адмирал Колчак приехал, ну, а Семенов возьми да и прихвастни своим поваром, мол, на всем Дальнем Востоке лучше повара не сыскать. В оконцовке, поспорили атаман и Колчак на сто золотых червонцев, что китаец, отец Танин то есть, кота за кролика сготовит. Ударили по рукам при свидетелях – офицерах. А Семенов тут и говорит Колчаку за ужином, так вы, господин адмирал сейчас со мной кота-то и ели, это не кролик вовсе! Ну, тут Колчак вскочил, от сей неслыханной дерзости, чуть до дуэли дело между ними не дошло. Но потом поостыл, посмеялся над собой, и велел из своей казны отдать Семенову сто золотых червонцев. Так Семенов их Таниному отцу после передал за то, что не посрамил его перед адмиралом. Во, какой был повар! А тебе как котяра на вкус?

Я чуть не поперхнулся, кусок мяса застрял у меня в горле, кроличья лапа с лопаткой показалась мне почему-то несколько длиннее обычной. Цымбалюк же от души рассмеялся:

– Да ты не дрейфь, Николай, это настоящий кролик, – утирая на глазах слезы, уговаривал меня Александр Петрович.

Но аппетит у меня был окончательно испорчен, я даже не захотел попить чаю с пирожным и засобирался. В комнату вошла жена Цымбалюка:

– Что ты, опять, наверное, гостя своими байками пугаешь, Саша? Ну, как тебе не стыдно?! – переливаясь черным золотом своего китайского халата, упрекнула мужа хозяйка и, мило улыбнувшись мне, сказала: – Да вы не обращайте на него внимания, молодой человек, он тут вам наговорит. Хотите еще водочки для аппетита? – хозяйка полезла в буфет за бутылкой.

– Да я понял, что Александр Петрович шутит, но мне действительно уже пора, – обходя ее полное тело, пошел я в прихожую.

Александр Петрович вышел в коридор меня проводить:

– Ну что ты, Николай, право, не бери в голову, меня хлебом не корми, а дай пошутить. Мы с тобой так приятно посидели, еще б могли. Знаешь, мне жалко тебя так отпускать, от тебя энергия такая идет, на душе просторней становится.

– Я еще приду, Александр Петрович, обязательно приду, с вами так интересно, – постарался успокоить я шутника, застегивая пальто. – А сейчас мне, правда, пора – заниматься надо.

– Ладно, Николай, заходи, обязательно заходи, я еще многому могу тебя научить, – напутствовал меня на дорогу Александр Петрович.

Я вышел на улицу и оглянулся на окна квартиры, откуда только что вышел. Из-за раздвинутой шторы, в свете абажура, мне платочком прощально махала китаяночка…

На улице было уже темно и сыро – подкапывали редкие и крупные капли начавшегося дождя, казавшиеся следами трассирующих пуль в свете уличных фонарей. И эти следы межевались с бомбочками ржавых листьев, сбиваемых дождиком и бросаемых на растоптание редким, в этом глухом квартале, прохожим. Вообще-то, я люблю такую слякотную, ночную погоду в октябре, когда хлюпает под ногами, но ты одет в добротное пальто и непромокаемые ботинки, и тебе тепло и уютно и все нипочем.

Мимо меня, развинченной походкой, оставив после себя шлейф угарной сивухи, продефилировала какая-то местная шлюшка, в дорогом коверкотовом пыльнике, бесполезным от дождя и уже, правда, прилично поношенном – наверное, с плеча своей матери. Фонарь выхватил мерзкую улыбку ярко-красных губ, располосовавшую ее рожу от уха до уха. Шалава пыталась залезть мне своим бесцеремонным, зазывным взглядом, не в меру размалеванных глаз, прямо в душу – меня чуть не вырвало. Работает. Здесь они дешевы, тариф – трояк или стакан водки, и можно заходить за любой мусорный бак, куда не долетает свет фонаря, или в первый попавшийся подъезд, с разбитой лампочкой, ставить ее в позу прачки к батарее, задирать плащ и получить причитающееся животное удовольствие, вместе с сифилисом на сдачу. И это было очень странно – ведь в СССР не было проституции…

В этом районе не ходят трамваи, только тихий синий троллейбус. Он не гремит и не предупреждает о своем появлении, как мой любимый трамвай, а подходит неслышно, словно в тапочках, распахивает перед тобой двери и уносит из пролетарского района в цивилизованный мир.

Я ехал домой и думал о Софье. Как там она теперь обходится без меня, моя рыбка, моя ненаглядная? Думает ли обо мне, сладенькая моя, жалеет ли, что сама разверзла меж нами пропасть, над которой заставила меня строить мост? Я ведь могу сорваться. Но я упрямый, и сегодня, у Цымбалюка, я заложил под него еще одну сваю. Осталось придумать, кого я сегодня мог бы посетить в тонком мире, ведь прочность этой сваи надо еще и испытать. Еще не подъехав к своей остановке, я уже знал, кого из мертвых я навещу сегодня. Им станет покойный мой дядя Сережа.

Пару недель назад он приснился мне. Я вспомнил, как я видел во сне некое глухое помещение. В центре его находился колпак из толстого стекла, колпак увенчан красной звездой. Под колпаком сидел дядя Сережа. Проснувшись, я долго размышлял над тем, что мне приснилось. Ни к какому конкретному выводу не пришел. Какое-то еще время я ходил под впечатлением этого сна и когда вспоминал о нем, то он не давал мне покоя. Я понимал, что дядька хотел мне что-то передать, очень важное, но у него не получилось по каким-то причинам. И вот теперь представился подходящий случай – и практику в астральном ясновидении получить, и дядю Сережу повидать с его проблемой.

Глава VIII
Я служил фюреру

Закрывшись в своей комнате после легкого ужина – ведь я уже немного поел у Цымбалюка – я разделся до трусов и начал свой опыт с ясновидением в состоянии саморегуляции. Поначалу все шло точно так же, как и на квартире Александра Петровича. Наконец, я дошел до того момента, когда загнал энергетический шарик под лобную кость. В этот момент моя голова самопроизвольно начала крутиться, но описать словами физические ощущения, возникшие при этом, невозможно, их надо прочувствовать. Я попробую.

В области межбровья у меня возникла тяжесть, не стоящая на месте. Она вращалась неким упругим, теплым шариком в зоне от кончика носа и переносицы – до этого самого межбровья, изредка выходя за близкие им пределы по сторонам. При этом чувствовалась тянущая тяжесть этого шарика, который, как бы, забрался под лобную кость, и теперь его зацепили крючком на невидимой лесе и таскают туда-сюда, а вслед за ним тянулась и моя голова. Ощущение не из приятных, будто из меня высасывали мозги. Через несколько минут мне показалось, что этой леской, наконец, что-то из головы таки выдернули, в области межбровья ощутился хлопок, будто оттуда вылетела пробка от шампанского – мой астрал вышел из тела.

С этого момента начинало происходить, как мне показалось, раздвоение личности. Я увидел самого себя, как бы со стороны, извивающегося в невообразимых конвульсиях, потом направился куда-то вверх и увидел мышь, бегающую по чердаку, над потолком нашей квартиры. Причем, этот дуалистический мир, в который я попал, оставался похожим на наш привычный в пределах лишь двух-трех метров от меня – в библиотеке я уже испытывал аналогичное ощущение, когда на голове у меня была диадема.

Потом он стал искажаться, я увидел его таким, который трудно понимаем при нашем привычном способе восприятия. Он превратился в неузнаваемый. Люди здесь были окружены своими мыслеформами и мыслеформами, которые им присылались откуда-либо со стороны. Он был полон элементалов и иных астральных сущностей. Неживое тут представлялось живым, думающим, со своими мыслями и прочим. Это другие пространства, другое течение времени и другие, непривычные нам образы обычного, которые трудно описать словами. В том мире все мне казалось образным: и дома, и мостовая, и автомобили. Но как перевести и объяснить образ толп народа, собак, птиц, машин за десятилетия прошедших по той же дороге, идущей рядом с моим домом? Она хранила память и мысли миллионов людей, которые когда-то прошли по ней. Они были видны и ощутимы. Она была живой, но жила какой-то иной, непонятной мне жизнью.

Короче, словами все это толком не объяснишь, милый читатель, все это надо просто прочувствовать самому. Если провести образное сравнение, то сравнивать наш мир астральным, это все равно, что сравнивать семя цветка с самим цветком, или рыбью икринку с самой рыбой. Если мы никогда бы не видели сам цветок, мы бы ни за что не разглядели его образ в его семени. В нашем мире мы видим только семя, образ цветка нам недоступен. И все же я постараюсь описать мою командировку в иное измерение понятными всем нам словами.

Вначале сего путешествия, я мысленно испросил, сам не зная кого, дать мне направление по поиску дяди Сережи. Тогда меня стало опускать на землю, и я стал проходить сквозь нее, как сквозь темный туман, пока не оказался у входа в огромные ворота, размерами напоминавшие ворота крупного производственного цеха. Пройдя через них, я оказался в сложной коридорной системе, где четко просматривалось одно главное направление, от которого отходили в стороны коридорчики поменьше, с многочисленными комнатками в них, по типу барачных.

В главные ворота, в сопровождении неких туманно обрисованных сущностей, описать которые мне сложно, заводились какие-то люди, начиная от грудных младенцев и до глубоких стариков. Они отправлялись прямехонько в первые боковые коридорчики и дальше размещались по этим бесчисленным комнаткам. То, что их несметное число, я не видел напрямую, но я это, неким образом, просто понимал.

Я прошел, вернее не прошел, это я говорю так, чтобы было понятно тебе, милый читатель, я переместился немного по основному коридору и завернул в один из боковых. Там я добрался до одной из комнат, войдя в которую, и встретился с дядей Сережей. Он был в галстуке и одет в тот же костюм, в котором был и похоронен. И он был не один, был еще кто-то в зэковской шапочке и робе, мне не запомнившийся, и они играли в лото, как это раньше нередко было в советское время в середине века во дворах.

Дядя поднялся и пошел ко мне навстречу. Объятий, таких, как у нас это принято на земле после долгой разлуки с родным человеком, не было. Но внутренние ощущения, что мы рады и обнялись, как бы, – это было. Причем, в лицо он был, в нашем обычном понятии, мне не узнаваем, там было какое-то собирательное лицо непонятно каких личностей, среди которых иногда проявлялось и дядино. Но то, что это был он, я нисколько не сомневался.

– Вот, молодец, Коля! Как ты сумел прорваться-то сюда? – спросил он, но тут же замахал руками: – Ладно, не рассказывай, я все знаю и знал, что так будет, потому к тебе во сне и пришел – что толку Нюрку-то зря беспокоить, одни только слезы ей были б.

– А это что за место, дядя Сережа?

– Чистилище это, сынок, промежуточное место такое. Сижу вот тут с тех пор, как похоронили еще. Ни в Рай, ни в Ад не берут. И тут все такие, не только я. Вон и Федор тут, зек с нашей зоны, где я начальником отдела кадров был, невинно осужденный по доносу. И каждый тут парится по своей какой-то причине. Насчет меня мне тут объяснили, что человек-то я, вроде, честный, был, по статусу Рай положен, но мне на памятник могильный звезду замастырили пятиконечную – она-то душу в Рай и не пускает. – Это почему же? – спросил я, рассматривая скудную обстановку помещения: две шконки, расположенные друг над другом, деревянный стол и табуретки, зачем-то здесь стоящая в углу метла. – Звезда на памятнике, она же не перевернута, как на печати Мендеса.

– Да так-то оно так, только по отношению к покойнику, она находится, как бы, зеркально, вот и выходит эта та самая печать, ети ее! Это для живого человека она правильно стоит, живому-то ничего. В общем, накажи Нюрке, чтобы заменила мне памятник на христианский, с крестом. А ежели ей это накладно будет, то пусть хоть звезду с памятника собьет. Тогда хоть на море позагораю в Раю. А то тут прогулки всего два раза в день, и то – по коридорам гуляем, как тараканы в пенале.

Я пообещал все сделать, как он просил. А надо сказать, в советское время памятники было принято, за небольшим исключением, ставить всем со звездами. Сколько ж тут невинного народа немеряные свои сроки просиживают?

– Слушай, дядь Сереж, а ты тут, часом, будущее и прошлое не знаешь? Ну, что, например, со мной будет? – спросил я отнюдь не из спортивного интереса.

– Вестимо, знаю.

– Да?! – обрадовался я. – У меня тут девушка одна есть, я хочу о нас узнать. Скажешь?

– Нет, Коля, не положено, тебе ж лучше будет. Если я тебе скажу, ты уже никогда отсюда не выйдешь, так и будешь тут вечно по коридорам мыкаться. Тебе это надо?

– Пожалуй, нет. Слушай, а, может, и от соседа передать что на землю надо?

Я посмотрел на мертвого зэка, вернее на то, кого он сейчас собой представлял. Тот встрепенулся, было, но только грустно покачал головой.

– Нет, Коля, ему ты не поможешь. За него его родня должна хлопотать, такие уж тут порядки. Да ладно, ты иди, а то тебя засосать сюда насовсем может.

Дядька обнял меня и подтолкнул к двери.

– А как мне выйти отсюда?

– Да иди себе и иди. Моя мысль тебя выведет.

У двери я напоследок обернулся. Дядя Сережа грустно смотрел на меня, будто с палубы корабля на берег, где когда-то был счастлив. У меня же расставание не вызывало какого-то чувства вновь долгой разлуки, было такое ощущение, что мы прощаемся до завтра.

Когда я покинул дядьку, то пошел не к воротам, а вглубь основной магистрали. Не скажу, что мне было любопытно, просто пошел себе и пошел. И вот что интересно, я заметил, что чем дальше углубляюсь в главный коридор, тем больше погружаюсь в прошлое, но не свое, а тех, кто здесь находился. Так, например, я заметил, как началась меняться одежда людей, входящих и выходящих из своих комнат и проходящих по боковым коридорам. При этом можно было легко проследить моду и стиль ушедших времен. Я дошел и до тех мест, где находились павшие бойцы Второй Мировой Войны. Причем не только наши, но и немцы, французы и другие. Все они были в военных мундирах своего времени, в которых пали в бою или были похоронены. Таким образом, я дошел, полагаю, до Петровских времен и, может быть, пропутешествовал бы и дальше, то тут меня начало выносить сквозь землю наверх.

В какой-то момент, я понял, что нахожусь на поверхности. Были сумерки, передо мной стоял стол с лавками, наподобие тех, на которых в мое время резался весь дворовый люд – в любимую игру членов Политбюро ЦК КПСС – домино. За столом, друг против друга, сидели двое, один полупрозрачно светлый, другой чернее ночи и тоже, как бы, полупрозрачный. Это трудно описать словами, не чернее черного цвета, а чернее, именно, ночи. Ведь ночь, хоть и черна, но прозрачна. Я внутренне назвал одного из них ангелом, другого чертом. И я понял, непонятным мне самому шестым или девятым ли чувством, кои здесь, в этом мире, были возможны, что это была пограничная зона, стыковочное место близ Чистилища, где встречаются силы Тьмы и Света для решения каких-то своих проблем через своих посланников. То есть, через низших ангелов и наиболее благопристойных демонов, которые бы не нанесли друг другу ущерба при контакте.

Вспомни, милый читатель, как у Булгакова, такие контакты через посредников между Богом и Дьяволом также описываются неспроста, хотя там присутствовал более высокий уровень связи.

На столе стояло несколько граненых стаканов и бутылка водки. И они пили ее, о чем-то оживленно беседуя. И это не показалось мне странным. Странным то, что в питие участвовал Ангел. Черт предложил мне присоединиться к ним и налил мне полстакана водки. При этом и демон, и ангел вполне дружелюбно смотрели на меня, посмеиваясь чему-то своему. Я не отказался и выпил, и это тоже не показалось мне странным.

Но то, что я принял за водку, оказалось такой горючкой, будто в моем желудке взорвали атомную бомбу – меня разнесло на части и понесло в разных направлениях. Причем, каждую часть, хоть и отдельную, я все равно чувствовал, несмотря на огромные расстояния между ними. Потом, в какой-то момент, я воссоединился в одно целое и ощутил себя у себя дома, склонившегося над своим физическим телом. Оно было распростерто на полу, и я спал. Потом я вошел в свое тело и то ли проснулся, то ли очнулся.

После этого я стал подниматься, разминать затекшие члены. Голова слегка кружилась, и я ощущал себя слегка пьяным, будто действительно только что принял полстакана спиртного. Когда я посмотрел на часы, то понял, что прошло около четырех часов с тех пор, как я ввел себя в состояние саморегуляции.

Что ж, все прошло удачно! Успех окрылил меня, и я понял, что у меня есть запасное, помимо диадемы, средство для предстоящего ритуала.

Что касается памятника дяде Сереже, то при первой же встрече с тетушкой, я рассказал о моей загробной встрече с ним, правда, преподнеся все это как сон. На мое удивление, тетя Нюра – коммунист до мозга костей и директор школы – восприняла мой рассказ серьезно и заменила памятник мужу уже через месяц, теперь уже с крестом.

Дядя Сережа мне больше не снился. Но он приснился в скорости тете Нюре, и наказал отдать мне его трофейные золотые часы «CARTIER RONDE GOLD», на задней крышке которых была гравировка руническим курсивом: «In Herrlicher Kamaradschaft» («В знак сердечной дружбы») и подпись – H. Himmler. Тетка сделала это, хоть и скрепя сердце.

Часы эти, являвшиеся семейной реликвией, были ценны не только тем, что они были памятью о дяде Сереже и золотыми, но также, прежде всего, тем, что когда-то их носил сам обергруппенфюрер СС Герман Фогеляйн – любовник Евы Браун и офицер связи между Гиммлером и Гитлером! Впрочем, я узнал их – они вернулись ко мне из прошлой моей жизни, они были моими! Но об этом, милый читатель я расскажу как-нибудь потом…