Текст книги "Избранник Ада"

– Часы стоить три тысяча пятьсот долларов! – многозначительно сказал Моиз. – И еще пятьсот – браслет.

– Это сколько всего будет в рублях, если брать по девяносто копеек за доллар? – я понизил голос почти до шепота.

Моиз скривил скептическую физиономию.

– Это вы сам мочь посчитать. Только у нас, на Запад, ваш рубль ничего не стоит – просто бумага, фантик, – тоже поубавил голосовой мощи негр, и дальше весь наш разговор так и продолжился – втихушку.

– Значит, получается, где-то три с половиной тысячи рублей. Что ж, на хороший «Урал» с коляской и даже на «Яву» – хватит, а на нормальную машину – нет, только на хохляцкую или инвалидку, и я, нехотя, вернул часы негру.

– Вы хотите машина? – Моиз встрепенулся, видно мои слова зацепили в нем что-то.

Он, наклонившись вбок, пристально посмотрел мне за спину, вглубь коридора, потом, зачем-то, оглянулся на окно за своей спиной, за которым был один только мелкий дождик, колотивший в стекла, и расстегнул в портфеле крышку. Он придвинул портфель ко мне и сказал совсем шепотом:

– Вы, пожалуйста, приоткрыть портфель и посмотреть туда. Только, ради бога, ничего не вытаскивать. Только посмотреть.

Я тоже зачем-то оглянулся и придвинул к себе портфель. Заглянул внутрь. Там, в самом широком его отделении, лежала упакованная банковской лентой пачка зеленых – десять тысяч долларов! Ого! Это же девять тысяч полновесных советских рубликов! А то и все двадцать, если поменять где надо, и если не заметут. Вот тебе и машина с квартирой! Сами в руки идут! Второй раз за день я почувствовал мокроту в пальцах и сухость во рту. Я облизнул, неожиданно вспыхнувшие огнем, губы. Живут же некоторые!

Вид несметных, как мне казалось, богатств – золота, драгоценных камней, долларов, которые я сегодня лицезрел, заставили меня по-другому посмотреть на нашу советскую счастливую жизнь.

Как тебе известно, милый читатель, живу я в двухкомнатной квартире, со смежными комнатами, вместе с моими родителями, если не сказать бедно, то – бедственно, в порядочной нужде – это точно. Да и с чего нам было роскошествовать с нашими доходами и с болезнями отца, которому нужны всевозможные дорогие, по тем временам, лекарства? Я получал стипендию – тридцать пять целковых, отец – восемьдесят рублев пенсии и мать сто двадцать зарплаты. Итого – двести тридцать пять рубликов мы имели на троих в месяц – по семьдесят восемь, с малым хвостиком, на брата. На солдатское постное питание нам еще, кое-как, хватало; скромную одежду, с планируемым износом лет на пять – десять – тоже. Но о большем думать не приходилось. Новый телевизор «Рубин» в рассрочку мы купили, а катушечный магнитофон «Яуза», за сто восемьдесят рублей, который я присмотрел в нашем универмаге – пока не можем. В местный дом отдыха, за речкой, по профсоюзной путевке, за тридцать процентов стоимости, смотаться отдохнуть, в гуще народных низов – это еще нам по силам. А на Черноморский курорт – надо пару-тройку лет подкопить, либо залезть в порядочные долги – слава богу, тогда люди занимали деньгу, у родственников и знакомых, без процентов, а должники и кредиторы не имели привычки мочить друг друга.

Правда, в кино сходить было не накладно, как и купить мороженное, литр молока или булку хлеба – основные продукты питания; но посетить театр, так чтоб с буфетом, увы – не всегда. Общественный транспорт был недорог, но, зато, своих колес, практически, ни у кого не было. Жизнь в бедламе коммуналок – было обычным делом, хрущевки только-только начали строить, но, глядя правде в глаза, следует заметить, что квартплата была вполне приемлемой. С другой стороны, любое образование – бесплатно, правда, дипломы наши на Западе не признавались, ввиду ничтожности полученных прикладных знаний, ибо само образование было сильно разжижено множеством различных никчемных предметов вроде «Истории КПСС» и «Марксистско-Ленинской философии». Да нас-то и готовили чисто для внутреннего употребления, какая уж там работа за кордоном! О простом заграничном путешествии – и то мечтать не приходилось, особенно в капстраны. Мало того, что дорого, еще и через колючее сито спецслужб не один месяц проверки проходить надо было. Если ты связан с каким-нибудь оборонным заводом или институтом, а тогда их было большинство – в стране любили все секретить до опупения, то тебе путь за железный занавес заказан даже через много лет после того, как ты оставишь это «секретное» заведение. Причем, странно получалось: какой-нибудь «Сибсельмаш», с сорока тысячами рабочих и служащих, делавший, в каком-то одном цехе, снаряды для «катюш», которые давно уже штампуют, по нашим технологиям и чертежам, где-нибудь в Китае или Румынии, а в остальных цехах изготовлявший сеялки и веялки, целиком весь подпадал под невыездную статью. То есть, пять процентов работников делают, давно известную в остальном мире и, фактически, рассекреченную, устаревшую продукцию, а всем остальным тридцати девяти тысячам рабочим и служащим – выезд в загранку закрыт. И так – повсеместно.

Таким образом, мало кто, даже имея средства, реально мог претендовать на заграничную турпоездку, хотя бы, в соцстраны. Например, моя мать находилась именно в таком положении, работая на предприятии, типа, «Сибсельмаш». А, значит, и остальным членам ее семьи – то есть, мне и отцу, путь за кордон был заказан.

И что же я мог сделать в свете тех, так сказать, задач, которые поставила передо мной Софья? Я бы с удовольствием перешел на вечернее отделение института и пошел работать, но меня бы сразу загребли в армию на три года, и тогда меня б ждал тот же финал: прощай любимая! Но если бы и не загребли? Много бы я сумел заработать всего за несколько месяцев? Полтыщи – на мотороллер? Мысль, пойти и что-нибудь купить-продать, не приходила мне в голову всерьез из-за моего, донельзя, советского воспитания, к тому же, из-за моей неосведомленности в этом вопросе, я мог запросто оказаться в следственной камере за спекуляцию. Одним словом, я не знал, как, без посторонней помощи, мне выправить мое финансовое положение.

И вот, теперь, откуда ни возьмись, как черт из табакерки, появляется Моиз со своими денежками. Вот они – квартира и машина! Но только… без Софьи! Но как же без нее? Ведь Софья, это не только любимая женщина, это несметно богатая женщина. Женщина-мечта! Вот именно – мечта. О ней остается только мечтать, если я не выполню ее воли. А, взяв на это деньги у Моиза, я распрощаюсь с мечтой, она будет продана ему. Вот какая головоломная складывается ситуация! Или птичка в руке – иль девица вдалеке…

Нет, у меня еще есть время побороться, чертов негр!

– Вот что, дорогой мой Моиз! С твоей капустой меня тут мигом заметут лет на десять за решетку, а то и вышку припаяют, стоит только пронюхать об этом любой свинье. Статья у нас тут есть в СССР одна валютная. Так что извини, доллары меня не устраивают, – придумал я для негра откаряку, подвигая к нему назад портфель, который, вдруг, показался мне таким тяжелым, что его впору было толкать бульдозером.

Моиз снисходительно улыбнулся:

– Май диэ Николай, эта проблема легко решаться. Я мочь сегодня звонить в наш посольство в Москва, и завтра один дипломат привезет мне эквивалент в советский рубль – девять или десять тысяч рубль. Так пойдет? – Моиз посмотрел на меня, словно шулер, побивший мою карту козырным тузом, невесть каким образом, появившимся в его руках из ниоткуда.

Мне было крыть нечем, и я сказал:

– Вот что, Моиз. Я подумаю. А пока – отложим нашу сделку до Нового Года. До этого времени я здесь вряд ли появлюсь еще раз. А, может, уже не появлюсь никогда. Так что, насчет Софьи, у тебя появились хорошие шансы – девяносто девять из ста. Попробуй их не упустить.

Я поднялся, но неожиданно был остановлен: Моиз упал передо мной на колени и, ухватившись за кисть правой руки, стал исступленно и благодарно целовать ее.

– Не надо! Не стоит…

Я вырвал руку и, резко развернувшись, молча и быстро пошел прочь. За моей спиной слышались всхлипывания и какие-то молебные бормотания, явно – не на русском, английском или французском.

Выйдя из гостиницы, я, на какое-то мгновение, почувствовал себя полным идиотом – глубинная человеческая природа, на этот миг, взяла вверх над моим советским воспитанием. Но это быстро прошло. Все проходит…

Я пошел на трамвайную остановку, как сказал поэт – «полный дум».

На улице уже расползся угрюмый день. Ветер гнал по небу черные и серые клочья облаков, сыпавших холодными, мелкими, колючими каплями, охлаждавшим мою, разгоряченную сегодняшними впечатлениями, голову. Под ногами мешались желто-бурые кучки опавших, измочаленных дождем и ботинками прохожих, листьев, и хлюпала вода.

Глава IV
Черный человек

Оперный театр – открывавшийся передо мной в перспективе улицы – возвышался за площадью мрачной, мокрой крепостью, готовой отразить любые набеги врагов – там сейчас репетирует Софья. Сам театр безобразно загораживался мрачной скульптурной полувоенной группой. Это был, живее всех живых, вождь мирового пролетариата – Ленин, нависший над площадью серой, гранитной огроминой, вместе с еще двумя такими же мрачными каменюками. Слева от него стоял мужик с ружьем – видимо телохранитель, положенный главе первого советского государства по статусу, справа – тетка, похожая базедочным лицом и, вываливающимися из орбит, глазами на Крупскую, с решительно зажатым в кулаке серпом, но без лукошка с яйцами. Видимо секретарь, такого донельзя молодого, как поется в песне, каменного мертвеца…

Сам Ленин, извернув вбок лысую голову на короткой шее, щуроглазо смотрел в загоризонтную даль и туда же указывал обосраной голубями рукой – на главный вокзал города – путь к Коммунизму, в который рядовому гражданину СССР не суждено было добраться, когда-либо, вообще. Но тогда я этого еще не знал. И еще надеялся…

Дойдя до конечной остановки, которая находилась как раз за Оперным, я сел в полупустой трамвай – четвертый номер – и поехал домой. В это послеутреннее время в вагоне ехали, в основном, пенсионеры, школьники, работники вторых и третьих смен, больные и прочий люд, кому по статусу не положено было быть на рабочем месте.

Я обосновался на сиденье у окна, с правой стороны трамвая, Напротив меня, на деревянном, холодном сиденье – трамвай еще не отапливали – ехала интеллигентного вида женщина полувековой древности, в шерстяном тонком плаще болотного цвета, в шляпке, с приподнятой вуалью, и в тонких роговых очочках, которые то и дело сползали с ее остренького носика. В сухеньких, неестественно белых, руках, украшенных изящными серебряными, но явно недорогими, колечками, она держала какую-то книженцию и упоенно читала, пошевеливая бровями и ртом, очевидно, в наиболее интересных местах повествования.

Я уткнулся лбом в холодное стекло окна и опять задумался, ушел внутрь себя и своих проблем, сразу потеряв из виду окружающее. Длилось это, видимо, не слишком долго, поскольку меня вернул в реальность кондуктор, требовавший плату за проезд. Рассчитавшись, я заметил, что женщины, сидевшей напротив, уже нет, – наверное, вышла. Но, вот, книжечка, в фиолетовом коленкоровом переплете, которую она до этого с упоением читала, осталась ею забытой на деревянном сиденье. Я огляделся – да, в трамвае ее уже не было, только запах ее цветочных духов еще витал по салону.

Я взял в руки книгу и открыл ее в том месте, где лежала закладка. Прочел несколько строк – так, чисто из спортивного интереса: что же такого интересного читала незнакомая мне мадам? И увлекся, прочел весь рассказ от начала и до конца. Сейчас, по прошествии многих лет, я уже не помню ни автора, ни названия книги, ни названия того рассказа. Но зато хорошо помню его содержание, прочитанного тогда мною в пути.

Суть сего повествования сводилось к тому, что некий молодой человек заключил договор с Дьяволом. Согласно договору, он получал на Земле всевозможные, какие только захочет, блага в течение двадцати лет. В обмен же продавал свою душу навечно, которая, по истечении этого времени, переходила во владение Дьявола. И все так и случилось: этот малый получил в своей жизни все, что было оговорено договором, но по прошествии двадцати лет попытался увернуться от когтей Сатаны и избежать вечных мучений с помощью придуманной им уловки. Впрочем, в конце концов, это ему не удалось, и бедняга вкусил все прелести Ада.

Отложив книгу на сиденье рядом с собой – впрочем, я ее так и забыл и оставил в трамвае – я предался мечтам: вот, хорошо бы, мол, было, если бы и я смог так же договориться с Нечистым и получить от него хорошую мзду за свою душу. Пусть и на двадцать лет, но они прошли бы вместе с Софьей, а там – будь что будет! Двадцать лет – это такой огромный срок, еще одна такая же жизнь, которую я прожил. Вспомнилось, по-моему, Пугачевское: лучше прожить тридцать лет соколом и пожирать свежее, горячее мясо с кровью, чем триста лет вороном, питаясь гнилой мертвечиной.

Да, но как мне подступиться к Дьяволу, да и существует ли он, на самом деле? Партия учит: раз нет Бога, то нет и Дьявола. А если, эта наша, родная и бесконечно любимая, партия ошибается? Кто не ошибается? И если Нечистый реален, то что же я должен сделать такого, чтобы договориться с ним? С чего начать?

Все эти сказочные мысли, скорее, подспудно и неосознанно, отвлекали мой ум от напряженной работы, давая ему возможность немного передохнуть и просто помечтать. И тут я услышал позади себя, глухой, хрипловатый голос, похожий на недовольное ворчание вороны: «А купи-ка ты, парень, лотерейные билеты…».

Я оглянулся. На заднем сиденье, лицом ко мне, сидел мужчина, неопределенного возраста, в черном плаще и черной же шляпе, из-под которой на лоб выбивался одинокий завиток иссиня-черных волос. Его мертвенно-белые, в синих прожилках вен под тонкой кожей, руки опирались на ручку резной, лакированной трости, которую он поставил между колен. Непроницаемо темные круглые очки и неподвижное положение головы выдавали в нем слепого. Это позволило мне бесцеремонно рассмотреть мужчину. И тогда я заметил, что черный человек, на самом деле, был не так уж и молод – в годах. Однако лицо его выглядело довольно гладким, без морщин, но с, натянутой до глянца, синеватой кожей, как это бывает у старух, регулярно омолаживающих себя пластическими операциями.

Я покачал корпусом в разные стороны, пытаясь уловить его реакцию и окончательно удостовериться: слеп он, все же, или нет? Но мужчина продолжал сидеть, прямой, как палка, и недвижный, как статуя. Тогда я решил, что голос, который я услышал, мне просто померещился, но для достоверности, неуверенно спросил незнакомца:

– Вы, кажется, что-то сказали?

Человек снял очки, и я увидел два бельма, вместо зрачков, словно два пятна желтоватой пены. Эти ужасные бельма недвижно были направлены на меня, и мне даже показалось, что они пронизывают меня насквозь, влазят в мои мозги и прощупывают мои мысли, словно холодные, скользкие щупальца.

– Что-с? – сказал он, все тем же глухим голосом, в котором совершенно не чувствовалось никакого участия или заинтересованности.

Где-то я уже слышал или читал про это «что-с», кажется, у Лермонтова. Странно все это.

– Вы, насчет лотерейных билетов, ничего не обмолвились, часом?

Я помахал из стороны в сторону ладошкой перед его бельмастыми глазами, почему-то думая, что незнакомец, все-таки, что-то видит.

– Не надо махать руками перед моим носом, – проговорил пассажир и, упреждая мой вопрос, добавил: – Я ветерок ваших взмахов на лице почувствовал… А билетики лотерейные советую, все ж, прикупить.

Он встал и, деревянным шагом прямых, негнущихся ног, направился к выходу, мерно постукивая тростью по реечному полу вагона. Тут трамвай остановился, хотя до остановки было еще довольно далеко, дверь открылась, и черный человек навсегда исчез из моей жизни. По крайней мере, так я подумал.

И тут я всерьез задумался, а почему бы и, правда, не купить мне лотерейных билетов и не заключить с Нечистым договор на солидный выигрыш? Заключу договор, выполню Софьин наказ и поживу с любимой женщиной, как при обещанном нам некогда партией коммунизме лет, этак, двадцать, а там можно и помирать с музыкой и отправляться на сковородку прямехонько в Ад. Причем, я совершенно не буду зависеть от Софьиного богатства. Конечно, в то, социалистического реализма, время эта моя скороспелая идея любому могла показаться бредовой, но, наверное, так оно и было – это было бредом моего отчаяния.

Я определенно решил, что с помощью Сатаны теперь уж обязательно выиграю в лотерею по-крупному. Вот, возьму да и выиграю машину. Тогда разыгрывались «Москвичи» и «Волги». Я даже стал строить планы от реализации выигрыша.

Допустим, я выиграю по максимуму – «Волгу». Стоит она девять тысяч рублей, на барахолке можно загнать за все двадцать. Купим трехкомнатную кооперативную квартиру за пять тысяч, обставим ее, на это уйдет еще пару тысяч, накупим одежонки – тыща, «Москвич» возьмем, пусть с переплатой – за восемь штук. Итого получается шестнадцать тысяч. Сухой остаток составит четыре тыщи. Учиться мне еще останется почти три года, то есть по полторы тысячи в год добавки к стипендии. Вместе с ней получается, по сто пятьдесят рубликов в месяц – как нормальная зарплата. Отлично можно будет прожить до поступления на работу!

Ну, а что получится по минимуму, если выиграю только «Москвичок» за четыре тысячи? Продаем, опять же, на барахолке – за восемь. Считаем: однокомнатная квартира – две штуки, скромная обстановка – тыща, одежонка – еще одна. Тут, конечно, нового «Запорожца» не купить. Но такой, чтобы был на ходу, самой первой модели, в простонародье именуемый «горбатый», пусть и подержанный малость, – за пару штук взять вполне можно. Итого расходов: пять с половиной тещ. Правда, останется только две с половиной тысячи. Это выйдет дохода лишь по семьдесят рубликов в месяц. Со стипендией – больше ста. Как небольшая зарплата. Это, конечно, похуже, чем выиграть «Волжанку». Но скромно жить можно – перекантуемся, как-нибудь, три года. Главное, я докажу Софье свою, так сказать, профпригодность, а там – дела пойдут!

Задумка, правда, реально была бредовая, прожектерская. Но, так ли иначе, задумано – сделано.

Итак, не теряя времени, я начал действовать.

Для реализации моего плана мне нужен был собственно текст договора. Но где его взять? В книжном магазине – не купишь. Далее, мне нужно было знать таинство обряда вызова Дьявола. Этому тоже нигде не обучают…

Глава V
Писарь

На следующий день, пропустив занятия в институте в очередной раз, я отправился в ГПНТБ – самую большую библиотеку города. На первом этаже, уставленного рядами шкафчиков с каталогами книжного фонда, я несколько часов подбирал карточки с изданиями на искомую мной тему.

Отыскать то, что мне было нужно, оказалось невообразимо трудно. В советское время подобной литературы по колдовству и чернокнижию не выпускалось. Но я все же с помощью консультанта этого отдела – молодой женщины со строгой прической с шиньоном, шишкой обосновавшейся на макушке ее головы, и в черном, строгом костюме своей бабушки – нашел несколько работ по исследованию русского народного фольклора и пару книжечек дореволюционного издания. Поднявшись на четвертый этаж в читальный зал, я заказал библиотекарю подобранные издания и сел на один из свободных столиков в ожидании заказа.

В читальном зале – просторном, с высоченными потолками и огромными, вымытыми до блеска, квадратными окнами – было немного народа: за двухместными столиками, стоящими в три ряда, на каждом из которых была закреплен черный светильник с металлическим абажуром, занималось, едва ли, с полтора десятка человек. Здесь было тихо, как ночью в склепе. Иногда, правда, эта наполненная знаниями тишина прерывалась, когда кто-то с кем-то тихо или шепотом переговаривался или шуршал страничками серьезных книжек.

Наконец, поступил и мой заказ, и я занялся исследованием своей проблемы. Проработав над бумагами часа два, я убедился, что ничего подходящего для себя не найду. Был там, конечно, кое-какой материал, который бочком касался моей темы – всякие заговоры-наговоры, поверья о домовых и кикиморах, но и – только. Напрямую того, в чем я нуждался – не оказалось.

Время близилось к обеду, когда я понял, что здесь мне делать больше нечего и надо пробовать искать в других местах – в Областной библиотеке и районных. Сегодня у меня в институте был вечером перезачет на кафедре математики, который пропустить никак было нельзя, но в Областную, пожалуй, на часок-полтора, я еще сегодня заглянуть успею. И я стал собираться. Сдав свой заказ пожилой библиотекарше в толстых роговых очках, прикрывавших дальнозоркие глаза, и похожей своим начитанным видом на задумчивую сову, я спустился в гардероб, где образовалась очередь из девяти или десяти человек.

Передо мной в очереди оказался один дедок весьма древней наружности, с какой-то парой книг подмышкой. От него за версту несло странной смесью запахов – вековой пыли, погребной прелости, нафталина и… дремучей лесной чащи! Когда же он, колыхнув воздух, снимал свой серый прорезиненный плащ, еще, наверное, дореволюционного выпуска, то от этого изделия почти неуловимо, но отчетливо пахнуло тухлыми яйцами, словно он раздавил одно из них в кармане плаща в позапрошлом году, и теперь засохшие ошметки его все еще давали знать о себе. Какой-то профессор кислых щей – решил я.

Подавая плащ гардеробщице, старик положил свои книги на парапет гардеробной стойки. Я мимолетно бросил взгляд на его томики и оцепенел: на верхней книжке, в сером, замусоленном переплете, читалось ее название, выведенное серебряными тиснеными буквами, шрифт которых не оставлял сомнения в их принадлежности еще к царским временам: «Служебникъ Дьявола».

Черт побери! Ведь там могло быть именно то, что мне нужно!

Я не стал забирать свое пальто из раздевалки, а, словно завороженный, последовал за стариком. Догнав его через пару шагов, я вежливо сказал:

– Можно мне у вас кое-что спросить, профессор?

Старик, одетый во все серое, словно залезший в стриженую шкуру волка, повернулся ко мне всем корпусом и внимательно осмотрел меня с головы до ног, будто в чем-то убеждаясь. Я заметил, что лицо его, хоть и выдавало незримый налет времени, но не было уж слишком испещрено морщинами, и возраст выдавали лишь множественные пигментные старческие пятна на нем. А зеленые, глубоко посаженные глаза выглядели свежо, поблескивая чудной белизной белков, словно у ребенка, и, в то же время, в них угадывалась затаенная временем мудрость. Однако была в этих глазах и какая-то льдистость, заставлявшая, при их взгляде на собеседника, бегать холодным мурашкам по коже.

– Я вовсе не профессор, молодой человек, я простой писарь… Что вас интересует? – спросил он глуховатым голосом, и даже хохолок его серо-седых, слегка вьющихся волос, казалось, обрел форму вопросительного знака.

– Видите ли… – начал мямлить я, не зная, как к нему обратиться, поскольку решил, что, назвав себя писарем, он имел в виду под этим значение «переписчик», переписчик каких-то старых рукописей и манускриптов, – видите ли… товарищ… э-э…

– Баал Берита… – подсказал мне старичок свою то ли фамилию, то ли имя, то ли и то, и другое вместе, звучавшее как-то по-древнееврейски, и разделяя слово посередине нечеткой паузой.

Возникла небольшая заминка, так как я все равно не мог понять: как к нему обращаться: «Баал Берита» – в смысле, по имени и отчеству – или товарищ «Берита», подразумевая под этим одну фамилию.

– Видите ли, товарищ Берита… – сказал я и посмотрел на старика: не встречу ли с его стороны возражения на такое обращение? Но тот молчал, не раздражаясь на это. – Я тут занимаюсь немного народными разными преданиями, разными там заговорами, короче, фольклором. И я заметил у вас книгу, вроде, «Служебник Дьявола», а я как раз сейчас интересуюсь этими материалами про всякую нечисть. Меня, в частности, очень волнуют такие темы, как вызов Дьявола, составление с ним договоров…

Старик оправил свой серый, в полоску, костюмчик, пошитый, видимо, в очень хорошей мастерской, ибо не просто хорошо на нем сидел, но и франтовато, и даже как-то делал его фигуру стройнее, впрочем, он и не выглядел согбенным, и спросил, смотря мне пронзительно в переносицу, словно простреливая мою голову своим взглядом насквозь:

– Вы диссертацию пишите, молодой человек?

Боясь нарваться на серьезный разговор по навязанной мною тематике, в которой, я, по сути, ничего не смыслил, и в которой старик мог быть большим докой, я осознанно понизил уровень, якобы, моей осведомленности в этом вопросе:

– Ну, до диссертации мне еще далековато… Так просто, пока готовлю лишь реферат – я студент.

– А что, партия-то не против? В смысле, в институте вашем эту тему не запрещают к разработке?

Своим вопросом и слегка наметившейся усмешкой Баал Берита обескуражил меня, но я быстро нашел выход:

– Вот именно, это все опиум для народа. Но чтобы победить опиум надо его попробовать. Как говорил товарищ Ленин: нельзя победить врага, если не знать его оружия.

– Ну, господин Ленин сказал несколько иначе, но сути это не меняет, – удовлетворился моим ответом старик. – Но то, что вы ищите – именно в этой книге и есть. И договор, и заклинание на вызов – все в лучшем виде, – он ласково погладил переплет книги, словно голову своего любимого Бобика.

Меня несколько смутило, что товарищ Берита назвал Ленина на западный манер господином, но я решил, что дедок наверняка родился еще до революции, и сказал так, используя старинные приемы обращения. Впрочем, эта мысль была мимолетна, главное, у него было то, что мне нужно. И, из-за близости цели, у меня даже затормозилось дыхание.

– Послушайте, дорогой Баал Берита, а нельзя ли как-нибудь купить эту книжку у Вас или, по крайней мере, взять на недельку почитать?

– Милый Коля, этой книге нет цены, ее купить нельзя… Во всяком случае, простому смертному.

Старик назвал меня по имени, чем меня несказанно поразил. Но я тут же допер, что во время разговора с ним я мял в руках свою тетрадь, на обложке которой были написаны мои имя и фамилия.

– Этот «Служебник», межу прочим, был отпечатан по заказу одного английского придворного дворянина в Париже в самом начале двадцатого века, – между тем продолжал серый человек. – На трех языках напечатали – русском, французском и немецком, причем, в очень ограниченном количестве – по тринадцать, на каждом языке. Представляете себе теперь, насколько это раритетное и дорогое издание? Вообще-то книга предназначалась для внутреннего пользования в одной конторе: Центурии Зеро. Не слышали о такой?

Я отрицательно помотал головой.

– Да, это такое тайное собрание разных там… – дедок запнулся и проглотил чуть не сорвавшееся с его губ слово. – В общем, неважно. Скажу только, что это тайное общество третьей, а может, теперь уже и второй категории…

– Это как понять, в смысле категории? – спросил я старика.

– Нехорошо перебивать старших, молодой человек, – недовольно и официально сухо проговорил старик, по-прежнему любовно поглаживая серую книженцию музыкальными пальчиками, с длинными, хорошо ухоженными, полированными ногтями, зеленоватыми на цвет и похожих на лапки кузнечика. – Ну, ладно, коль уж вы такой любознательный, слушайте. Так вот, все тайные общества делятся на три категории: первую, вторую и третью. Первая категория, Коля, это низшие тайные общества. Они широкой публике довольно известны, если не по своим целям, то, хотя бы, самим фактом существования. Среди них можно назвать «синее» франкмасонство, Теософическое общество; сюда же можно отнести кое-какие политические группы, вроде, монархистов. По большому счету, эти общества вообще нельзя назвать тайными. И надо сказать, что члены этих организаций – весьма активные люди, и вербуют неофитов самыми разными способами. И что бы там ни говорили руководители этих низших сообществ, туда принимаются почти все желающие.

Старичок, казалось, был воодушевлен собственной речью, он принялся расхаживать передо мной, как иной лектор у трибуны, глядя себе под ноги и только изредка взглядывая на меня, чтобы удостовериться во внимании «аудитории».

– Вторая категория, – продолжал Баал Берита, – это кадровые тайные общества. Сии общества, Коля, и являются по-настоящему тайными, поскольку лишь несколько человек знают или подозревают об их существовании и целях. Эти организации не заявляют о своем существовании и часто прячутся под прикрытием внешне безобидных общественных групп. Решение о принятии нового члена принимает внутренний совет. Причем, как правило, избранные проходят испытательный срок в низшем тайном обществе. Руководители разрабатывают тактику вербовки, они раскрывают себя лишь в последний момент, приняв меры предосторожности и безопасности, и соблюдают жесткую конспирацию. Новый член выбирается авторитарным путем; его отказ вызовет суровое наказание. В соответствии с обстоятельствами, кадровые общества изменяют свои названия и даже структуру. Они становятся известными лишь после ликвидации или утери самодостаточности. В список кадровых обществ попадают Братство розенкрейцеров, иллюминаты Баварии, германское общество «Эдельвейс» и иные им подобные.

Я слушал и одновременно внимательно рассматривал серого писаря – своими познаниями он явно тянул на нечто более высокое, нежели то, кем он назвался. Причем, сами его познания являли собой уже тайну, необычную для нашего закомплексованного коммунистического общества. Впрочем, как и он сам: весь серый и во всем сером, вроде, неприметный издалека или в толпе – как стукач или шпион – если лично с ним не общаться. Кто он на самом деле – этот «писаришка штабной»: такой ли уж и неприметный серый мышан, каким хочет казаться?

– Коля, ты меня слушаешь, я не зря перевожу на тебя время? – между тем, перейдя на «ты» и не глядя на меня, спросил старичок, продолжая все так же взад-вперед прохаживаться передо мной.

– Да-да, конечно, это так интересно! – вполне искренне отозвался я.

Я не заметил, как и сам встал и включился в движение с рассказчиком, и теперь старик прогуливал меня по фойе библиотеки.

– Ну, хорошо, я сейчас закончу. Наконец, – третья категория – высшие тайные общества. Знаешь, Коля, люди даже не предполагают об их существовании. Они неизвестны низшим тайным обществам, а для кадровых разговор на эту тему – табу. Лишь случайная находка какого-либо таинственного документа или вырвавшееся откровение могут навести на след. Во время предсмертной агонии после покушения на него в 1922 году, Вальтер Ратенау, германский промышленник и финансист, министр иностранных дел, сказал: «Миром управляют семьдесят два человека…» Я это слышал собственными ушами, поскольку был среди прочих у его смертного одра, и когда он усоп, самолично прикрыл его веки.