Текст книги "Последний командарм. Судьба дважды Героя Советского Союза маршала Кирилла Семёновича Москаленко в рассказах, документах, книгах, воспоминаниях и письмах"

К моему удивлению, Георгий Константинович был настроен несколько скептически. Не возражая против самой идеи проектируемого наступления, он, однако, считал, что при его осуществлении встретятся чрезвычайно большие трудности.

– Далась тебе эта наступательная операция, – говорил он, хмуро глядя на карту, разложенную перед ним. – Не знаешь разве, что перед тобой крупные силы противника, глубоко эшелонированная оборона с развитой системой инженерных сооружений и заграждений?

– Трудности, конечно, встретятся немалые, – отвечал я, – но всё же вражескую оборону прорвём, противника разобьём…»

Однако, анализируя затеянную Кириллом Семёновичем операцию, нельзя не отметить, что ему при этом пришлось совершить ряд некоторых рискованных действий, проведённых им вопреки выпущенному руководством фронта указу, требовавшему провести за несколько дней до начала наступления серьёзную разведку боем, которую он считал на участке своей армии абсолютно не нужной и даже опасной.

«Я вполне понимал его обоснованность, – писал Кирилл Семёнович. – В то же время было ясно, что оно касается тех участков, где передний край обороны противника не вскрыт, следовательно, это распоряжение не могло распространяться на полосу предстоящего прорыва 40-й армии, так как здесь передний край вражеской обороны был нами тщательно изучен. Мы знали организационную структуру каждой пехотной дивизии, её вооружение, боевой и численный состав, места расположения командных и наблюдательных пунктов дивизий, полков и батальонов, расположение огневых позиций артиллерии и миномётов.

Нам были известны даже фамилии командиров частей и соединений.

Но сколько я ни доказывал это командующему фронтом генерал-лейтенанту Ф. И. Голикову и его штабу ничего не помогло. Разговор был короткий:

– Выполняйте распоряжение.

Пришлось, разумеется, выполнять. Но я решил сделать это так, чтобы враг, если даже он разгадает наши планы, не успел подтянуть резервы».

Из всего этого получается, что, не сумев убедить командующего фронтом генерал-лейтенанта Ф. И. Голикова в нецелесообразности проведения активных разведок на участке расположения 40-й армии (где передний край вражеской обороны был тщательно изучен, структура каждой пехотной дивизии, её вооружение, боевой и численный состав выявлены, места расположения командных и наблюдательных пунктов, а также точки нахождения огневых позиций артиллерии и миномётов разведаны, и даже фамилии командиров частей и соединений известны], К. С. Москаленко решил сделать вид, что он подчиняется приказу, тогда как на деле организовал всё так, как считал сделать нужным он сам.

«Поскольку наступление главных сил намечалось на 14 января, – пишет Кирилл Семёнович в своих воспоминаниях, – значит, разведку боем силами передовых батальонов нужно было провести 12-го. И вот, не посвящая командующего и штаб фронта в свои намерения, я распорядился – конечно, устно: к 12 января произвести смену войск на плацдарме, с тем, чтобы дивизии первого эшелона заняли исходные районы для наступления; главным же силам быть готовыми в случае успешного продвижения передовых батальонов немедленно перейти в наступление.

Решение несколько рискованное, согласен. Ведь противник мог случайно обнаружить появление у нас на переднем крае новых дивизий. Однако этот риск не шёл ни в какое сравнение с серьёзной угрозой, которая могла возникнуть, если бы мы, проведя разведку боем, предоставили затем врагу двое суток для организации отпора нашему наступлению…»

Атаке передовых батальонов 12 января предшествовала часовая артиллерийская подготовка. Она началась в 11 часов. На передний край противника обрушился огненный шквал. Он завершился мощным залпом двух дивизионов реактивной артиллерии М-13. В течение этого часа вражеские позиции обрабатывали бомбардировщики 291-й штурмовой авиационной дивизии. Ровно в 12 часов раздались оглушительные взрывы. Это взлетели на воздух проволочные заграждения противника, под которые наши сапёры предшествующей ночью заложили 33 длинных фугаса. И сразу вслед за этим выступили передовые батальоны 107-й стрелковой дивизии совместно с частями 86-й танковой бригады подполковника В. Г. Засеева. Сбылась мечта полковника П. М. Бежко – его стрелковые части пошли в атаку на направлении главного удара. Они быстро преодолели расстояние до первых траншей ошеломлённого противника. Завязался короткий бой… Сопротивление оказывалось лишь местами. Что касается венгерских солдат, то они предпочитали целыми подразделениями складывать оружие. Спустя два часа после начала атаки двум передовым батальонам 107-й стрелковой дивизии сдались в плен больше тысячи солдат и 32 офицера. Среди захваченных трофеев были 20 артиллерийских орудий, 75 пулемётов, свыше тысячи винтовок и автоматов. Наши потери здесь составили всего пятеро убитых и 42 раненых.

В результате действий передовых батальонов 40-й армии неприятельская оборона была основательно дезорганизована. Правда, обеспокоенный противник поспешил перебросить сюда из Острогожска свою 700-ю танковую бригаду, но наши войска, вклинившиеся на 6 км по фронту и более чем на 3 км в глубину, успели прочно закрепиться на достигнутых рубежах. Более того, атака пехоты с танками в сочетании с предшествовавшим им огневым ударом артиллерии и миномётов привела к такому развитию событий, которого мы и сами не ожидали: неприятельская пехотная дивизия, к которой на выручку спешила 700-я танковая бригада, не выдержала натиска и уже к исходу дня 12 января начала откатываться на запад. «Таким образом, – пишет Москаленко, – риск оказался более чем оправданным, и я тогда же принял решение использовать сложившуюся ситуацию для быстрейшего ввода в бой главных сил первого эшелона армии. В течение ночи войска были подтянуты вперёд, на новые исходные позиции. Одновременно мы внесли поправки в план артиллерийского наступления: так как опорные пункты на переднем крае были уже захвачены нашими войсками, артиллерия получила новые цели, находившиеся в глубине вражеской обороны.

Поздно вечером я доложил командующему фронтом обстановку в полосе армии. Генерал-лейтенант Ф. И. Голиков одобрил решение начать наступление главными силами на следующее утро. На рассвете 13 января мы провели артиллерийскую подготовку – ещё более мощную, чем накануне… Армейская артиллерийская группа, которую возглавлял полковник В. Б. Хусид, сначала наносила огневые удары по штабам и узлам связи. Нарушив, таким образом, управление вражескими войсками, она перенесла огонь на позиции артиллерии и миномётов противника. Основная масса огневых средств врага не имела возможности отвечать, так как перестала получать данные наводки для стрельбы. Фигурально выражаясь, большая часть артиллерии противника как бы ослепла, оглохла и онемела. 120-миллиметровые миномёты, которых у нас было 50, обычно действовали отдельными дивизионами (по 12–18 миномётов в каждом]. В этот же день все они были объединены в одну группу. Её огонь производил ошеломляющее впечатление. Он сметал проволочные заграждения вместе с кольями, взрывал целиком минные поля, разрушал перекрытия землянок, блиндажей, траншей, буквально выметая из них противника…

О результатах артиллерийской подготовки на рассвете 13 января говорит тот факт, что после её окончания наша пехота смогла пойти в атаку во весь рост. Войска первого эшелона армии перешли в наступление с рубежей, достигнутых передовыми батальонами. Это позволило идти в атаку по ровному месту, а не из низины, где раньше находились исходные районы для наступления…»

Таким образом, в ходе начавшейся 14 января 1943 года Острогожско-Россошанской наступательной операции, намеченная Кириллом Семёновичем Москаленко задача была с лихвой осуществлена: оборона противника была прорвана, противостоявшая Воронежскому фронту на Дону между Воронежем и Кантемировкой вражеская группировка окружена, а к 27 января расчленена на части и ликвидирована. Участок железной дороги Лиски – Кантемировка был освобождён от немцев, и 40-я армия вышла на рубеж реки Оскол, продвинувшись на западном направлении на глубину 140 км.

О случаях проведения Кириллом Москаленко несанкционированных мероприятий свидетельствует история практически всей войны, так как между приказами высшего руководства и реальной обстановкой он всегда выбирал реальную обстановку, стараясь сохранить как можно больше людей и военной техники. Однажды случилось так, пишет полковник Ф. Д. Давыдов, что «во второй половине мая 1942 года противник силами 1-й танковой, 6-й и 17-й армий окружил и разгромил основную часть наших наступавших на Харьков войск Юго-Западного и Южного фронтов», так что 38-я армия Москаленко оказалась под угрозой окружения. Оставаться в окопах 118-го укрепрайона, имея у себя за правым флангом в 15 километрах танковую колонну противника, генерал Москаленко не считал возможным. Он запросил у Тимошенко разрешения оставить укрепрайон и немедленно отвести армию на 15 километров к востоку, за реку Айдар. Но Тимошенко отвод запретил и приказал Москаленко загнуть правый фланг, развернув фронтом на север 9-ю гвардейскую дивизию Белобородова, 199-ю и 304-ю стрелковые дивизии и 3-ю танковую бригаду. В окопах 118-го укрепрайона остались только 300-я, 162-я и 242-я стрелковые дивизии, из чего Москаленко понял, что Тимошенко оставляет 38-ю армию на заклание. Он направил ему повторный запрос на отвод, а копию запроса направил в Генштаб Василевскому. В два часа дня 9 июля от Тимошенко пришёл ответ: «Никаких данных о прорыве немецких танков к Митрофановке в штаб фронта не поступало, а если это данные авиаразведки, то они явно ложные. За удержание указанного мною 38-й армии рубежа будет персонально отвечать командарм Москаленко». Отдав этот приказ, маршал Тимошенко покинул ВПУ в Гороховке и поспешно перебрался в Калач.

Во второй половине дня 9 июля 6-я армия Паулюса силами 51-го армейского корпуса атаковала с запада позиции генерала Москаленко в 118-м укрепрайоне.

Положение 38-й армии стало критическим. Направив третий запрос на отвод в штаб Юго-Западного фронта и не получив никакого ответа, командарм Москаленко в восемь часов вечера взял ответственность на себя и приказал войскам отступать на юго-восток. Выставив арьергарды, главные силы армии успешно оторвались от частей Паулюса и отступили за реку Айдар, избежав окружения. Хотя ему по тем временам этот поступок и грозило тяжёлой карой. Но генерал понимал, что лучше сегодня рискнуть своей карьерой, зато сохранить армию для возможного завтрашнего боя, чтобы нанести врагу сокрушительную битву.

Ещё один случай был в конце января 1943 года. 40-я армия, которой на тот момент командовал Москаленко, выдержав мощный контрудар врага, смогла удержаться на южном фасе Курской дуги. Отсюда после отражения июльского наступления она начала победоносное продвижение к Днепру. По замыслу фронтовой операции, 40-я армия должна была действовать на второстепенном направлении фронта, прикрывая с севера главную ударную группировку. Но Кирилл Семёнович, как говорил Ф. Д. Давыдов, исходя из складывающейся ситуации, сумел сделать второстепенное направление основным, и командование фронта, видя эти успехи, вынуждено было усилить 40-ю армию вначале одним, а затем и вторым танковым корпусом, несколькими стрелковыми дивизиями и артиллерией.

И вообще, как пишут многие знавшие Москаленко по совместной службе, на фронте было хорошо известно всем о его личном бесстрашии и способности к немедленным активным действиям. Сам Сталин называл его за это «Генералом Наступления», а солдаты его звали – «Генерал Вперёд!»

В большинстве боёв Москаленко находился на самой передовой линии, и это было особо ценно для солдат, особенно – в начальные дни войны. Его легендарная личная храбрость была хорошо известна в войсках, и вот как об этом писал редактировавший во время войны газету «Красная звезда» генерал-майор Давид Ортенберг:

«Он часто бывал в самом пекле боя, на передовых позициях. Ему удивительно везло. У "эмки", на которой он прорывался из окружения в сорок первом году, были пробиты все четыре ската, на заднем сиденье убиты два офицера. На Сторожевском плацдарме во время посещения переднего края снайперской пулей был сражён солдат, сопровождавший командарма; во время Львовско-Сандомской операции – тяжело ранены осколками снаряда находившиеся рядом с Кириллом Семёновичем генерал Епишев, командир дивизии генерал Ладыгин и его адъютант. Рядом с Москаленко падали люди, а он, словно завороженный, оставался невредимым и вёл себя под неприятельским огнём так невозмутимо и хладнокровно, что даже сомнение брало, есть ли у этого человека естественный инстинкт самосохранения».

Наперекор всем смертям он стоял на передовой линии и вселял в своих солдат бесстрашие и мужество.

При этом нужно сказать, что Москаленко ни в малейшей степени не был эгоистом, он искренне и с отцовской любовью относился ко всем своим солдатам, стремясь отметить какой-нибудь наградой каждого из своих смелых бойцов. Как писал в своих дневниках о военном времени генерал Геннадий Иванович Обатуров, Кирилл Семёнович «заботлив о подчинённых, добивается званий и наград». А уж они этого действительно заслуживали…

Остановить наших солдат не могли ни холодная речная вода, ни разящие вражеские пули. Писатель-публицист Валерий Каджая в одном из своих очерков писал: «По заданию командующего армией генерал-полковника К. Москаленко, который лично напутствовал взвод, разведчики ночью 22 сентября 1943 года переплыли на лодке Днепр, засекли на западном берегу минометную батарею и батарею лёгких орудий – теперь предстояло вернуться к своим с ценнейшими сведениями, чтобы артиллерия подавила опорный пункт немцев перед форсированием Днепра. Но у берега разведчиков заметили немецкие часовые и открыли огонь. «Плывите, я вас прикрою», – крикнул товарищам Григорий Гарфункин. Полчаса удерживал он атаки немцев, пока его товарищи не добрались до своего берега, – он это понял потому, что наша артиллерия стала бить по обнаруженным разведвзводом немецким батареям. Тогда Григорий бросился сам в холодную воду, но переплыть Днепр ему было не суждено: почти на середине реки его накрыла вражеская мина.

Когда товарищи Григория вернулись к себе в блиндаж, они нашли его неоконченное письмо. «Дорогие мои! – писал родным Гарфункин. – Идёт война. Нужно быстро уничтожить врага. На фронте всякое бывает, но обо мне не беспокойтесь. Если погибну, то только героем. Как вы поживаете? Сейчас…» На этом письмо обрывалось.

Генерал Москаленко высоко оценил подвиг разведчика. По его представлению рядовому Григорию Соломоновичу Гарфункину посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. И это тоже характерно. Если «паркетные генералы», вроде Пономаренко или Щербакова, руководили войной из кремлёвских кабинетов, то Москаленко и его прославленные боевые коллеги знали войну в лицо, знали и цену подвига». Ну и, конечно же, солдаты его армии прекрасно знали своего командира.

В своей книге «Мы все были солдатами» полковник Павел Менделеевич Шафаренко писал:

«В первой половине ноября 1942 года 6-я армия сдвинулась к югу, а наша дивизия оказалась в полосе 40-й армии. Со дня на день мы ожидали приезда к нам командующего армией генерал-лейтенанта Кирилла Семёновича Москаленко, о котором я много слышал. С первых дней войны он успешно командовал на юго-западе артиллерийской противотанковой бригадой, корпусом и армией, а под Сталинградом – 1-й гвардейской и 1-й танковой армиями. Вскоре по указанию начальника штаба армии генерал-майора 3.3. Рогозного я выехал к переправе, где встретил командующего армией К. С. Москаленко и члена Военного совета армии бригадного комиссара И. С. Грушецкого, с которым мы были знакомы ещё с периода боёв за город Тим. На командном пункте дивизии мне предложили доложить общую обстановку, состояние соединения и дать краткую характеристику командирам частей. Потом мы поехали на наблюдательный пункт дивизии, где я подробно доложил обстановку на местности. Кирилл Семёнович внимательно слушал, уточняя отдельные моменты доклада, потом осмотрел наблюдательный пункт, его маскировку и содержание журнала наблюдения.

Переодевшись, мы поехали на передний край. Генерал Москаленко осмотрел ряд участков нашей обороны и противника. Два раза он проверял порядок вызова огня артиллерии и её готовность. Побывали мы и на позициях артполка и истребительно-противотанкового дивизиона. Командарм беседовал с командирами полков, подразделений и бойцами, попробовал пищу в нескольких кухнях разных частей. Он был, казалось, неутомим, всем интересовался и проверял что-либо или отдавал указания с глубоким знанием дела.

Генерал Москаленко выразил удовлетворение инженерным оборудованием плацдарма, его маскировкой и дисциплиной гвардейцев, которые передвигались только по ходам сообщения. В своё время мы были вынуждены организовать специальную комендантскую службу, так как бойцы зачастую ходили вне траншей, демаскировали своё расположение и несли потери от минометного огня противника. Поинтересовался он и развитием снайперского движения в дивизии. Нам, кстати, было о чём рассказать».

В газете «Красная звезда» от 9 июля 1941 года была напечатана корреспонденция спецкора по Юго-Западному фронту капитана Сергея Сапиго, в которой сообщалось, что 25 июня 1941 года батарея младшего лейтенанта Александра Ивановича Логвиненко разбила 42 немецких танка. «Храбро сражались все бойцы и командиры батареи, – писал корреспондент. – Наводчик Панфилёнок сумел уничтожить 17 танков. Наводчик Павлов был дважды ранен, но до конца боя не покинул своего орудия. Несколько раз раненный младший лейтенант Полищук продолжал командовать орудийными расчётами. В результате из 48 фашистских танков, участвовавших в бою, 42 были уничтожены, и только шести машинам удалось улизнуть».

Командир полка тут же сообщил родственникам этого героя о том, что он ранен, отправлен в госпиталь, и поздравил их с высокой наградой – званием Героя Советского Союза. Но следом пришло письмо от медсестры, которая писала, что по дороге в госпиталь Логвиненко умер от тяжелого ранения. Ему было всего 28 лет.

И только в газете «Правда» от 21 января 1985 года была напечатана статья Кирилла Семёновича Москаленко «Мужественная правда», которая была отзывом на книгу главного редактора «Красной звезды» Давида Иосифовича Ортенберга «Июнь-декабрь сорок первого». Он называет в ней командира батареи Логвиненко, разбившей 42 немецких танка, в одном ряду с героями первых дней войны, известных каждому школьнику – Супруном, Талалихиным и 28 героями-панфиловцами.

Ортенберг в своей книге пишет, что только через 25 лет после той битвы к Москаленко попали наградные листы, которые из-за трагических событий первых дней войны не дошли до Москвы и пролежали всё это время в архиве Белорусского фронта, что лишило первых героев войны заслуженных наград…

Не награждённым оказался также и сержант Иван Михайлович Панфилёнок, представленный Военным советом 5-й армии к присвоению звания Героя Советского Союза. Наградная комиссия Юго-Западного фронта утвердила представление о его награждении, однако Москва промолчала. Бригада, в которой служил Панфилёнок, была награждена орденом Боевого Красного Знамени и стала Краснознамённой. Сам генерал Москаленко был награждён орденом Ленина – причём, в наградном листе как его личное достижение фигурирует бой сержанта Ивана Панфилёнка за 25 июня (в этот день ему исполнилось 22 года). Но сам сержант отмечен не был, хотя в том бою из его орудия было уничтожено 23 танка, 17 из которых подбил лично он. Вторым по результативности было орудие сержанта Николая Москалёва, подбившее в тот день 12 танков противника. Всего же в том бою немцы потеряли 42 танка из 48, входивших в состав 13-й панцердивизии по состоянию на 22 июня 1941 года.

О том, что танки на его участке в тот день пройти не смогли, Иван Михайлович узнал уже в госпитале от командира 1-й артиллерийской противотанковой бригады Кирилла Семёновича Москаленко, который лично пришёл в лазарет навестить героя. Увидел, что он очнулся, подошёл. «Ну, давай поправляйся, герой, – говорит Ивану Михайловичу. – Танки не прошли».

Продвижение танковой группы Клейста было задержано Панфилёнком более чем на сутки. Уничтожая «крупный узел сопротивления большевиков», немецкие самолёты ещё долго и тщательно изменяли бомбардировками ландшафт местности.

В 1942 году генерал Москаленко обратился за справедливостью к Заместителю Председателя Совета Народных Комиссаров СССР Льву Захаровичу Мехлису, и тот с барского плеча распорядился наградить сержанта Панфилёнка орденом. Ни в Красной Армии, ни в войсках противников и союзников за всю войну не было подвига равного подвигу Панфилёнка, но военная бюрократия не посчитала сержанта достойным звания Героя. К чести маршала Москаленко, он до самой своей смерти писал письма в инстанции, чтобы восстановить справедливость в отношении этого героя. Но тщетно. Про подвиг молодого сержанта министры и генералы поспешили забыть.

(Характерно высказывание самого Кирилла Семёновича после очередного визита по этому вопросу к тогдашнему Министру обороны Андрею Антоновичу Гречко в марте 1975 года. Своему референту он тогда сказал:

– Да разве министр будет ходатайствовать о присвоении звания Героя моим подчинённым, хотя и совершившим подвиг? Если бы это случилось в составе подчинённых ему тогда войск, то иная была бы и реакция. Надо учитывать свойства Гречко. Мне не следовало к нему обращаться…)

Надо сказать, что Кирилл Семёнович Москаленко умел «заразить» своим наступательным порывом, уверенностью в неизбежном успехе все подчинённые ему войска, с которыми он мог решать сложнейшие задачи. Не в последнюю очередь это происходило потому, что солдаты любили своего генерала за заботу о них. Ортенберг, повидавший за войну немало генералов, для которых забота о солдате была чрезвычайно важным делом, всё же особенно выделял Кирилла Семёновича Москаленко. И Москаленко действительно заботился не только о том, чтобы награды доходили до груди солдат-героев, но чтобы они ещё и хорошо питались, так как голодный солдат особенно много не навоюет. Поэтому Москаленко старался внимательно отслеживать состояние питания своих воинов.

Об отношении Кирилла Семёновича к питанию солдат рассказывает Давид Ортенберг в своей книге «Огненные рубежи», выпущенной Политиздатом в серии «Герои Советской Родины» в 1973 году:

«В одном из батальонов, – вспоминал он в ней о генерале Москаленко, – Кирилл Семёнович обратил внимание на солдат – выглядели они не очень хорошо. Сколько ни допытывался, нет ли жалоб, как кормят, дают ли, что положено, и вообще, знают ли они, что им положено, – все в один голос отвечали, не желая, очевидно, подводить своих командиров: “Жалоб нет". Но от глаз командарма не ускользнули иронические улыбки на их лицах. И он заставил бойцов разговориться. Те признались, что кормят плохо, в бане давно не были. Опросил многих командиров подразделений и убедился, что ни одному из них не известны нормы довольствия. Конечно, в батальоне порядок был наведён тотчас. А на следующий день во все дивизии и полки пошла листовка политотдела, в которой были напечатаны нормы довольствия бойцов и решение Военного совета, обязывающее всех офицеров изучить эти нормы, листовку хранить у себя и строго следить за тем, чтобы боец получал всё, что ему положено, по суворовскому принципу: “Свой паёк съедай, а солдатский – солдату отдай"».

Или – ещё один аналогичный случай из той же книги.

«Прибыли мы с Москаленко в деревню, – пишет далее Ортенберг, – где расположился один из наших полков. Недалеко от неё, на отшибе, разыскали казармы – старинные серые невзрачные здания, вытянутые в одну линию. Зашли в помещение. В комнатах холодно, грязно, на полу навалена в беспорядке солома.

Было уже девять часов утра, а кухня только-только задымила. В казарме мы не нашли ни одного старшего офицера, не говоря уже о командире полка и его заместителе по политчасти, хотя они имели строгий приказ дневать и ночевать с пополнением. Они, оказывается, жили в благоустроенных домах в двух километрах от казармы.

Вызвали полковое начальство сюда, в казарму. Пока дожидались, побеседовали с новобранцами. Это были парни, призванные из недавно освобождённых западных районов Украины и Молдавии, где они натерпелись от фашистов и сейчас рвались в бой. Эти парни, конечно, заслужили большего внимания и заботы, чем им уделили в полку. Нет необходимости рассказывать о том, какой разговор состоялся у Москаленко с командиром полка и другими офицерами… Словом, они пообещали исправить ошибку.

На второй день снова звонит Москаленко и говорит:

– Давайте ещё раз съездим к тем новобранцам. Посмотрим, как там дела.

И снова мы застали там точно такую же картину, как и накануне. Командарм приказал телефонисту соединить его с командиром полка, который продолжал отсиживаться в деревне.

– Всё сделано, – отрапортовал тот. – Всё, как приказали. Всё исправили.

– А где вы сейчас находитесь? – спросил Москаленко.

– Я? В казарме у новобранцев, – бодро ответил командир полка, думая, что Кирилл Семёнович звонит из штаба армии.

И тут Москаленко сделал тонкий ход конём. Совершенно серьёзным тоном он сказал:

– Если вы в казарме, то я у вас на квартире. Приезжайте немедленно сюда, в свой дом.

Можно представить себе немую сцену на том конце телефонного провода. Командир полка сразу догадался, где мы находимся, и тут же примчался в казарму. Вот тогда и состоялся один из резких разговоров…»

Как пишет Давид Иосифович Ортенберг, аналогичную заботу о солдатах Кирилл Семёнович Москаленко проявлял не только во время прошедшей войны, но и в течение многих лет после её окончания. В одном только 1972 году он провёл в поездках по воинским частям СССР 187 дней – то есть более половины года! И подобную активность он проявлял до самых последних дней своей службы в армии, нося высокое звание маршала Советского Союза.